Текст книги "Линия красоты"

Автор книги: Алан Холлингхёрст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Тоби в дверях все еще болтал с Уани, сунув руки в карманы шорт; над поясом у него уже заметно выдавалось брюшко, придававшее ему особенно уютный и безобидный вид. Ник любил его, как старого друга, с той привязчивой нежностью, которой не вредит, а напротив, поддерживает ее некоторая степень скуки. Он ничего не ждал от Тоби, ничего не требовал – просто его любил.

– Вот он нам скажет! – говорил в это время Тоби.

– Да, скажи-ка, как назывался тот бордель, куда мы с тобой ходили в Венеции? – подхватил Уани. Он тоже распаковывал вещи – так же лениво, словно нехотя, как раздевался в тот день на Хайгейтских прудах.

– A, ridotto? – ответил Ник. – Да, шикарное казино, подозреваю, что и бордель там тоже имелся. «Il ridotto della Procuratoressa Venier». Это прямо за Сан-Марко.

– Точно, – сказал Уани.

– Сейчас это что-то вроде музея. Для публики он закрыт, но, если позвонить, выходит смотрительница и все тебе показывает.

– Ясно, – сказал Тоби. – Значит, сейчас бордель не работает…

Уани сказал:

– Во всяком случае, эта смотрительница на мадам совершенно не похожа. Кстати, у меня в первом номере будут рассказы о лучших публичных домах мира.

– То-то рекламодатели будут довольны, – ответил Тоби.

– Думаешь? – сказал Уани. – А бордели и вправду классные. – Он покосился на Ника, автора этой идеи. – Как ты сказал, «ризотто»?

– Надо было тебе со мной поехать, – фыркнул Тоби. – Не думаешь же ты, что бедняга Гест разбирается в шлюхах и их житье-бытье?

– Конечно, ты был бы мне куда полезнее, – ответил Уани и улыбнулся так открыто и тепло, что Ник на миг ощутил ревность и спросил себя – как спрашивал уже не раз, – не мечтает ли Уани переспать с Тоби. Пожалуй, решил он про себя, это возможно, но маловероятно – хотя бы потому, что Тоби не продается.

– Напитки подаются в шесть, – сказал Тоби. – Но сначала пойдемте поплаваем. Все уже там… – и зашлепал подошвами сандалий по гулкому коридору.

Ник пересек комнату Уани, открыл небрежно задвинутые ставни и в первый раз взглянул на вид из окна: деревянную изгородь, напоминающую сплетенные пальцы, а за ней – яркий блеск реки и ее скалистый берег, тоже сверкающий в ярком послеполуденном солнце. Перед ним расстилалась Франция в разгаре лета: все краски упростились, поблекли и выцвели, но были окрашены солнцем, а тени казались прозрачными, словно газовые кружева. От дома к реке вели три или четыре каменные террасы, соединенные лестницей.

– Я хочу переодеться, – сказал Уани.

– Хорошая мысль, – с улыбкой повернулся к нему Ник.

– Хм… Ну ладно… – в словах его послышалось упрямое мальчишеское недовольство.

– Милый, половину прошлой ночи я провел, засунув язык тебе в задницу, так что не буду слишком смущаться, если ты снимешь рубашку.

Уани издал сухой смешок и, наклонившись, принялся расставлять на нижней полке гардероба свои тапочки и мокасины.

– А что люди скажут? – пробормотал он.

– И что же они такое скажут? – вздернув брови, поинтересовался Ник. – В доме никого нет. И я на всякий случай буду поглядывать в окно. Голову высуну в окно, если хочешь.

Так он и сделал и поэтому первым увидел, как по лестнице, ведущей от бассейна, бесшумными босыми шагами, ступая на цыпочках и морщась от прикосновения раскаленных камней, поднимается Кэтрин: на плечах у нее синее полотенце, волосы еще мокры после купания, вид совсем девчоночий, и при взгляде на нее Ник ощущает неловкость, словно она по лондонской улице прогуливается в таком виде. Тоби выходит из дома ей навстречу, и она спрашивает: «А они здесь?» – в своей обычной манере, так, словно не замечает его, даже обращаясь к нему с вопросом. «Спустятся через минуту», – отвечает Тоби и бежит к бассейну. Кэтрин присаживается на расстеленном полотенце, откидывает назад мокрые волосы; взгляд ее блуждает по окнам дома, пока наконец она не замечает Ника, широко улыбающегося ей из верхнего окна.

– Привет, дорогой!

– Привет, дорогая! – Ник раскрывает руки ей навстречу, а потом делает вид, что сбрасывает вниз букет невидимых цветов – Кэтрин любит такие представления. Та, просияв, поднимает руки в беззвучных аплодисментах.

– Спускайтесь сейчас же! – зовет она.

– Уже идем…

Из-под белых льняных брюк у Уани игриво просвечивали черные плавки. Ник не слишком разбирался в разных типах плавок – он вообще был непривычен к времяпрепровождению вокруг бассейна. Обтягивающие «Спидо», вполне подходящие для хайгейтских прудов, могут оказаться неуместны для коктейля или партии в пинг-понг – здесь, наверное, требуется что-нибудь более бесполое, мешковатое. А может быть, и нет: в конце концов, Франция – страна солнца, а Феддены вряд ли разделяют чувствительность Ника к тому, что облегающие плавки обрисовывают контуры его пениса.

С молодыми людьми Кэтрин поцеловалась по-разному: с Уани – приложилась щекой к щеке и сказала: «Привет!» таким тоном, словно в первый раз его видела, Ника притянула к себе под полотенце и прижалась к нему всем телом в сыром купальнике, так что он, обнимая ее, со смехом отстранился.

– Слава богу, – сказала она, – наконец-то ты здесь!

– Как ты, дорогая?

– Прекрасно. Кстати, знаешь, что у Джеральда роман?

Ник вздрогнул и заморгал, пытаясь удержать на губах улыбку.

– У Джеральда?

Все эти десять дней он гадал, кто в доме знает об этом – и прежде всего сколько знает Кэтрин. Самого его жег стыд за то, что он знает и ничего не делает, и теперь ему захотелось как-то очиститься.

– Шутишь? – проговорил он, пытаясь хоть на секунду или две оттянуть неизбежный вопрос: с кем?

– Да нет, правда. У него роман с Джаспером.

Ник перевел дух.

– Да что ты говоришь! Ну и ну!

– Точно! Настоящий скандал, правда?

– И давно?

– Уже с неделю. Целыми днями сидят в этой ужасной комнате под названием fumoir [13]13
  Курительная (фр.).


[Закрыть], курят сигары и играют в шахматы. Ну, ты сам увидишь. Никто из нас туда даже войти не может, так что остается только гадать, чем они на самом деле там занимаются!

– Будем надеяться, что об этом не пронюхают журналисты, – сказал Ник. У него кружилась голова: вроде опасность миновала.

– Это все равно что целоваться с унитазом.

– Э-э… сигары?

– Кстати, у нас здесь все стерильно, – повернулась она к Уани.

– А… да… – протянул он, одновременно улыбаясь и хмурясь; в обоих, когда они смотрели друг на друга, чувствовалась какая-то неловкость, как будто Кэтрин знала, что Уани собирается нюхать у них в туалете кокаин.

Она повела их обоих вниз по лестнице, под сень разлапистого инжирного дерева, к расчерченной флажками поверхности бассейна.

Бассейн занимал одну из широких террас, открытую к югу, так что блеск воды был заметен издалека. У ближнего берега – домик для переодевания, маленький, с закрытыми ставнями: к нему и обратно вели мокрые следы ног. Вокруг бассейна там и сям стояли пухлые кушетки, развернутые к солнцу, а ближе, под огромным красным зонтиком, в черном купальнике со спущенными с плеч бретельками, растянулась с закрытыми глазами Рэйчел. Рот у нее был приоткрыт: должно быть, уснула – или просто на несколько секунд задремала под жарким солнцем. Ника поразила ее красота и беззащитность; никогда прежде он не видел ее полуобнаженной – и с некоторым неудовольствием вспомнил о том, что рядом с ним стоит Уани. В нескольких футах, под углом к ней, лежал, опершись на локоть, Джеральд в темных очках: рядом стоял бокал с растаявшим льдом, лежала раскрытая книга, но он спал – и, кажется, спал крепким сном. А в бассейне, на мелководье, лежал на животе Джаспер – смотрел вдаль и всем своим видом напоминал скучающего подростка. Ногами в мешковатых трусах всех цветов радуги он болтал в воде, и на виду появлялась то одна, розовая, ягодица, то другая, лимонножелтая. Ник заметил, что Уани не сводит с него глаз.

Из домика для переодевания вышел Тоби, и Кэтрин, видно решив, что они достаточно налюбовались отдыхающим семейством, громко воскликнула:

– Смотрите, кто пришел!

И все проснулись.

– Ну вы тут и разлеглись! На кого вы похожи, развалины какие-то! – добавила Кэтрин и расхохоталась особым, «ненормальным» смехом, который в последнее время, как патентованная душевнобольная, себе усвоила.

Джеральд немедленно что-то заговорил, Рэйчел потянулась и села, и молодые люди бросились наперегонки, чтобы ее поцеловать. Громко шлепая по воде, выбрался из бассейна Джаспер. Всех их Ник довольно давно не видел, и теперь, застигнутые врасплох в полуобнаженности частной жизни, все они казались ему дивно прекрасными; и еще показалось вдруг – должно быть, блеск солнца на воде напомнил ему о давнем видении Кэтрин, – показалось, что на всех них лежит отблеск чего-то сверкающего и черного.

За ужином под навесом семейство утопило их в гостеприимстве высшей пробы: Феддены наперебой жаловались, как скучно им было до сих пор, и восторгались тем, как теперь, когда Ник и Уани здесь, все пойдет иначе. Казалось, до сих пор семья томилась взаперти, и появление гостей освободило ее из темницы. Уани вежливо соглашался со всем, что ему предлагали, хотя при словах Тоби: «…а еще можно спуститься в пещеру и поплавать в подземном озере…» – заметно заерзал на стуле.

– А еще, – сказал Джеральд, – обязательно надо съездить на велосипедах в Отфор. Правда, это двадцать километров – но, слава богу, свободный денек у нас найдется!

Джаспер сжал под столом колено Ника и сообщил ему шепотом, что в Подьё есть уютный бар, «куда стоит сходить парню вроде тебя». Кэтрин с явственными сатирическими нотками в голосе предложила написать его портрет, но тут все запротестовали: что же, бедному Нику придется часами сидеть, ничего не делая? И Рэйчел с неизменной легкой улыбкой заключила: она надеется, что Нику и Уани будет позволено ничего не делать, если они того пожелают.

– Разумеется, разумеется, – неискренне ответил Джеральд.

Он был ленив, но пассивного отдыха не любил – пассивность не оставляла места для самоутверждения. И ежегодное перечитывание у бассейна какого-нибудь классического романа потолще явно его не удовлетворяло, хоть он и твердил всем и каждому, что получает истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

– По-моему, велосипедный поход вам понравится, – заявил он. – Мы с восемьдесят третьего года не ездили в Отфор! – И, налив себе вина, отставил бутылку в сторону, на край освещенного свечами стола.

– Как вам понравилось в Венеции? – поинтересовалась Рэйчел.

Обращалась она к Нику, но тот решительным взглядом переадресовал вопрос Уани.

– Потрясающе! – ответил тот. – Удивительное место!

– Да, знаю… потрясающее, в самом деле, – ответила Рэйчел. – Вы раньше там не были?

– Вы удивитесь, но не был ни разу. – Уани, едва знавший Джеральда и Рэйчел, без труда освоил и подхватил их стиль – стиль непринужденной дружеской болтовни.

– Где вы жили?

– В «Гритти», – ответил Уани, поморщившись и пожав плечами, словно желая сказать, что они пошли по пути наименьшего сопротивления.

– Боже мой!.. Надо же!.. – проговорила Рэйчел с совершенно непередаваемым выражением: она и восхищалась великолепием «Гритти», и в глубине души соглашалась, что, будь они лучше осведомлены, могли бы выбрать место еще утонченнее.

– Вам обязательно надо там побывать, – сказал Уани.

Рэйчел покачала головой.

– Ну, может быть, когда-нибудь…

– Э-э… Киска, как называлось то место, где мы останавливались? – поинтересовался Джеральд.

– Не знаю, – ответила Кэтрин.

В прошлом году, по случаю своего «излечения», она ездила с родителями в Венецию, но теперь уверяла, что почти не помнит этой поездки.

– Должен сказать, мы там прекрасно провели время, – безмятежно продолжал Джеральд.

– Да, классное место, – улыбнувшись ему, ответил Джаспер: в глазах его плясали огоньки свечей, и казалось, что он наслаждается какими-то интимными воспоминаниями.

– Когда вы в последний раз там были? – поинтересовался у него Ник.

– Дайте-ка вспомнить… – Джаспер наклонил голову, и прядь волос упала ему на глаза. – Два года назад… нет, три.

– И где вы жили? – в свою очередь, спросил Уани.

Ник догадался, что в голове у него тоже бродят мысли о смятых простынях и брошенных полотенцах. Джаспер, казалось, быстро перебрал в голове несколько вариантов возможных ответов, прежде чем сказать:

– Ну, собственно… у наших друзей там квартира, вот там и жил.

– Как же вам повезло! – мягко проговорила Рэйчел; трудно было сказать, поверила она или нет.

– Близко от Сан-Марко? – спросил Ник.

– Недалеко, – ответил Джаспер и потянулся за бутылкой, чтобы передать ее Джеральду, который заметил:

– А особенно нам понравился Караваджо!

Ник промолчал; ему было интересно, как отреагирует Уани. У того хватило ума осторожно протянуть:

– Я не совсем уверен…

– Да нет же, дорогой, не Караваджо… – моргнув, проговорила Рэйчел.

А Кэтрин, хлопнув ладонью по столу, подсказала:

– Карпаччо!

Джеральд выдавил улыбку и сказал:

– Как это вам удается все запоминать!

Смутить Уани было почти невозможно.

– Но самое большое впечатление, – проговорил он, улыбаясь с почти порочным обаянием, – произвела на меня архитектура рококо в Мюнхене!

Наступило молчание: несколько секунд все скребли вилками по тарелкам, переваривая это заявление. Уани молчал, скривив губы в легкой улыбке; в этот миг, освещенный таинственным желтым светом свечей, он был очень похож на своего отца. Ник любовался им – и наивным бесстыдством, с каким Уани прикарманивал его фразы, и простодушным удовольствием, с каким здесь, во Франции, на террасе прекрасного старинного дома, в «семье» Ника, он разыгрывал роль эстета с такой же самоуверенностью, как сам Ник – в доме на Лаундс-сквер. Правда об их европейском путешествии – ночные клубы, секс, кокаин – пусть останется между ними. Есть и еще один слой правды, но о ней Ник никому не расскажет.

– Да, помню, как тебе понравилось, – сказал он.

– Ты ведь был в Мюнхене, милый… – повернулась Рэйчел к Джеральду.

– Да, да, – ответил Джеральд с тем благодушно-снисходительным видом, с каким обыкновенно предавался воспоминаниям о своей жизни до женитьбы. – Мы с Бэджером заезжали в Мюнхен по дороге в Грецию. Я ведь вам рассказывал о нашем знаменитом путешествии в Грецию? Так вот, Бэджер меня старался и близко не подпускать ко всяким этим рококо…

– Там есть одна церковь, особенно красивая, – сказал Ник.

Тут Тоби, весь ужин просидевший молча, вдруг спросил:

– А в чем разница между барокко и рококо?

– Ну, видишь ли, – терпеливо улыбаясь старому другу, проговорил Уани, – барокко более объемно и жизненно, рококо – легче и декоративнее. И, кроме того, оно асимметрично. – Тут он замысловато повел рукой в воздухе и взмахнул ресницами. Невероятно, думал Ник, просто невероятно; неужели они не видят, что он, как попугай, повторяет чужие слова? – Попросту говоря, рококо – это то, во что выродилось в конце концов барокко, – заключил он так, словно и в самом деле не мог объяснить проще.

– М-да, удивительно, – рассеянно пробормотал Джеральд.

– Фу! Терпеть не могу все эти завитушки, – откликнулась Кэтрин.

– Разумеется, киска, когда это тебе нравилось то же, что и нам? – отозвался Джеральд.

– Все это игрушки для богачей, – объявила Кэтрин. – Вроде трусов с разрезом.

– Э-э… – протянул Тоби, будто не сразу понял, о чем это она, и покраснел.

Уани не хотел спорить; он сказал:

– Прекрасная тема для нашего журнала. Только подумайте: роскошь прошлого в современном мире! – И, немного подумав, добавил: – Вообще-то это идея Ника.

– А, тогда всё сразу становится понятно, – сказал Тоби.

– Надеюсь, все-таки не всё, – проворчал Ник, и вся компания дружно рассмеялась.

Он лежал во тьме, вдыхая запах горящей антикомариной спирали. Ночь была очень тихая, и Ник слышал, как в своей комнате напротив ходит, раздеваясь, Уани. Ник хотел бы сейчас быть с ним – как в прошедшие десять дней, в немыслимой роскоши первоклассных отелей; однако и одиночество было ему приятно: к обычному облегчению гостя, наконец-то закрывшего за собой дверь, примешивалось нечто более глубокое – одиночество влюбленного, позволяющее измерить и подтвердить глубину чувств, приятное именно потому, что оно, как точно известно, скоро закончится. Из комнаты Уани донесся щелчок выключателя, погасла полоска света под дверью – темнота в спальне стала еще темнее. Ник задумался о том, чувствует ли Уани сейчас то же, что и он, думает ли о нем, прислушивается ли к тишине; быть может, так же, как Ник, лежит в темноте с открытыми глазами, рассеянно поглаживая свой пенис – не мастурбация, нет, скорее инстинкт, позволяющий хоть на миг создать иллюзию не-одиночества… Или, может быть, он сейчас взбивает подушку’, со вздохом устраивается на ней головой и плечом, сворачивается в клубок – его любимая поза, при виде которой Нику всегда хотелось лечь рядом, обнять, защитить. Можно пойти к нему – кровати в обеих спальнях достаточно широкие; однако тихой ночью самые ничтожные звуки разносятся по всему дому, и для Уани, боязливо охраняющего их тайну, скрип отворяющейся двери прозвучит как тревожный щелчок курка.

Час спустя Ник проснулся – ему приснился сон о Венеции – и спросонья в ужасе уставился на серый квадрат окна и бесформенную глыбу гардероба. Потом к нему вернулись, словно поднялись по лестнице из глубин сознания, воспоминания о событиях последних суток. Стояла удушливая жара: Ник отшвырнул простыню и одним махом осушил стоящий на столике стакан с водой. Ему приснилось, что Уани утопился: встал на бортик канала, присел, словно пловец перед прыжком, бросил через плечо растерянно-обвиняющий взгляд и прыгнул в воду.

Все путешествие они не знали, куда спастись от жары. Над Венецией и всеми ее чудесами стоял удушливый запашок разложения, на сияющих улицах Мюнхена температура достигала тридцати градусов. Оба страдали от жары молча, не признаваясь друг другу. Они пошли в Азамкирхе: Ник сиял и вздыхал от восторга, Уани оглядывался вокруг с добродушно-благо-желательным видом, но словно ожидая, что ему сейчас что-то разъяснят. И Ник пытался объяснить, сгорая от желания разделить с ним эту красоту, но Уани, то ли из гордости, то ли из стыдливости, слушал его с насмешливой улыбкой. Краткие объяснения он выслушивал с благодарностью и старался запомнить, но пространные неприятно задевали его, как будто умаляли его самооценку. Скоро он сказал, что подождет во дворе, и вышел – а Ник остался, наслаждаясь в одиночестве и втайне гордясь своей утонченностью. Еще прекраснее оказался дворец Нимфенбург – когда-то, возможно, и вправду игрушка для богачей, два века спустя он обрел свое истинное значение.

В первый же день в Мюнхене Ник отправился в гей-магазин под названием «Следуй за мной». Уани долго не соглашался идти с ним, но в конце концов, презрительно фыркнув, сдался. В магазине, среди кожаной сбруи и порножурналов с поразительно юными моделями, они приобрели большой запас презервативов (которыми Уани все равно старался не пользоваться) и мировой гей-путеводитель «Спартак» – огромный том в мягкой скользкой обложке из плотной бумаги, этакую еретическую библию. Потом отправились на такси в Английский парк и, пройдя немного между деревьями, вдруг поняли, что люди вокруг них раздеты. Голые немецкие семьи, сидя на траве, с истинно немецкой невозмутимостью угощались бутербродами и газировкой. А немного поодаль жарились на солнышке почти сплошь молодые мужчины, и молчаливое напряжение между ними было ощутимо, как пыль и жужжащая мошкара в воздухе. Меж крутых берегов бежал чудный холодный поток – Айсбах: Ник разделся, зашел в воду, осторожно ступая по крупной гальке, оттолкнулся от дна – и поплыл, смеясь, задыхаясь от смеха, махая Уани рукой; течение несло его вдоль берега все дальше и дальше, мимо улыбающихся нагих мужчин, мимо парней с гитарами, мимо обнаженных волейболистов, к лесу, к дальней пагоде… пока он не заметил, что мальчишки – вполне одетые мальчишки – смеются с берега и показывают на него пальцами, а чуть подальше прогуливаются с собаками вполне одетые взрослые, такие нормальные на вид, словно никогда ничего не слыхали о нудистском рае чуть выше по течению, за излучиной реки. Ник развернулся и поплыл против течения; начав задевать ногами о камни, выпрямился и пошел по мелководью, кое-как выбрался на берег и бросился бежать стыдливыми рваными скачками, прикрывая рукой жалко съежившийся член…

Тут он снова проснулся и в следующий миг сообразил, что ничего этого не было. Они просто лежали на пляже, подставляя спины и бока яростному солнцу; Уани попробовал закадрить мальчишку-разносчика пепси – и удивился, искренне и простодушно, обнаружив, что паренек не продается. Ник сел, прокашлялся, перевернул подушку и снова лег. Теперь он тонул в розово-серых тучах, которые видел сегодня утром, приземляясь в Бордо. Тучи были грозовые: но гроза ушла в сторону, и в облачном проеме перед ними внезапно открылись пруды, теплицы и каналы, сквозь пелену туч жадно ловящие блеск солнечных лучей.

(2)

Утром в понедельник Уани попросил разрешения сделать несколько телефонных звонков.

– Разумеется! – сказала Рэйчел.

А Джеральд добавил:

– Конечно, дорогой мой друг! – и указал широким жестом в сторону чуланчика, где располагались телефон и новенький факс.

– Просто деловые звонки, – словно извиняясь, пояснил Джеральду Уани.

Он вышел и осторожно, чувствуя, что все на него смотрят, прикрыл за собой дверь. Прошлым вечером Уани рассказывал Джеральду, что купил участок в Клеркенуэлле, и спрашивал его советов по постройке и продаже дома. Выйдя из комнаты с телефоном, он попросил разрешения взять «Рейнджровер» и съездить в Перигё, на этот раз не сказав, а лишь намекнув, что дело связано с «бизнесом», а именно с журналом. Эту его фальшиво-озабоченную мину Ник хорошо знал – и не без трепета подозревал, что будет дальше. Но Джеральд, явно умиляясь собственной доброте и сговорчивости, громко прокашлялся и сказал:

– Да-да, конечно… почему бы и нет? Чувствуй себя как дома… – И добавил: – Кому же, как не мне, знать, что такое бизнес!

– Дело в том, что здесь, оказывается, проездом будет один очень хороший фотограф, и после всех чудес, что вы мне наговорили о том соборе…

– А, Сен-Фрон! – проговорил Джеральд, явно польщенный. – Да-да, конечно…

Ник едва не ляпнул: «Но его же в девятнадцатом веке перестроили до неузнаваемости!» – но вовремя удержался.

– К обеду вернетесь? – спросила Рэйчел, и Уани пообещал, что вернется. Ника он с собой не взял, отчего тот ощутил сразу и ревность, и облегчение.

Автомобиль скрылся в клубах пыли, а они стояли на крыльце и смотрели ему вслед. Будь они в Лондоне, теперь начались бы оживленные расспросы об отсутствующем; но здесь и сейчас это было как-то не к месту.

Все вышли на террасу, и Джеральд сказал:

– Что за чудный парень этот твой друг!

– Да, чудный, – согласился Ник, почувствовав, что Джеральд нуждается в этом подтверждении, и с гордостью напомнив себе, что теперь Уани – больше его друг, чем Тоби.

– Вот только не совсем понимаю, стоит ли упоминать о его невесте, – продолжал Джеральд.

– Я о ней уже спрашивала, – ответила Рэйчел. – Тут все в порядке. Он сам мне все рассказал. По всей видимости, они поженятся следующей весной.

Ник отвернулся и сделал вид, что любуется пейзажем, стараясь не замечать, как гулко и больно бьется сердце.

С утренней почтой явились несколько пухлых конвертов с бумагами – для Джеральда, и тот, тяжело вздыхая, удалился с ними в угловую комнату. Ясно было, что без Пенни ему с работой не справиться, и еще яснее, что приглашать Пенни сюда он не станет. Угловую Джеральд превратил в свой кабинет, Ник не совсем понимал, чем он там занимается, но выходил оттуда Джеральд, как правило, с торжествующей улыбкой на устах, порой чуть ли не на цыпочках, словно человек, которого распирает от какой-то радостной новости. О Пенни Ник старался не думать – и более или менее в этом преуспел: порой ему даже казалось, что он сам все выдумал. С Рэйчел Джеральд был неизменно ласков и любезен, и, лежа бок о бок на пляже, они казались совсем юными, прекрасными и влюбленными. Однако чувствовалось в Джеральде какое-то внутреннее напряжение, какая-то неловкость, словно отдых стал для него сразу и наградой, и наказанием.

Ник отправился бродить по потаенным уголкам усадьбы. Утро без Уани казалось ему одиноким и бесцельным. Он спускался по раскрошившимся каменным ступеням с террасы на террасу, словно погружался в глубины собственной меланхолии. Чем ниже, тем круче становился спуск; самые нижние террасы, невидимые из окон дома, выглядели заброшенными; сквозь тонкий слой почвы здесь пробивалась травка. Деде и его сын, по всей видимости, сюда и не заглядывали – оно и понятно, здесь вряд ли бывал кто-нибудь, кроме любопытных гостей. По увядшим листьям тут и там шныряли ящерки, издали доносился рокот какой-то сельскохозяйственной машины, и, должно быть, от этого звука террасы казались Нику не столько садом, сколько заброшенным полем. На них росли каштаны, тяжелые от избытка плодов. Добравшись до забора, Ник выглянул наружу – и увидел полуразвалившуюся каменную ограду, стог еще зеленой травы и проржавевший трактор. Он делал то же, что и всегда – изучал чужой дом и его окрестности лучше, чем знали его сами хозяева, создавая иллюзию владения этим местом. Теперь, если Рэйчел вдруг скажет: «Хорошо бы сейчас поваляться на сене!» – Ник, словно первый ученик в классе, без запинки ответит: «Да ведь у вас есть стог сена надо спуститься вниз, потом направо, выйти за ограду и…» Но тут же его поразила мысль, что истинные владельцы, как правило, не отличаются ни любовью, ни вниманием к своей собственности, и хозяину усадьбы более свойственно не знать, что где-то у него есть луг со стогом сена.

Потом он взял книгу и направился к бассейну. Становилось все жарче, и чистое небо заволакивалось легкой облачной дымкой. Джаспер и Кэтрин весело плескались в воде; Ник застал их в обнимку, в самой недвусмысленной позе, и Джасперу это, кажется, понравилось – он подмигнул Нику. Все еще думая об этом подмигивании, Ник зашел в домик переодеться. В домике всегда, даже в самые жаркие солнечные дни, было прохладно и сумеречно: Нику подумалось, что это идеальное место для тайных свиданий. Если бы Джеральд не шлялся по дому до поздней ночи, быть может, они с Уани выскользнули бы сюда… Домик был из двух комнат: в первой – раковина, холодильник и разбросанные по полу надувные круги, вторая – раздевалка, со скамьей и крючками на стенах, и тут же, за голубой занавеской, душ. Запиралась только одна дверь, ведущая в довольно пахучую уборную.

Натянув новенькие плавки, Ник вышел к бассейну. В чистой прозрачной воде отражалось чистое прозрачное небо. На поверхности плавало несколько упавших листьев; еще несколько уже ушло под воду и покоилось на голубом бетонном дне. Над водой парили стрекозы. Ник присел и попробовал воду рукой. В дальнем конце бассейна Джаспер поднял Кэтрин и посадил на бортик; вода плескалась меж ее ног, и сам он прильнул к ней так, словно собирался забраться туда же. Она негромко что-то проговорила – кажется, про Ника – а потом крикнула:

– Привет, дорогой!

Джаспер повернулся и поплыл к Нику, молча, лениво загребая руками, улыбаясь обычной самоуверенной улыбкой и не сводя с него глаз. Он, как видно, был новичком в соблазнении парней, приемов у него в запасе было немного, и он с ребяческой гордостью выкладывал сразу их все, не слишком беспокоясь о результатах. Ника это смущало и казалось вульгарным, что, впрочем, не мешало Джасперу фигурировать в некоторых его фантазиях, по большей части садистского свойства: даже напротив, от этого фантазии становились острее. Джаспер плыл к нему, взбивая вод) – ногами, и в первые несколько мгновений Нику показалось, что он обнажен – лишь когда тот доплыл и выпрямился в воде, стало ясно, что на нем крошечные, телесного цвета, плавки.

– Как тебе трусики Джаса? – поинтересовалась Кэтрин, явно заметив, что Ник с интересом его разглядывает.

– При ее маме я стараюсь эти плавки не надевать, – откликнулся Джаспер. Он замер в картинной позе, втянув загорелый живот, и озарил Ника белозубой улыбкой.

– Ну-ка скажи, о чем ты сейчас думаешь? – вкрадчиво поинтересовалась Кэтрин.

– М-м… – неопределенно протянул Ник. – Я бы сказал, дорогая, здесь остается мало простора для воображения.

И, отвернувшись, поплыл к дальнему берегу, где оставил книгу.

Он читал воспоминания Генри Джеймса о своем детстве, «Малыш и другие», и безуспешно старался подавить возбуждение: уже три дня им с Уани даже в щечку поцеловаться не удавалось. Книга, написанная уже престарелым и умудренным автором, требовала полного внимания, едва ли возможного, когда страстно и безнадежно мечтаешь о своем любовнике и в то же время украдкой следишь из-за темных очков за другим парнем, выставляющим себя напоказ и явно старающимся тебя возбудить. Время от времени Ник закрывал книгу и ронял себе на колени, пытаясь хоть ее тяжестью подавить предательскую эрекцию под гладким черным нейлоном. Некоторые фразы он мысленно отмечал, чтобы потом использовать самому – например, «продолговатая мучнистая плитка» вместо «вафля». И, снова отложив книгу, задумывался: что-то поделывает сейчас Уани? Что, если кого-нибудь подцепил в Перигё? Ник недовольно поморщился, на его взгляд, Уани чересчур любил спать с проститутками, что Нику казалось вульгарным, да и опасным. Новая мысль пришла ему в голову, заставив поморщиться еще сильнее, – хорошо бы сейчас нюхнуть. Едва ли не главная прелесть Уани, сердцевина его таинственного обаяния, состояла в том, что в любом европейском городе он мог без труда достать кокаин. В Мюнхене Ник десять минут ждал в такси перед банком, напряженно разглядывая мощные стены и кованые чугунные ворота, пока Уани внутри «встречался с приятелем». Фотограф в Перигё – это, возможно, еще один такой же «приятель». Из бассейна донесся пронзительный визг – Джаспер с Кэтрин гонялись друг за другом и плескались водой. Ник порадовался, что Уани пропустил демонстрацию плавок, и подумал, что позже непременно ему об этом расскажет – просто чтобы подразнить. Ему самому хотелось поплавать, но бассейн был занят: сейчас Джаспер с Кэтрин целовались прямо посредине водоема, и весь бассейн, словно ложе любви, принадлежал только им. Они подначивали друг друга, пьянея от собственной смелости; Ник чувствовал, что, если прыгнет в бассейн, Джаспер так или иначе убедит его к ним присоединиться. Он здесь играл роль Дядюшки Ника, взрослого и скептичного, и это, должно быть, больше всего заводило Джаспера. Пожалуй, он был бы не прочь отдаться Нику – вот только Ник не собирался доставлять ему такого удовольствия. Минуту спустя они вылезли на берег (Джаспер – с красноречиво торчащим под плавками членом) и отправились в домик переодеваться. Эдгар Аллан По, пишет Джеймс, в его детстве «не присутствовал лично» – однако, когда он умер, мальчика «поразила глубина его отсутствия». Минута текла за минутой, из домика слышался шум душа; Ник читал, сгонял с ноги любопытную бабочку, и недовольство его перерастало в нетерпение и зависть. «Глубина отсутствия»: иногда Мастер в своей тактичности становится почти жестоким. Ему вспомнилось, что говорила Рэйчел о свадьбе Уани, представилось, как Уани делает с Мартиной то же, что Джаспер с Кэтрин, и, содрогнувшись от горькой ревности, Ник поспешно сказал себе: нет, это чепуха, этого быть не может. И продолжал читать, с усилием вглядываясь в слова на странице, ставшие вдруг чужими и бессмысленными.