Текст книги "Темное безумие (ЛП)"
Автор книги: Алеата Ромиг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
На его лице появляется болезненное выражение. Ему не нужно говорить ни слова, потому что я чувствую ту же боль в груди. Невыносимое ощущение, что чего-то не хватает.
Это опасность. Наша опасность. Не угроза за дверьми этого склада – гонящиеся за нами сотрудники ФБР и полиции. Не тот осуждающий мир, который лицемерно совершил бы убийство, только чтобы увидеть нас мертвыми. Нет, за этими стенами нет ничего столь мощного, чтобы по-настоящему угрожало кому-то из нас.
Опасность для каждого из нас заключается в другом.
Властное желание потреблять, потреблять и потреблять, пока мы не насытимся… но мы никогда не насытимся. Мы – бесконечная бездна, требующая полного удовлетворения, наша болезнь – наш враг. Мы страдаем неутолимым голодом.
– Моя болезнь такая же, как твоя, – шепчу я ему.
Пылающее узнавание горит в глубине его глаз. Он делает выпад, дикий и безумный, хватая меня за запястья. Он подкрадывается ко мне, коленом раздвигает мои ноги, пока он шарит по моему телу, как дикое животное. Каждая эрогенная зона оживает благодаря грубому прикосновению.
Резкий стук привлекает внимание Грейсона, и он издает низкий рык. Он прикусывает мою нижнюю губу, в темных омутах под контактными линзами кипит обещание. Затем он отпускает меня и встает. Он поправляет выпуклость на джинсах, прежде чем повернуться к насильнику.
– Знаешь, я предвкушал этот момент, – говорит Грейсон, огибая мужчину, пытающегося подползти к роллетным воротам. Схватив его за лодыжку, Грейсон тащит его обратно в центр. – Это должен был быть подарок на наше воссоединение. Какое-то время я фантазировал об этом моменте… как буду наблюдать, как она играет…
Грейсон – не спонтанный убийца. Все его поступки заранее продуманы до мелочей. Он редко имеет физический контакт с жертвами. Единственное, что он знает о ней наверняка – это виновна ли жертва в ужасном преступлении.
Это важно для него. Это означает, что власти не будут слишком рьяно оправдывать жертву. Есть более достойные пострадавшие, которые требуют времени и усилий, в отличие от педофилов. Или коррумпированных врачей, которые мучают пациентов. Или насильников.
Это все ради меня? Он внезапно изменил свой порядок действий только ради того, чтобы объединить наши две техники вместе? Или ему действительно нужны доказательства. Однажды я убила ради него, но именно Грейсон дернул рычаг. А не я.
– Но, – со стоном добавляет Грейсон, таща прозрачную пленку к центру. Затем он лезет в задний карман мужчины и вытаскивает бумажник. – Но, Ларри Флеминг, – он смотрит на мужчину сверху вниз, – Серьезно10? Какая неудача. Что ж, Ларри, я уверен, что смогу быстро отыскать на тебя какую-нибудь грязь. Кучу неприятных вещей, например, тот факт, что ты, вероятно, уже сидел.
Ларри заикается, вставая на колени. Он мычит сквозь малярную ленту. Грейсон срывает ее и так быстро прижимает лезвие к шее Ларри, что мужчина подавляет крик боли.
Дрожащим голосом Ларри говорит:
– Меня ложно обвинили, и я все равно отсидел свой срок!
Грейсон разворачивает плечи. Он хватает телефон Ларри с одного из ящиков, от Грейсона исходит безмолвная ярость. Он роняет телефон на пол и разбивает его. Сильно дернув парня за воротник, Грейсон поднимает Ларри на ноги. Наклоняется ближе к уху.
– Она красивая, правда?
Ларри не отвечает.
Щелчок из выкидного ножа эхом разносится по складу, лезвие снова оказывается у горла Ларри. Ларри, заикаясь, выдавливает:
– Д-да.
Грейсон смотрит на меня.
– Раздвинь ноги, Лондон. Точно так же, как ты делала в своем кабинете. Красиво и медленно… и оставь их так.
В груди что-то трепещет.
– Ты заметил?
Он неторопливо кивает.
– Я заметил все.
Я расставляю ноги и делаю вид, будто собираюсь закинуть одну на другую, но вместо этого опираюсь на руки, медленно раздвигая бедра. Взгляд Грейсона падает на точку между ними. Я чувствую жар его взгляда, когда он облизывает губы.
– Так чертовски сексуально, – говорит Грейсон. – Разве она не сексуальна?
Ларри кивает.
– Прикоснись к себе, – говорит мне Грейсон.
По его команде в моем центре сразу же вспыхивает боль. Просовывая руку под черную юбку, я смотрю только на Грейсона. Человек, который бросил вызов моему рассудку и спас меня. Я жива – по-настоящему жива – только когда я с ним.
Грудь Грейсона поднимается и опускается, пока он наблюдает за мной, вторя моему собственному тяжелому дыханию. От блеска в его глазах во мне все ноет, пульсация такая глубокая и горячая, что я не могу не потереться бедрами о твердый контейнер.
Он хватает Ларри за волосы и откидывает его голову назад.
– Остерегайся, – говорит Грейсон, в его голосе слышится низкая угроза. – Она соблазнительница. Соблазнение – одно из ее талантов. Только посмотри на нее… Разве ты не хочешь ее? Разве ты не жаждешь ее?
Ларри молчит. Но выпуклость на его штанах говорит за него.
Грейсон тяжело вздыхает.
– По правде говоря, Ларри, ты недостоин. Она могла бы сломить твой разум, как ветку, не вспотев, а затем заставить тебя пресмыкаться у ее ног, умоляя ее сделать это еще раз, прежде чем ты перережешь себе горло, просто чтобы прекратить мучения.
Лунный свет просачивается из грязного окна, играя на лезвии, которым Грейсон вертит туда и сюда, назад и вперед.
– Может быть, никто из нас не достоин, – продолжает Грейсон, – но ты, блять, просто букашка на ее сапоге.
Лезвие скользит к горлу Ларри. Его уже всего трясет. Изо рта вырывается бессвязный лепет проклятий и молитв. А пристальный взгляд Грейсона направлен на меня.
Точно так же, как когда ранее я выбирала ключ, чтобы покончить с жизнью человека, Грейсон ждет моего решения. В любом случае Ларри не может уйти отсюда живым. Он знает, кто мы. Он знает слишком много. Он умрет от моей руки или руки Грейсона.
Или от обоих.
Я спрыгиваю с контейнера и направляюсь к Грейсону, притягиваемая к нему, как свет к черной дыре. Но в моем случае я – доброволец – его гравитационное притяжение захватило меня охотно.
Когда я останавливаюсь напротив него, жертва оказывается зажата между нами, а Грейсон возвышается надо мной. Лицо с резкими чертами подчеркивает контрастирующую красоту. Мой возлюбленный, мой дьявол. Я кладу руку поверх его и, не отрывая взгляда от его глаз, провожу клинком по горлу насильника.
Убить нелегко. Для этого требуется сила. Я крепко и твердо сжимаю руку Грейсона, когда вонзаю клинок еще глубже, рассекая хрящ. На меня накатывают воспоминания о том, как сталь ударяется о кость. Вибрация рикошетом проходит через лезвие, когда оно прорезает мышцы и сухожилия… и внезапно я снова оказываюсь в том темном подвале. Рука отца лежит поверх моей, отнимая жизнь.
Меня осеняет. Грейсон никогда ничего не делает импульсивно. Выбор жертвы, необдуманное убийство, склад. Выбор всегда делала я, но он так и задумал.
Меня превратили в убийцу против моей воли, и Грейсон освобождает меня от этого опыта. Воспроизводя его, делая его нашим.
Я захвачена, одурманена. На мгновение на лице жертвы появляется выражение шока, прежде чем на шее появляется темно-красная линия. Капли крови стекают по горлу, а затем бурная река проливается на его грудь. Влажное бульканье эхом разносится по замкнутому пространству.
Тепло разливается по тыльной стороне руки. Влажный жар крови. В воздухе витает медный туман, запах убийства действует как афродизиак.
Я наблюдаю за нашей жертвой, а Грейсон наблюдает за мной. Я чувствую, как его взгляд сверлит меня, следя за каждым движением, каждой реакцией.
Грейсон отпускает тело, и оно оседает на пленку. Он, не задумываясь, позволяет жертве бесцеремонно упасть. Мой взгляд скользит вверх, и когда я смотрю ему в глаза, меня охватывает мука голода. Боль нарастает, ненасытная, требующая утоления. Когда Грейсон обходит лужу крови, сверля меня взглядом, эта боль проникает глубже, заставляя выгнуться.
Он преследует меня, как охотник, словно он умирает с голоду, и роняет клинок, прежде чем схватить меня за бедра и поднять на руки. Я уже так близко. Дрожащая, на грани, едва способная удержаться за его плечи, пока он направляется к контейнеру.
Его движения первобытны. Продиктованы нуждой. Он кладет меня на стальную поверхность и задирает юбку, пальцы оставляют за собой красный след. Юбка и трусики оказываются сдернуты с бедер одним быстрым движением.
Он не спрашивает – ему это не нужно. Ему не нужно спрашивать, возбудило ли меня наше убийство, он получает ответ, когда пробует меня на вкус, тело без слов дает ему знать. Наше общение за пределами простого разговора. Наше желание можно утолить только необузданной чувственной плотью и кровью.
Как только он оказывается меж моих бедер, его рот накрывает мой, и меня охватывает неутолимая жажда. Резкий пульс усиливает боль, боль настолько приятную, что я стискиваю зубы, в то время как каждый мускул во мне сокращается, а лоно сжимается в ожидании, когда его наполнят.
Грейсон поднимает взгляд, одновременно вкушая меня и наблюдая, как на меня накатывает волна. Я ломаюсь от одного щелчком языка, слишком возбужденная, чтобы сдержаться. Но этого недостаточно. Совсем не достаточно. Оргазм только усиливает потребность чувствовать его внутри себя.
– Ты мне нужен. – Это звучит как мольба, но Грейсон уже поднимается, чтобы заклеймить то, что принадлежит ему.
Он держится одной рукой за контейнер, а другой тянется к застежке джинсов. Я мельком вижу его твердую длину, когда он расстегивает молнию, мой киска снова начинает пульсировать от этого эротического зрелища.
– Ты на вкус как грех, – говорит он, выпрямляясь. Затем он просовывает руку мне под поясницу, решительно передвигая меня, чтобы создать идеальный угол.
Никакой сдержанности. Грейсон входит в меня одним мощным толчком, прижимая рот к моему, чтобы проглотить крик. Я хватаюсь за его шею, цепляюсь за него, пока он заполняет пустоту. Бедра дрожат от удара, грудь ноет от трения о его плоть.
Он сжимает мои бедра и снова вонзается в меня, сильнее, его поцелуй крадет кислород из легких. Я расстегиваю пуговицы, отчаянно пытаясь убрать все преграды между нами, в то время как он задирает блузку, чтобы полностью открыть меня.
Я дергаю воротник, прерывая поцелуй, и, наконец, стягивая рубашку с его плеч. Затем кладу ладонь на обнаженную грудь. Ощущение грубых косых шрамов – столько же, сколько его убийств – посылает возбуждающую дрожь в мое тело, когда он погружается глубоко в меня.
Это безумное отчаяние возвращается, оно неутолимо. Безумие поглощает нас – больше, ближе. Недостаточно. Никогда недостаточно. Как только он избавляется от рубашки, я пытаюсь приблизиться, мне жизненно важно почувствовать его. Его стон рикошетом проходит сквозь меня, когда он хватает меня за зад и с силой прижимает к себе, приподнимая меня в воздух.
Ноги охватывают его стройную талию, я качаю бедрами, объезжая его, пока он упирается в единственную твердую поверхность, чтобы мы не упали. Все происходящее ощущается грязным, грубым и чертовски прекрасным.
Он хватает меня за волосы, двигаясь навстречу каждому покачиванию моих бедер.
– Блять, – выдыхает он. – Ты, блять, меня ломаешь.
Мое тело отзывается на его слова, сжимая его член, я провожу ногтями по его спине.
– Еще, – требую я.
Он стаскивает меня с контейнера и, поддерживая рукой за спину, врезается в меня сильными порочными толчками, которые сносят мне голову. Я приглушенно стону в его шею, зубы упираются в мышцы, мне нравится, как его пульс бьет по моему языку. Металлический вкус крови наполняет мой рот, и я не уверена, моя ли это или его – прокусила ли я его кожу или прикусила губу – но это доводит меня до грани.
Мы как вампиры, высасывающие друг друга досуха; жидкий огонь опаляет нас изнутри, когда мы истекаем кровью, истощая наши вены. Боль – единственный способ утолить потребность, которую не может удовлетворить секс.
Грейсон упирается спиной в балку, его толчки становятся дикими и безудержными. Я тянусь рукой к его шее, мне хочется почувствовать учащенное сердцебиение, почувствовать себя ближе к нему. Его глаза вспыхивают.
– Сделай это, – бросает он вызов.
Я сильнее сжимаю пальцы, и он опускается на пол, усаживая меня сверху. Я отчаянно трусь о него и трахаю его, пока пульс под моей ладонью учащается.
Власть.
Острые ощущения от лишения жизни – возможность распоряжаться ею – ощущения, как она буквально ускользает из ваших пальцев…
Его рычание вибрирует по всему моему телу, а член твердеет и пульсирует внутри меня. Я отпускаю его горло, и мы оба кончаем. Меня накрывает блаженной волной экстаза, когда я скачу на нем.
Тяжелое дыхание обволакивает мое лицо, на его лице прекраснейшее выражение агонии и удовольствия. Мы гедонисты – и нам нечего стыдиться.
Он сидит на холодном твердом полу, словно в этом нет ничего особенного – словно он к этому привык. Грейсон провел год в тюрьме, но дело не только в этом.
Я прикасаюсь к нему. Начиная с пальцев и заканчивая кончиками ногтей. Я касаюсь его грубых рук, настоящий контраст гладких и потертых шрамов, татуировок, покрывающих руки. Я чувствую, как мышцы под его плотью все еще сокращаются, когда его дыхание выравнивается.
Мои руки скользят по плечам и груди, очерчивая рельефные мускулы, изборожденные шрамами. Я изучаю его тело, и он позволяет мне, удивление в его взгляде поражает меня.
– Кто-нибудь когда-нибудь прикасался к тебя так? – спрашиваю я.
Мышцы его шеи напрягаются от сильного глотка, и я чувствую это движение под ладонью, когда провожу по его шее.
– Никогда, – отвечает он хриплым голосом.
– Я хочу знать каждую частичку твоего тела, – говорю я, касаясь пальцами его рта. Я провожу пальцем по нижней губе, наслаждаясь мягкостью, голодом, который поднимается во мне.
Я медленно подхожу к нему, накрывая его рот и с любовью пробуя его на вкус, как будто мы делимся секретом – делимся пониманием друг друга, к которому никто другой не может получить доступ.
Когда я отступаю, я чувствую, как сильная рука прижимается к моей груди, моему сердцу.
– Оно бьется быстрее моего, – признает он. – Означает ли это, что ты любишь меня?
– Тебе нужно официальное заявление?
– Да, – честно говорит он.
– Я люблю тебя, Грейсон. Не то чтобы я не способна любить… Просто никогда раньше никто не вызвал во мне таких чувств. И я не хочу снова расставаться с тобой.
Он на мгновение обдумывает мой ответ, не убирая руки. Затем отвечает:
– Ты все еще сомневаешься, способен ли я любить тебя?
Я смотрю на бойню, которую мы устроили вместе, и он прижимает мое лицо к себе. Так что он видит ответ в моих глазах. Я беру его руку в свою. Наши руки все еще в следах крови.
– Нет, – говорю я чуть громче шепота.
Он вопросительно прищуривается.
– Но есть некоторые сомнения.
– Только из-за того, что я видела, Грейсон. Из-за того, что диктует разум. Но я верю, что ты меня любишь. По-своему. Что ты попытаешься защитить меня.
– Способен ли я причинить тебе боль?
Я не колеблюсь.
– Да.
Сделав глубокий вдох, он принимает этот ответ. Мы не похожи на другие пары, которые сорятся, доказывая свою точку зрения. Некоторые вещи нужно принимать, особенно если мы не можем изменить результат.
Он замечает, что я изучаю его глаза, и осторожно снимает линзы, открывая ярко – синий цвет его радужки. В груди у меня что-то сжимается.
– Я не хочу причинять тебе боль, – признается он.
Я кладу руку ему на грудь, чувствуя бешеный пульс бьющегося сердца.
– Я знаю.
Любовь и одержимость так тесно связаны, что эмоции, вызванные одержимостью, легко ошибочно принять за любовь. А когда вашим миром правит одержимость, легко стать рабом ее побуждений.
У Грейсона нет опыта в переживании эмоций крайнего спектра. Его реакция может быть непостоянной. Разум и тело проявляют милосердие друг к другу, отключая друг друга, когда физическая или душевная боль становится слишком сильной.
На Грейсона внезапно обрушился ливень эмоций, это сродни тому, что у него внезапно восстанавливаются чувствительность нервных окончаний после того, как он побывал в пожаре. Только вместо милосердной смерти его разум разлетается на тысячу осколков.
Я закрываю глаза от этой мысли, и Грейсон крепче прижимает меня к себе, возвращая обратно в реальность.
– Я ни на кого не охотился с тех пор, как покинул тебя тем утром.
Его признание застает меня врасплох. Я обнимаю его, прикрываясь от холодного воздуха.
– А убийство в Брауншвейге? Миннеаполисе? В отчетах говорилось…
– Кажется, у меня есть подражатель.
Он произносит это легкомысленно, но за показным спокойствием скрывается волнение. Большинству серийных убийц не льстит подражательство. Скорее, это оскорбление.
– Ты знаешь…?
– Нет. – Он слегка качает головой. – Пока нет. Но я узнаю.
Конечно, если бы Грейсон знал, кто подражатель, то уже бы от него избавился.
– Это может еще больше усложнить ситуацию или… – Я снова смотрю на нашу жертву, только теперь в новом свете. Насильник мог послужить более важной цели. – Нам нужно избавиться от тела.
– Мне нужно, – подчеркивает Грейсон. – Тебе нужно вернуться к своей жизни.
Но мои мысли уже далеко впереди. Я окидываю взглядом каждый уголок склада, и понимаю, что это не просто пустующее здание. Когда-то это был гараж.
– У этого места гораздо больший потенциал.
– Мне нравится выражение твоего лица, – говорит Грейсон, нежно перебирая мои волосы. – Как будто кто-то вот-вот пострадает.
Я перевожу на него взгляд.
– Это то, что ты чувствуешь, когда работаешь над новой ловушкой? Когда все встает на свои места, и ты понимаешь, что это сработает.
– По-разному. Что ты чувствуешь? – Честно отвечает он. Он действительно хочет знать, испытать то, что я чувствую.
– Это кажется чем-то религиозным… как прозрение.
– Прозрение, – повторяет он, спокойное выражение смягчает резкие черты его лица. Редкая ямочка на щеке. – Ты была моим прозрением.
Тогда я растворяюсь в нем. Целиком и полностью. Я теряюсь в голубизне его глаз, в мягкости губ и в красных каплях на наших руках. Красивое и жестокое прозрение, которое может спасти нас или еще больше проклясть, озаряет нас прямо здесь, во тьме, породившей нас.
Глава 35
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
ГРЕЙСОН
Убийство.
Возможно, желание лишать жизни заложено в нашей ДНК? Наследственная черта, передающаяся из поколения в поколение. Или это сбой в работе мозга? Все эти нейроны, которые дают осечку. Или это нечто большее, нечто иное, что невозможно усвоить в лаборатории?
Природа или воспитание.
Извечный вопрос, мучающий ученых и врачей всего мира.
И все же это утомительный вопрос. Скучный. И ответ никак не повлияет на результат. Просто спросите доктора Лондон Нобл. Доктора, которая потрясла мою реальность. Женщина, которая пробралась в мою разлагающуюся душу и воскресила меня. Как феникс, рожденный из пепла, я превратился в нового человека.
Благодаря ей меня больше не мучает этот вопрос.
Благодаря мне она приняла свою природу.
Единственная гарантия заключается в том, что, если вы совершите убийство, оно будет у вас в крови. У вас появится вкус к убийству. Вы начнете жаждать этого, как алкоголик жаждет следующей рюмки.
Одного убийства никогда не бывает достаточно.
Ночное небо над Роклендом как черное покрывало с россыпью городских огней, отбрасывающих туманное сияние на горизонт. Я в машине Ларри – той, которую он припарковал у «Голубого клевера». Ларри в багажнике.
Я нарушаю одно из своих правил: в штате Мэн пользоваться только общественным транспортом. Некоторые из самых осторожных и дотошных преступников были пойманы из-за глупого нарушения правил дорожного движения. Банди. Крафт. Сын Сэма. Но сейчас это необходимый риск.
Я никогда не строю ловушку после совершения убийства. Гораздо сложнее придумать историю, соединить все части воедино и создать дизайн, когда убийство завершено. Вы остаетесь с ограниченными возможностями. И массой ошибок.
Это похоже на работу в обратном направлении. Проектирование наоборот. Но мы с Лондон создаем что-то новое – что-то запутанное и гениальное одновременно. Нам придется работать и реализовывать все по мере развития нашей истории.
Признаюсь, несмотря на мою дотошность, меня это волнует.
То, как она светилась, когда рассказывала… Как я могу ей в этом отказать? Даже если я знаю, что шансы на успех невелики. Я подсчитал их. Если мы потерпим неудачу – а, скорее всего, так и произойдет – это все равно будет впечатляющий финал.
В чем заключается ее гениальный план? Привести подражателя к нам.
Для этого нам понадобится достаточно большая приманка. Яркий и блестящий крючок с наживкой, перед которой он не сможет устоять.
Блестящая серебристая рубашка Ларри только добавляет приятную нотку иронии.
Я въезжаю в самую густую часть лесопарка. Уже слишком поздно для прогулок, но никогда не знаешь, когда группа подростков или пара пьяных любовников решат воспользоваться уединенным местечком.
У меня есть десять минут, чтобы обставить сцену.
Достать Ларри из багажника. Прислонить к скамейке. Надев пару латексных перчаток, написать на его груди запекшейся кровью слово «НАСИЛЬНИК». Согнуть его пальцы оцарапать ногтями мою руку. Это необходимо сделать сейчас, до того, наступит окоченение. Затем отогнать машину на гравий и дать задний ход, чтобы уничтожить следы шагов и протектора.
В создании сцены нет никакой похоти – это просто бизнес. Эмоции здесь недопустимы. Здесь нет права на ошибку.
Я еду на машине Ларри в центр города и паркуюсь в пяти кварталах от улицы с ночными клубами. Выбор не особо шикарный, но даже в небольшом прибрежном городе есть какой-никакой кабачок. Теперь у меня есть двадцать минут. Я нахожу бар без камер. Надев отвратительную блестящую рубашку Ларри, я общаюсь с группой женщин в клубе, отпуская уничижительные комментарии, которые они наверняка запомнят. Затем я заказываю напитки себе и женщинам, используя кредитку Ларри. Я закрываю счет и оставляю карту на стойке, прежде чем выйти из бара.
Скажем «спасибо» Ларри за то, что в «Голубом клевере», он расплачивался наличными.
Итак, за тридцать минут я изменил историю местонахождения Ларри. Свидетели опишут мою лицо и яркую рубашку цвета металлик. И это отлично: показания очевидцев часто ненадежны. Полиция предположит, что из-за алкоголя свидетели слепили двух мужчин в одного. Сложат два и два и та-да. Какие они молодцы, что связали подозреваемого и жертву вместе.
Обычно я не возвращаюсь на место преступления, но повторюсь, это необходимый риск. Мне нужна полиция, чтобы установить эту связь. Я выбрасываю рубашку Ларри в мусорное ведро, а затем оставляю машину на другой стороне парка.
Полиция предположит, что Ларри был убит в другом месте и привезен в парк. Это тоже нормально. Главное, чтобы они не решили, что его убили где-то недалеко от Лондон. Она живет в полутора часах езды от Рокленда.
Полиция также предположит, что, учитывая судимость Ларри, он нападал на женщин за пределами своего города, надеясь, что так его будет сложнее вычислить.
Но большая рыба, которую мы хотим поймать – причина, по которой я переживаю все эти неприятности – это сам подражатель. Подражатель должен знать, что я здесь.
Поездка на автобусе до Портленда занимает больше времени, чем мне хотелось бы, а маленькая девочка, сидящая напротив, не перестает пялиться на меня. Она совсем маленькая, с блестящими черными волосами и белой кожей – как миниатюрная фарфоровая кукла. На ее матери грязная униформа официантки, она, ссутулившись на сиденье, отсыпается после ночной смены. Следы от игл усеивают ее предплечье.
– Было больно?
Раздается звонкий голос девочки, еле слышный сквозь рев мотора автобуса.
Я смотрю на свою руку и замечаю выпуклый белый шрам, торчащий из-под рукава толстовки. Я натягиваю манжету на запястье.
– Да, – честно отвечаю я ей.
Она с любопытством наклоняет голову.
– Твоя мама помогла тебе?
Я смотрю на ее мать, что не обращает внимания на то, как ее дочь заводит разговор с незнакомцем. Потом я смотрю на девочку. Ей не может быть больше пяти.
– Моя мама только усугубила ситуацию, – говорю я и придвигаюсь ближе. – Тебе не следует разговаривать с людьми, которых ты не знаешь.
Она яростно кивает, как будто ей уже говорили это раньше.
– Но я знаю тебя. Ты дяденька из телевизора.
Мой рот расплывается в улыбке. Она не сказала «плохой дяденька». Я снова смотрю на ее мать и говорю:
– Ты умеешь хранить секреты?
Она кивает, ее шелковистые кудряшки подпрыгивают.
– Хорошо. Ты не можешь рассказать об этом никому, кроме своей матери, ладно? – Когда она соглашается, я говорю: – Скажи маме, что дяденька из телевизора сказал, чтобы она перестала втыкать иголки в руку и выпила большую чашку кофе, прежде чем пойдет на работу, иначе он скоро нанесет ей визит.
Ее темные глаза округляются, и она улыбается.
– Обещаешь?
Я подмигиваю ей.
– Это секрет, помнишь? – Затем я встаю и хватаюсь за поручень, решив выйти на следующей остановке. Скоро нахлынет утренняя толпа, а я слишком утомлен, чтобы рисковать, что кто-то еще заметит Ангела штата Мэн.
Я захожу в квартиру, как только восходит солнце. Маленькая студия в центре города совсем не похожа на мои типичные места обитания. Она не просторная и не привлекательная. Но она удобная, и несколько необходимых мне вещей наготове на полках возле двери. Остается лишь схватить их и броситься наутек.
Я опустошаю карманы – ножи, проволока, скотч – и складываю все в ящик под полкой. Я держу при себе проволоку на случай, если ситуация потребует менее грязного способа ликвидации. Я накрываю инструменты тканью, а затем кладу деньги Ларри в бумажный пакет, который храню там же.
Наличные всегда необходимы, когда ты в бегах. Я не святой, несмотря на то, каким меня пытается изобразить пресса. Чтобы выжить, человеку нужны деньги. Мои жертвам они больше не нужны. А мне – да.
Мне пришлось бросить фургон. Он слишком заметный, чтобы передвигаться на нем по прибрежным городкам. Люди запомнят фургон, а местные не любят чужаков.
Буквально вчера я заплатил хозяину наличными за аренду квартиры. Неделя за неделей. Для него я Джеффри Кинси. И пока у меня есть деньги, он обращает на меня внимания не больше, чем на свою громкую, ворчливую жену, которая ругает его в коридоре.
Здесь есть два окна: одно для наблюдения, другое для побега в случае необходимости. Камеры наблюдения работают круглосуточно и ведут запись из каждого угла комнаты и над главной дверью.
Я принимаю душ, чтобы избавиться от зловония Ларри, а не потому, что мне нужно избавиться от улик. Преступники постоянно совершают ошибки, даже самые умные. Глупые, досадные ошибки. Оперативная группа поразмыслит над этим некоторое время: как сбежавший преступник, которого они преследовали неделями, и который ускользал от них на каждом шагу, вдруг совершает такую серьёзную ошибку, позволяя жертве поцарапать себя. Как он мог оставить эпителиальные клетки под ногтями жертвы.
Поскольку почерк этого убийства сильно отличается от моего, властям понадобятся доказательства в виде ДНК, чтобы связать это преступление со мной. Это мой им подарок.
Потом начнутся теории. Отклонение в почерке побудит специалистов размышлять о том, почему мое поведение так резко изменилось. По мнению специалистов, я буду регрессировать, деградировать.
Существуют естественные стадии развития, и человек всегда должен прогрессировать. После первых убийств, я оставлял тела на виду. Я был молодым и дерзким любителем и в то время не стеснялся хвастаться.
Конечно, сейчас я стал умнее. Гордость – путь к падению и все такое, поэтому я начал избавляться от своих жертв. Я хоронил их в разных местах. Следующим логичным шагом в развитии стало уничтожение останков. Не оставляйте никаких доказательств. Нет тела – нет дела. Огонь, как мы хорошо знаем, – разрушительная сила, естественное очищающее средство земли.
После того, как я сжег свое тайное место для убийств, даже оперативная группа смогла сделать разумное предположение относительно моего следующего уровня развития.
Этот регресс должен их достаточно обеспокоить.
Но что действительно им не нравится, так это местоположение. Как близко я нахожусь к Лондон.
Теперь все начнет развиваться очень быстро.
Я наливаю чашку кофе и сажусь в потертое кресло. Я накинул на него покрывало, чтобы грубая, зараженная микробами ткань не касалась меня. Пока солнечные лучи струятся сквозь темные окна, создавая калейдоскоп цветов на цементном полу, в голове возникают мысли о Лондон. Ее атласная кожа. Аромат свежей сирени. Татуировка-ключ на руке, которую она больше не скрывает.
Прикосновение мягкой, нежной руки, накрывшей мою и забравшей жизнь.
Этого достаточно, чтобы привести меня в чувство… но надолго эффекта не хватит. После нашего первого убийства в лабиринте ключей тяга к насилию стала еще сильнее. Союз с Лондон открыл ящик Пандоры – и то, что должно было стать спасением, угрожает превратиться в сводящее с ума пламя, которое поглотит меня.
Трясущейся рукой я провожу по влажным волосам, и у меня вырывается смех. Я не лучше наркомана в автобусе. Вожделею чего-то очень плохого. Нуждаюсь в ней больше, чем в кислороде. Хочу ее больше, чем свободы.
Зачем еще мне быть в штате Мэн? Я начинаю реализацию еще сырого плана, в результате которого меня могут поймать, а возможно даже и убить.
Ради нее.
Я был создан, чтобы убивать… а не любить.
Она уничтожила меня.
Однако шесть недель ожидания, наблюдения, пряток и безысходности, пока я вел умную игру, имели свои минусы. Но мы должны дать нашим врагам время проявить себя. Мы не можем бороться с тем, чего не видим: это все равно, что бесцельно метаться в темноте.
Именно так ловят большинство преступников, находящихся в бегах, и ловят быстро. Они пытаются бороться со всеми вокруг. Но ФБР мне не враг. Местные власти в каждом городе страны мне не враги. Большинство из этих людей приходят утром на работу и уходят вечером. Возвращаются домой к своим семьям и выплачивают ипотеку. Или они просто пытаются найти, с кем можно потрахаться.
Это просто люди. Выполняющие свою работу.
Врага немного сложнее обнаружить, если вы не знаете, где искать.
Этот враг одержим.
И он не остановится ни перед чем.
Я встаю и иду в спальню, где храню карту и коллекцию сувениров, спрятанные под кроватью. Не самое тайное место, но мне нужно всего лишь спрятать все это от любопытной жены домовладельца.
Я прикрепляю доску к стене и отступаю назад, следя взглядом за черной ниточкой на карте. Она связывает точки, обозначающие мое местоположение за последние шесть недель. Вторая нитка – красная – совпадает с черной. Даты сдвинулись всего на пару дней. Затем третья нить – синяя – появляется рядом с первыми двумя. Отстает от графика на четыре дня.
Все три нити обозначают одно – даты появления. Оба мужчины, обозначенные красной и синей веревкой, объявились до того, как были обнаружены тела.
