355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Зеличёнок » Купериада (СИ) » Текст книги (страница 3)
Купериада (СИ)
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:54

Текст книги "Купериада (СИ)"


Автор книги: Альберт Зеличёнок



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

* * *

– Послушай, – оказал, оборачиваясь ко мне, Лёва, – тебе это ничего не напоминает?

Действительно, стали попадаться знакомые здания, и ещё более знакомым било огласившее местность:

– Если надо, если надо, если надо – значит, надо, никаких вопросов нет!

– Привет, Джо! – сказал я.

Перед нами была родная контора. Весь фасад занимал огромный плакат, на котором огненными буквами было начертано: "Перестройка должна быть перестройной!" Немного поколебавшись, мы вошли внутрь. Первое, что бросилось в глаза, – Петровича за мешками с песком не было. Да что там Петровича – самих мешков не было тоже. Лёва заподозрил некую дьявольскую хитрость, и нам пришлось добираться до лестницы по-пластунски, а по ней перемещаться перебежками, пригибаясь. Однако ничего не случилось. На своём этаже расправили плечи и вдохнули полной грудью. Пахло горелым. Неподалёку несколько чекистов (кажется, призраков) поджаривали на медленном огне начальника планового отдела. Плановик кричал и умеренно вырывался.

– За что они его? – задал я вопрос в пространство.

– Со скуки, – ответил пробегавший мимо сотрудник. За ним гнался огромный закованный в латы рыцарь, размахивая над головой двуручным мечом. На спине рыцаря было написано: "Не забуду мать родную", – по-латински. Чуть пониже торчало глубоко ушедшее в тело копьё.

– А вот догоню! Всё равно догоню! Ух, ха-ха-ха, – азартно выкрикивал он, и меч со свистом рассекал воздух. Сотрудник юркнул в туалет и затаился там. Призрак добежал до конца коридора, ещё раз дико ухнув, прорубил дверь конструкторского отдела и исчез.

В комнате из-за плаката, перекрывавшего окно, царил полумрак. Дамы за шкафом дремали прямо во время примерки, а Милочка похраывала в ванне. Слегка постукивая своим единственный доспехом, подбежал Вано.

– Ребята, как я рад, что вы пришли! – зашептал он. – Идёмте, чего покажу.

Через отверстие в плакате была видна часть крыши студенческого общежития, находившегося напротив конторы. На крыше какой-то кавказец встречался со своей возлюбленной.

– Да нет, не там, правее! – нетерпеливо дышал нам в уши Коргалидзе.

Правее, за трубой, опираясь щекой о приклад винтовки, сладко спал на солнышке Петрович.

– Теперь он там опоздавших поджидает, – объяснил Коргалидзе. – В засаде. Я специально дырочку провертел, чтобы за ним следить. Весь день – на крыше, террорист-одиночка.

Мы с Лёвой поняли, что счастливо избежали грозной опасности. Вошли Тарасевич и призрак испанской наружности. Тарасевич оглядел комнату, обнаружил дам за шкафом и настолько взыграл от всего увиденного, что отчаянно осмелел и полез в Милочкину ванну, откуда был с позором изгнан пробудившейся хозяйкой. Дух-испанец сделал несколько совершенно бескорыстных попыток соблазнить одну из сотрудниц, успеха не достиг и заметно поскучнел. Неожиданно, приняв, видимо, какое-то решение, он вырвал у неё из рук примеряемую деталь туалета и побежал в потусторонний угол комнаты. Рассерженная девушка бросилась за ним, и они скрылись в тумане. Вернулась она через месяц, с младенцем на руках. Младенец был абсолютно прозрачный, он размахивал над головой шпагой и читал наизусть Сервантеса и Лопе де Вегу в оригинале. Шёпотом передавали друг другу, что он вампир и по ночам ходит сосать кровь из тех, на кого укажет его мамаша. Впрочем, я забегаю вперёд.

Я подошёл к своему столу, согнал с него многометрового удава и обнаружил в самом центре чудовищной величины шляпку гвоздя. Пашка все-таки воспользовался моим отсутствием. Я хотел было испепелить его взглядом, но не успел: потревоженный удав (кстати, кто его-то притащил?) выбрал Севастьянова в качестве возможной трапезы и напал. Пашка бросился наутёк, удав – за ним. К сожалению, не догнал: Севастьянов успел запереться в шкафу, и змей с тоски уполз в дальний угол и исчез. Гвоздь я решил не выдирать: всё равно дыра останется, так чего уж там.

Пришли три привидения в хитонах и замогильными голосами потребовали жертву, желательно кровавую. Я пожертвовал им Пашкин любимый мягкий стул, все бумаги с его стола и Лёвин пиджак, который Куперовский оставил на спинке стула. Вано попытался пожертвовать шлем, но так и не смог его снять. Тогда он предложил гостям из потустороннего мира Корнеплодову. Призраки с радостным жутким воем подхватили её и, не обращая внимания на угрозы и проклятия, увлекли за собой, не забыв и подаренные мною вещи. Наши дамы единогласно решили принести в жертву ещё и Тарасевича, но было уже поздно – призраки ушли.

Вбежали зелёнофуфаечный Фомин с радостным Унитасом. Михаил Соломонович крикнул: "Газы!" – и швырнул об пол стеклянную ампулу с фосгеном. Мы нырнули в противогазы. Фан Фаныч, семеня между рядами, проверял, у всех ли они надеты по уставу, а деловитые санитары в синих халатах собирали и выносили тех, кто не успел. "Конец гражданской обороне", – сказал Фомин, и они с Унитасом отбыли.

Вошёл ассириец, звучно возгласил: "А каму обув рэмонтироват? А-а-а, налэтай!" Убедившись, что лететь никто не желает, он с прежней угрозой в тоне сказал: "Ладно! Пасмотрым", – и удалился. Выглядел он потрёпанным.

* * *

А время текло себе да текло, полное штилями и штормами, водоворотами, затишьями перед бурями. Через месяц после нашего возвращения Фан Фаныча избрали парторгом, хотя и своей газетной деятельности он не бросил, теперь его рубрика занимает до половины номера. Ещё через месяц та самая похищенная в прошлом испанским призраком сотрудница вышла замуж, на сей раз за нормального человека, главврача психоневрологической клиники. Новый муж согласился усыновить ребёнка, невзирая на его прозрачность и вампирность. Всю первую брачную ночь дух-испанец бродил под их окнами, художественно стеная, и исчез лишь утром. Но не навсегда: до сих пор в дни аванса, получки и тринадцатой зарплаты заходит по старой памяти к нам в комнату требовать дани, при этом завывает и скрежещет зубами. Он подружился с Порфирием Ивановичем и Милой, поёт им серенады и учит приёмам фехтования. В конце мая на Коргалидзе напали хулиганы и сняли шлем. Вано гнался за ними два квартала, хотел поблагодарить, пригласить в гости, но они не поняли его намерений и скрылись. Поперёк коридора на нашем этаже почему-то поставили новенький рояль, закупленный для ещё не построенного концертного зала конторы, так что из одного конца коридора в другой можно было добраться или проползая под инструментом, или шагая прямо по нему, или в обход через другой этаж. Большинство предпочитало первое, беременные женщины, инвалиды и начальство – второе, только Унитас дисциплинированно и гордо обходил. Пашка Севастьянов, стойкий хоббист, не выдержал искушения и вбил в крышку рояля три корабельных гвоздя, за что и получил строгий выговор в приказе. Летом мы две недели прятались под столами и в шкафах, потому что начальство искало, кого бы послать в подшефный колхоз убрать за сельчан урожай. Про то, что мы с Куперовским молодцы, тоне не забыли, после нашего возвращения плакат красочный в фойе прицепили, а когда городскому руководству понадобились два добровольца на строительство монумента «Герои советской науки», Фомин-Залихватский нас назначил. По этому поводу Фан Фаныч восславил нас в газете, противопоставив остальной молодёжи, хиппующей, панкующей и всяко кайфующей. Статья называлась: «Наши молодцы» и завершалась словами: «Добровольцы – всегда добровольцы!» Что ещё? Зарплату мне повысили.

* * *

А чем закончилась история с марсианами, я не знаю. До марсиан ли тут?!

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

Как Лёва решил эмигрировать.

Вся эта история началась с того, что к нам в контору пришел хасид. Нечего себе такой хасид, хорошо упитанный, глаза горят и в шляпе. Ну, для чего в трудовой, извините за выражение, коллектив может заявиться раввин или, например, вот этот хасид? Глупый вопрос – естественно, для культурного обмена, и эмиграция тут совершенно ни при чём. Это как с курсами языка иврит: тоже открывали под речи о спасении национальных традиций, а в результате спасать оказалось практически нечего. То есть после завершения обучения традиции вместе с их носителями: убыли далеко на юг красивыми самолётами международных линий, в чём, как выяснилось, и состояла культурная миссия данных курсов. Лёву туда тоже приглашали, но он по непобедимой привычке опаздывать постоянно приходил к концу очередной лекции о зловредности сионизма, каковая каждый раз имела место после занятий. Делалось это по распоряжении властей из соображений сохранения мирового равновесия, но помогало плохо. Между прочим, среди решивших отправиться из нашего города на землю предков большинство в качестве основной причины отъезда называли сильные впечатления, вынесенные с этих самых антисионистских лекций, каковые, кстати, читал большой друг еврейского народа араб-суннит родом из-под Жлобина, Так и говорили: после двенадцатой лекции этого жлоба страстно захотелось поугнетать борющийся народ Палестины. В общем, профилактика не действовала, и только Лёва ввиду вышеупомянутой причины не подвергся влиянию ни курсов, ни лекций и остался чист душой и верен родной стране. Однако визита хасида он не перенёс. Собственно, виноват не экзотический гость, а Самигулла со своей дурацкой привычкой обмениваться головными уборами. У него дома уже большая коллекция, включающая даже помятый гусарский кивер, происхождение коего темно и странно, Короче говоря, хасид отмахивался от тюбетейки, Самиг настаивал, тоже применяя при этом руки, а также любимый дедовский кинжал. Куперовский, у которого не вовремя взыграли национальные чувства, рвал на Самигулле халат, а переводчик с криками "шлимазл" и "помогите, товарищи" метался вокруг вплоть до прибытия ОМОНа, который всех разнял. Скандал погасили, Лёву успокоили, но, видимо, не совсем, и через пятнадцать суток, в течение которых он боролся за чистоту родного города, мы узнали, что он подал заявление. На выезд.

Лёва Куперовский и языковый барьер.

Левиной репатриацией занималась вся семья. Дядя Исак метался по городу и скупал в комиссионках мелкие, но ценные вещи, которые Лёва должен был впоследствии продать, чтобы ему хватило на первое время. Тётя Злата-Броха писала всем израильским родственникам (где-то там жил дядя Изя, который не давал никому адреса, но у которого имелось за душой несколько лишних шекелей, и даже, по слухам, была своя машина). Заодно она отправила пяток посланий в Америку и Австралию, потому что мало ли как жизнь обернётся. Дед Авраам, обладатель значка "Ветеран ЧК" и шашки с гравировкой "Меткий стрелок" лично от товарища Непоросева, демонстрировал Лёве приёмы джиу-джитсу и самбо, которые должны были безусловно ему пригодиться при встречах с арабскими террористами. Попутно он проводил с внуком политбеседы, объясняя, что интифада – это мирная борьба палестинцев за свои и без того неотъемлемые права. Другой дед, Моисей, ездил в Москву, где, распушив пейсы и громогласно утверждая, что он ветеран семидневной войны и вдобавок из рода Давидова, прорывался без очереди в израильское консульство для совершения соответствующих бюрократических процедур. Мама о бабушкой с утра до вечера пекли пирожки в дорогу, большую часть которых, правда, съедали забредавшие на кухню домочадцы. И, наконец, дядя Исав занимался самым важным, он втолковывал Лёве премудрости будущего родного языка.

– Английский я тебе преподавать не буду, это примитивный язык, который ты легко изучишь на месте, – гремел он на всю квартиру, грозно тряся черной бородой и взлохмаченной шевелюрой. – Я тебя учу еврейскому, без которого ты там будешь как без рук.

Титанический труд дяди Исава, надо сказать, увенчался успехом, и к моменту отъезда Лёва свободно произносил всё необходимое и даже много лишнего.

На аэродроме Куперовские прощались так горячо, что вылет пришлось отложить на два часа. В далёком Средиземном море у командира сирийской подводной лодки, который ожидал Левин самолёт с гнусными намерениями и наведёнными ракетами «поверхность – воздух», отказали нервы, и он убрался домой. Международного диверсанта Ясера Газавата в Тель-Авиве на посадочной полосе хватил солнечный удар, и он впервые в жизни сорвал задание. Шпионка лёгкого поведения Мотя Харьман не дождалась первого пилота советского лайнера в холле тель-авивского отеля для отдыхающих лётчиков, и он лишился возможности продать Родину за несколько тысяч долларов. И еще множество крупных и мелких происшествий случилось из-за непредвиденной задержки, но мир об этом так и не узнал.

Лёва настолько устал от бурного расставания с домочадцами, что заснул сразу же, едва опустился в своё кресло в самолете, и не видел тарелочку Куперовского-с-Веги, провожавшую его до самого финиша. Ему снился дядя Изя, который перебирал золотые монеты, складывая их в ровные, приятные для глаз столбики по десять штук. Окончив счёт, дядя Изя спрятал завёрнутые в полотно цилиндрики в деревянную рамку своей фотографии на бабушкиной тумбочке и исчез.

Лева протянул руки к фотокарточке и проснулся. Самолёт уже никуда не летел. Стоящая у выходной двери стюардесса голосила:

– Конечная! Выходьте, Тель-Авив. Вагон дальше не идёт. Счастливого пути. Хватит дрыхнуть. Растолкайте того старого хрыча! Слышите, вам говорю – разбудите вашего дедушку, а то я сама за него возьмусь. Покиньте салон!

Лёва ступил на родную землю и ничего не почувствовал. Шагнул ещё раз – опять ничего. Он вздохнул, пожал плечами и пошёл на досмотр.

На таможне почти не проверяли и совсем не разговаривали. Иммигранты текли рекой, и, слегка задержавшись на пороге у таможенной стойки, вливались в застоявшееся болотце перед солидной дверью с табличкой «Абсорбция». Здесь пришлось подождать. Только часа через два Лёву пригласили внутрь, в просторный зал, стены которого были увешаны парадными портретами прежних, нынешних и будущих вождей Израиля. Здесь иммигрантов обрабатывали сразу десятками, швыряя им кучи анкет, которые можно было заполнять на английском или на русском языках. Лёва, давно растерявший не только школьный, ко и университетский словарный запас, выбрал второе. Изъяв листки с ответами, Куперовокого провели к столу, за которым сидел солидный лысоватый господин в синем костюме. Лёва вспомнил уроки дяди Исава и бодро произнёс:

– Шолом алейхем.

Господин, не отреагировав на приветствие, спросил на доступном ему русском:

– Вы говорить ин еврейски мова?

– Шолом алейхем, – гордо повторил Лёва, упирая на безупречное одесское произношение и про себя удивляясь тупости чиновника.

– Это есть ин еврейски? – догадался чиновник.

– Конечно, – ответил Лёва на языке прежней родины, поняв, что собеседник не говорит по-еврейски.

– Импоссибл, – вздохнул господин в синем. Помолчав, он попросил:

– Скажить ещё что-нибудь еврейско.

– Нит гедайген, шлимазл, – произнёс Лёва первое, что пришло в голову.

Господин в синем встал, подошёл к Лёве, обнял его и неожиданно зарыдал, роняя слёзы на любимый Левин клетчатый пиджак. При этом он бормотал:

– Двадцать лет. Двадцать лет не слышать идиш. О, ненька Украина! О, кохана Жмеринка!

Периодически он отходил к столу, черкал что-то в своих бумагах, нажимал на клавиши персонального компьютера, звонил по телефону, передавал по телефаксу, попутно сквозь слезы объясняя Лёве, что в мире существует два еврейских языка, из коих Лёва с помощью дяди Исава выучил один, а здесь, в Израиле, из-за сложного сцепления обстоятельств в ходу как раз другой.

– И сделать ничего нельзя? – с надеждой спросил Куперовский.

– Я уже пробовать, – грустно ответил чиновник. – Нельзя.

Он вручил Лёве пачку шекелей, брошюрку с адресами, по которым следовало обратиться, направление в гостиницу и лично проводил к выходу, который находился строго напротив входа, так что кабинет абсорбции странно напоминал тамбур поезда. Лёвины вещи, которые кто-то уже перенёс туда и сложил перед порогом, усиливали это впечатление, Куперовский открыл дверь и вышел в страну, языка которой не знал. За его спиной, умиляясь собственной ностальгии, плакал чиновник.

Лёва Куперовский – израильтянин.

Каждое утро начиналось одинаково, Левин сосед по номеру, здоровенный хасид из Еревана, поросший диким волосом и похожий на страдающего бессонницей гиббона, с размаху ударял кулаком па кнопке будильника и приветливо рычал Лёве что-то непонятное (он принципиально разговаривал только на иврите). Потом хасид выносил искорёженные часы в мусорное ведро, умывался и долго брил щёки, шею и грудь (по пятницам Лёва помогал ему брить спину). Окончив утренний туалет, он снимал с полки пудовый талмуд, накидывал на голову желтый платок и истово молился, время от времени заглядывая в книгу. При этом он периодически ударял себя двумя руками по голове или кулаком в грудь, чем опять-таки приятно напоминал гиббона, которого Лёва увидел как-то раз в телепередаче "В мире животных" и полюбил. Хасид беседовал с Богом так горячо, что соседи по этажу начинали стучать в стены, но ничто не могло заставить его понизить громкость звучания. Наконец он вставал с колен, клал платок и талмуд на место и отправлялся в город делать деньги. Хасидство ему в этом не мешало. Именно он, несмотря на языковый барьер, в первый же день знакомства помог Лёве избавиться от вещей, которые тот привёз на продажу. Объяснялись они при этом с помощью мимики, жестов, рисунков и пачки шекелей, которой хасид махал перед Лёвиным носом, порой нарочито задевая его краем купюры.

Примерно через час после ухода соседа поднимался с постели и Куперовский. Он продолжительно зевал, сладко потягивался и, предварительно умывшись, позавтракав и прихватив немного шекелей из изрядно потощавшей пачки, также отправлялся в город, У него было четыре часа свободного времени до визита к учителю языка, и Лёва посвящая их знакомству со страной и погоне за удовольствиями. Работу он не искал, привычно полагая, что она, как рысь в лесу, сама человека найдёт. И она действительно его находила, хотя для объяснений с работодателями приходилось привлекать переводчика из советских репатриантов. Недели три Лева пробыл зазывалой во фруктовой лавке, смачно поедая киви и всем своим видом демонстрируя, как это вкусно и полезно. Хозяин вогнал его, когда обнаружил, что Лева уничтожает фруктов больше, чем удаётся с его помощью продать. Некоторое время после этого он проработал у сапожника, разнашивая для капризных клиентов тесную обувь. Один раз он снялся в кино и сразу в качестве главного героя – в ролике, рекламирующем новое слабительное, причём выглядел столь натурально, что благодарная фармацевтическая фирма презентовала ему двадцать килограммов препарата и пообещала и в дальнейшем не забывать. Во время выборов в кнессет Куперовский – загримированный (багровый нос, прыщ на лбу, синяк под глазом), с наклеенной окладистой чёрной бородой и всклокоченной шевелюрой (собственной), в косоворотке с пятиконечной звездой во всю грудь, огромных смазных сапогах и тёмно-зелёных галифе, с бутылкой водки в кармане – по заказу блока «Ликуд», конкурента Партии труда, стоял неделю у штаб-квартиры этой партии и хрипло по-русски призывал прохожих отдать ей свои голоса, обещая взамен построить в Израиле коммунизм и вернуть на родину Ясера Арафата. Затем Лёва трудился в кибуце, куда его устроил троюродный племянник мамы, но через месяц его изгнали, потому что, глядя на Куперовского, слишком многие начали приходить на поле к обеду, съедать половину собранных овощей и фруктов, а главное – отказываться изучать труды основоположников научного сионизма. Список прегрешений Лёвы был широк: он шатался по деревне после отбоя, игнорировал общий подъём, смотрел по телевизору не рекомендованные в кибуце передачи, за столом начинал есть раньше старейшины и не захотел донашивать рубашку племянника раввина (это и стало последней каплей).

Но лучшее место, которое за всё это время получил Лёва, – это должность субботней обезьяны. Дело в том, что правоверным евреям (а Лева таковым, увы, не был) по субботам запрещено работать. То есть настолько запрещено, что даже нельзя, к примеру, включить свет, очистить яблоко или спустить воду в туалете, не говоря уже о чём-нибудь ещё. Для всего этого следует иметь учёную обезьяну, которая и должна трудиться вместо хозяина. Между тем дрессированных обезьян мало, стоят они дорого и вдобавок частенько неправильно истолковывают распоряжения хозяина, что может привести к смешным и нелепым ситуациям. Вот Лёва и заменял вышеописанное животное в одной богатой семье: его услуги обходились дешевле, он был явно сообразительнее и, по словам хозяйки (я с ней решительно не согласен), даже внешне очень похож на шимпанзе. В этом семействе Лёва подрабатывал более полугода, и все настолько привыкли к нему, что дети и женщины рыдали, когда он брал расчёт, но всё же пришлось с ним расстаться, потому что никто из хозяев уже просто не мог выносить его красный пиджак в крупную зелёную клетку с золотым крылатым драконом во всю спину, а Лёва положительно не мог обходиться без него – пиджак напоминал ему любимую некогда девушку, которая, собственно, и покинула Лёву из-за этого пиджака – ну, и широкого лилового галстука с пальмой.

Так протекали трудовые будни Куперовского, но где бы он ни работал, ровно в четырнадцать часов должен был прибывать к преподавателю языков. За опоздание уменьшали пособие, поэтому Лёва никогда не опаздывал более, чем на час, Учителем был пожилой японец, то есть японский еврей – щупленький, желтолицый, узкоглазый и по-восточному вежливый. Встречая Куперовокого, он кланялся, Лёва кланялся в ответ, японец кланялся ещё ниже, Лёва -тоже, и так далее до тех пор, пока учитель, взглянув на свои «Сейко», не спохватывался, что уже минут двадцать, как пора начать урок. Японец был очень терпелив. Восемь месяцев он настойчиво вдалбливал в голову ученика иврит, но окопавшийся там идиш упорно не желал допустить конкурирующий язык на свою территорию. За это время Лёва как-то незаметно освоил японский, но всё, чего он достиг в иврите, – это научился правильно произносить «Израиль», «Тель-Авив» и «Менахем Бегин». Отчаявшийся японец попытался обучить Куперовского хотя бы второму из государственных языков – английскому, но и здесь они почему-то потерпели фиаско, хотя, сравнительно с ивритом, продвинулись дальше: Лева запомнил три фразы – «Ду ю спик инглиш?», «Ай доунт спик инглиш» и «Май нэйм из Лев Куперовский». В конце концов преподаватель проявил восточную сообразительность и нашёл выход: он вспомнил, что орангутанга за шесть недель удаётся обучить языку глухонемых. Возможно, на эту идею его натолкнул сам Куперовский, разболтавший про свой субботний приработок, но, во всяком случае, мысль оказалась плодотворной, и всего за восемь с половиной недель Лёва блестяще освоил язык жестов. Теперь он, наконец, мог общаться с коренными израильтянами – по крайней мере, с глухонемыми. А если добавить сюда иммигрантов из нецивилизованных стран, среди которых многие помнили идиш или русский, то Лёвина аудитория расширяется, и все пути открыты для него. Так напутствовал Куперовского освободившийся от ученика японец, прощаясь. Напоследок он признался Лёве, что никогда не сможет его забыть.

Теперь, если ему нужна была помощь, Лёва бросался к прохожим или к полисмену и принимался быстро жестикулировать, комментируя свои пассы по-русски или на идише. Порой встречные пугались и убегали, но большинство относилось к нему благожелательно и пыталось помочь. В магазинах ему продавали товары дешевле, в кинотеатры часто пускали без билета. Кстати, Лёва кино очень любил и посещал почти каждый день, но из-за понятных затруднений лингвистического порядка вынужден был ограничиться триллерами и фильмами ужасов, в которых текст не играл особой роли, Он мог бы, конечно, включить в своё меню ещё и кинопорнографию, где осмысленная речь и вовсе отсутствует, но стеснялся.

Газет Лёва не покупал. По вечерам он читал мамины письма. Мама писала часто, и из её посланий Лёва узнавал обо всём, что происходило в Израиле. "Ну как ты там, сынок? Слышали по телевизору, что у вас прошли выборы, и победила Авода. Говорят теперь улучшатся отношения с арабами. Ты ходил голосовать, Лёва? Надо непременно участвовать в политической жизни, у вас так принято. Всегда голосуй за ту партию, которая победит, это тебе поможет по службе. Тётя Лея писала, что у вас жарко, одевайся полегче, а то вспотеешь, продует – простудишься. Ешь больше фруктов. Кстати, где ты их покупаешь? Мы говорили по телефону с тётей Розой и дядей Борухом, я им продиктовала твой адрес, они зайдут. Дядя Борух очень толстый, не пугайся, они не будут у тебя есть, они дома поедят. Розочка сказала, что в трёх кварталах от тебя есть фруктовая лавочка Рейзена, там дёшево и очень вкусные эти – гири, что ли, я знаю? У вас там каменные полы, не ходи босиком. Недавно под Хайфой палестинцы взорвали автобус, столько жертв. Никогда не езди на автобусах, особенно за город, И что это делается, как это кнессет разрешает? Учти на следующих выборах, Лёва, за нынешних не голосуй, выбирай других. Дядя Борух сказал, что эта Авода всё равно скоро сломает себе шею – нечего на них и ставить. Фира из Хайфы обижается, что ты её не навещаешь. Съезди к ней, сынок, она уже старенькая, адрес в моём прошлом письме. Только не на автобусе. Держись подальше от палестинцев, они тебя обидят, ты у нас доверчивый. Пиши чаще. Целую. Мама".

Куперовский борется с интифадой, или Лев пустыни.

Денег стало катастрофически не хватать, и Лёва переехал в другую гостиницу, подешевле, а затем и вовсе снял комнату у одного местного, родители которого приехали ещё из польского Львова. У Лёвы был отдельный вход, и хозяева ему особенно не докупали, появляясь лишь за квартплатой.

Как-то раз, гуляя по городу, Лёва заметил за квартал впереди себя старика, показавшегося ему смутно знакомым. Память услужливо вытолкнула на поверхность картинку: Лёвушке два года, и к ним в гости регулярно заходит будущий миллионер дядя Изя, который потряс детское воображение большим животом, длинной бородой и шикарным жёлтым портфелем крокодиловой кожи. И хотя с тех пор богатый родственник похудел и сбрил бороду, но портфель был с ним, и Куперовский его сразу узнал. В этот момент старик перешёл на другую сторону проспекта,

– Дядя Изя, – закричал Лёва, – дядя Изя!

Старец вздрогнул и с не присущей его возрасту прытью кинулся бежать. Лёва бросился ему наперерез сквозь поток машин,

– Дядя Изя, стойте! Я ваш племянник Лёва Куперовский из России, я вас искал!

Ревели моторы, выли тормоза, скрежетал металл, слышались проклятия на всех языках мира. Падали телеграфные столбы, стучали по асфальту просыпавшиеся из грузовика апельсины, летели над проспектом утиль из перевернувшегося мусоровоза и доллары из самопроизвольно раскрывшегося банковского броневика, гулко детонировали мины в трёх врезавшихся друг в друга малолитражках палестинских, сирийских и ливийских террористов, соответственно (так Лева вновь, сам не зная того, спас сотни человеческих жизней), громко кудахча, разбегались из расколовшегося рефрижератора размороженные куры. Когда Лёва достиг противоположной сторона проспекта, миллионер как раз сворачивал за угол.

– Дядя Изя, подождите! – отчаянно возопил Лёва, и в это мгновение его схватили за руки двое полицейских.

– Мистер Куперовский? – спросил один из них.

Запыхавшийся Лёва только кивнул. Полисмен стал ему что-то говорить на иврите, но быстро почувствовал, что Куперовский ничего не понимает. Перешёл на английский – вновь неудача. Тогда полицейский показал Лёве его фотографию, посмотрел на неё сам, обвёл всю округу преувеличенно внимательным взглядом, стал на четвереньки, понюхал земли, зарычал, обежал вокруг Лёвы, поднялся на ноги, ткнул Лёву в грудь пальцем, потом отошёл от него на несколько шагов, прицелился в Куперовского из воображаемого ружья и нажал невидимый курок. После этого он потёр руки и удовлетворённо улыбнулся. Теперь Лёве всё стало ясно. Посадят в лагерь или расстреляют...

– За что? – закричал Куперовский и потерял сознание.

Очнулся он спустя несколько часов в лагере для новобранцев. Оказалось, что пантомиму Лёва понял неправильно. Просто ему пришло время служить в армии, а поскольку новый адрес Куперовского властям не был известен, на него объявили розыск. Всё это объяснил Лёве капрал, говорящий по-русски. Он же рассказал, что таких безъязыких, как Лёва, здесь много, из них даме сформирована особая часть – рота, которую местные остряки называют Красной Армией, а майора, её командира – соответственно, Будённым, хотя на самом деле это бывший провизор Семён Муравейчик из Жмеринки. Сейчас новичкам предстоит закончить курсы молодого бойца – их в данный момент проходит даже один пятидесятилетний профессор филологии, не получивший своевременно в Союзе должной военной подготовки – а потом их отправят в пустыню прикрывать собой мирные израильские города от отрядов палестинских террористов.

Больше трех недель Лёву обучали стрелять из автомата, бросать гранату, голыми руками обезвреживать вооруженного до зубов диверсанта – но он так ничего и не освоил. То есть стрелять-то он стрелял – дело нехитрое – но не попадал. Или попадал, но не туда, куда следовало. Однажды таинственным образом угодил в склад боеприпасов, находившийся у него за спиной, хотя целился, конечно, вовсе не туда, а, напротив, в майора, прогуливавшего дога правее стрельбища. Несколько секунд все в ужасе ждали детонации, но её, к счастью, почти и не случилось. Разве что крышу в штабе снарядом снесло. Ну, и остальные успехи Куперовского были на уровне. К концу месяца на его имя в часть пришла медаль "За бесстрашную борьбу с терроризмом" – награда за памятный случай на проспекте. Начальство очень обрадовалось и, поздравив Лёву перед строем, спешно присвоило ему звание сержанта и досрочно выпихнуло с курсов. После этого Куперовский служил очень недурно, исчезая из части после утреннего построения и возвращаясь только к отбою, – весь день он проводил в близлежащем городке. Вскоре, однако, беззаботная жизнь кончилась – пришёл приказ выступить на борьбу с интифадой. Рота была окончательно сформирована, и под началом у Лёвы неожиданно для него оказалось отделение – десять человек.

Перед отъездом Будённый выстроил Красную Армию и произнес речь:

– Новобранцы и опытные бойцы! Сегодня нам предстоит отправиться в доход на защиту нашей горячо любимой родины – Израиля – от арабских бандитов и убийц. Теперь от нас зависит, будут ли соотечественники спать спокойно. Главное – дисциплина и организованность, и тогда победа неизбежна. Но если всё-таки придётся отступать – надо это делать без паники, не бежать, пропускать старших по званию вперёд и сохранять достоинство, чтобы вашим седым отцам не было стыдно за вас. И, во всяком случае, хоть оружие не бросайте – вы за него материально ответственны, будут вычитать из зарплаты. Если понадобится, в первую очередь избавляйтесь от гранат – они дешевле, к тому же, может быть, взорвутся, арабы испугаются и отстанут. Помню, в Жмеринке, когда мы вечером дружинили возле танцплощадки, навстречу вышел знаменитый на всю округу хулиган Яша Лимончик, так мы сразу сообразили, как поступить, и... Впрочем, это неважно. Автомат вешайте на шеи, чтобы не потерять на бегу. Если попадёте в плен, сразу объясните, что ничего не знаете. И не бойтесь – террористы вас долго держать не будут, предпочтут обменять на что-нибудь ценное, В случае чего вас отобьют коммандос, и если уж не вы, то, по крайней мере, ваши тела вернутся к безутешным семьям. И пусть наши враги так живут, как мы дадим им надругаться над вашим дорогим прахом. Итак, вперёд, мои орлы, грудями прикроем от супостата нашу новую родную землю!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю