Текст книги "Купериада (СИ)"
Автор книги: Альберт Зеличёнок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Такого Большому Джо ещё никто не говорил (хотя втайне он к себе примерно так и относился). Он размяк и отеческим тоном произнёс фразу, которую услышал в кино и давно мечтал использовать, но случая не было:
– Я весь внимание, дочь моя. Не скрывай ничего.
– Падрэ, – в тон ему сказала Настя, использовав единственное знакомое ей испанское слово, – я попала в затруднительное положение. Я воспитывалась в глухом горном ауле в строгих патриархальных нравах, каковые хорошо вам известны. Тем не менее я выросла девушкой сравнительно высоконравственной и меня всегда тянуло к духовной жизни. Однако под влиянием традиционалистов-родителей и соседей мне приходилось часто ездить в столицу и посещать злачные места. Во время одной из экскурсий я была увлечена первым встречным на пустынный брег, где незаметно для себя лишилась невинности. Позже я поняла, что со мной произошло, и погрузилась в бездну отчаяния, в результате чего оказалась солисткой стриптиз-балета. Порок гнетёт меня, и я мечтаю вырваться, но среда... и большие деньги...
– Не печалься, – успокоительно проговорил Джо, поглаживая Кончиту-Лолиту по всему телу, – скоро мы прихлопнем здешний вертеп и создадим обители, в одной из которых ты сможешь сполна насладиться тишиной, спокойствием и абсолютным отсутствием гетеросексуальных отношений.
– Я бы подождала ещё немного, – сказала девушка, – но надо мной довлеет страшная тайна...
– Я весь нетерпение! – вскричал Эгг, пододвинувшись ещё ближе, так что было уже неясно, где кончается он и начинается Настя.
– Нет, здесь я не могу, у меня всё время такое ощущение, что за нами наблюдают. Пойдёмте вон к той кривой пальме на горизонте, там я полностью разоблачусь перед вами.
– В каком смысле? – насторожился опытный пират.
– Раскрою душу, конечно. А вы о чём подумали?
– А почему именно там?
– О, это такое личное... Но вам скажу: именно в тени вышеупомянутого древа у камня я впервые познала мужчину. С тех пор данное место располагает меня к особенной интимности.
– Ладно, к древу – так к древу, – согласился Большой Джо и направился вслед за Настей, сделав знак охране не сопровождать его.
Лёвушка, гид и шофёр, подкреплённые десятком дюжих местных ребят, укрылись в густой заросли кустов, окружавших пункт потенциальной поимки. Ожидание вышло столь длительным, что они задремали, а потом и вовсе уснули. К счастью, Мигель, который обладал тонким слухом на всяческие безобразия, уловил сквозь сон подозрительный шум под пальмой и вовремя разбудил остальных.
– Ну, вы даёте! – воскликнула Анастасия, пока группа поддержки вязала Большого Джо. – Ещё немного, и я могла утратить свою девичью честь.
– Как это "девичью честь"?! – возмутился Лёва. – А что же тогда было в среду вечером у меня в номере?
– Допустим, – признала Настя, взмахнув пушистыми ресницами, – я выразилась несколько фигурально.
* * *
Через неделю весь Коитус провожал советских туристов. До аэропорта их несли в паланкине, завалили статуэтками, калебасами с различными возбуждающими средствами, порновидеопродукцией и прочими изделиями местных ударников эротического труда. Напоследок им вручили традиционный прощальный сувенир – плоды дерева нуину, которые выглядели столь недвусмысленно и вызывающе, что товарищ Квазимоденко брать их на родину социализма категорически отказался. Лёва присвоил его долю, а потом подарил мне. Можете прийти посмотреть.
Когда лайнер уже выруливал на старт, на взлётной полосе появился Мирумирян. Он-то успел, а Архимандриту Степановичу пришлось прямо на борту весь отчёт переписывать. Документация – это вам не шуточки.
* * *
Примерно через полгода Куперовский получил письмо из солнечного Коити (государство всё-таки переименовали). Авторы послания, шофёр Мигель и гид, которого, оказывается, звали Уве-Магнус Лифшиц (он взял фамилию приёмных родителей), сообщали, что после исчезновения своего вожака пираты утратили всякое представление о дисциплине и цель в жизни. А так как в местных барах и борделях их более не обслуживали в кредит, они понемногу покинули бывшую Сексопотамию и разбрелись по всему миру. Теперь их можно повстречать в самых подозрительных притонах и низкопробных монастырях Сан-Франциско, Бомбея, Москвы, Шаолиня и в прочих сомнительных местах. А над Коити – безоблачное небо, сулящее немало развлечений нетребовательным аборигенам и их гостям.
Что же касается Большого Джо, то он был при полном попустительстве таможни вывезен в соседнюю Феминию, где царит жесточайший матриархат, и продан в подпольный ночной клуб – что самое обидное, всего за двенадцать серебряных вагин. Вырваться оттуда не удавалось ещё никому. Таким образом, Джо Эгга навсегда лишили возможности предаваться любимому занятию – половому воздержанию, ибо с семи вечера до трёх утра он исполняет стриптиз-номера, а днём обслуживает, в самом низменном смысле слова, местную матросню – грубых, тяжёлых, пропахших табаком и дешёвым виски баб. Теперь его зовут Бобо.
Лёве стало жаль Большого Джо и даже захотелось его спасти, но, к счастью для свободнолюбцев и свободнолюбок планеты, путёвок в Феминию не было в наличии и не предвиделось, поскольку её ещё не нанесли на карты.
На этом разрешите закончить мой рассказ. Кажется, он получился вполне пристойным в художественном отношении, хотя местами, конечно, непристойным. Впрочем, может быть, и наоборот; писатель – существо необъективное.
Однако всё здесь – правда. Клянусь пиджаком Куперовского!
ПОД ЮБКОЙ СТАТУИ СВОБОДЫ
Все нижеописанное случилось в первые годы перестройки.
Мы с Лёвой Куперовским несколько лет пребывали в штате нашей конторы, когда "сверху" спустили бумагу, положившую начало этой истории. В распечатанном на ЭВМ циркуляре предписывалось в кратчайший срок изыскать кандидатуру на туристическую поездку в США. Благотворительный фонд, финансировавший мероприятие, приготовил особо широкую программу, включающую посещение Голливуда, Гарлема, зоопарка, стриптиза и Белого Дома, причём каждый мог пожать руку президенту и поцеловать его жену. Или наоборот – по желанию. У американцев с этим просто.
Отдельным пунктом циркуляра оговаривалось, что претендент должен быть беспартийным молодым общительным евреем мужского пола, ниже среднего роста, но с высшим образованием, неженатым, однако с большим количеством родственников. Под это описание идеально подходил один Куперовский, каковой и уехал в Штаты. Позже, правда, выяснилось, что из-за сбоя компьютера где-то глубоко в машинной памяти ноль заменился на единицу, в результате чего в вышеприведенные кондиции вкрались некоторые ошибки. На самом деле предполагалось послать за океан высокого сорокалетнего татарина-коммуниста, бдительного, идейно выдержанного, желательно вовсе без образования, но женатого и с многочисленным потомством. Пол, правда, почему-то и в этом случае выходил мужской. Однако, пока суд да дело, самолет уже унёс проинструктированного мамой, родственниками и компетентными органами Лёву в Новый Свет. Весь рейс Лёва лихорадочно вспоминал, кто ему что заказал. В итоге он всё-таки вынужден был занести все просьбы в блокнот, чтобы ничего не пропустить. Позже я этот список видел и свидетельствую, что Куперовский ни о чём не забыл, но, видимо, в сутолоке кое-что перепутал, потому как я, например, вовсе не заказывал автоматический радиоуправляемый пипифакс. Я, собственно, и не знал в те годы, что такое пипифакс, встречая это слово только в англоязычной литературе, и принимал за некую необходимую туристическую принадлежность на уровне топорика и рюкзака ("Милый, я уже все приготовила для уикэнда" – "Главное, дорогая, не забудь билеты на поезд, палатку и пипифакс"). Я уже и не помню, что я просил, но, клянусь, не это. Да он и не привёз ничего, хотя винить его за это трудно.
Вашингтон встретил Лёву не то чтобы плохо – равнодушно. Вокруг сновали разноцветные граждане в одинакового покроя мешковатых шортах фасона «Мой зад – моя крепость». Стайка симпатичных китаянок в полувоенных костюмчиках пронесла Мао Цзе-Дуна на микроскопических грудках. Индеец в перьях, эскимос в шерсти и натурист в панамке рекламировали «Пепси». Парочка французов вытанцовывала себе обед и ужин. Японец в темных очках соблазнял девушек, около него уже стояла очередь. Лохматый миссионер проповедовал прямо под плакатом с девицей, рекламирующей гигиенические прокладки. Зелёный от тоски марсианин гонялся... впрочем, вру, этого не было.
К группе, состав которой украшал наш герой, прикрепили русского гида по имени Моисей Шульман, он происходил из Минска, но эмигрировал довольно давно и имел "грин кард", о чём сразу же гордо сообщил. Ностальгии он не испытывал, его русский походил на язык произведений писателя Аксенова, то есть "мясо" он еще помнил, а рыба прочно заменилась на "фиш". Города он, впрочем, не знал, искренне удивлялся, когда кто-нибудь из экскурсантов задавал ему вопросы о зданиях, не указанных в его "лист", и неизменно отвечал: "Этот билдинг, пробэбли, построен за прошлый год" – независимо от того, имелся ли в виду небоскрёб, китайская пагода или замшелое здание двухсотлетнего облика.
На четвёртый день Лёва слегка загрустил и решил с понедельника тосковать по Родине. К счастью, до этого не дошло, потому что в пятницу начались события, которые и привели в итоге к появлению данной повести. Но обо всём по порядку. В этот день Шульман разбудил группу рано, вбегая в номера с возгласом: «Вставайте, гои, сегодня исполнится ваша вековая мечта, сегодня будем брать Пентагон». Не дав толком позавтракать, он запихнул невыспавшихся советских граждан в автобус, и через полчаса темнокожий сержант, отобрав фотоаппараты и смерив дам оценивающим, а мужчин подозрительным взглядом, впустил их в цитадель мирового империализма, где вынашивались планы нападения на всё святое для советского человека, на самое дорогое для нас. В общем, понятно, на что. Теперь впереди группы шла девушка – местный экскурсовод, за ней метрах в двух семенил Моисей, рассматривал её ноги и переводил объяснения, а группа охватывала их полукольцом сзади, стараясь не отставать, потому что вергилии ускоряли и ускоряли шаг. Внимание Шульмана было рассеяно, то есть сосредоточено, но не там, и речь девушки в его изложении выглядела странно:
– Посмотрите направо, на глухую бетонную стену, там наш вычислительный центр, и если бы эта юбка... то есть стена стала прозрачной, то мы бы увидели, как за этой факен стеной эти факен компьютеры день и ночь не пьют, не едят и не занимаются любовью, только считают, сколько долларов надо выгрести из моих карманов, чтобы прокормить и одеть ораву пентагоновских чиновников и эту красотку в мини тоже... хотя на лифчик ей, кажется, не хватило. Посмотрите налево, там за стеклом ю кэн си центр управления, готовый нанести грэйт удар по любому агрессору, у которого появятся идеи напасть на наши Штаты. Сейчас, кстати, дарлингс, эти бедра, то есть, искъюз, ракеты нацелены на Москву, но, мэйби, со временем их наведут куда-нибудь в другое место... Можете надеяться и спать спокойно, хотя я не понимаю, как вообще вы еще кэн слип при вашей тамошней жизни. На вашем плэй я уже давно уехал. Куда? Сюда, конечно, здесь у меня уже воз анкл Билл Смит, он же при советской власти Борис Залманович Мишугенэр. Куда ракеты наведут? Куда-куда... на Киев, например...
– А на Киев, что, сейчас ничего не нацелено, или нам прежних мало? – оживлённо поинтересовалась крупная дивчина с южным акцентом.
Шульман перевёл вопрос, а затем и ответ:
– Почему нет? Конечно, и с Киевом все ол райт, идиоты. Но когда московские ракеты перенаведут на Киев, то прежние киевские, конечно, освободятся, и их можно будет элементарно настроить куда-нибудь ещё. Куда? Это военная тайна, но – только фор ю – скажу: на Москву, оф кос.
Они шли дальше, девица щебетала, Шульманс транслэйшн сохранял прежнюю оригинальность, и тут Лёва почувствовал, что конфликт вчерашнего ужина с непрожёванным завтраком, ещё с утра боровшихся в чопорном греко-римском варианте, стремительно прошёл стадию вольной и перерастает в самбо. Надо было что-то делать, а Лёва с детства не умел спрашивать у девушек, где находится ближайший туалет.
– Впереди вы кэн си железную дверь, за которой разрабатываются самые сикрет плэнс и современные стратегии НАТО. Вот здесь – видите – особая трубка, с её помощью можно послушать, о чём там говорится.
Кое-кто из группы приник к отверстию. В кабинете уверенно рокотал густой начальственный баритон. Тем временем гидша объясняла:
– В настоящий момент генерал Дрекендшит докладывает план захвата Улан-Удэ с участием четырёх подводных лодок, авианосца и геликоптера. Не знаю, зачем нам Улан-Удэ, но план очень оригинальный. Сначала субмарины сбрасываются с тяжелых бомбардировщиков в Аральское море, а несколько групп оф террористс наносят отвлекающий удар в районе Бобруйска. Затем авианосец входит в море Лаптевых и запускает геликоптер, тщательно следя, чтобы лётчик был трезв...
Шульман почувствовал, что безопасность США начинает страдать, и замолчал, мрачно рассматривая прелести проводницы, а та ещё долго что-то тараторила, размахивая руками и удивленно поглядывая на немого Моисея. Что она думала в это время о его загадочной славянской душе – бог весть. Наконец экскурсия двинулась дальше.
– Вот здесь, под стеклом, так называемая красная кнопка, которую следует нажать в экстренном случае. Да, эта, синенькая. Нет, совершенно безопасно, в Америке живут нормальные люди.
Мимо пронёсся маньяк в звёздно-полосатых трусах и густых волосах по всему телу и, в падении опередив санитаров, нажал кнопку. Раздался грохот, пол содрогнулся. Туристы попадали ничком, прикрыв головы руками, а Куперовский, напротив, бросился вперёд, увидав в боковом ответвлении манящие буквы "WC". В кишечнике уже дошло дело до кунг-фу, и в любой момент мог произойти тот самый конфуз, которого Лёва боялся ещё с детсада. В такие минуты человек мало интересуется судьбами мира, и все же Куперовскому было приятно услышать, как экскурсоводная девица устами Шульмана успокаивающе говорила:
– Не волнуйтесь, господа, ит из бутафория для туристов, она соединена всего лишь с тросом запасного лифта, который своим падением уведомляет службу безопасности, что ещё один крейзи захотел начать термоядерную войну. Вставайте, вон за тем поворотом у нас зал тренажеров и игротека, где каждый из вас сможет запустить небольшую ядерную ракетку в пустыню Невада... или в Каракумы, если оператор эгеин перепутает программс. На Москву? Это, сябры, другой аттракцион, платный.
Лёва закрыл за собой дверь белого кафельного рая, и она отсекла все звуки, кроме благословенного журчания текущей по трубам воды.
Понос – он и в Америке понос. Так или примерно так думал Куперовский, с гордым сознанием выполненного долга покидая ватерклозет. Он ощущал себя крепким, сильным, здоровым, готовым к труду и обороне чего пошлют. Он мнил себя Александром Македонским, Наполеоном, Гудерианом и Жуковым одновременно. Видимо, влияла обстановка. И хотя группы поблизости не было, Лёва не испугался. Он спокойно пошёл в ту сторону, куда направлялись его соотечественники в момент, когда Куперовского отвлекли более насущные интересы. Он шагал по коридору, широкому, как проспект Калинина, заглядывая во все двери. Иногда его ругали по-английски, иногда пристально рассматривали, порой фотографировали, один раз выстрелили, но не попали, чаще же не обращали внимания, по горло погружённые в разработку стратегических планов нападения на всех людей доброй воли одновременно. Постепенно проспект перешёл в улицу, улица – в переулки, всё более глухие, мрачные, заросшие пылью и паутиной. Здешние помещения, похоже, не использовались со времени войны за независимость, их заселили призраки и нетопыри, питавшиеся неосторожно забредавшими сюда юными лейтенантами и сержантами. Их нашивки во множестве устилали пол. Следов Шульмана не было нигде. Дальше я повествовать не в состоянии. Слезы застилают глаза, шариковая ручка выпадает из ослабевших пальцев. Я не могу писать, как Лёва вырвался из мира духов, спасшись лишь благодаря тому, что его отравленная нитратами советская кровь показалась тварям несъедобной после бодрящей, питательной, спортивной и бесхолестериновой американской, к которой они привыкли. Я не могу писать о том, как он нескончаемыми часами кружил по безлюдным коридорам, питаясь сухими акридами и живыми тараканами и слизывая капли, проступавшие на ржавых водопроводных трубах. Я не могу писать о том, как он двое суток уходил от патруля, который, возможно, вывел бы его наружу, но, скорее всего, решил бы дело на месте, что, безусловно, намного проще. Я не могу писать о том, как, потеряв представление о времени и впав в отчаяние, Лёва в конце концов обнаружил решётку, сквозь прутья которой протискивался воздух Вашингтона, и, пробив её своим телом, вывалился в ночной сад. Я не могу и не хочу писать об этом... Впрочем, я уже обо всём и написал. Боже, как прекрасно было на воле. Звёздное небо над Лёвой освещало нравственный мир внутри него, свежий ветерок реял, и веял, и нёс ароматы пиццы и попкорна, горячих собак по-американски и жареных собак по-китайски, шоколада и жвачки, дезодорантов и порошка от клопов, негров и белых, азиатов и индейцев, гашиша и марихуаны, цитатников и Библии, Карнеги и Форда, разврата и похоти, феминизма и негритюда, «зелёных карточек» и зелёных долларов и всего, что он только может нести, когда вы вдыхаете его в другом полушарии, ночью, выйдя из запертого помещения, в котором провели несколько суток...
Утро Лёва встретил на скамейке в парке. Пора было возвращаться в отель, тем более, что почти все его деньги находились в номере. Да и вообще его уже, наверно, хватились. Лёва пошёл пешком, размышляя, потратить ли имеющиеся у него пять долларов на пару гамбургеров или потерпеть до дому. Идти, однако, пришлось долго, и он не выдержал характера, немного удовлетворив червячка. Солнце стояло в зените, когда из-за горизонта показалось здание гостиницы, с каждым шагом вырастая в небеса. Около Лёвы остановилась машина с затемнёнными стёклами.
"Ви ходить в отель, товарищ?" – осведомился крохотный японец в вечернем костюме, выскакивая из задней дверцы, – "Ми подвозить вас немного, так, да". В глубине машины виднелся крупный негр в кожаной куртке, чёрных очках, широкополой шляпе и сияющей улыбке. "Нет, спасибо", – прошептал Лева, чувствуя слабость в низу живота. Японец совершил вращательное движение бедрами, и Куперовский уже летел в шестидесятичетырехзубую пасть негра, всё ещё бормоча: "Да зачем, раньше надо было, а теперь я уж сам". Водитель, обернувшись к Лёве, что-то протянул ему, и сознание стало уплывать; впрочем, ощущение было приятным. Лицо у шофера вдруг оказалось небесно-синим, а глаза красными. "Красиво", – успел подумать Лёва...
...Они играли в «фараона» на поваленном на бок сейфе, сочно шлёпая карты на гладкую металлическую поверхность. Вместо двери у сейфа зияла дыра с обугленными краями, сквозь которую были видны несколько забытых банкнот и рассыпавшаяся мелочь.
– А может, так? – сказал косоглазый. – Взяли, мол, этого по ошибке, вместо дочки Онассиса, согласны обменять.
Неизвестно почему, видимо, от волнения, Куперовский начал понимать (а позже выяснилось, что и говорить) по-английски, чего от него не могли добиться ни в школе, ни в университете. После возвращения из Америки эта способность у него исчезла – наверно, тоже как результат волнения, но теперь уже от встречи с родиной – и больше никогда не проявлялась, кроме одного случая. Ну, об этом в другой раз.
– Всё-таки я не пойму, – тоненьким голосом жаловался верзила в шляпе, – зачем было красть, если не знаем, что теперь с ним делать?
– Объясняю, – в сотый раз повторил косой, нервными пальцами расстёгивая и застёгивая кобуру, – проклятые писаки, вся эта желтая пресса, уже раструбили, что мы его цапнули в Пентагоне, а мы, между тем, ни сном ни духом. Что еще нам оставалось делать, милый, чтобы спасти своё доброе имя?
– Ну, я не знаю, – верзила хлопнул ладонью по столу. – Ну, давайте тогда, как обычно. Ну, похищение с целью выкупа. Деньги на бочку и прочее.
– Старо, мой друг, – возразил молодой человек интеллигентного вида в костюме от Диора и галстуке от любящей женщины, с порочной ухмылкой на тонких губах. – Мне бы хотелось чего-нибудь свежего, оригинального, романтичного. К примеру, мы желали познакомиться с дорогим гостем поближе, показать ему настоящую Америку, которую он не увидит из окон туристского автобуса...
– Да, – сказал верзила, – из этих окон ни черта не увидишь. Негры-мойщики совсем обленились.
– Не "негры", а "афроамериканцы", сколько раз учил, – прорычал из угла широкоплечий шоколадного цвета, ранее, казалось, дремавший. – И не "обленились", а добились успеха в борьбе за свои гражданские права. Повтори.
Верзила покорно повторил.
– Молодец, – сказал шоколадный и снова, по-видимому, заснул.
– Продемонстрировать ему кое-что из передовой американской технологии, – мечтательно продолжал юноша. – Что-нибудь запоминающееся на всю жизнь.
– Вот на это я согласен, – встрепенулся плешивый, но чубатый власовец. – Дайте его мне, дайте, я ему продемонстрирую передовое, до конца жизни попомнит. Небось, он коммунист.
– Не коммунист я, – закричал Куперовский, – комсомолец только, да и то по ошибке молодости, и взносы давно не плачу. Вот, смотрите сами, – дрожащими пальцами он полез в карман и с ужасом понял, что оставил билет в номере.
– Врешь, – констатировал чубатый. Его обнаженные по локоть руки отливали красным. "Кровь, – подумал Лёва, – или на пляже обгорел. Одно из двух".
– И что вы все врёте? – грустно сказал власовец. – И ты, и тот комиссар, что до тебя был. В сорок третьем году. Нет, парни, пусть мы его для того цапнули, чтобы после страшных мучений выведать военные секреты Москвы...
– Не надо мучений, – твердо сказал Лёва. – Если меня вежливо попросить, я сам всё скажу.
– ...И подарить их дорогой любимой Америке.
– Продать, – поправил косоглазый.
– Да, так лучше. Или – в целях усиления международной напряжённости, а? Ну, чтоб меня случайно России не выдали. А то с этой вашей хвалёной демократией...
Лысый старичок пока молчал, но постоянно хихикал. Видимо, тоже что-то придумал.
– Нет, лучше бы мы балет из Большого похитили, – грустно сказал косоглазый. – На всех бы хватило.
– Мне не надо, – просипел верзила.
– Ах да, извини, всегда забываю...
– Встать! – скомандовал косоглазый. Присутствующие вскочили с криком: "Шеф!".
Вошли солидный лысоватый мужчина, одетый в "руководящем" стиле, две "гориллы", одна из которых несла кейс, и давешний синелицый.
– Ну что, придумали что-нибудь? – спросил солидный.
– Пока нет, босс, – нестройно ответили присутствующие.
– Тогда я сам решил. Господин Куперовский!
– Да, – вскинулся Лёва.
– Догадываетесь, кто это? – он указал на синелицего. – Нет? Я так и думал. Это Шринитрочетвертак, пришелец с Альдебарана, прибыл на Землю три года назад. По счастливой случайности первыми с ним и его приятелями встретились мои люди, мы нашли общий язык, и теперь они работают на меня. Их пятеро, впрочем, трое – роботы. Вы не удивлены?
– Нет, – ответил Лёва, не понимая, чему тут изумляться. Я так и подумал сразу, что это пришелец.
– Прекрасно. Вот видите, ребята, проблема решена. Теперь он слишком много знает, и его следует убрать.
"Какие-то грубые они тут, – подумал Куперовский, – хоть бы подготовили сначала, а то с бухты-барахты. Одно слово – мафия".
– Босс, вы неподражаемы, – томно произнес интеллигентновидный юноша. – Я бы предложил выпить чего-нибудь бодрящего в честь успешного завершения трудов.
... – Уважаемый мистер шеф, – возмутился Лёва, – в конце концов, это неблагородно – сначала посидеть с человеком за столом, преломить с ним, так сказать, одну пиццу, а потом, как вы выразились, убрать.
– Оставь, – отмахнулся шеф, – эти мелкие противоречия не должны мешать возникновению большой дружбы между нами. Можешь звать меня просто Джованни.
И он одним длинным глотком опустошил бутылку кетчупа.
– Послушайте, синьор Джованни, а может, отпустим меня? Я бы тебе матрешку подарил, у меня в номере есть. И баночку кавьяра. Двести граммов, а? Даже две баночки, честно! Но за одну ты должен дать мне джинсы, я маме обещал. И я тебе еще балалайку пришлю потом, с Родины. С гравировкой: "Джованни от любящего его Лёвы".
– Из Москвы? – спросил шеф, глядя на Куперовского сквозь опорожнённый сосуд.
– Нет-нет, – сказал Лёва и принялся быстро объяснять, где именно находится наш древний город на великой грязной реке.
– Хорошо, – качнул головой шеф, – только "любящий" – не надо. Это у вас там, в России, кто с кем хочет и в любое время. У нас, в мафии, с этим строго: узнают – и всё, крышка.
– Убьют, – вздохнул сочувственно Лёва.
– Хуже. Напишут на Сицилию, родителям. Мама расстроится. Знал бы ты, какая у меня мамочка. Нас у неё было двенадцать.
– Но выжили не все, – опять посочувствовал Куперовский.
– Почему "не выжили"? Выжили. Только теперь нас у неё двадцать один. Старший в Палермо, крёстным отцом работает второй год, устаёт ужасно. Одних прокуроров уже четверых пришлось ликвидировать. Не справляются с обязанностями, понял, Лео? Младший, наша гордость, учится в четвертом классе. Ещё ни разу не брил усы, а уже замочил троих римлян. Способный, весь в меня. А я средний, мамин любимчик.
– Значит, вас двадцать один.
– Нет, двадцать три. Вчера пришла телеграмма. Близнецы. Трое. Просто я еще не привык.
– Но тогда должно быть двадцать четыре, – быстро подсчитал на пальцах Лёва.
– Двадцать три! – шеф ударил кулаком по столу, впрочем, тут же смягчился. – И не спорь, со мной нельзя спорить. Один из детей не наш, подбросили. Белобрысый, белокожий. Усы совсем не растут. Но мы его всё равно воспитаем, как своего. Стрелять сам его научу. Вырастим, выкормим, эти северяне ещё пожалеют, что нам его подкинули. Так что нас двадцать три у матушки, но это пока. Ты ещё не знаешь моего папу. Треть Сицилии – его дети. Да, папа у меня молодец. Папа приедет с ремнём! – вдруг рявкнул он, и стакан в руке Куперовского подпрыгнул от неожиданности. – Поэтому, Лео, не надо "любящего". Пусть там напишут просто "с уважением". А наши чувства пребудут в глубинах наших сердец, и мы останемся просто друзьями, как и подобает мужчинам.
– И вообще, ты плоховато придумал, – продолжил Джованни, когда четвёртая бутылочка кетчупа истекла последними каплями крови. – У меня есть предложения получше. Как насчет того, чтобы организовать мафию в России?
– И чем же она будет заниматься? – поинтересовался огорошенный развитием сюжета Куперовский.
– Спасать Америку! Штаты погрязли в разврате: сплошное пьянство, хамство и тунеядство, по Гарлему даже днем без охраны не пройти; гашиш, марихуана, ЛСД – на каждом углу, прямо возле борделей, а свободные места заняты порнокиношками, кабаками для голубых, секс-шопами и офисами гадалок и уфологов. На пороке уже невозможно заработать: спрос велик, но предложение удовлетворило его, многократно превысило и в результате забило все дыры для предприимчивых людей. Вот в этих условиях у меня, Лео, родилась гениальная мысль – мы будем делать деньги на добродетели. А поскольку добродетелью здесь и не пахнет – станем импортировать ее оттуда, где ее избыток. От вас, Лео, из Красной России. Начнём с вербовки девушек. Но не проституток, отнюдь, а этих – как у вас там девственницы называются? – комсомолок.
– Среди них тоже попадаются проститутки, – возразил патриотичный, но честный Куперовский.
– Значит, предварительно проверяй лично, – отрезал Джованни. – Мы завалим Америку поэтессами, фигуристками, конькобежками, лыжницами, гимнастками, легкоатлетками и шахматистками. Я видел одну такую: ах, как она метает ядро! Не женщина – танк с двумя грудями! Я хочу, чтобы каждый янки, проснувшись поутру, обнаруживал рядом в постели вот такую, и чтобы она всю ночь разбирала с ним партию Ласкер-Капабланка, а больше ничего ему не позволила, и не потому, что фригидна, а потому, что у вас – слава Пресвятой Деве – ещё не было сексуальной революции. Мы будем импортировать и ваших молодых людей, чтобы они навели здесь порядок и поразогнали гангстеров.
Видимо, себя Джованни гангстером не считал.
– Мы вернем Штатам здоровую семью, ячейку общества (так, кажется, писали ваши бородатые классики? да-да, я тоже читал кое-что), и наполним эту ячейку медом нашего изготовления, Лео.
Перед Лёвой, как во сне, разворачивалась величественная картина грядущей реморализации Америки. Десятки тысяч полногрудых девушек и широкоплечих юношей торжественным маршем надвигались на неё из-за океана, одинаково блестя глазами и сверкая широкой русской – куда там до нее хвалёной американской! – улыбкой. Их заботливо охраняли от происков конкурентов ребята синьора Джованни в строгих элегантных костюмах, ослепительно белых рубашках, галстуках, шляпах и с автоматами в руках. По улицам вместо молодёжных банд фланировали мамаши с колясками, а на тротуарах, как грибы, вырастали киоски "Фрукты-овощи", "Соки-воды", мороженого и "Союзпечати". И каждый вечер ровно в 21-00 по вашингтонскому времени прилично одетые и старомодно подстриженные товарищи обоих полов появлялись на экранах телевизоров, чтобы продекламировать моральный кодекс строителей коммунизма и приободрить сограждан пригоршней-другой примеров отпетого коллективизма и разудалого труда в недрах промышленности и сельского хозяйства.
– И знаешь, что мы в конце концов сделаем, Лео? Мы перекуём Америку! Мы возвратим мораль и нравственность больному обществу. Место растленной продажной твари займет порядочная русская девушка, которая сможет поделиться не только своим телом, но и духовным богатством, а там, где сегодня мальчики дона Карлино продают себя и барбитураты, – завтра мои люди будут спекулировать книгами! Ну что, по рукам, Лео?
Вот как и когда родился термин "русская мафия". А то, что в дальнейшем всё случилось несколько иначе – так ведь синьору Джованни и Лёве помешали реализовать свои планы.
Потому что в эту секунду дверь взорвалась водопадом осколков, и в обнажённый проём ворвались, растекаясь по помещению и втягиваясь во все щели, одинаково привлекательные молодцы в глухих темно-бежевых плащах, ботинках фасона "дромадер", черных очках и широкополых шляпах, надвинутых, за неимением лба, на носовую перегородку до упора. В руках каждый из них сжимал что-нибудь огнестрельное. Главный гаркнул в мегафон:
– Всем оставаться на своих местах. Я агент Федерального бюро расследований Дейл. Предупреждаю: то, что вы сейчас скажете, сделаете или подумаете, неминуемо будет использовано против вас.