Текст книги "Темное безумие (ЛП)"
Автор книги: Алеата Ромиг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
Я издевательски смеюсь.
– Десимпатичные социопаты – это миф. Мечта жен и подружек психопатов во всем мире – способ справиться с реальностью. Убедить себя в том, что мужчины, которых они любят, действительно любят их в ответ.
Черты его лица каменеют.
– Признай, что в моем случае это возможно.
– Ни за что.
Его взгляд становится расчетливым, пока он наблюдает за моим лицом. Читая на нем мысли, которые я не озвучу.
– Тогда что насчет вас, доктор Нобл? Если ты ничего не чувствуешь ко мне, зачем ты здесь?
– Не знаю, – признаю я.
Но это всего лишь еще одна ложь.
Он криво улыбается, и на щеке появляется озорная ямочка.
– А я знаю. Ты пришла узнать, расскажу ли я всему миру о твоем секрете.
Я облизала губы.
– Я устала от этого танца, Грейсон.
Он подходит ближе, кладет руки на решетку.
– Скажи мне правду о том, что произошло, и никто никогда не узнает.
Я чувствую его волнение. Его бледный взгляд светится нетерпением. Он хочет стать свидетелем того, как я заново переживаю прошлое, ощутить мои эмоции.
– Как ты узнала? – спрашивает он.
Я прижимаю руку ко лбу, зажмуриваю глаза, мысленно желая, чтобы боль в голове утихла.
– Я была бы дурой, если бы поверила тебе.
– Но это часть терапии, – говорит он. – Доверие. Пациент и врач. Доверяющие друг другу.
С моих губ срывается слабый смех. Детали незначительны. Я перечисляю их, будто зачитываю список покупок. Стерев из голоса любую эмоцию, от которой он мог бы получить удовольствие.
– Я вошла в подвал, там была девушка, – говорю я. – Она была моего возраста, слишком обезвожена, чтобы плакать, дрожащая, с красными следами от плети, кожа покрылась волдырями и синяками. – Я смотрю на него, воспроизводя воспоминания. – Она была красива. Я пыталась освободить ее, – шепчу я. – Я знала, что поступаю правильно. Но у меня не было ключа. Я не думала позвонить в полицию или побежать к соседям…
– Потому что твой отец был шерифом, – добавляет он.
– Поэтому, и потому что не хотела, чтобы кто-нибудь узнал. В любом случае, никто бы мне не поверил. Наверное. – Я качаю головой. – Я сама до конца не верила, пока не увидела ее. К тому времени было уже поздно отступать.
Я медленно подхожу к решетке, и вот уже рука Грейсона накрывает мою. Его палец гладит мой. Он касается резинки на запястье.
– Ты знала, что убьешь его.
– Да, – говорю я. – Я фантазировала об этом несколько месяцев. Обдумывая, как это сделать… что я буду ощущать… – я оборвала себя. – Я не кралась туда. Я знала, что он в курсе, знала, что он последует за мной в подвал. Я специально привела его туда. – Я отворачиваюсь.
Грейсон протягивает руку через прутья и притягивает мое лицо к себе.
– Как ты планировала убить его, Лондон?
– Я собиралась сбросить его с лестницы.
Его палец скользит по моей челюсти.
– Но в первый раз ты потерпела неудачу.
– Он был больше. Сильнее. И я видела по его глазам. Этот блеск. Как будто он меня ждал.
Меня окатывает волна стыда. Мне не нужно говорить это вслух, он меня не заставляет. Мне было шестнадцать. Как и девочке в клетке. Мой отец ждал меня.
– Он задушил ее, – продолжаю я. – Он убил ее не сразу. Играл с ней. Смотрел на меня, пока душил ее. Полагаю, в наказание за угрозы ему. Я стала бы следующей, – говорю я, и внезапно в прохладе комнаты ощущаю тот же запах сырости, как в подвале. – Я просто знала. Поняла каким-то образом. Он собирался убить меня. Поэтому вместо этого я убила его.
Большой палец очерчивает мою щеку, прежде чем коснуться шрама на ладони.
– Но не раньше, чем он кое-что забрал у тебя.
МОЮ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ.
Я смотрю на покрытую шрамами кожу, испачканную черными чернилами и косметикой.
– Он хотел, чтобы я была частью этого. В то время я думала, что он пытался спасти меня… – Я поднимаю взгляд, и у меня вырывается ругательство. – Я хотела верить, что он любит меня. Любит какой-то нездоровой любовью и хочет сделать меня частью своего секрета, чтобы он стал общим. Или чтобы я перестала представлять для него грозу. Я много лет размышляла об этом и поняла, зачем он вложил в мою руку нож и покончил с жизнью той девушки. После долгих лет изучения психических заболеваний и расстройств я поняла, что это его возбуждало. Вот и все. Ничего больше.
Он скользит взглядом по моему лицу.
– А тебя это возбуждало?
Я прикусываю губу, пока рот не наполняет металлический вкус крови.
– В тот момент, когда я ощущала грубую власть лишить жизни… да. Я была не просто наблюдателем, – признаю я. – Я чувствовала каждое движение лезвия. Как нож рассекает плоть, как вибрирует, ударяясь о кость. Я погрузилась в это ощущение, прежде чем усилием заставила себя вернуться – вырвать руку из его руки. И так получилось, что лезвие пронзило мою ладонь. – Я переворачиваю ее, показывая заживший шрам. – Он позволил мне убить его. – Я убираю руку. – Может быть, он был потрясен тем, что я отказала ему, или, может быть, в конце концов, он устал от своей болезни… но в обычных обстоятельствах я бы никогда не смогла одолеть его.
– Но ты одолела.
– Он пришел убить меня. Нож он не взял. У него не было никакого оружия. Я позволила ему схватить меня за горло. Подойди достаточно близко… после чего я схватила ключ и вонзила его в шею, чтобы выиграть время. Я пошла за ножом, но он не понадобился. Я разорвала яремную вену. Он быстро истек кровью.
Я смотрю на руки, вспоминая покрывавшую их кровь.
– Затем ты решила скрыть убийство.
Я качаю головой.
– Нет. Я подстроила аварию не для того, чтобы скрыть преступление. Я планировала умереть в той катастрофе. Чтобы положить конец порочному наследию, но проснувшись в больнице раненой, но живой, я словно… переродилась. Новая жизнь. Новый шанс. – Я смотрю ему в глаза. – Я больше не та девушка. Она умерла, Грейсон. Ее я тоже убила. И нет ничего, что ты можешь сказать или сделать, чтобы вернуть ее. Мой собственный отец потерпел неудачу, поэтому у тебя нет никаких шансов. Моя воля сильнее болезни.
Он отстраняется, разрывая связь.
– Твоя боль не умерла вместе с отцом, равно как и твоя тяга к убийству. Ты смогла подавить эту потребность, работая с клиентами, но сдерживаться становится все труднее, не так ли?
Я вытираю лицо.
– Я сказала то, что ты хотел. Теперь мне нужно знать, что это останется между нами.
Его улыбка давно исчезла, он смотрит вниз и обводит татуировку с кусочком паззла на внутренней стороне предплечья.
– Тебя могут оправдать. Тебя могут даже посчитать героиней за то, что ты сделала. Но ты все же взяла закон в свои руки, что, по сути, неверно в нашей системе правосудия. Ты не лучше любого из убийц, которых лечила. Ты лицемерка и нарцисс. Ты ненавидишь меня, но больше презираешь себя.
– Поклянись! – кричу я.
Он поднимает на меня горящий взгляд.
– Я никогда не смогу поделиться тобой с другими, Лондон. Я слишком эгоистичен.
Подняв подбородок, я поправляю куртку, разглаживая складки.
– Тогда прощай, Грейсон. Увидимся завтра в суде. В последний раз.
Я ухожу от камеры и от него, оставляя позади частичку себя. Он знает мой секрет, знает о темном и пугающем чудовище, которое я скрываю не только от всего мира, но и от самой себя. Я не знаю, сохранит ли он этот секрет в тайне. Он страдает садистской симфорофилией6, он психопат, который любит инсценировать катастрофы, а затем наблюдать.
А что значит уничтожить меня? Для такого садиста, как Грейсон, это будет главной катастрофой его жизни.
Глава 16
ЛЖЕСВИДЕТЕЛЬСТВО
ЛОНДОН
В районе здания суда в центре Нью-Касла между рядами красных дубов примостилась одна одинокая сосна. Я сижу на ступеньках здания суда и смотрю, как ее тонкие ветки трепещут на легком ветру.
Оно не принадлежит этому месту. Не знаю, как это дерево попало сюда, как оно выросло посреди городской инфраструктуры, но, скорее всего, скоро его срубят. Заменят другим красным дубом или березой, чтобы идеально выровнять улицу.
Но сейчас она здесь.
Раньше я часто смотрела на сосны из окна дома. Рядом росли высокие, плотно стоящие тонкие сосны, которые скрипели и качались во время бури. И я наблюдала, просто смотрела в густую темноту – как сосны покачивались взад и вперед, словно танцуя под какую-то мелодию. Как будто они успокаивали себя посреди всего насилия.
Это зрелище должно было приносить успокоение. Оно не должно было пугать.
Но после спокойствия, начинается буря. Ваш страх больше, когда угроза неминуема, когда она совсем рядом – ожидание воплощения худших страхов парализует больше, чем само событие.
И от бури не укрыться.
Я беру стаканчик с кофе, портфель и иду в здание суда, где жду, когда меня вызовут. Я чувствую тепло костюма, нагревшегося на солнце, и вздрагиваю, войдя в комнату с кондиционером. Допив, я выбрасываю стаканчик, когда судебный пристав называет мое имя.
Я чувствую его взгляд, когда вхожу в зал суда. Я смотрю строго вперед, следуя за приставом к трибуне. Он открывает для меня ворота, и я коротко киваю, прежде чем встать рядом с судьей.
– Поднимите вашу правую руку.
Произнеся клятву, я сажусь за трибуну. Я проделывала одно и то же действие столько раз, что обычно действую на автомате. По шаблону. Но на этот раз все по-другому. Я как никогда раньше чувствую осуждение, исходящее от стороны обвинения. Я пристрастна, связана с обвиняемым нитью, которую нужно разорвать.
Свет становится ярче. Звуки слишком громкие. Воздух слишком густой.
– Здравствуйте, доктор Нобл.
Адвокат защиты закрывает вид на Грейсона до того, как я подаюсь соблазну посмотреть на него.
– Как ваши дела? – спрашивает он.
– Все в порядке, спасибо.
– Прекрасно. Рад слышать. – После краткого изложения моих профессиональных достижений он спрашивает. – Можете ли вы сказать нам, как долго вы проводили оценку мистера Салливана?
Юрист молод и привлекателен. Я замечаю, как присяжные наклоняются вперед, внимательно к нему прислушиваясь. Его свежее лицо и забавные манеры – долгожданное отвлечение от тяжести этого испытания.
– Почти три месяца, – отвечаю я.
– Этого времени достаточно, чтобы поставить диагноз пациенту?
– Да. Как правило, я могу предоставить пациентам полный диагноз и план лечения в течение двух недель.
– Тогда почему мистеру Салливану потребовался более длительный период оценки?
Я выпрямляю спину.
– В середине первоначальной оценки я заметила признаки серьезной мании, которые, по моему мнению, нуждались в более тщательной оценке.
Я выхожу за рамки сценария. Мистер Янг с любопытством смотрит на меня, затем идет к столу защиты и берет папку с моим заключением.
– Каков официальный диагноз мистера Салливана? – спрашивает он.
– Мистер Салливан страдает от антисоциального расстройства личности. Он показывает высший уровень болезни, что классифицирует его как опасную личность. Он болен садистской симфорофилией, что означает, что он получает сексуальное удовлетворение от постановки и просмотра жестоких катастроф. Как садист Салливан получает удовольствие от страданий других, а его душевное заболевание делает его высококвалифицированным манипулятором.
Адвокат моргает, смотрит на прокурора, как будто ожидает возражения. На этот раз во время дачи мной показаний с этой стороны зала возражений не будет.
Мистер Янг начинает снова, пытаясь нащупать нить нашей первоначальной переписки.
– Доктор Нобл, разве вы не заявляли устно, что мистер Салливан – образцовый сокамерник. Что, несмотря на его расстройство, он не представлял угрозы для кого-либо в тюрьме, поскольку в ней отсутствует хаос, который служит триггером для его заболевания?
Я улыбаюсь. У него хорошая память, он вспоминает то, что я рассказала ему о разговоре с генеральным прокурором.
– Да, все верно. Так я и сказал обвинению. Но это было до того, как я сделала окончательное заключение. Как я уже сказала, мистер Салливан – опытный манипулятор, и поэтому требуется больше времени, чтобы поставить ему правильный диагноз и определить уровень опасности, которую он представляет.
Адвокат пролистывает оценку, которую я изменила накануне вечером. Он был настолько уверен в моих показаниях, что даже не попросил копию заключения перед судом.
– План лечения, который вы изначально считали наиболее подходящим для мистера Салливана, заключался в том, чтобы лечить его медикаментозно под вашим контролем, проводить продолжительные сеансы терапии и постепенно интегрировать его в общество, где он может стать продуктивным членом исправительного заведения. – Он смотрит на меня с угрозой в глазах. – Вы все еще считаете, что это лечение может помочь мистеру Салливану?
– Позвольте сказать это как можно проще, – говорю я. – Жертвы мистера Салливана, как он считал, были виновны в совершении преступлений. Преступлений, которые, по его мнению, заслуживали самого строгого правосудия. Вам кажется хорошей идеей вводить его в общество преступников, мистер Янг?
Шок на лице юриста усиливается от коллективной волны согласных шепотков, которая прокатывается по комнате.
– Порядок, – требует судья.
В этот момент я смотрю в глаза Грейсону. На его лице нет злобы, только намек на ухмылку. Пронизывающий взгляд впивается в меня.
Я распрямляю плечи.
– Кроме того, я обнаружила, что мистер Салливан страдает нехарактерным бредовым расстройством, связанным с его психопатией. Он считает, что между ним и жертвами выстраивается крепкая связь, после чего он зацикливается на них, его сознание создает альтернативную реальность. Другими словами, тактика манипуляции, которую он применяет к жертвам, воздействует на его сознание, в результате чего он верит в собственную ложь. Это дает ему возможность наказывать, калечить и убивать без вины и угрызений совести. – Я делаю вдох, прежде чем продолжить. Я ДОЛЖНА продолжить. – Любой, с кем вступает в контакт Грейсон Салливан, рискует стать частью его фантазий и тем самым получить физический или моральный вред. Он один из самых опасных людей, с которыми мне приходилось контактировать, и я чувствую, что не могу продолжать его лечение. Я не считаю, что в случае мистера Салливана возможна реабилитация.
В зале воцаряется тишина, и мистер Янг откашливается.
– Спасибо, доктор Нобл. Больше ничего, ваша честь.
После напряженного момента судья смотрит на генерального прокурора.
– Вы хотите провести перекрестный допрос, мистер Шэфер?
Адвокат привстает.
– Нет, ваша честь. Обвинению нечего добавить.
– Пожалуйста, проводите доктора Нобл с трибуны, – просит судья судебного пристава. – Суд объявляет часовой перерыв, после чего мы выслушаем заключительные аргументы.
Я вздрагиваю от суматохи, поднявшейся в комнате, когда люди встают. Я не могу поверить, что все закончилось и хватаюсь за край трибуны, чтобы помочь себе подняться. На дрожащих ногах я прохожу мимо Грейсона, меня одолевает невыносимое, болезненное желание посмотреть ему в глаза. Веревка, связывающая меня с ним, натягивается.
Когда я поддаюсь желанию, и наши глаза встречаются, слова не нужны. Я все вижу по его лицу, осознание того, что я сделала. Я солгала по присягой, в открытом суде поставив пациенту неправильный диагноз. Теперь никто не услышит и не поверит его словам про меня.
Таким образом, я саботировала не только свою карьеру, но и малейший имеющийся у него шанс.
Я только что приговорила Грейсона к смерти.
И мой секрет умрет вместе с ним.
Глава 17
ИСПОЛНЕНИЕ ПРИГОВОРА
ГРЕЙСОН
– Всем встать.
Я встаю вместе со своим адвокатом и дергаю сдавивший горло галстук.
– По крайней мере, в этот раз не было видео, – шепчет Янг в мою сторону. – Удачи.
Удача не на моей стороне. Лондон об этом позаботилась. Мой адвокат потерял весь энтузиазм, который испытывал в начале процесса. Ее показания потрясли всех присутствующих. И, наверное, любого профессионала в ее сфере. Единственный человек, которого не удивил ее резкий переход от спасителя к обвинителю, – это я.
Я подавляю улыбку. Я наслаждался каждой секундой, наблюдая, как она подчиняется своему инстинкту убийцы.
Когда входит жюри, я смотрю куда угодно, но не на них. Мне не нужно видеть их опущенные головы и серьезные выражения лиц. Я знал, как закончится это разбирательство еще до того, как оно началось. Я ищу Лондон. Теперь она единственное, что имеет значение.
Однако ее здесь нет, чтобы засвидетельствовать свою победу. Я представляю, как она сидит одна в каком-то гостиничном номере, ожидая приговора. Компанию ей составляет чувство вины. Забавный факт о вине: это непростая эмоция, которую часто принимают за стыд.
Лондон нечего стыдиться. Кто бы не стал защищать свою жизнь? Я угроза, которую она не может допустить. Я не оставил ей другого выбора.
– В деле штат Делавэр против Грейсона Салливана, обвиняемого в убийстве первой степени, каково ваше решение?
– Виновен, ваша честь.
Это привлекает мое внимание, и я смотрю на судью. Он, уже прищурившись, наблюдает за мной. Просмотрев список обвинений, он окончательно объявляет обвинительный приговор, вынесенный присяжными, затем благодарит их за службу и снимает с них обязанности.
– Перед вынесением приговора я сам хотел бы сказать несколько слов, мистер Салливан, – говорит судья. – Если бы не мучительно медленный механизм нашей системы правосудия, я бы лично позаботился о том, чтобы ваша казнь была тут же приведена в исполнение. Убийства, в которых вас признали виновным, – это тяжкое и отвратительное деяние самого ужасного типа. За тридцать лет работы судьей я никогда не видел более вопиющего пренебрежения к человеческой жизни. Вам есть, что добавить до вынесения приговора?
Мой адвокат пинает меня, давая сигнал встать и продекламировать отрепетированную просьбу о помиловании.
Так что я подчиняюсь. Встаю и поднимаю подбородок.
– Да, ваша честь. Я заявляю, что ад пуст и все дьяволы здесь. – Зал суда взрывается. Судья стучит молотком, пытаясь утихомирить болтающих. Мой адвокат опускает голову.
Я улыбаюсь. Я всю жизнь ждал возможности процитировать Шекспира.
– Грейсон Пирс Салливан, – произносит судья, перекрикивая суматоху. – Настоящим вы признаетесь виновным и приговариваетесь не более чем к ста годам тюремного заключения за каждую отнятую вами жизнь. Вы будете заключены в исправительное учреждение максимального строгого режима в Нью-Касле, где проведете время до введения смертельной инъекции, – он наклоняется над кафедрой. – И ни один бог не помилует вашу душу.
– Всегда пожалуйста, – отвечаю я ему, подмигивая.
Он смотрит на меня, но не в замешательстве. Большинство смертных приговоров в Делавэре были вынесены судьей Ланкастером. Тридцать лет закон был его орудием убийства. Он убийца, который использует закон для убийства своих жертв, и он наслаждается каждым моментом – последний триумф перед тем, как государство навсегда отменит смертную казнь.
– Уберите этого монстра из моего зала суда.
Он в последний раз стучит молотком, последняя нота моей жизни.
Наручники сковывают мои запястья. Кровь бежит по суженным артериям, начинает кружиться голова. Перед глазами вспыхивают огни. У меня прерывается дыхание, и я изо всех сил пытаюсь втянуть воздух через ком в горле. Легкие горят.
Янг первый замечает.
– Салливан, все в порядке. Мы подадим апелляцию. Это еще не конец… – Он замолкает, когда у меня начинается припадок.
Все мышцы охватывает дрожь, челюсть сжимается. Я чувствую, как по подбородку стекает пена из рвоты.
– Нам нужен врач! – кричит Янг.
Офицер позволяет моему телу упасть на пол. Наручники впиваются в кожу, тело дрожит. Но, прежде чем мир меркнет, я вижу ее. Смотрящую на меня. Ангел милосердия, который заберет боль.
Лондон наклоняется и прижимает мягкие пальчики к моей шее.
– Он в шоке. Анафилактический шок.
Ее глубокие карие глаза широко раскрыты, когда она смотрит вниз. Я пытаюсь сосчитать золотистые частички. Они расплываются и тускнеют, пока я не теряю ее из виду. Мне удается сказать ей одно слово, пока не гаснет свет.
Убийца.
Глава 18
ОСВОБОДИ МЕНЯ
ЛОНДОН
– Пенициллин, – я просматриваю результаты анализов Грейсона. – Не хотите объяснить, как мистеру Салливану дали данное лекарство, в то время как в его медкарте черным по белому указано, что у него на него аллергия?
Этот вопрос адресовался офицеру, отвечающему за питание Грейсона в тюрьме здания суда. Я задавала этот вопрос всем офицерам, которые контактировали с ним за последние сорок восемь часов. Я не детектив и официально больше не психолог Грейсона, но я добьюсь от них ответа.
Офицер качает головой.
– Мне очень жаль, мэм. Я не знаю.
Я резко вдыхаю.
– Хорошо. Спасибо.
Я иду по коридору, чтобы вернуть анализы в комнату неотложки, но меня останавливает детектив Фостер.
– Вас здесь быть не должно. Я возьму это. – Он забирает карту.
– Я как раз ухожу. – Я пытаюсь сделать именно это, но массивный детектив снова встает на моем пути.
– Что вы здесь делаете?
Я скрещиваю руки.
– Один из моих пациентов попал в больницу, детектив. Я делаю здесь то же, что и вы – пытаюсь выяснить, как это произошло, и, более того, определить, как это отразится на моем пациенте.
Он медленно кивает.
– Знаете, в журнале посещений значится только один человек. Вы. Я нахожу это очень интересным.
– Осторожно, детектив. Кто-то может подумать, что вы намекаете на то, что респектабельный доктор отравил пациента.
– Я ни на что не намекаю. Я прямо спрашиваю, давали ли вы Салливану пенициллин, чтобы отсрочить его перевод.
– Невероятно, – бормочу я себе под нос. – Детектив Фостер, вы хотите, чтобы мне пришлось выполнять работу не только за врачей этой отсталой больницы, но также и за вас. Как вы думаете, сколько людей желают Грейсону смерти? Семья жертв, сотрудники полиции… вроде вас…
– Его уже приговорили к смертной казни, – обрывает он.
– Его приговорили не вчера, – возражаю я. – Похоже, в то время чаша весов как раз склонялась в его сторону. – Я поднимаю брови.
Он тяжело вздыхает.
– Не спешите возвращаться в Мэн, доктор. Возможно, мне придется снова вас допросить.
Я вскидываю руки.
– Ладно. А теперь могу я увидеть моего пациента?
– Никак нет. Салливан находится под строгой охраной. Допускаются только полиция и медицинский персонал.
Он проводит меня в комнату ожидания. Я нахожу стул, который за последние восемь часов я уже стала считать своим. Голова разрывается от усталости, и я на мгновение закрываю глаза.
На то, чтобы доставить Грейсона в «скорую», потребовалось слишком много времени. Больница находится всего в пяти милях от здания суда, и доставка в больницу не должна была занимать пятнадцать минут. Эти пятнадцать минут стоили Грейсону потери сознания.
В темном уголке моего разума шепчет тревожный голос, насмехаясь надо мной. Ты сама этого хотела. Я хотела. Я хотела смерти Грейсона. Я хотела устранить угрозу. Моя стойкость сильнее чувств к нему.
Я моргаю, чтобы избавиться от сухости в глазах. Я не смогла бы пролить слезу, даже если бы попыталась.
Большинство психологов могут ставить диагнозы и лечить пациентов, потому что они о них заботятся. Они обладают чувством сопереживания и черпают из него силы, чтобы отдавать себя и помогать тем, кого мир обычно избегает.
Я не могу сказать о себе того же.
Я не сопереживаю своим пациентам. Я сочувствую им.
У нас с Грейсоном есть что-то общее… мы связаны какой-то темной силой… и все же я знаю, что мы разные. Я лучше его. Я лучше его, потому что сильнее и заслуживаю того, чтобы жить и помогать людям. А чтобы это продолжалось и дальше, он должен проиграть.
Так что да, я хотела его смерти. Но не так. Я хотела, чтобы система правосудия убила его. Я не хотела испытывать чувство вины. Ненавижу ощущать эту пустую боль в груди и хочу, чтобы она прекратилась.
– Доктор Нобл.
Я резко открываю глаза. Передо мной стоит врач скорой помощи.
– Да?
– Могу я поговорить с вами? – спрашивает он.
Я хватаю сумочку.
– Конечно, доктор Розленд.
Медицинскую карту Грейсона еще не доставили. Я сомневалась, что Грейсон бы выжил, если бы медперсонал тратил время на ненужные тесты. Так что я повсюду разбрасывалась своим именем, чтобы убедиться, что доктор Розленд знает, какие анализы провести.
Меня ведут в крыло неотложки, где лежит Грейсон.
– Не волнуйтесь. Я получил разрешение. – Доктор смотрит в мою сторону. – Врач должен видеть своего пациента.
– Спасибо.
– Он проснулся, – говорит он. – Уверен, что как только я разрешу его допрашивать, у вас уже не будет возможности с ним поговорить. Он просил об этом с тех пор, как проснулся.
Я хмурюсь.
– Доктор Розленд, вы рискуете, разрешая мне пройти сюда. Не думаю, что детектив Фостер оценит ваши усилия.
Он снисходительно машет рукой.
– Фостер – горячая голова. Позволь мне с ним разобраться.
Я улыбаюсь. Похоже, врач скорой помощи регулярно общается с детективом.
– Что ж, я ценю это. Салливан… уникальный пациент.
Он кивает.
– Я заметил. Сканы его мозга впечатляют. Позор, что кто-то с таким большим потенциалом занимается… Позор.
Я опускаю голову, когда мы проходим мимо двух офицеров, охраняющих коридор.
– Вы узнали, как он получил антибиотик? – Спрашиваю я.
Когда мы добираемся до палаты, он останавливается у двери и смотрит на меня.
– Да. Он сам ввел себе лекарство.
Мое сердце колотится о грудную клетку. Двойной удар бах-дах-бамп выбивает кислород из легких, и я с трудом вдыхаю воздух с примесью антисептиков, прежде чем дверь в палату открывается.
Один офицер стоит на страже за дверью, другой – в палате рядом с Грейсоном. Его лодыжки прикованы к каталке. Левая рука прикована наручниками к перилам.
Он проснулся. И, когда я вхожу, смотрит на меня затуманившимся взглядом.
– Сколько лекарств ему дали? – спрашиваю я доктора Розленда.
Он остается в дверном проеме.
– Предостаточно, – отвечает он. – Еще несколько минут, и мистер Салливан, возможно, уже не выкарабкался бы. Скорая сказала, что вы делали искусственное дыхание до тех пор, пока его не перевезли. – Он натянуто улыбается. – Он обязан вам жизнью.
Я прикрываю глаза. Укол вины проникает еще глубже.
– Я дам вам минутку, – говорит доктор, закрывая дверь.
Я шагаю вперед, но офицер вытягивает руку.
– Вы должны держаться от него на расстоянии пяти футов7.
Я откладываю сумочку, чтобы заняться чем-нибудь, только бы не смотреть на человека, которого я предала.
– Спасибо, – говорит Грейсон, – за спасение моей жизни, док.
Я вздыхаю и смотрю ему в глаза.
– Ты пытался покончить с собой?
– Тебе больно?
– Что?
– Ты поранилась, спасая мою жизнь? – Он кивает на меня. – Это вернулось. Ты хромаешь.
Я даже не заметила боль.
– Нет, – отвечаю я. – Я не ранена. А теперь скажи правду. Ты…?
– Нет, я не пытался покончить с собой. – От успокоительных его акцент усиливается.
Поднимаю подбородок.
– Врач сказал, что ты принял более тысячи миллиграммов пенициллина. Это можно было бы считать попыткой самоубийства. Особенно, если тебе хорошо известно, что даже половины этой дозы достаточно, чтобы убить тебя.
Он сонно моргает и пожимает плечами.
– Может, я сделал это только для того, чтобы еще раз тебя увидеть.
Я сжимаю губы.
– Хватит нести чушь, Грейсон. Ты сам хотел оборвать свою жизнь. Я понимаю эту логику. Если ты должен был умереть, то хотел, чтобы это произошло на твоих условиях. – А не моих. – Я права? – Я подхожу ближе.
– Извини, док. В этом вопросе ты чертовски ошибаешься.
Все происходит быстро. Охранник останавливает меня. Свободной рукой Грейсон хватает охранника за запястье и тянет его на каталку. Придавливает шею охранника локтем. В суматохе появляется пистолет.
Грейсон тычет пистолетом в висок офицера.
– Сними с меня наручники, – требует он. Но он приказывает не охраннику. Он смотрит на меня.
– Нет.
Его взгляд ожесточается.
– Через пять секунд я спущу курок. Хочешь, чтобы на твоей совести была еще одна жизнь?
Я облизываю губы. Грейсон никогда не убивал человека выстрелом пистолета. В этом я уверена. Инстинкты подсказывают мне, что он не сделает это и сейчас – что это идет вразрез с его пристрастиями, убеждениями… но ведь он никогда раньше не оказывался в таком положении.
Я отняла у него шанс на жизнь, и он позаботится о том, чтобы у меня его тоже не было.
Я выбираю спасти человека.
Я открепляю ключи от пояса офицера и начинаю освобождать щиколотки Грейсона.
– Отпусти его.
Грейсон ждет, пока я освобожу его запястье, затем осторожно встает, двигаясь вместе с охранником. Охранник сыплет угрозами, пытаясь предупредить офицера у двери о вооруженном преступнике. Грейсон бьет его по затылку. Полицейский не падает ни после первого, ни после второго удара, и мне приходится отвести взгляд, когда Грейсон избивает его, пока он, наконец, не падает на пол.
– Ты – животное, – говорю я.
В уголках его рта появляется улыбка.
– Рыбак рыбака видит издалека, детка.
Дверь палаты неотложной помощи открывается.
Грейсон разворачивает меня и прижимает к груди. Под подбородком я чувствую давление стального ствола. Меня трясет, но пистолет заставляет меня задрать голову, и я не хочу позволять страху отразиться на лице.
– Брось оружие! – кричит офицер.
Грейсон не подчиняется. Он все усугубляет, удерживая меня на месте.
– Уверен, вам есть, что терять, так что не стоит геройствовать за минимальную зарплату, офицер. Сначала я убью эту женщину, а затем буду стрелять, пока обойма не опустеет, убивая как можно больше людей, прежде чем меня пристрелят. – Полицейский целится в Грейсона. – А теперь закрой дверь и опусти пистолет.
После напряженного противостояния офицер закрывает дверь. Он еще несколько секунд целится в Грейсона, но, затем кладет оружие на пол.
– Оттолкни его, – приказывает Грейсон.
Коп неохотно подчиняется.
– Скоро здесь будет подкрепление, – пытается заверить меня он.
Грейсон толкает меня в спину.
– Раздень копа, – говорит он. – Штаны и рубашка. Сейчас же.
Я закусываю губу, опускаясь к бессознательному мужчине, затем медленно снимаю с него ботинки. Замечаю пистолет на полу, но Грейсон первым его подбирает. Он использует наручники офицера, чтобы приковать его к перилам каталки, прежде чем бьет его пистолетом по голове.
Я ругаюсь, зная, что вот он. Этот момент. Я должна бежать. Он полностью свихнулся.
Я бормочу, стягивая штаны с мужчины.
– Если ты убьешь меня, то никогда не сможешь отомстить по-настоящему. Ты ничего не можешь сделать мертвому человеку.
Грейсон хватает меня за шею и тянет вверх, притягивая к себе.
– Хотел бы я, чтобы ты также грязно говорила во время нашей терапии.
Меня охватывает гнев, подпитываемый выбросом адреналина. Я пытаюсь ударить его коленом, но он с легкостью блокирует удар. Он стонет и крепче сжимает мои волосы. Я замечаю на подносе шприц и прыгаю за ним, не обращая внимания на боль, которую мне пришлось испытать, чтобы вырваться из его хватки. Я слышу, как рвутся волосы.
Дрожащими руками я направляю иглу на его шею.
– Клянусь Богом, я разорву твою яремную вену еще до того, как ты нажмешь на спусковой крючок.
