Текст книги "Линия красоты"

Автор книги: Алан Холлингхёрст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Выйдем через боковой вход, – сказал мужик; звали его Джо.

– Ладно, – сказал Ник.

И они прошли через боковой бар: Ник прижимался к Джо, положив руку на его широкое плечо, и смотрел прямо перед собой, чтобы не наткнуться взглядом на парня в смешной шляпе, которого когда-то любил.

15

– Ух ты! – сказал Трит. – Салат «Анютины глазки»?

– Очень вкусный, – сказал Ник.

Трит уставился на него из-за края бокала, пытаясь понять, не шутит ли он.

– И что, он весь из анютиных глазок?

– Это вы о чем? – спросил Брэд.

– Да нет, – сказал Ник. – Обычный салат-латук, просто украшенный сверху одним-двумя цветками.

– A-а, а я-то думал… – кокетливо протянул Трит [20]20
  «Анютины глазки» (pansy) – по-английски жаргонное название гомосексуалиста.


[Закрыть].

– Это символ, – пояснил Ник.

– Пожалуй, стоит попробовать, – сказал Трит.

– Непременно попробуйте! – посоветовал Ник.

– Да вы о чем? – недоумевал Брэд.

– Трит хочет попробовать салат «Анютины глазки», – объяснил Ник.

– A-а… подождите-ка… салат «Анютины глазки»… ага, понял, прикольно!

– Вот и я говорю, – с легким нетерпением отозвался Трит.

Ник с улыбкой обвел взглядом ресторан, с некоторым облегчением обнаружив за одним столиком двоих знаменитых писателей, а за другим – известную актрису. Брэд Крафт и Трит Раш, владельцы американской кинокомпании, оказались удивительно жадны до новых знакомств. Брэд Крафт вполне соответствовал своему имени – высокий, мускулистый, красивый, с обаятельной ленивой улыбкой, однако соображал он, как видно, туго. Трит Раш – невысокий, с Ника ростом, – говорил не умолкая и постоянно поправлял маленькой ручкой с изящными наманикюренными пальцами пушистую белокурую челку. Они приехали на свадьбу Ната Хэн-мера, но собирались остаться в Британии на весь октябрь («Все, что угодно, лишь бы избежать осени в Новой Англии!» – объяснил Трит). Сегодня им предстояло вести переговоры о фильме, однако американцы не отрывались от своего излюбленного занятия – оглядывали местность в поисках знаменитостей и засыпали Ника вопросами о том, кто кому кем приходится, чем занимается и какой титул носит. Видно было, что их увлекает сам процесс расспрашивания, ответы они слушали невнимательно. Ник чувствовал, что американцы готовы заскучать, и надеялся, что поход в «Гасто» их развлечет. Он уже заметил, что Трит бросает долгие заинтересованные взгляды на кухню, отгороженную от зала голубоватой стеклянной стеной: цветное стекло превращало неустанную работу повара и его поварят в какую-то эротическую пантомиму.

– А Джулиуса Фунта вы знаете? – спросил Брэд.

– Да, встречался с ним, – ответил Ник.

– И что, это человек известный? И кажется, богатый, верно?

– Да, – ответил Ник. – Его семье принадлежит огромный старинный дом в Норфолке и знаменитая коллекция живописи. Честно говоря, я всегда думал…

– А Помона Бринкли? – перебил его Трит. – Мы с ней встречались. Она кто такая?

– Я ее не знаю, – ответил Ник.

– Потрясающая женщина, – сказал Трит.

– И еще, мы познакомились недавно с одним лордом, Джоном… Фэншо, кажется? – продолжал Брэд. – Так вот, он о вас очень лестно отзывался! Говорил, вы самый обаятельный человек в Лондоне!

– Точно, – подтвердил Трит и выжидательно уставился на Ника.

– Должно быть, он меня с кем-то перепутал, – скромно ответил Ник, счастливо избежав признания в том, что никогда даже не слышал имени лорда Фэншо.

– А Ната вы хорошо знаете, верно? – не отставал Трит.

– Да, конечно, – с облегчением переходя на более твердую почву, ответил Ник. – Мы с ним вместе учились в Оксфорде. Хотя в последнее время я чаще вижусь с его матерью, чем с ним. Видите ли, его мать – лучшая подруга моей хорошей и близкой знакомой, Рэйчел Федден.

Американцы задумались, видимо припоминая, знакомы ли с Рэйчел Федден.

– Он очень милый.

– Просто очаровательный. Но, знаете, у него сейчас много проблем.

– Да? – сказал Трит. – Как жаль, что он не из наших!

– Хм… – сказал Ник. – А вы где с ним познакомились?

– Прошлой осенью у Розенгеймов – это Ист-Хэмптон, кажется? Там же мы впервые встретились и с… э-э… Антуаном.

– И с Мартой, – добавил Брэд.

– Мартиной, – поправил Ник.

– Брэда Антуан просто очаровал, – сообщил Трит и, приложив к губам соломинку, принялся с чмокающим звуком всасывать в себя остатки красно-коричневого напитка.

– Да, он просто чудо, – сказал Брэд.

– И с тех пор вы с ним не виделись? – Ник понял, что должен их предупредить, но не знал, с чего начать.

– А этот Нат – он ведь кто-то вроде лорда, верно? – поинтересовался Брэд.

– Да, – ответил Ник. – Он маркиз.

– Боже ты мой! – выдохнул Трит.

– Ага, значит, он маркиз… маркиз Чирк?

– Нет, Чирк – это фамилия. А титул – маркиз Хэнмер.

– Ой, Брэд, смотри! Узнаешь?

– А как нам называть его старика? – поинтересовался Брэд, поворачиваясь вместе со стулом туда, куда указывал Трит.

– Его отец – герцог Флинтшир. Думаю, лучше всего называть его просто сэром.

– Трит, боже мой, точно… это же Бетси!

– Вот кто должен сниматься в нашем фильме, – объявил Трит. – Великая английская актриса!

– Я, впрочем, не думаю, что вы вообще встретитесь с герцогом, – добавил Ник, не совсем уверенный, с какой степенью торжественности лучше произнести слово «герцог». Он еще помнил, с каким благоговением отзывался его отец о провинциальных баронетах, и потому сам старался говорить об аристократии как можно небрежнее. – Я сам только один раз его видел. Он никуда не выезжает из замка. Дело в том, что он калека.

– Вы, англичане… – протянул Трит, не сводя восторженных глаз с Бетси Тилден. Ник задумался, на какую роль прочит ее Трит: для миссис Джерет она явно слишком молода, для Флиды Ветч – совсем не подходит. – Вы, англичане, такие жестокие!

– Почему? – спросил Ник.

– Ну, как можно так говорить: «Он калека»!

– А-а… – сказал Ник и покраснел, словно его обвинили в снобизме. – Прошу прощения, дело в том, что так говорит о себе сам герцог. Он с детства не может ходить. – Ему показалось, что это подходящий момент для перехода к неприятной теме, и, прочистив горло, он начал: —Знаете, я должен кое о чем вас предупредить… Ах, вот и он!

В дверях появился Уани, и Ник замахал ему рукой.

– О господи! – в один голос выдохнули у него за спиной американцы.

Уани вошел, уверенно улыбаясь, окруженный, словно ядовитым облаком, противоречивыми эмоциями зрителей – ужасом, жалостью, отвращением. Девушка в гардеробной протянула ему трость и помогла снять пальто.

– Добрый день, – сказал Уани; Ник понял, что спешить навстречу и целовать его сейчас не стоит.

Уани двинулся к ним, стуча по мраморному полу своей тростью – элегантной, черной, с серебряным набалдашником. Он еще не вполне с ней освоился и выглядел, словно неумелый актер, играющий старика. Трость и притягивала, и отталкивала внимание окружающих: все, кто был в зале, оглянулись – с тем, чтобы вздрогнуть, поспешно отвести взгляд и больше не смотреть в его сторону.

Американцы встали.

– Антуан, как мы рады тебя видеть! – прижав салфетку к груди, воскликнул Трит.

– Как поживаешь? – с излишней экспрессией подхватил Брэд.

Он осторожно похлопал Уани по спине, и Ник с другой стороны сделал то же самое. Со стороны должно было казаться, что они поздравляют его с победой. Под шерстяной тканью пиджака Ник ощутил костистые выступы и провалы страшной худобы. Уани сел, улыбаясь вежливо и рассеянно, словно на еженедельном заседании правления, ход и результаты которого известны заранее. Наступило короткое потрясенное молчание. Ник улыбался Уани, страшась заговорить; присутствие посторонних вернуло его ужасу первоначальную остроту, и он чувствовал, как что-то клокочет у него в горле.

– О чем речь? – поинтересовался Уани. Голос его звучал, как обычно, негромко и расслабленно, и лишь какие-то неуловимые нотки в нем подсказывали, что теперь Уани просто не способен говорить громче.

– Я объяснял Брэду и Триту, что Чирк – это фамилия, а Хэнмер – титул, – сказал Ник.

– Понятно, – снисходительно улыбнулся Уани. – Титул у них совсем новый, получен в девятнадцатом веке.

– А-а… – понимающе протянул Брэд, безуспешно пытаясь сделать вид, что для него это и в самом деле слишком поздно.

Трит рассмеялся и сказал:

– Что ж, по мне, и это неплохо.

– Собственно говоря, этот род спасла Шерон, нынешняя герцогиня… – и Ник обернулся к Уани, чтобы тот досказал историю.

– Да, сделала Флинтширам спасительную инъекцию своего капитала, – сказал Уани.

Все рассмеялись торопливо и чересчур весело, словно в ответ на жестокую шутку тирана; в остроте Уани в самом деле чувствовалась жестокость – прежде всего по отношению к себе.

– Может быть, закажем что-нибудь? – предложил Ник.

Уани повернулся и жестом подозвал Фабио; пока он не смотрел, Трит и Брэд обменялись понимающими взглядами. Фабио тут же возник у стола, энергичный, веселый, готовый принять, повторить вслух и запомнить их заказы: должно быть, никто, кроме Ника, не заметил, что он слишком уж энергичен и басовитый смех его звучит немного натужно. Брэд попросил салат «Анютины глазки», и Фабио отпустил какую-то обычную остроту и выпрямился, прижимая к груди раскрытые меню. Ник заметил, что ресторан процветает, и с улыбкой добавил, что, возможно, он отчасти обязан своим успехом им с Уани: они были на открытии и после этого обедали здесь едва ли не каждый день.

– Да, пожаловаться не можем… – сказал Фабио… – точно, Ник, жаловаться нам не на что! – и при слове «жаловаться» бросил быстрый взгляд на Уани, и в глазах его промелькнуло что-то холодное и жестокое.

А в следующий миг в дверях появились новые посетители – разумеется, Сталларды. Ник видел, как Фабио спешит к ним навстречу, приветствует их и усаживает за стол – все как обычно, без всякого неестественного смеха и косых взглядов. Наверное, он боится, что присутствие Уани отпугнет посетителей, подумал Ник.

Софи и Джейми подошли к их столику. Джейми осторожно похлопал Уани по спине; Софи, кажется, хотела его поцеловать, но передумала. Джейми недавно сыграл главную роль – наивного английского студента – в низкобюджетной голливудской романтической комедии и теперь наслаждался славой. Софи была беременна и потому нигде не играла, хотя у нее в корзинке, сделанной в виде колыбели, лежали какие-то бумаги, которые вполне могли оказаться сценариями. Трит и Брэд поздоровались с энтузиазмом, видно было, что они уже прикидывают, каков будет Джейми в роли Оуэна Джерета; стороны обменялись визитными карточками и пообещали друг другу «непременно как-нибудь заглянуть». О здоровье Уани не было сказано ни слова; только Софи, возвращаясь к своему столику, оглянулась и одарила его грустной, соболезнующей улыбкой.

– Просто чудо, что за парень, – сказал Брэд.

– Это вы про старину Джейми? – спросил Ник.

– А вы его хорошо знаете?

– Да, мы все вместе учились в Оксфорде. Правда, он тогда больше дружил с Уани.

Но Уани не желал погружаться в воспоминания. Он сидел неподвижно, сложив на столе исхудалые руки. Пиджак с прямыми плечами, застегнутый на все пуговицы, висел на нем, как на вешалке. Он по-прежнему привлекал к себе внимание – но не восхищенное, как раньше, а испуганное и жалостливое – и, казалось, жаждал внимания еще больше, чем прежде. Ник не мог не признать, что Уани и сейчас по-своему выглядит неплохо – хотя, конечно, с тем, что было раньше, сравнивать невозможно. Сейчас ему было двадцать пять лет.

– Сталлард всегда был ничтожеством, – сказал он, – и в прелестной мисс Типпер он нашел себе пару под стать.

– A-а… – сказал Брэд. – А она… э-э…

– Прекрасная пара для него. Она – дочь девятого в списке самых богатых людей Англии, а он – сын епископа.

– Епископы, наверное, не слишком-то много зарабатывают, – проговорил Трит и снова припал к своему коктейлю.

– Епископы вообще ничего не зарабатывают, – ответил Уани и, секунду помедлив, широко улыбнулся, очевидно приглашая собеседников посмеяться над никчемностью епископов. Все нервно заулыбались в ответ.

Лицо Уани, изможденное и покрытое воспаленными угрями, приобрело способность к новым выражениям – не просто зрительно прибавлявшим возраст, но превращавшим Уани в другого человека, постороннего, которого можно не узнать, встретив на улице. Должно быть, думал Ник, всякий раз, глядя в зеркало, Уани видит там незнакомца. Это чужое лицо жило своей жизнью, по нему бродили какие-то тени, оно и хмурилось, и улыбалось не так, как прежде; Уани, похоже, этого не сознавал, хотя иногда Нику казалось, что он все понимает и этим пользуется. На этом исхудалом лице особенно выделялись скулы и массивный лоб: теперь Уани не только при свечах, но и при дневном свете был очень схож со своим отцом.

– Знаете, – торопливо заговорил Ник, не вполне понимая, кому пытается угодить, – отец Уани недавно получил титул лорда.

– Ух ты! – сказал Брэд. – Значит, ты тоже когда-нибудь лордом станешь?

Наступило неловкое молчание; наконец Уани сказал:

– Это не передается по наследству. Кстати, Трит, что это ты пьешь?

– Ох, не спрашивай! – торопливо вмешался Брэд.

– Это… как его зовут – Хамфри? Последнее изобретение Хамфри. Называется «Черный понедельник».

Уани снова улыбнулся широкой саркастической улыбкой.

– Быстро же он приспосабливается к духу времени, – заметил он. Хамфри был главным барменом в «Гасто», местной знаменитостью. – Да, Хамфри – настоящий умелец. О коктейлях знает все.

– Сейчас я тебе расскажу, что здесь: темный ром, шерри-бренди и самбука. И много-много лимонного сока. Вкус потрясающий! – радостно продолжал Трит.

– Я теперь не пью, – сказал Уани, – но поговорить о выпивке не возражаю.

Наступила заминка. Трит снова начал поправлять шевелюру, а Брэд вздохнул и сказал:

– Да… я вот как раз хотел спросить… – Оба они, кажется, почувствовали облегчение от того, что табу снято и разговор подошел к сути дела.

Уани вздернул подбородок.

– У нас все просто ужасно, – сообщил он, сурово оглядев обоих американцев. – Невероятно: одна из моих компаний за несколько часов потеряла две трети своей стоимости.

– А… а, да, конечно, – выдавил Брэд. – Да, нам сейчас тоже несладко приходится.

– В один день лондонская фондовая биржа потеряла пятьдесят миллиардов.

Трит взглянул ему в лицо, давая понять, что понимает его маневр, но спорить не станет, и сказал:

– У нас индекс Доу-Джонса упал на пятьсот пунктов.

– Да, верно, – сказал Уани. – Ну, тут уж вы сами виноваты.

Брэд спорить не стал, однако заметил, что ужас, сколько народу на Уолл-стрит оказалось без работы.

– И черт с ними, – сказал Уани. – Все вернется на круги своя. Так всегда бывает. Все возвращается. Все всегда возвращается.

– Сейчас для всех нас трудные времена, – поспешно проговорил Ник.

Уани бросил на него насмешливый взгляд и сказал:

– Ничего, выживем.

После этого заговаривать о смертельной болезни было уже невозможно. Ник заметил, что американцы украдкой обмениваются недоумевающими взглядами, и догадался, о чем они думают. Когда они встречались с Уани в последний раз, он собирался жениться.

За обедом Брэд, как и Уани, пил только воду, а Ник и Трит заказали на двоих бутылку шабли. Трит часто касался руки Ника и пытался вовлечь его в тихую приватную беседу; Ник, по возможности, следил за тем, чтобы разговор оставался общим. Всем было тяжело и неловко из-за поведения Уани. Казалось, он понимает, что им неуютно с ним рядом, и наслаждается этим. Брэд и Трит задавали вопросы и сияли натужно-благодарными улыбками, когда Уани расщедривался на ответ. Если отвечал Ник, Уани выслушивал его, а затем безразличным тоном выдавал какое-нибудь дополнение или поправку. Он подхватывал разговор, занимал в нем ведущую роль – и тут же умолкал, презрительно улыбаясь в ответ на вопросительные и заинтересованные взгляды слушателей, словно поражаясь, что они могут придавать значение таким глупостям. Ел он очень мало: чувствовалось, что ему отвратительны и дорогие блюда, и собственная неспособность ими наслаждаться. Должно быть, кусочки цыпленка и полупрозрачные ломтики кабачков казались ему символами мира наслаждений, куда вход ему отныне был закрыт. Ник заметил, что несколько раз за вечер он хватался за край стола и судорожно сжимал его, словно борясь с желанием сдернуть на пол скатерть вместе со всем этим великолепием.

Наконец зашла речь о фильме; сам Ник стеснялся об этом заговаривать, поскольку проект принадлежал ему. Несколько месяцев он сочинял сценарий, чувствуя себя при этом так, словно пишет во второй раз саму книгу, и теперь страстно желал и страстно боялся похвалы. Часто он пытался представить, что за фильм у них получится: воображал, как смотрит его в переполненном зале кинотеатра «Керзон», как публика согласно и благодарно ахает в знак признания его таланта; честно сказать, он предпочел бы и съемками заняться сам. Лежа по ночам без сна, он выдумывал рецензию Филиппа Френча.

Не так давно вышел еще один фильм по Джеймсу, «Бостонцы», и главную роль в нем сыграл тот же актер, что играл Супермена.

– Нетрудно представить, – говорил Ник, – иронию, не говоря уж об изумлении, самого Мастера, если бы он об этом узнал…

Однако его слушатели едва ли представляли возможную реакцию Джеймса так же хорошо, как он сам.

– Кстати, нам очень понравились ваши письма, – сказал Трит и снова сжал его руку. – Они такие английские!

– Да, наверное, стоит поговорить о… о нашем фильме, – сказал Брэд.

Принесли десерт – множество разнообразных сладостей на широких бледно-розовых блюдах. Уани смотрел на эти блюда так, словно и десерт, и фильм были для него равно недостижимы.

– Или, может быть, лучше на следующей неделе…

– Думаю, лучше сейчас, – с сильно бьющимся сердцем проговорил Ник.

Ему вдруг показалось невероятным, что исполнение его заветной мечты, воплощение лучшего плода его страсти к Генри Джеймсу, зависит от сотрудничества с этими двумя идиотами. Мелькнула мысль: может быть, еще не поздно отступить?

– Знаете, Ник, ваша работа нам необыкновенно понравилась.

– Да, это что-то потрясающее, – подтвердил Трит.

Брэд поколебался, задумчиво уставившись на стаканчик со слоеным мороженым.

– Видите ли, мы уже обсуждали это в переписке. Нас немного смущает, что история плохо кончается: девушку парень так и не получил, и вся эта меблировка, над которой он так трясся, «трофеи» эти самые, сгорели. Хреновый конец, если честно.

– Правда? – тупо переспросил Ник и, торопливо улыбнувшись, заговорил самым медоточивым голосом: – Да, совсем как в жизни – может быть, даже слишком жизнеподобно для… для традиционного кино. Это история о человеке, который любит вещи больше, чем людей. И в конце концов терпит крах. Это довольно мрачно – но ведь и роман, по сути, весьма мрачен, хотя его обычно и определяют как сатирический.

– Я романа не читал, – признался Трит.

– А… – сказал Ник и покраснел от стыда за него. Мысль провести с ним некоторое время наедине растаяла без следа.

– А ты читал, Антуан? – спросил Трит.

Уани ел мороженое: набирал понемногу на ложечку, всасывал в себя и глотал – медленно, с усилием, словно ребенок с больным горлом. Он ответил:

– Нет, не читал. Читатель у нас Ник, я ему за это плачу.

– А что ты думаешь, – начал Брэд, – о том, чтобы включить в сценарий небольшую любовную сцену между Оуэном и… прости, как ее…

– Флида, – сказал Ник. – Флида Ветч.

– Флида Ветч! – с возмущением повторил Трит. – Да что это за имя? Так могут звать только уродину какую-нибудь!

– По-моему, имя очень красивое, – тихо и твердо ответил Ник.

Брэд покосился на Трита с немым укором, и тот пробормотал:

– Ветч – да это же звучит как «ветошь»! – словно показывая, что согласен заткнуться. Но не заткнулся. – Только представьте, звоню я Мерил Стрип и говорю: «Мисс Стрип, у нас для вас есть отличная роль, пожалуйста, будьте так добры, не хотите ли вы сыграть в нашем фильме прелестную Флиду Ветч?» Да она решит, что я спятил!

Рассмеялись все, кроме Уани; он сказал негромко и надменно, словно речь шла о ком-нибудь из гостей на свадьбе у Ната:

– Ее зовут Флида Ветч.

– Ладно, в конце концов, не важно, как ее зовут, – сказал Брэд. – Но… Оуэн и Флида – у них должна быть страсть! Настоящая страсть!

– Надо, чтобы между ними искра проскакивала, – подтвердил Трит, бросив взгляд на Джейми Сталларда за соседним столом. Затем он подмигнул Нику. – Слушайте, а он… ну, знаете… – понизив голос и смущенно отведя взгляд, – в Оксфорде… говорят, там все этим грешат…

– Он натурал, – сказал Уани.

– Ну да, ну да, конечно, – сразу согласился Трит, кивая так энергично, словно ничего иного и не предполагал.

Однако в тоне Уани слышалось не только нетерпение. Бледный, неподвижный, он устремил остекленевший взгляд на край тарелки, словно настигнутый каким-то внутренним зовом. Он отодвинул стул, и прислоненная к спинке трость клацнула серебряной рукоятью по мраморному полу; Брэд поспешил поднять ее и протянуть Уани. Тот на миг замер, крепко сжав губы; обреченная покорность в его глазах на миг напомнила Нику о постели. Затем встал и торопливой шаткой походкой двинулся прочь.

Несколько секунд спустя Ник последовал за ним: он не поднимал глаз и только кивнул в ответ на холодное: «Синьор?..», донесшееся от Фабио. В черной мраморной уборной было две кабинки: в одной из них, с распахнутой дверью, стоял на коленях, прильнув к унитазу, Уани – его рвало. Ник подошел ближе, мгновение просто стоял рядом, затем положил руку ему на плечо.

– О черт! – прошептал Уани, содрогнулся и снова уронил голову в унитаз.

Рвало его необыкновенно обильно, учитывая, что съел-то он за обедом всего ничего. Ник ласково погладил его по спине, не зная, чем еще может помочь. Закусив губу, заглянул через его плечо в унитаз и увидел там кусочки цыпленка и зелень, плавающую в полупереваренном мороженом. Он оторвал туалетной бумаги, подумал, не протереть ли Уани лицо, но затем решил подождать. Мелькнула полная грустной иронии мысль: за последние несколько месяцев это самая интимная сцена в их совместной жизни. Равнодушно блестели вокруг мраморные стены – свидетели и соучастники того, что творилось в обеих запертых кабинках всего какой-то год назад; Ник уже не помнил подробностей, все тогдашние ночи слились для него в какую-то единую повесть о потерянном рае.

– Ну вот, – проговорил Уани, вцепившись в свою трость и улыбаясь дрожащими губами, – не есть больше Антуану мороженого.

До «Гасто» Уани доехал сам, но обратно, на Лаундс-сквер, его вез Ник.

– Спасибо тебе большое, – задыхающимся шепотом проговорил Уани.

– Не за что, старина, – ответил Ник.

Они припарковались напротив дома, но выходить не спешили. Уани дышал глубоко и часто, словно готовился прыгнуть в воду или бежать кросс. Он никогда ничего не объяснял Нику – ни прежде, ни сейчас; он сам был себе законом или, точнее, беззаконием. Когда Ник спрашивал, как он себя чувствует, Уани отвечал сухо и нетерпеливо, недовольный тем, что Ник пристает к нему с вопросами, а не догадывается сам. Протянув руку, Ник смахнул с черного кожаного покрытия приборной доски тонкий слой пыли. Автомобили, подумалось ему, меняются со временем, как и люди: только что купленные, они кажутся колесницами из страны грез, но проходит год-другой, и сказочная колесница обнаруживает свою хрупкость и неуклюжесть, да к тому же и выходит из моды.

– Пора покупать новую машину, – сказал Уани.

– Да, эта уже устарела.

– Гребаный антиквариат.

Ник оглянулся через плечо на потрепанное заднее сиденье, где много лет назад (а точнее, прошлым летом) сидел, широко расставив ноги, невозмутимый и прекрасный в своей титанической глупости Рики.

– Номерную табличку, думаю, тебе надо сохранить.

– Конечно. Она тысячу фунтов стоит.

– Добрая старая «КТО 6».

– Ага, – сказал Уани; он никогда не любил сантиментов.

Взглянув вверх, Ник увидел в окне кабинета леди Уради, полускрытую белой кружевной занавеской. Ник помахал ей рукой, но она не ответила – просто стояла, устремив взор на рыжеющие листья деревьев под окнами. Должно быть, не заметила их – или, быть может, заметила, но уже унеслась мыслями куда-то далеко в прошлое или в будущее. На ней было строгое шерстяное платье и одинокая нить жемчуга на шее. Ник вдруг понял, что не может представить себе ее на улице: казалось, она, как привидение, навеки прикована к этому дому, и белая занавеска обрамляет ее так же естественно, как рама – картину.

– У тебя с деньгами как? – спросил Уани.

– Милый, у меня все отлично. – Ник повернулся к нему и улыбнулся нежно и игриво – совсем как год назад. – Ты же знаешь, твой подарок принес мне удачу.

Он как бы невзначай положил ладонь на руку Уани, лежащую на колене; мгновение спустя Уани убрал руку и полез в карман за носовым платком.

– Пора тебе съехать от Федденов, – сказал он. – И жить в собственной квартире.

– Знаю, – сказал Ник, – в общем, давно пора. Но мы так сжились друг с другом… Не знаю, что они будут делать без меня.

– Никогда не знаешь… – начал Уани и не договорил. Отвернувшись, он долго смотрел на тротуар, на уродливую бетонную ограду сада, на чей-то пристегнутый к забору велосипед. – Я тут подумал: наверное, оставлю тебе тот дом в Клеркенуэлле.

– О-о… – Ник быстро взглянул на него и отвернулся, не зная, что сказать.

– Конечно, не для того, чтобы ты там жил.

– Нет-нет, не в этом дело…

– Да и странно было бы вселяться в недоделанный дом.

Ник пару раз судорожно вздохнул и сказал:

– Вот что: давай не будем о том, что и кому ты оставишь. – И добавил, сам цепенея от собственной деликатности: – В любом случае, к тому времени он будет давно доделан.

Уани улыбнулся ему холодно и сухо. Пока Ник только слышал о его болезни от других, ему было легче – можно было говорить: «Боюсь, он умирает» или «Он на пороге смерти», не особенно вдумываясь в смысл этих слов, и вместе с ужасом и жалостью испытывать смутное и приятное сознание собственной значительности. Но сейчас, сидя рядом с Уани и разговаривая о завещании, он чувствовал себя униженным и от этого злился.

– Ладно, посмотрим, – сказал Уани. – Я думал, он тебе нравится.

– Мне просто трудно об этом думать, – сказал Ник.

– Ник, мне нужно разобраться со своими делами. В пятницу я встречаюсь с адвокатами.

– И что мне делать с этим домом в Клеркенуэлле? – угрюмо спросил Ник.

– Ты станешь домовладельцем, – объяснил Уани. – Там тридцать тысяч квадратных футов офисной площади. Наймешь управляющего, будешь сдавать дом в аренду и на эти доходы безбедно проживешь остаток жизни.

Ник не представлял, где ищут управляющих, но у Уани спрашивать не стал. Лучше спросит потом у Сэма Зимана. Слова «остаток жизни» больно поразили его сознанием, что Уани говорит о будущем, которого – он это знает точно – уже не увидит. И странно, что это одинокое будущее оказалось связано для Ника с офисным зданием вблизи Смитфилдского рынка. Ник терпеть не мог этот дом, его безвкусную и претенциозную архитектуру, и Уани об этом знал.

– А что будет с Мартиной? – спросил Ник.

– То же самое. Будет получать свое содержание, пока не выйдет замуж. А после замужества – большую сумму единовременно.

– А-а… – Ник с горечью подумал, что это мудро и справедливо, однако не мог не сказать: – Я не знал, что ты платишь ей содержание.

Уани одарил его улыбкой: когда-то – лукавая и чарующая, теперь она выглядела порочной.

– Не я, – ответил он. – Я думал, ты давно догадался. Мартине платит мама. Она ее наняла.

– Понятно… – проговорил Ник секунду спустя и снова взглянул на дом. Мать Уани уже исчезла из окна, кружевная занавеска была плотно задернута, блестящие черные двери заперты: этот дом не впускает в себя чужаков. – Неплохо придумано – нанять сыну подружку!

– Ради бога, – проговорил Уани, глядя в сторону, – она никогда не была моей подружкой.

– Нет, конечно нет, я понимаю…. – пробормотал Ник, мучительно краснея от собственной глупости и в то же время чувствуя странное и нелепое облегчение.

– Не вздумай проболтаться папе. Не стоит отнимать у него последнюю иллюзию.

Нику подумалось, что в «остатке жизни» он едва ли будет часто видеться с Бертраном. В это время черная дверь отворилась, на крыльце показались Моник и старая служанка, одетая в черное. Они стояли, не трогаясь с места.

– Тебя ждут, – тихо сказал Ник.

Уани бросил взгляд через улицу и устало прикрыл глаза, взмахнув длинными ресницами. Ресницы у него остались те же, и Ник на миг окунулся в воспоминания, но тут же выругал себя за эгоизм. Уани неловко завозился на сиденье в поисках трости.

– Как ты доберешься домой?

– Пешком дойду, – пожав плечами, ответил Ник. – Мне не помешает прогуляться.

Уани нашел свою трость и отворил дверь в холодный осенний день.

– Знаешь, я тебя очень люблю, – сказал Ник.

Он сам не знал, зачем это сказал – может быть, для того, чтобы загладить свою неблагодарность насчет дома, – но, едва эти слова слетели с его губ, понял, что говорит правду. Уани промолчал и не оглянулся – он никогда на это не отвечал, но Ник надеялся, что Уани тоже любит его и лишь из гордости или из стыдливости не хочет об этом говорить.

– Кстати, – сказал Уани, – должен тебя предупредить: у Джеральда неприятности.

– Что за неприятности? – спросил Ник.

– Я сам толком не знаю, но это как-то связано с продажей контрольного пакета «Федрэя» в прошлом году. Вроде бы при этом был какой-то мухлеж.

– Вот как? Это, наверное, Морис Типпер…

– Морис свою задницу прикрыл, не сомневайся. Да и с Джеральдом, я думаю, ничего не будет. Пошумят и успокоятся.

– Боже мой… – Ник сразу подумал о Рэйчел, затем о Кэтрин, необыкновенно веселой и беззаботной в последние несколько месяцев. – Откуда ты знаешь?

– Сэм Зиман рассказал.

– Понятно, – чувствуя легкий укол ревности, сказал Ник. – Надо ему позвонить.

Они вышли из машины, и Ник без особой охоты перешел вместе с Уани через дорогу. Он поцеловал руку Моник и объяснил, что Уани недавно вырвало; она выслушала, поджав губы, сумрачно кивая. Лицо у нее было бесстрастное и полное достоинства, но, когда она взяла сына под руку, оно вдруг озарилось неяркой улыбкой, словно, несмотря ни на что, Моник была счастлива, что сын с ней, что ей позволено охранять его и любить. Служанка подхватила Уани под другую руку, и вместе они поднялись на крыльцо. Тяжелая черная дверь захлопнулась за ними; с Ником никто не попрощался – о хороших манерах в этом доме уже не вспоминали.

16

Ник пересек Найтсбридж и через Элберт-гейт вошел в парк. Ему хотелось подумать, а осенний парк, с ковром палых листьев под ногами и запоздалыми рыжезолотыми коронами редких платанов, как нельзя более подходил для этой цели. Вниз по Роттен-роу ехала компания девушек верхом на лошадях, и он, подождав, пока они проедут, перешел аллею по хрусткому сырому песку. Дул легкий северо-восточный ветер. Стояло время, когда в воздухе витают намеки, воспоминания и вместе с тем – парадоксальное чувство обновления. Такой же вот осенью, примерно в это же время, он ходил встречать после работы Лео. Пройдя мимо монумента Физической Энергии (или в честь Физической Энергии – он точно не знал) работы Уаттса – всадника с удивительно массивными бедрами, поднявшего на дыбы такого же жирного коня, – Ник бросил на нее критический взгляд, говоривший, что как искусствовед он видит в этой скульптуре множество недостатков, но как лондонец принимает ее такой, как она есть.