Текст книги "Линия красоты"

Автор книги: Алан Холлингхёрст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Ник пожал плечами:

– В этом году у меня дела шли неплохо. Может быть, друзья помогут… А ты?

– У меня денег немного.

– Нет, я хотел спросить, где ты сейчас живешь?

– Пока вернулась домой.

– Понятно… И как Норман все это воспринял?

– А ты как думаешь? Плохо. – Она принялась собирать со стола какие-то бумаги. – Джеральда он терпеть не может, всегда его ненавидел.

Ник медленно покачал головой: это было выше его понимания.

– Никогда не думал, что такое возможно. Только потому, что он тори?

– Это предлог. Он увел Рэйчел – вот чего папа так и не смог ему простить.

– Но это же было бог знает когда! – проговорил Ник, отворачиваясь к окну, чтобы скрыть свое изумление.

– Да, но папа такой. Он был молод, мечтал стать богатым и счастливым – и тут явился Джеральд.

Ник выдавил из себя растерянный смешок.

– Да уж, Джеральд никогда не проигрывает.

Вместо ответа Пенни открыла ящик стола и начала что-то там искать. Ник все еще ошеломленно качал головой. Верно, Джеральд любое соперничество воспринимает как вопрос жизни и смерти; но сначала увести у соперника жену, а потом уложить в постель дочь – не слишком ли? Это ведь уже что-то патологическое…

– Ты слышала о его новом назначении? – проговорил он, тоже с оттенком недоверия в голосе.

– Да… да, слышала.

– Удивительно, правда? После всей этой истории…

– Он им нужен, – ответила Пенни.

– Да, – сказал Ник.

Ему вспомнилось, как она пришла сюда в первый раз – невинная, робкая, хорошо воспитанная девочка, краснеющая от любого пустяка, не имеющая за плечами ничего, кроме университетского диплома. А теперь глаза у нее покраснели и взгляд был усталый и тревожный. Она тоже стала взрослой.

– И все-таки удивительно: вчера его с позором отправили в отставку, а сегодня дают новое место с окладом восемьдесят тысяч в год.

При словах «с позором» она поморщилась.

– Ник, так жизнь устроена. Ты сам сказал: Джеральд никогда не проигрывает. Так и есть. Ты и сам это знаешь.

Она села за стол и огляделась вокруг. Нику показалось, что она собирает воедино и мысленно сжигает все свои воспоминания об этом доме.

– Ты, наверное, хочешь побыть одна, – сказал он.

Проходя мимо стола, он как бы ненароком взглянул на факс: он был написан невозможным почерком Джеральда, и в конце красовался причудливый значок, с равным успехом способный означать и «Люблю», и «Твой», и «Привет», и просто «Дж» – и набор бессмысленных черточек. А потом он заметил, что Пенни смотрит на него упорно и пристально, явно собираясь с духом, чтобы что-то сказать.

– Ник, я его не брошу.

– А… – сказал Ник.

– Не брошу, понимаешь?

– Понимаю.

– И плевать мне на то, что скажет папа, или госпожа премьер-министр, или редактор «Сан».

Ник уважительно кивнул, но заметил:

– Я думал, это он тебя бросил.

– Что? Ну да, для публики – да. Пусть думают, что мы расстались. Так будет лучше.

– Ты сказала «мы»?

– Мы любим друг друга.

Ник смущенно опустил глаза. Значит, эта история не окончена. Сперва Рэйчел не захотела бросать Джеральда, теперь вот Пенни… Что в нем такое есть, в этом Джеральде, чего Ник не способен не только усвоить, но даже понять? Ему представились новые репортажи в газетах и бесчисленные статьи Свирепого Аналитика.

– Как же вы выдержите секретность? – спросил он, с искренним любопытством ожидая, как на этот вопрос ответит кто-то другой.

– Может быть, мы и не станем держать это в секрете.

– Хм-м… – Ник поднял брови и усмехнулся; Пенни покраснела, но не опустила глаз.

– Мне не важно, что о нас скажут, – повторила она.

– Но…

– Кэтрин вечно над ним смеялась, – сердито проговорила Пенни, явно желая перевести разговор на другое.

– Я бы сказал, это у них было взаимно, – нерешительно заметил Ник. Он понял, что Пенни тоже жаждет найти виноватого.

– Я знаю, она всегда меня ненавидела, – мрачно усмехнувшись, проговорила Пенни.

Ник не мог промолчать; он знал, что возражать бесполезно, и все же должен был возразить.

– Ты же знаешь, это неправда, – упрямо и безнадежно сказал он. – И мне думается, сейчас она больше всего ненавидит самое себя.

Пенни вздернула подбородок и смерила его уничтожающим взглядом.

– Да она просто наслаждалась всей этой историей!

– Нет, Пенни. Поначалу, может быть, ей это казалось увлекательным приключением – но скоро стало мукой. Так всегда бывает в маниакальной стадии.

Он сообразил, что основным источником взглядов на Кэтрин для нее был Джеральд, так же как для него самого – дубоватая проза доктора Эдельмана.

– Ее «мучения» ничего не стоят по сравнению с теми, что она принесла нам, – непримиримо ответила Пенни.

Ник покачал головой, но решил больше не возражать.

– Я правильно понимаю, что это ты ей сказал? – глядя в сторону, поинтересовалась Пенни.

– Конечно нет! – воскликнул Ник.

– А Джеральд считает, что ты.

– Как характерно для Джеральда, – сказал Ник, – думать, что сама она ни о чем догадаться не могла. А ведь она умнее нас всех.

– Я поняла, что ты что-то заподозрил, когда была с вами во Франции, – сказала Пенни.

– Я очень беспокоился за Рэйчел, – объяснил Ник. – Она… она мне очень дорога.

– Хотелось бы знать, чувствует ли она то же самое к тебе. – Пенни коротко улыбнулась и села, поставив локти на стол. – А теперь, – сказала она, – если ты не возражаешь, у меня тут еще есть дела.

Ник вздрогнул от ее делового тона и побрел прочь.

Он закрыл за собой голубую дверь, запер на оба йельских замка и еще на один, нижний, и задержался на крыльце, снимая с кольца ключи. Открыв щель для писем, бросил их внутрь и услышал, как они звякнули о мраморный пол. Заглянул в щель: ключи лежали на полу, их было уже не вернуть. Оставался еще ключ от черного хода, так что Ник еще имел возможность попасть в дом; секунду помедлив, он и этот ключ швырнул туда же. Больше всего не хотелось ему расставаться с вытянутым бронзово-желтым ключом от парка. Может быть, стоит его сохранить? О нем никто не вспомнит, а Ник останется – на деле, хоть и не по праву – «одним из владельцев». Он задержался в нерешительности, представив себе, как бродит по парку, не сводит глаз с дома Федденов, гадает, как они там, без него… Бесцельно, больно и глупо. Он толкнул створку щели, просунул туда руку и, разжав пальцы, уронил ключ на коврик у дверей.

Маленький автомобиль, нагруженный ящиками и кучами мятой одежды на вешалках, осел, словно под тяжестью пассажиров. Ник задумчиво остановился возле него и вдруг, сам того не ожидая, медленно двинулся вниз по улице. Дождь прекратился, и мокрый асфальт уже начал подсыхать; над головой быстро бежали тяжелые, угрожающие тучи. Высокие, промытые дождем белые фасады домов блестели важно и молчаливо, как будто хранили какую-то тайну. И вдруг Ник понял: на этот раз анализ будет положительным. Тот приговор, что каждый день произносится над сотнями других, прозвучит и над ним – в тихом кабинете с безликой современной мебелью и вытертым ковром на полу; и стол, и ковер, и угловатые современные стулья, и фотографический пейзаж в рамке на стене, и больничная крыша с трубой за окном задрожат и расплывутся у него перед глазами, чтобы никогда больше не стать такими, как прежде. Он молод и не приучен к стоицизму. Что станет он делать потом, когда выйдет из кабинета? У него перехватило дыхание, словно от удара в грудь; пришлось остановиться. Он попытался объяснить и заговорить свой страх – но страх был слишком силен и глубинен, он не поддавался ни разъяснениям, ни уговорам. Что-то непоправимо надломилось внутри него, и мир вокруг – припаркованные машины, снующие по своим делам такси, церковный шпиль далеко над кронами деревьев – тоже изменился разительно и непоправимо. Как будто слетели покровы и все вещи стали такими, какие они есть. Похоже на то, что бывает от кокаина; но наркотик – игра, а сейчас все было по-настоящему. Мотоциклист, живший через дорогу, вышел из дому, затянутый в черную кожу, и двинулся к своему мотоциклу. Ник взглянул на него – и, содрогнувшись, отвел взгляд: он отрезан от этого человека, отрезан навеки. Этот мотоциклист ничем ему не поможет. И друзья его не спасут. Для каждого из них придет время, и в один из обычных, размеренных, распланированных дней он услышит в тихом кабинете свой приговор. Проснется на следующее утро – и вспомнит. Ник представлял себе их лица, их голоса: ему казалось, что он уже умирает, и вдруг остро захотелось узнать об этих людях все: их дела, их успехи и неудачи, их планы, мысли и мечты. Все, о чем потом они – те немногие, кто о нем вспомнит, – скажут: «Как жаль, он так и не успел узнать…» А жизнь будет бежать дальше, как эта утренняя улица – дни, годы, десятилетия в неумолчном слитном шуме собственных забот. Ник задыхался от ужаса, в котором, казалось, соединились все тяжелые переживания, испытанные им за недолгую жизнь: отлучение от груди, тоска по дому, зависть к другим счастливцам и жалость к себе. Однако теперь он жалел не только себя – это была отчаянная, нерассуждающая любовь к миру, такому огромному, жестокому и равнодушному к его существованию.

Ник в последний раз оглянулся на дом и двинулся вперед. Путь его лежал к дому номер 24, что возвышался на углу, сияя парадной побелкой. Угол. Перекресток. Поворот. Не тот угол и перекресток, что ему нужен, – но какая разница? Он шел вперед, к повороту в неизвестность, и это было прекрасно.