Текст книги "Купериада (СИ)"

Автор книги: Альберт Зеличёнок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

На его место лёг потрёпанный жизнью мужчина с поллитровкой. «Притомился. Пьяный, наверное. Живётся-то у нас как хорошо, а!» – сказала старушка. Мужчина на полу запел «Интернационал». Все встали. Заглянувший было в автобус знакомый милицейский генерал-сержант козырнул и вышел. Автобус резко тронулся с места, и все рухнули на сиденья. Кроме тех, которые стояли в проходе и упали на поющего мужчину. Обиженный мужчина перестал петь и стал говорить о родителях упавших на него граждан. Особенно много он сказал о родителях быка, который как раз перед этим уступил место девушке с ребёнком. Бык встал, извинился, достал из кармана своего спутника – мужичонки в джинсах – ещё одну медаль «Победитель соцсоревнования» и приколол её к пиджаку лежащего мужчины. Лежащий успокоился, внятно сказал: «Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!», вытянулся и заснул. Старушка прослезилась, счастливо бормоча: «Герой, герой. Как на моего старшего внучка похож. И внучок на него похож». Завсегдатаи, убедившись, что больше никто не поёт, сами завели свою завсегдатайскую песню. Девушка на коленях у грузина подпевала. Старушка всхлипывала от радости. Водитель сказал в микрофон: «Да, да, ребята, и я был таким, как вы». И тоже запел. Лёва с интересом записывал куплеты. Примерно на середине песни водитель объявил: «Граждане, передавайте деньги водителю». Пассажиры принялись выворачивать карманы и вытряхивать кошельки. Старушка осторожно достала бумажник у спящего на полу. Всё, что нашли, передали в кабину. «Спасибо», – сказал водитель. Он подтянул за верёвочку сейф и быстро переложил в него полученные деньги: купюры отдельно, мелочь отдельно. Там было уже довольно много. Когда мы подъехали к светофору, водитель ушёл куда-то и вскоре вернулся, волоча за собой на верёвочке новенький «Мерседес». Теперь за автобусом ехал не только сейф, но и «Мерседес», изредка водитель выходил из кабины, пересаживался в автомобиль и принимался нажимать там на разные кнопочки и дёргать за хромированные ручки. Тогда за руль автобуса садился один из завсегдатаев. Он учился тому, что ему понадобится, когда он перестанет быть завсегдатаем. Это продолжалось до тех пор, пока водитель случайно не нажал кнопку, после которой в «Мерседесе» рядом с ним оказалась полуобнажённая красотка явно иностранного вида, сразу же начавшая его вербовать. Водитель отверг притязания красотки, вылез из «Мерседеса» и с пением «Интернационала» вернулся в автобус. Лежащий на полу проснулся и стал петь вместе о ним. Бык снова достал из кармана мужичонки медаль, подумав, достал вторую и вручил их водителю и лежащему. Водитель расправил грудь и замолчал, а лежащий заснул.

На ближайшей остановке в автобус вошли несколько стражников в латах, шлемах и металлических наколенниках. В руках у них были щиты и копья. Стражники встали в дверях, выставив вперёд копья. Пассажиры почтительно отодвинулись, плотнее прижимаясь друг к другу. «Час пик», – объявил один из стражников, видимо, главный. «Значит, это вовсе не копья, а пики», – подумал я. Теперь пассажиры, продвигаясь к выходу, оставляли на пиках части одежды и тела. Бабушка на прощанье расцеловала всех стражников.

«Остановка предпоследняя. Следующая – конечная, кожвендиспансер», – объявил в микрофон водитель. Завсегдатаи оживились и рассказали несколько кожно-венерических анекдотов, после чего затянули диспансерную песенку. Лёва выглянул в окно и увидел на одном из домов надпись «Аптека». «Нам – сюда», – сказал он, и мы пошли к выходу. Вслед за нами двинулся грузин, на шее у которого по-прежнему висела девушка. «Разве вам не на следующей?» – удивлённо опросили завсегдатаи. «Нэт, нам пока здэсь», – сказал грузин. Прочие грузины продолжали сидеть. Остались и мужичонка с быком. «А вам разве до конечной?» – спросили завсегдатаи мужичонку. «Не мне – ему», – ответил мужичонка. Завсегдатаи с уважением посмотрели на быка. Бык скромно потупился. Автобус закрыл двери и уехал.

На остановке стоял знакомый милиционер. «Это опять вы?» – спросил он. «Нет, не мы», – сказал Лёва. «Жаль», – сказал милиционер. «Нам в аптеку», – сказал Лёва. «А зачем?» -спросил я. «Запасти лекарства на дорогу, – объяснил Лёва, – пригодятся». Милиционер спросил: «Это точно не вы?» «Не мы», – ответил Лёва, и мы вошли в аптеку.

В аптеке было людно. Многие стояли с вещмешками. «Что это они? – спросил я Куперовского. – Или их тоже мобилизовали?» Оказалось, что привезли импортное лекарство. Какое – точно никто не знал, но на всякий случай брали помногу. Крайним оказался монах в грубошёрстной рясе, подпоясанной верёвкой, сандалиях на босу ногу и с горящим факелом в руке. Монах, не переставая, скулил. «Ну, мужики, – ныл он, – ну, мужики, ну, пропустите вперёд, у меня там хворост разложен, народ собрался, человек ждёт. Пропустите, а...» Его никто не слушал. Толстая дама, отпускавшая лекарства, громко кричала: «Эй, кто там с факелом? С факелом нельзя. Нельзя сюда с факелом!» На неё тоже не обращали внимания. Очередь двигалась медленно. «Слушай, Лёва, – сказал я, – а может, те, в автобусе, вовсе не с этими болезнями в диспансер поехали?» «С какими?» – спросил Лёва. «Понятно, с какими». «Возможно», – сказал Лёва. «Может быть, у них вовсе даже кожное», – сказал я. «Всё может быть», – ответил Лёва меланхолически, но о большим сомнением в голосе. Мне хотелось верить в лучшее.

Дверь с грохотом распахнулась. В аптеку ворвался высокий бородатый человек с чёрной повязкой через глаз. На нём была тельняшка, в руке – маузер. «Спокойно, – сказал одноглазый и выстрелил в потолок, – всем оставаться на своих местах!» Очередь опустилась на пол. Лежавшая неподалёку девушка прошептала своей соседке: «Я недавно была в Нью-Йорке, так там то же самое. Вы представляете себе: у нас – как в Нью-Йорке?» Дверь снова открылась, и вошли двое в тёмных очках и с портфелями. Одноглазый ещё три раза выстрелил в воздух и громко объявил: «Внезапная ревизия!» Женщина за прилавком упала в обморок. Одноглазый и двое с портфелями прошли в служебные помещения. Напоследок одноглазый снова выстрелил из маузера и сказал: «Посторонние могут быть свободны».

Расходились конспиративно: молча, по одному. Только мы с Лёвой вышли вдвоём, однако на улице сразу же сделали вид, что незнакомы, и двинулись в противоположные стороны. Встретились в ближайшем переулке. На Куперовском уже были тёмные очки, новый пиджак, тоже клетчатый, и борода. Я спросил пароль. Пароля он не знал. На всякий случай я сказал отзыв: «Четыре сбоку – ваших нет», – но он вырвался и убежал. Видимо, это всё-таки был не Куперовский, потому что Лева появился чуть позже, без очков, бороды, в прежнем пиджаке и помнил пароль. Отзыв я забыл, но мы всё равно опознали друг друга.

* * *

Вечерело. К ярко освещённым окнам магазинов боязливо жались стайки дружинников с красными повязками на рукавах. В кулаках они держали приказы с двумя дополнительными днями отпуска. Когда мы подходили ближе, они закрывали глаза и отворачивались. «По-моему, нас принимают за хулиганов», – сказал Лёва. На нём был новый пиджак: белый, в сине-зеленую клетку. На спине по-русски было написано: «Голосуйте за несокрушимый блок партийных и беспартийных Тетюшского района!», а чуть ниже по-английски: «Кисс ми». Вместе с ярко-зелёными клешами пиджак производил неизгладимое впечатление. Среди не успевших отвернуться дружинниц было отмечено два случая нервного припадка. Мимо прошли три давно нестриженных неформала в веригах. Их вели двенадцать формалов в строгих чёрных костюмах, позолоченных очках и с обязательными значками на груди. Формалы нехорошо поглядели на Лёву и синхронным движением вынули из карманов наручники. Лёва испугался и переоделся. Формалы спрятали наручники, но продолжали смотреть с сомнением. Лёва причесался. Формалы недовольно поморщились и пошли дальше. Последний из них нёс под мышкой окладную дыбу. В носах у неформалов грустно звенели колокольчики.

По центру дороги проехал танк. За ним под охраной вооружённых мотоциклистов следовали три «шевроле» с молодыми людьми в дезабилье и неглиже. Впереди кавалькады бежал красно-синий глашатай и разгонял пешеходов и встречные машины, громко крича: «Прижаться к обочине! Прижаться к обочине! Пропустить правительственную колонну!» Ругаясь по-турецки, пролетел филин. Охая и чертыхаясь, взобралась на небо невыспавшаяся луна. По проезжей части прошли, чеканя шаг, шесть дежурных стражников с мечами и свистками и свернули за угол. Вскоре оттуда донеслись крики, а затем вернулись и сами стражники. На их лицах застыло суровое, но довольное выражение. Главный нёс под мышкой свёрток. С ближайшей крыши к нашим ногам упала обёрнутая в бумажку противотанковая граната. На бумажке было напечатано: «Идёте правильно. Вам приказом командования объявлена благодарность за успешное следование в нужном направлении. Целую. Фомин-Залихватский».

Пора было делать ночной привал. После краткого совещания решили переночевать у Лёвы, тем более, что остальные члены его семьи выехали в длительную командировку и возвращаться пока не собирались. Правда, двоих Куперовских (Лёва точно но знал, кого) они оставили, но те бродили где-то в тёмных и пыльных закоулках и не попадались на глаза. Лёва пытался выяснить, кто же всё-таки жил с ним вместе, оставлял на видных местах приманки и ловушки, а в невидных – капканы, мо никто не попадался. Иногда Лёве казалось, что их гораздо больше, чем двое, и может быть, вообще родные в командировку вовсе не убывали, а просто затерялись в лабиринте комнат и коридоров и никогда не сталкиваются друг с другом. А может, кроме, него, в квартире никого и не было.

Жилье Куперовских мне понравилось. Просторно, но уютно. Договорились и в дальнейшем устраивать ночные привалы только здесь. Всё-таки лучше, чем под открытым небом. По телевизору шла любимая народом передача «Со всей душой». «Это ты включил?» – спросил Лёва. «Нет, я же следом за тобой вошёл». «Так я и знал», – сказал он и со спринтерской скоростью помчался в дальний конец коридора. Раздался грохот и отчаянный визг. Недоумевающий Лёва принёс на руках кого-то зелёного, рогатого, с пятью глазами и тремя ногами. «По-моему, это не наш», – сказал Лёва. «Да Куперовский я, Куперовский, – заверещал зелёный. – Родственник я, с Веги. В гости прилетел». Лёва осторожно поставил Куперовокого-с-Веги на пол, и мы вместе пошли в гостиную смотреть телевизор.

На экране, рыдая, обнимались два пожилых человека: один седой, другой лысый, но оба весьма упитанные, поэтому обниматься им было несколько затруднительно. На лицах у них отпечаталось отвращение многочасовых репетиций. Вокруг плачущей парочки суетилась вальяжная крашеная под седины дама в скромном вечернем бриллиантовом колье и концертном платье и, подвывая, голосила: «Они встретились только сейчас, а до того не виделись тридцать лет». «И ещё бы столько же не встречаться!» – отчётливо пробормотал лысый. Вдруг оба бросились к ведущей и принялись горячо обнимать её. Лёва переключил на другую программу. Хмурые стражники бродили по великолепному замку и время от времени извлекали из потайных мест золото и драгоценности. Главный шёл рядом с корреспондентом и отвечал на вопросы. Чуть в стороне три его помощника подталкивали копьями в спину частично связанного хозяина. Сзади всех, поминутно оглядываясь и трогая всё руками, брели простолюдины-понятые. Один из них незаметно для стражников сунул в карман два кольца и трёхметровую золотую цепь, наподобие якорной. Лёва погрозил ему пальцем, и тот неохотно вернул вещи. Эту передачу невозможно было ни с чем спутать, в прямом эфире – «Чтоб вы так жили!» К сожалению, она уже кончалась, золото увозили на грузовых машинах, хозяев – в чёрных каретах, замок отдавали Дворцу пионеров. Скоро по всем каналам должна была начаться информационная программа «Сейчас не время об этом» в различных вариантах: для зрячих, слепых, глухих, немых, тупых, морально распущенных и тех, кто выключил телевизор. В комнате уже было полно народу, но все жались к стенкам, прятались по углам, готовые в любую минуту раствориться, скрыться, исчезнуть. Лёва уже не обращал на них внимания и не пытался поймать. Устал, наверное. «Что там дальше?» – спросил я. «Пошли спать», – сказал Лёва. «Нет, я про телевизор». «Развлекательная программа „Наше вам с кисточкой“. Опять, наверное, будут про тяжёлую жизнь звёзд мирового кино рассказывать. С демонстрацией кадров из „Волги-Волги“ и „Весёлых жеребят“». «Тогда действительно пора спать, – согласился я. – А как же он?» И я показал на телевизор. «Ничего, сами выключат», – ответил Лёва. В комнате, кроме нас, уже никого не было, но Лёва говорил уверенно. И мы отправились спать.

* * *

Когда, мы покинули Лёвин подъезд, вовсю светило солнце. В центре двора поросший мышцами юноша деловито бил кирпичи об макушку второго, не поросшего, в рваных штанах, зелёной майке, украшенной непонятными, но грубыми словами и с наголо обритой головой. Рядом стоял брат-близнец мышцепышущего, держа в руках плакат «Наведём порядок!» У бритоголового на черепе было написано: «Не будем наводить порядка!» Двое со значками «Официальные руководители» мрачно взирали. Чуть в стороне пионер с белым верхом и чёрным низом мерно отдавал честь. Бритоголовый выкрикивал антиобщественные лозунги музыкальной направленности. Близнецы тоже декламировали антисоциальные призывы, но с физкультурным оттенком и явно угрожающими интонациями в голосе. Официальные молчали. Один из них грустно посмотрел в нашу сторону и опросил: «Ну, что остановились, граждане? Неформалов не видели? Это вот, кажется, панк, а это люберы». Панк и люберы поприветствовали нас, а потом продолжили прерванные занятия. «А может быть, вы тоже неформалы? Вот он у нас на связи с молодёжью». Второй официальный руководитель опасно улыбнулся и достал из кармана ручку и толстый блокнот в траурной обложке. «Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Время вступления? Допуск к секретным материалам?» «Нет, нет, – наперебой заговорили мы и попятились. – Не были. Не были. Не были. Не состояли. Не имеем. Не выезжали и не хотим. Никогда. Никому. Ничего лишнего. Мы просто так, гуляли мимо. Мы тоже только формально...» «Ну, хорошо», – сказали руководители и спрятали блокнот. Пионер отдал нам честь. Мы вернули ему честь и вышли на улицу. «Пронесло», – сказал Лева.

На улице было людно. Все шли в одну сторону. Как выяснилось, на митинг. Это было похоже на военную колонну, и мы отправились вместе с народом. В стороне мелькнул Унитас, мы бросились к нему, но Фаныч уже исчез, а на том месте, где мы его видели, пионеры репетировали синхронный салют. Один всё время сбивался, и его па наших глазах записали в трудновоспитуемые. Он сразу же стал выше ростом, принялся ругаться дурными словами и сбивать с пути истинного своих товарищей и особенно подруг. Некоторых он сбил, и они свернули в переулок, там их уже ждали стражники в полном вооружении, святые отцы в рясах с низко надвинутыми капюшонами, чёрные кареты. Остальных окружили знакомые нам официальные руководители и увели на общий светлый путь. «Что-то долго идём», – сказал Лёва. Я возразил, что нам как раз и приказ такой дан – идти, и другого пока не было, а раз массы движутся – значит, надо следовать за ними. Это Лёву убедило. Кроме того, мы знали, что вожди не оставят нас, и, хотя и незримо, они всегда здесь. «Ура!» – сказал я. «Ур-р-ра!!!» – подхватили вокруг. Кто-то вручил мне запечатанный пакет. В пакете был приказ N 17: «Молодцы!» и подпись: «Генерал запаса Фомин-Залихватский». «Фомина повысили, – подумали мы, – значит, и нас скоро». Подбежал милицейский генерал-сержант, козырнул, пожал руки и, сказав: «Вот теперь я вам вполне доверяю, товарищи добровольцы-молодцы», исчез. «Неужели мы его больше никогда не увидим?» – с грустью подумал я. «Вы – наша надежда!» – крикнул с пролетавшего дирижабля Залихватский и скрылся в облаках. «Молодёжь! Ваши крепкие руки и крепкие головы нужны на строительстве заводов-гигантов!» – пронесли мимо плакат. Неожиданно мы поняли, что нам присвоено очередное воинское звание «молодцов». «Ур-р-ра», – закричали мы, и массы поддержали.

Два такелажника протащили, пыхтя от натуги, железный занавес. С внутренней стороны занавес был чёрный, с противоположной – украшен цветами и радостными лицами. «На границу понесли», – сказал старичок со значком «Почётный первооткрыватель» на френче.

Начались ряды трибун. На ближайшей два оратора гневно бичевали недостатки волосатого юноши. Бичуемый время от времени громко каялся, неприлично взвизгивая при особенно удачных попаданиях и обязуясь исправиться до конца пятилетки. Слушатели аплодировали, помахивая собственными бичами.

"Воры, алкоголики, мошенники разные и уголовники... – выступала симпатичная бабуся. – Тунеядцы, рокеры, интеллигенты и вообще всякая молодёжь... Я бы их расстреливала. Всё равно не исправятся". Под бурные аплодисменты пенсионерке выкатили пулемёт, и она принялась расстреливать. Ей помогали. Вокруг запылали костры, пробежали четыре странника в шкурах и с дубинами, легионеры распинали кого-то на кресте. На личном динозавре под охраной стражников на птеродактилях прибыл отец города. Его сразу же окружили жёны и дети. Появились плакаты: "Да здравствует святая инквизиция!" Из толпы в отца кинули булыжник. Камень сразу же подняли, почистили, выгравировали соответствующую надпись и отправили в музей. Мэр кивал и улыбался. В магазинах продавали чёрную икру. Стражники у входа отбирали её и возвращали продавцу, поэтому хватало на всех. Легионеры кончили распинать и, горестно стеная, украшали крест цветами. Один из них продавал только что изданное собрание сочинений казнённого. С трибун донеслось: "Мо-лод-цы!!!" Мы с Лёвой раскланивались, нам махали руками и цветами. Рядом устанавливали статуи, где мы обобщённо изображались как творцы нового общества.

Неожиданно нас занесло волной в зоопарк. На главной аллее медведи и тигры обсуждали вкусовые качества посетителей. Лев с мощной всклокоченной гривой потребовал покончить с элитарным искусством, оторванным от интересов рядовых масс хищников. Особенно его возмутила скульптура «Самсон, разрывающий пасть льву». В конце концов было решено заменить её на скульптуру «Лев, разодравший Самсона и раздирающий пасть директору музея». «Вот так! – довольно зарычал царь зверей. – Вполне в духе социалистического гуманизма. Долой абстрактную жалость и да здравствует конкретное: кем бы позавтракать!» Тут он увидел нас и идейно облизнулся. Мы на всякий случай свернули на другую аллею и оказались возле обезьянника. В вольере сидел макак суматранский в импортном клетчатом пиджаке и зелёном галстуке. «Странно здесь что-то сегодня, – нервно сказал Куперовский. – Пошли отсюда». Издалека донёсся призывный клич Тарасевича.

Сгустилась ночь. Впереди заманчиво светило окнами место ночного привала. Видимо, и здесь прослышали о приказе Фомина, потому что подъезд был украшен транспарантом «Спите спокойно, товарищи молодцы!», а в тёмном парадном нас ограбили, причём у Лёвы взяли двенадцать автографов и пиджак, и одна девица долго его целовала, приставив нож к горлу, а потом отстригла половину шевелюры. На память, наверное.

Квартира была полна воды. Всюду плавали шкафы, стулья, кровати, ванны, сбережения, золотые рыбки, осьминоги и мурены. Снизу прибежал сосед – толстый, лысый, в пижаме – и стал кричать: «Как вы смеете? Что вы себе позволяете?! У меня телевизор залило!» Лева показал ему тайный значок молодца, приколотый с обратной стороны лацкана (он успел надеть другой пиджак взамен снятого). Толстяк поперхнулся, замолчал было, но, так как вода прибывала, снова завопил, на этот раз – о правах человека. Из спальни выплыл крокодил и, лениво загребая лапами, двинулся в сторону Левы. Тот едва успел увернуться и возмутился: «Эй, эй! Меня нельзя есть. Я у себя дома. Я молодец! Я Куперовский!» «Я тоже, – терпеливо вздохнув, спокойно сказал крокодил. – Много нас, Куперовских. Всех не есть, так голодным останешься». Потом он указал правой передней лапой на соседа и спросил: «А он, что, тоже Куперовский?» «Нет-нет, – торопливо ответил Лёва, – он не Куперовский». «Это хорошо», – сказал крокодил, проглотил соседа, снова вздохнул – на этот раз сыто – и медленно, с достоинством побрёл вниз по лестнице.

"Откуда течет, как ты думаешь?" – спросил я, покачиваясь на волнах в мягком кресле. "По-моему, из ванны, – сказал Лева, прислушиваясь к журчанию. – Опять кто-то кран не завернул". "Это я не закрыл, – донёсся тоненький голосок с проплывающего шкафа; там сидел Куперовский-с-Веги. – У нас на Веге так Новый год празднуют. Я думал, всем станет весело. А кому не станет, тех я трансгрессирую. Я тут одного грустного с первого этажа уже трансгрессировал". Тут мы очень обрадовались. "Как до ванны добираться будем?" – радостно крикнул я Леве. "По потолку придётся", – улыбаясь, ответил он. "Ну, двинули..." Мы слезли с кресел и забрались на потолок. Под нами расстилался океан. Буруны с рёвом налетали па берег, ударяясь об него взлохмаченной, как у Лёвы, головой. Неподалёку пронёсся смерч. Он подхватил советский сухогруз с партией чёрной икры в голодающую Африку и унёс неведомо куда. Хотелось верить, что в Казань или Калугу. Но скорее всего – в догнивающую Европу, а у них и так всего полно. Хорошо они там догнивают!.. Когда мы подходили к кухне, снизу, с большой льдины, погрозил кулаком белый медведь. В нейтральных водах встретились наша атомная подлодка с американской. Экипажи долго братались. "Америка – хорошо! Рус – гуд! Рашн водка!.. Жвачка! Махнём джинсы на флаг?!.. "Спартак" – чемпион! Рашн девки – вери гуд! Жвачка!.. Жвачка!.. Да здравствует СССР! Вставай, проклятьем заклеймённый... Жвачка!" – доносилось до нас снизу, пока мы пересекали потолок кухни. Кончив обниматься, моряки забрались внутрь кораблей, задраили люки и открыли огонь друг по другу. Вскоре оба судна мирно потонули. "Наверно, секретность надо было соблюсти", – сказал Лёва. "Мгм", – ответил я.

Лева завернул кран. Уровень жидкости перестал повышаться, но понизиться не спешил. "Я придумал", – сказал Лёва и нырнул. Вскоре он появился с катаной в зубах. Перехватив меч рукой, он крикнул: "Я там пробил дырки, теперь вытечет. "А это что у тебя?" "Где? А... Это наш кухонный нож". Лёва оказался прав, вода действительно быстро вытекла через дыры в полу в квартиру этажом ниже. Теперь можно было отдохнуть, но мы так устали, что сразу же отправились спать. Краем глаза я успел увидеть, как в пробоину протиснулся белый медведь и гулко плюхнулся в воду. Кто-то из Куперовских заиграл на синтезаторе с суперколонками, а двое других подыгрывали ему на мотоциклах без глушителей. Под эту музыку мы и заснули.

* * *

Не успели мы проснуться, умыться, одеться и выйти из подъезда, как нас подхватил мощный человеческий поток и повлёк за собой. Неподалёку в водовороте бился Куперовский, пытаясь одновременно выплюнуть стяг, который лез ему в рот при каждом порыве ветра, надеть пиджак и вытряхнуть из этого предмета одежды дружественного негра. Пиджак зелёного цвета, с крупными розовыми звёздами и треугольными золотыми пуговицами, на которых чёрными английскими буквами было вытиснено непонятное иностранное слово " Karaganda ", потряс воображение африканца, и тот явно хотел отнять его у Куперовского. При этом негр особенно напирал на сотрудничество и хорошие отношения между его страной и нашей. Куперовский, бубня что-то про социалистический принцип распределения, упорно протискивался в пиджак и в конце концов добился полного успеха. Чернокожий друг сразу же обиделся и скрылся в толпе, ругая гегемонизм.

Отталкиваясь руками и ногами, мы попытались пробиться наверх, к небу, и на пару секунд нам это удалось. Блеснуло солнце, но водоворот всосал нас, и последним, что мы успели увидеть, был плакат: "Загрязним озеро в двадцать раз быстрее, чем в 1913 году!", который несла колонна работников химзавода.

Вдруг волны расступились, и нас вышвырнуло на берег, то есть на бетонную площадку перед каким-то зданием. Усевшись на панели, мы отдыхали, а мимо нас маршировали стройные ряды знаменосцев, орденоносцев, миноносцев и рогоносцев. Проволокли рыболовный траулер. Видимо, он достиг рекордного улова в расчёте на широкую душу экипажа.

– Лёва, а где это мы? – спросил я.

Куперовский внимательно осмотрел здание. На фасаде было написано несмываемой краской: "Не приставать, не чалиться". Висевший чуть повыше транспарант приглашал: "Добро пожаловать, дорогие товарищи, имеющие доступ к секретности!" И на мраморе слева от двери: "Центральное эксплуатационное бюро машины времени".

– Лёва, – спросил я, – тебе очень интересно, что будет завтра?

– Да.

– А через год?

– Ещё интереснее.

– А через несколько лет?

– А что такое?

– Давай зайдём. Перенесёмся в будущее, на сколько разрешат, а потом вернёмся. Про марсиан всё узнаем и вообще.

Это Лёву убедило. Внутри, конечно, сразу же спросили допуски и пропуски, которых у нас отродясь не было, но мы не растерялись и сказали, что забыли их дома. Нам дали кучу бумаг и анкет, велели их заполнить, а взамен пообещали разрешить одну поездку на машине времени. Мы бодро схватились за авторучки, но почти сразу наткнулись на графу, которая заставила остановиться.

– Ну вот, и здесь она, – сказал я. – Что делать будем?

– Не знаю, – ответил Лёва. – Правду ответим – не пустят, неправду – не поверят.

Вид у него был задумчивый. В конце концов решили написать каждый по-своему. Я указал "секретная", а Лёва – "не знаю".

Пока кадровики читали наши анкеты, глаза у них постепенно становились квадратными. Потом они долго молчала и пили воду. Когда вода кончилась, один из них спросил у Лёвы, почему у него 278 членов семьи и кто такой Куперовский-с-Веги? Лёва начал рассказывать про свою квартиру и близких родственников, но на восемнадцатом родиче – троюродном любимом дяде из-под Жлобина, приехавшем на неделю и оставшемся навсегда – секретчики отключились, впали в прострацию и лишь конвульсивно вздрагивали при очередном имени. Самый крепкий попытался всё-таки выяснить, почему у меня в графе "Имеете ли родственников за границей?" написано: "Я честный советский человек", но пока я подробно отвечал, проверяющие перешли в невменяемое состояние. Мы устроили их на полу поудобнее и пошли к машине.

Оказалось, что нам действительно разрешили ровно одну поездку в будущее: или «туда», или «обратно». Идти снова к секретчикам было бессмысленно. Кроме того, Куперовский опасался, что, придя в себя, они обратят внимание на ту самую графу и вообще нас не пустят. Мы хотели было уйти, но стало обидно, что зря заполняли гору бумаг. Решили всё-таки лететь «туда».

– А можно только "обратно"? – спросил я из любопытства.

– Можно, – ответил бородатый в белом халате – инструктор.

– А как?

Он начал сыпать математическими формулами, и Лёве стало нехорошо. Пришла старушка, смела теоремы в совок и унесла. Инструктор задумчиво смотрел ей вслед.

– А вообще-то не получится, – сказал он.

– Что "не получится"? – снова спросил я.

– "Обратно" без "туда". А может, и выйдет. Никто же не летал. Вы первые. Вам хоть можно?

– Можно, – твёрдо сказал я. – Мы молодцы. А на сколько перенесёмся?

– Никто не знает, – сказал бородатый. – Кроме шефа. Но он в Африке. Диссертацию там защищает. А валюту урезали. Поэтому приходится отечественные приборы использовать, а они не показывают. В общем, сами сориентируетесь.

Я втащил Лёву в аппарат, и инструктор нажал кнопку.

* * *

Над нами стояла девушка с амбарной книгой под мышкой.

– Ну что, пришли в себя? – спросила она.

– Я пришёл, Лёва, по-моему, нет. А сколько лет прошло?

– Не знаю, – сказала девушка. – Шеф в Америке. Дочку там замуж выдаёт. Валюту опять срезали. А наши приборы теперь показывают, но не то.

Ладно, подумал я, сами выясним.

– Как там марсиане?

– Не знаю, – опять ответила она. – Шеф в Америке.

Я удивился, но ничего не сказал, подхватил Куперовского и покинул храм науки. На улице Лёва пришел в себя и начал куда-то рваться. Потом опомнился и притих. Очень хотелось есть – с дороги, наверное.

Столовую нашли быстро. У входа встретил швейцар в ливрее с бородой и посохом, как у Деда Мороза. Он спросил визитные карточки и, низко кланяясь, провёл в трапезную. Мы бегло просмотрели меню, поданное в позолоченной кожаной папке с вытисненными коронами, и выбрали «комплексный обед номер 2». Появился метрдотель с длинным волевым подбородком, бакенбардами и в смокинге. «Первая перемена», – звучно объявил он. Шесть официантов в чёрных костюмах внесли...

На первое был суп с удочкой и поплавками. Съели быстро и с удовольствием, хотя и мешали жареные крючки. По знаку метра явилась вторая перемена: колбаса из останков, бычки в помаде, сыр со слезой шеф-повара, подлива "Лукреция Борджиа". Потом ещё много чего было: жадина-говядина, солёный огурец, скунс в собственном запахе (который, впрочем, быстро очнулся и убежал), салат из крапивы с ожогами, мясо по-джугашвильски – с кровью, салат из кошмаров, а на сладкое – печенье в виде колоды карт, но почему-то без пикового туза, и компот "Засушливый" с утомлёнными фруктами. Даже метр не выдержал: охрип и ушёл.

Выбрались на улицу: солнце светит, небо голубое, цветы за городом до того распустились – по бешеным ценам продаются. Явно – утро. «Что за чёрт? – думаем. – Мы ж днём в столовую зашли». Решили было, что последствия перемещения во времени, оказалось – совсем другое: просто мы двое суток в этой забегаловке провели.

Хорошо вокруг: музыка играет, птички поют. Демонстрация идёт: аккуратненькие такие старички с плакатами "Погоня за сенсациями – это не наш метод", "Да здравствует АБВГД!", "Накося, выкуси!", "Много будешь знать – скоро состаришься". Ветераны прессы. Только они промаршировали, как на тягаче трибуну выволокли, на неё бегом почётные люди взобрались, достали и надели очки, приветливые улыбки. "Ну, – думаю, – наверняка высокий гость прибывает". И точно: карета, стражники на велосипедах, телохранители с арбалетами, в общем, всё как положено. Гость высокий, но низенький и хорошо упитанный. Девушка в кокошнике и прозрачной мини-юбочке а-ля сарафан вынесла на рушнике два бутерброда с краковской колбасой. Гость с видимым удовольствием откушал, чмокнул девицу и вместе с ней пошёл на трибуну, обнимая за плечи и на ходу записывая телефон. Появился лозунг: "Работать по-новому – гораздо лучше, чем работать по-старому, но ещё лучше совсем не работать!" Гость произнёс зажигательную двухчасовую речь о вреде сахарного песка. После этого группа девушек из секции ритмической гимнастики исполнила танец "Ночные бабочки". Встреча кончилась, гость физкультурным шагом прошёл к машине, на ходу понимая руки гражданам, и уехал. Подняли над головами лозунг: "Всё будет хорошо!" Сразу стало легче на душе. Люди вокруг целеустремленно двинулись куда-то, и мы зашагали вместе с ними.