Текст книги "Линия красоты"

Автор книги: Алан Холлингхёрст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Когда он спустился, гости уже могли появиться в любую минуту. Он вышел во двор, где, в огромном шатре, был устроен импровизированный танцзал: здесь стоял холод, который не могли разогнать даже мощные обогреватели. Вернулся в дом по переходу, затянутому коврами и увешанному фонариками и гирляндами, побродил по пустым комнатам, в свете свечей и запахе лилий напоминающим церковь или какое-то языческое святилище. Постоял у зеркала, вглядываясь в свое отражение: в новом вечернем костюме и сияющих ботинках и все равно – тень среди теней. В кабинете обнаружил Рэйчел и Кэтрин: они сидели друг напротив друга и мило болтали, ни дать ни взять гостьи, совершенно преображенные шелками и бархатом, украшениями и косметикой, и вздрагивали от каждого отдаленного грома фейерверка. Внизу послышались хлопки – официанты открывали шампанское.

– Принести вам выпить? – предложил Ник.

– Да, пожалуйста. И не мог бы ты найти моего мужа? – ответила Рэйчел.

В столовой, заставленной столами, словно ресторанный зал, Ник обнаружил Тоби: тот стоял с карточкой в руке и, шевеля губами, репетировал свою речь. Лицо у него было отчаянное.

– Главное, дорогой, не затягивай, – посоветовал ему Ник.

Тоби едва не подскочил от неожиданности.

– Ник, чтоб тебя!.. Знаешь, выступать перед дядюшками, тетушками и университетскими товарищами – одно дело, а перед премьер-министром – черт побери, совсем другое!

– Не паникуй, – посоветовал Ник. – Мы все тебя поддержим.

Тоби мрачно усмехнулся.

– Как ты думаешь, нет надежды, что ее в последний момент вызовут на какой-нибудь саммит?

– Боюсь, все саммиты сегодня состоятся здесь. По крайней мере, для твоего отца.

Ник прошелся между столов. Напротив каждой тарелки – сложенная в виде митры салфетка и карточка с именем гостя. Разумеется, никаких титулов. Просто «Шерон Флинтшир».

– Мне очень нравятся эти фотографии.

– Ага, – сказал Тоби. – Это Кэт придумала.

На стене в столовой Кэтрин соорудила нечто вроде стенгазеты: наклеила на картонку фотографии Джеральда и Рэйчел: в середину – торжественное свадебное фото, слева – фотографии до свадьбы, справа – снимки счастливой семейной пары.

– Твоя мама здесь очень красивая, – сказал Ник.

– Ага. И папа тоже.

– И такие молодые!

– Точно. Знаешь, папе эта идея не слишком понравилась. Он не хочет выставлять напоказ перед леди хипповский период своей жизни. – Судя по фотографиям, «хипповский период» в жизни Джеральда ограничивался парой великолепных курчавых бакенбардов и галстуком в цветочек.

– Слушай, а сколько им здесь лет?

– Ну, папе в следующем году будет пятьдесят, так что… двадцать четыре, а мама, соответственно, на пару лет старше.

– Наши ровесники, – сказал Ник.

– Да, времени они зря не теряли, – грустно улыбнувшись, сказал Тоби.

– Особенно когда зачинали тебя, дорогой, – мысленно подсчитав сроки, заметил Ник. – Ты ведь был зачат в медовый месяц.

– Точно, – смущенно и гордо ответил Тоби. – Где-то в Южной Африке. Мама была девственницей, когда вышла замуж, это я знаю, и забеременела она через три недели после свадьбы. Все как по нотам.

– В самом деле, – сказал Ник: сам он был в семье поздним и долгожданным ребенком.

Тоби закусил губу и снова уставился в свой текст. Ник смотрел на него с нежностью: в расстегнутом пиджаке над малиновым поясом-камербандом, в тяжелых черных ботинках, с короткой стрижкой, от которой лицо казалось круглым, Тоби очень напоминал отца – только не молодого, а нынешнего, пятидесятилетнего.

– Знаешь что? – медленно заговорил Ник. – Я, кажется, знаю, что тебе нужно. Может быть… э-э… чуточку химии?

– А у тебя есть? – с удивлением и интересом отозвался Тоби.

Ник наклонился к нему и сообщил вполголоса, что у него немного завалялось.

– Бог ты мой! Спасибо тебе огромное! – виновато улыбаясь, проговорил Тоби.

В кабинет с шампанским они отправили официанта, а сами поднялись наверх, на ходу громко и оживленно болтая что-то о «репетиции». Вошли в прежнюю спальню Тоби, заперли за собой дверь.

– А что ты собираешься сказать? – поинтересовался Ник, высыпав на стол немного порошка.

В комнате стоял затхлый, нежилой дух – дух не терпеливого ожидания, свойственного гостевым спальням, а полной и окончательной заброшенности. Когда-то здесь жил маленький мальчик, но теперь он вырос, и комната умерла. Нет больше жизни ни в гардеробе красного дерева, ни в зеркале с позолоченной рамой, ни в школьных фотографиях, ни в старой одежде, которую Ник когда-то осмеливался мерить, а теперь об этом даже не вспоминал.

– Я хочу как-нибудь связать это с политикой, – ответил Тоби. – Ну, знаешь, безоблачное счастье и в семейной жизни, и в стране… что-нибудь такое.

– Хм… – Ник нахмурился, подравнивая дорожку кредитной карточкой. – Мне кажется, дорогой, лучше всего тебе говорить так, как будто леди здесь нет. И говорить нужно только о… о твоем отце и матери. Это их праздник, а не ее, и даже не только Джеральда.

– Думаешь? – сказал Тоби.

– На твоем месте я бы даже о Рэйчел сказал немного больше.

– Понятно… Эх, если бы ты мне это написал! – проговорил Тоби, беспокойно бродя взад-вперед по комнате. Внизу послышался звонок: прибыли первые гости. – А что мне о ней говорить?

– Например, о том, какая сила духа требуется, чтобы все эти годы выносить Джеральда, – ответил Ник. При этих словах что-то царапнуло его по сердцу: он чувствовал, что это, может быть, и не совсем шутка. – Нет-нет, этого лучше не говори, – благоразумно добавил он, – и вообще будь покороче. Главное, помни: мы все тебя любим.

Тоби присел, одним махом вдохнул дорожку и выпрямился; Ник молча наблюдал за ним, еще не зная, какую окраску примет его наслаждение.

– Сто лет не нюхал… – невнятно произнес Тоби, то ли извиняясь, то ли протестуя. Затем: – М-м, неплохо, очень неплохо… – И, минуту спустя, просияв: – Ник, отличная штука! Где достал?

– От Уради, – объяснил Ник, подушечкой пальца собирая остатки со стола.

– А-а, – сказал Тоби. – Да, Уради всегда достает самый лучший.

– Ты ведь и сам вместе с ним нюхал в Оксфорде.

– Да, раз или два. Я и не знал, что ты тоже подсел!

В радостном возбуждении Тоби закружил вокруг него, и Ник едва удерживался, чтобы не поцеловать его или не схватить за член, как сделал бы с самим Уани. Вместо этого он сказал:

– Хочешь, возьми себе, что осталось. – Оставалось еще около трети грамма.

– Ну что ты, я не могу… – слабо сопротивлялся Тоби.

– Бери-бери, – сказал Ник. – Я на сегодня закончил, а тебе может пригодиться.

И протянул Тоби крошечный сверток. Как все свертки Ронни, это была страница, вырванная из порножурнала, с красной сургучной печатью увеличенного девичьего соска. Мгновение поколебавшись, Тоби сунул его глубоко в нагрудный карман.

– Черт, просто фантастика! – проговорил он. – Ну что ж, теперь все будет как надо! Главное – не затягивать!

И вприпрыжку бросился вниз. Уже на нижней площадке он обернулся и сказал:

– Дорогой, я все не употреблю, так что, если тебе еще понадобится – только скажи!

– Не надо, не надо, – отмахнулся Ник.

Они вошли в кабинет, где леди Партридж беседовала с чиновником из казначейства о росте уличной преступности, а Бэджер Броган осторожно флиртовал с беременной седьмым ребенком Гретой Тиммс. Ник кружил по комнате с улыбкой, неуязвимый для всеобщей нервозности – ему хотелось выпить. Щекотка кокаина в горле увеличивала жажду. И тут же, словно по заказу, перед ним выросли два официанта с подносами. «Двое – для утоления двойной жажды», – сказал себе Ник и едва не захихикал вслух. Из двух официантов он выбрал того, что покрасивее, смуглого, с полными губами.

– Спасибо… о, привет, – сказал Ник, взяв бокал; он сообразил, что где-то видел этого человека, хотя не сразу припомнил, где и как его зовут.

На миг время остановилось: все вокруг сверкало и пенилось, рвались к свету пузырьки в дюжине бокалов, а Ник и смуглый официант не сводили друг с друга глаз.

– Я тебя помню, – сказал наконец Ник – и сам поразился сухости своего голоса.

– А… вечер добрый, – с улыбкой ответил официант, и Ник почувствовал, что прощен. А потом официант сказал: – А где мы виделись? – И Ник понял, что не только прощен, но и забыт.

У окна возникло какое-то движение, и послышалось восклицание Джеффри Титчфилда:

– Госпожа премьер-министр приехала!

Трепеща от восторга, Титчфилд первым бросился к дверям. Гости переглядывались, ища другу друга ободрения: мужчины подталкивали друг друга локтями, некоторые, кажется, готовы были все бросить и попрятаться по углам. Ник двинулся вниз вместе с прочими, полагая, что госпожу премьер-министра следует встречать толпой, она может оскорбиться, если не получит многолюдной встречи. Между этажами его прижали к перилам; он свесился вниз, думая, что выглядит сейчас, должно быть, точь-в-точь как безымянный слуга на каком-нибудь историческом полотне. Внизу растворилась дверь, и гостей обдало сырым холодным воздухом. Дамы заахали и поежились: казалось, вместе с холодом в дом ворвалось напоминание о побежденном, но все еще мощном враге. Бочком, спотыкаясь, под смешки и неодобрительный шепот вбежал в дом Свирепый Аналитик. Джеральд, вместе с охранниками, встречал премьер-министра на улице. Рэйчел, в золотистом сиянии электрического света и серебристом блеске вечернего платья, стояла у дверей. Вот послышался хорошо знакомый голос, и все прочие голоса стихли – а секунду спустя появилась и она сама.

Она вошла стремительной, мощной, совсем не женской походкой, ясно и твердо глядя перед собой – и все, что она видела, приветствовало ее: и высокое зеркало в холле, и лица гостей, на многих из которых отражалась даже не гордость, и не робость, и не верноподданнические чувства, а какой-то безумный восторг. Этот восторг она встречала весело и привычно, словно венценосная особа наших дней. На цвет входной двери она, кажется, не обратила внимания.

На втором этаже восстановилось спокойствие, но спокойствие особого рода – как на сцене, когда увертюра уже отыграна и вот-вот поднимется занавес. Гости выстроились в неровный ряд у дверей гостиной. Когда госпожа премьер-министр вошла (муж ее скромно шел чуть позади), первым пожал ей руку Барри Грум: при этом он низко склонил голову и даже, как рассказывали впоследствии, поздоровался. Уани она приветствовала шутливо, как человека, с которым совсем недавно виделась – это было и хорошо, и плохо, поскольку понятно, что в ближайшее время она вряд ли с ним заговорит. Уани сжал ее руку обеими руками и несколько секунд держал так, словно раздумывал, не поцеловать ли. Джеральд ревниво протиснулся вперед и принялся представлять гостей. Ник смотрел на нее с жадным интересом, ловя все детали: и прическу, такую искусную и совершенную, что хотелось представить ее намокшей и растрепанной, и длинную черную юбку, и бело-золотой жакет с обильной вышивкой, широкими подкладными плечами и низким вырезом, открывающим великолепное жемчужное ожерелье. Ник не сводил глаз с этого ожерелья, и широкой груди, и мощной шеи – шеи пожилой, не раз рожавшей женщины.

– Какая же она красавица! – замирая от восторга, прошептала у него над ухом Труди Титчфилд.

А Джеральд уже представлял самого Ника:

– Ник Гест… лучший друг наших детей… молодой преподаватель… – Тут Ник одновременно возгордился и смутился, заподозрив, что госпожа премьер-министр не слишком-то любит молодых преподавателей.

Он кивнул и улыбнулся; пронзительно-голубые глаза на миг задержались на его лице, а затем она взяла инициативу на себя и, приветливо кивнув стоящему рядом Джону Тиммсу, сказала:

– Здравствуйте, Джон!

– Госпожа премьер-министр! – выдохнул Тиммс и не пожал ей руку, а как-то вцепился в нее.

В конце ряда стояли сами дети Джеральда – странная, неподходящая друг другу пара. Тоби сиял; Кэтрин, которую родители опасались – ей ничего не стоило надуться или задать какой-нибудь неуместный вопрос, – смотрела на госпожу премьер-министра с восторгом, словно ребенок на фокусника.

– Здравствуйте! – радостно выпалила она, пожимая ей руку. – А это мой друг, – и подтолкнула Джаспера вперед, но имени его не назвала.

– Добрый вечер, – откликнулась госпожа премьер-министр суховатым тоном, ясно показывающим, что она устала и хотела бы чего-нибудь выпить; и тут же, словно по волшебству, рядом возник Триштан со спокойной улыбкой, непроницаемыми темными глазами и подносом в руках.

Спускаясь вниз освежиться, Ник увидел, что из спальни Джеральда и Рэйчел выходит Уани.

– Боже мой, милый, осторожнее! – сказал он.

– Да я просто в туалет зашел, – ответил Уани.

– Если тебе нужно, заходи лучше ко мне в туалет, – отозвался Ник. Выпивка и порошок притупили его осторожность, и опасность казалась ему несерьезной.

– Неохота по лестнице подниматься, – ответил Уани.

Действие кокаина после выпивки особенно нравилось Нику: он обострял чувства, прояснял мысли, в сущности, отрезвлял – но при этом не уничтожал удовольствие, а выводил его на новый уровень. И сейчас Ник был совершенно счастлив. Он обнял Уани за плечи и спросил, хорошо ли ему.

– Мы ведь почти не виделись сегодня вечером, – добавил он.

Они начали спускаться вниз, и уже на третьей или четвертой ступеньке Ник заметил какое-то движение сбоку, в этой огромной белоснежной спальне. Инстинкт непризнанного хранителя дома заставил его резко обернуться – и увидеть, как из спальни с самым деловым видом, словно из какой-нибудь «недвижимости», которую показывал покупателю, выходит Джаспер. Он кивнул Нику и сказал:

– Я иду наверх, к Кэт, – и подмигнул.

– Так-так, – сказал Ник, пока они с Уани медленно и осторожно спускались по лестнице. – И что же вы там делали?

– Ловили кайф, старик, всего лишь ловили кайф.

– Ясно, – кисло сказал Ник и вгляделся в неестественно розовое лицо Уани, пытаясь уловить в его выражении чувство вины. Он представил себе, чем еще они могли заниматься под кайфом в чужой ванной, и от этого ему стало нехорошо. – Значит, теперь об этом знаем не только мы с тобой.

Уани ответил ему хмурым, но не злым взглядом. Нику кокаин прочистил мозги, но Уани явно ушел далеко вперед и находился в той фазе, когда человек с трудом узнает знакомых. Может быть, он и прав, думал Ник, отдаваясь действию наркотика, может быть, это и не важно. Все не так уж важно – особенно сейчас, когда во дворе уже грохочет музыка… Что толку сейчас об этом думать?

Кэтрин он нашел в углу кабинета: ее обихаживал престарелый и зубастый Джонти Стаффорд, посол в отставке – этакий дружелюбный Бармаглот.

– Нет-нет, я вас уверяю, Дубровник вам бы понравился! – ораторствовал он, вращая глазами. – Отель «Диоклетиан» – это такое очаровательное место!

– Правда? – отвечала Кэтрин.

– Нам, знаете ли, всегда давали номер для новобрачных… такая огромная кровать! Там можно было оргии устраивать!

– Но, наверное, не в брачную ночь.

– Здравствуйте, сэр Джонти.

– Ах, вот и ваш прекрасный кавалер! Я уничтожен, я раздавлен, я исчезаю! – проговорил сэр Джонти и хотел было бежать за следующей промелькнувшей в коридоре юбкой, но вовремя осознал, что это юбка премьер-министра. – Боже мой, боже мой… – проговорил он, остановившись в коридоре и тряся головой, – как она хороша, как хороша!

– Ну как, этот пьяный старикан не совсем тебя достал? – спросил Ник.

– Знаешь, приятно, когда хоть кто-то обращает на тебя внимание, – проговорила Кэтрин, вытягиваясь на диване. – Садись. Не знаешь, где Джас?

– Я его не видел, – ответил Ник.

По кабинету бродил фотограф в вечернем костюме и при галстуке, с осторожной улыбкой проскальзывал между гостей, стараясь быть как можно более незаметным. Это, разумеется, не удавалось: при его приближении одни замирали в картинных позах, другие, напротив, принимались как-то особенно беззаботно болтать и жестикулировать. Ник устроился на диване возле Кэтрин, подогнув под себя ногу и улыбаясь при мысли о собственной элегантности. Он чувствовал, что сможет веселиться до утра, что вечер сказочный, что все вокруг прекрасно и, даже если этот вечер не закончится сексом, его это ни капли не огорчит – в конце концов, не в сексе счастье!

– Как от тебя приятно пахнет, – сказала Кэтрин.

– Это мой старый «Je Promets», – объяснил Ник. – А ты уже отобщалась свои двенадцать секунд с премьер-министром?

– Пыталась, но Джеральд меня пресек.

– Я ее немного послушал за ужином. Держится, как и положено Великой Женщине – очень мило и совсем по-домашнему.

– Замечательно, – сказала Кэтрин.

– Все расслабились, вздохнули с облегчением, начали обсуждать театр и наряды, а она вдруг раз – и завела разговор о сельскохозяйственной программе.

– Надеюсь, ты ей не выложил все, что думаешь о нашем сельском хозяйстве?

– Случая не было, – ответил Ник. – А ты заметила, как за ней присматривают? Эти охранники глаз с нее не спускают, а она, хоть и первый человек в стране, идет, куда ей скажут.

– Ну, в нашем доме она не первый человек, – возразила Кэтрин и повернулась к Триштану. – Чего хочешь выпить?

– Чего я хочу? – задумчиво повторил Ник, кривой усмешкой отвечая на дежурную улыбку Триштана и скользя взглядом по фигуре официанта. – А в самом деле, чего же я хочу?

– Шампанского, сэр? Или чего-нибудь покрепче?

– Для начала – шампанского, – протянул Ник, – а чего-нибудь покрепче еще успеется…

Чувство риска, как ни странно, придавало ему уверенности, а выпивка и наркотик обостряли наслаждение, даря убежденность, что наконец-то, три года спустя, он сможет сделать с официантом по имени Триштан все, что захочет. Триштан едва улыбнулся краем губ в ответ на его заказ, однако, наклоняясь за пустым бокалом, быстро и сильно сжал колено Ника. Ник смотрел, как он пробирается через толпу гостей: на секунду ему показалось, что он снова в Хоксвуде. Когда Триштан вернулся с шампанским на двоих, Ник поднял бокал и провозгласил:

– За нас!

– За нас, – повторила Кэтрин. – И прекрати строить глазки официанту.

Минуту спустя она сказала:

– Федден сегодня что-то очень веселится. Я бы сказала, совсем на себя не похож.

Оба посмотрели в другой угол, где Тоби, устроившись на софе рядом с премьер-министром, рассказывал какой-то, судя по его лицу, невероятно смешной анекдот. Софа премьер-министра превратилась во что-то вроде зала для аудиенций: люди подходили, присаживались, разговаривали с леди минуту или две, а затем исчезали, уступая свое место новым посетителям – но Тоби, должно быть, ободренный успехом своей речи, задержался здесь явно дольше других.

– Я бы не удивился, – заметил Ник, – если бы узнал, что Уани угостил его порошком для успокоения нервов.

– Боже ты мой! – проговорила Кэтрин, а затем улыбнулась. – Он такой: мне кажется, он и госпожу премьера готов угостить понюшкой – или как это там называется?

– Она, кстати, довольно много выпила. Но это совершенно незаметно.

– Забавно смотреть, как ведут себя с ней мужчины. Особенно те, что пришли с женами. Посмотри на того, что сейчас пожимает ей руку: «Да, госпожа премьер-министр, да, да…» – интересно, свою жену он так и не представит? Подозреваю, больше всего ему хочется, чтобы жена вместе с прочими гостями куда-нибудь провалилась, а они с госпожой премьером остались бы наедине… ой, смотри, смотри, сейчас на колени встанет! По-моему, сейчас начнут целоваться…

– Да нет, дорогая, она же замужем!

– В самом деле. Посмотри, кстати, какое огромное кольцо!

– А правда, есть в ней что-то царственное?

– Царственное? По-моему, она похожа на певицу кантри!

Кэтрин даже взвизгнула от смеха, и кое-кто начал оборачиваться в их сторону: одни – с улыбками, другие – хмурясь.

– Какие огромные эти бокалы для шампанского! – проговорила она, нетвердой рукой ставя бокал на стол.

– В самом деле, не бокал, а целая туба, – ответил Ник.

За окном один за другим прогремели несколько особенно громких фейерверков – таких, что задрожали стекла и по дому разнеслось звучное эхо. Одни поморщились, другие закричали и захлопали в ладоши; госпожа премьер-министр словно ничего не заметила – только повысила голос и продолжала говорить.

– Больше всего меня поражают, – сказал Ник, – натуралы, которые ведут себя как голубые.

– Понимаю, – ответила Кэтрин. – Взять хотя бы Джеральда…

– Дорогая, Джеральд среди этих людей – шахтер в забое. Посмотри вон на того старика, министра… чего бишь он министр?

– Не помню, просто министр. Или монстр. Монстр чего-то там. Я эту рожу по телевизору видела.

Этот человек стоял позади госпожи премьер-министра, словно шоумен, оберегающий и одновременно выставляющий напоказ какое-нибудь чудо природы. Время от времени он бросал сальные взгляды на ее прическу. Его собственные седоватые кудри были уложены волнами и обильно политы гелем; время от времени он легко касался их рукой. Он, один из немногих, явился на прием в белом смокинге, и во всем его облике читалась абсолютная убежденность в правильности такого решения. Между кремовыми шелковыми лацканами виднелся ярко-пурпурный бархатный галстук с сияющей небесно-голубой булавкой. Высокий воротничок не давал ему опустить голову, а пояс-камер-банд, туго перетянувший талию, заставлял держаться прямо и придавал физиономии нездоровую красноту.

– По-моему, ни один уважающий себя гомосексуалист так одеваться не станет, – сказала Кэтрин.

– Ну, я бы не сказал, – возразил Ник, стараясь перещеголять ее в саркастичности, – в наших рядах подобные экземпляры тоже встречаются.

Ему захотелось еще нюхнуть, и, решив, что для этого вовсе не обязательно подниматься наверх, он спустился в туалет на первом этаже. Вдыхая кокаин с пальца поочередно правой и левой ноздрей, Ник улыбался, вспоминая, как Джеральд пожимал руку Рональду Рейгану. Судя по лицу Рейгана, он понятия не имел, кто такой Джеральд. Снаружи гремела музыка: классический биг-бэнд сменился ранним рок-н-роллом – таким, под который, должно быть, танцевали Джеральд и Рэйчел двадцать пять лет назад. Вдалеке ухали и взрывались ракеты. За запертой дверью слышался ровный гул голосов: там ждали Ника неиспользованные возможности, там остались двое мужчин, которых он желал. Кто-то подергал дверь: Ник вдохнул остатки кокса, спустил воду, включил и выключил кран, поправил галстук и вышел, не сразу заметив, что своей очереди снаружи дожидался не кто-нибудь, а полицейский из сада.

Пока он ходил в туалет, место возле Кэтрин заняла герцогиня, так что Ник остановился в дверях, прикидывая, куда бы сесть. И вдруг почувствовал, что ноги сами несут его к софе премьер-министра. Тоби как раз поднимался с улыбкой, готовый упорхнуть, словно актер за кулисы; госпожа премьер-министр тоже улыбалась и что-то говорила ему, что – Ник не расслышал. Подошла леди Партридж и судорожно сжала руку госпожи премьера. Она, похоже, потеряла дар речи – точь-в-точь как могло бы случиться с самим Ником при встрече с каким-нибудь почитаемым автором; едва ли он смог бы выдавить что-то, кроме: «Я обожаю ваши книги». Однако леди Партридж была старухой, и в ее взгляде на миссис Тэтчер чувствовался не только ребяческий восторг, но и что-то вроде материнской гордости. Ник не слышал, что она говорила премьер-министру, и не сомневался, что она не слушает и не слышит ответов – это было и не важно, главное, что они держались за руки: жест верности и, возможно, исцеления, для Джуди – потрясающий и новый, для госпожи премьера – повседневный и давно превратившийся в рутину. Обе женщины были под хмельком, и сторонний наблюдатель, глядя, как они сжимают друг другу руки и возвышают голоса, легко мог предположить, что они спорят. Возможно, госпожа премьер в самом деле предпочла бы поспорить – Ник догадывался, что в этом деле она хороша как ни в каком другом.

Наконец Джуди отошла, и в тот же миг – это вдруг оказалось ужасно просто – Ник двинулся вперед и присел, согнув колени, на краешек софы, словно предлагая новую игру. Он не отрывал восторженных глаз от лица премьер-министра, от ее безупречной высокой прически в стиле, среднем между вортицизмом и барокко. Она улыбнулась ему открыто и искренне, блеснув голубыми глазами; от этой улыбки сердце у Ника забилось еще быстрее, и вдруг, сам не понимая как, он услышал собственный голос:

– Госпожа премьер-министр, не хотите ли потанцевать?

– С величайшим удовольствием, – прозвучало в ответ глубокое и чистое контральто премьер-министра.

Мужчины вокруг в молчаливом изумлении взирали на дерзкого юнца, совершившего то, на что сами они никогда бы не осмелились. Ник знал, что эта сцена войдет в историю, обрастет баснословными подробностями; он чувствовал, что все взгляды устремлены на него, но сам не смотрел ни на кого – лишь на госпожу премьер-министра, не слышал ничего, кроме ее слов и собственных ответов, блестящих и остроумных. Прочие последовали за ними по каменным ступеням крыльца, по крытому, освещенному фонарями переходу, в танцзал, где им предстояло стать зрителями или исполнителями второстепенных ролей.

– Не так уж часто меня приглашают на танец молодые преподаватели, – сказала госпожа премьер-министр.

И Ник понял, что Джеральд был не совсем прав: она вовсе не «на все» обращает внимание (во всяком случае, цвет входной двери вряд ли ее интересует) – она все запоминает.

Танцующие пары зашевелились и брызнули в разные стороны, когда они ступили на танцпол под ритмичный грохот «Get Off Of My Cloud». Джеральд прыгал здесь с Дженни Грум (она даже танцевать ухитрялась с поджатыми губами), Барри откровенно лапал Пенни Кент, усталая Рэйчел еле передвигала ноги в паре с Джонти Стаффордом. И вот Джеральд увидел, как его кумир, его госпожа премьер-министр, уже предупредившая, что танцевать не будет, выходит в середину зала и начинает выделывать самые рискованные коленца в объятиях малыша Ника! А Ник припомнил все уроки мисс Эйвисон – положение верхней руки, постановка ног, ничто не пропало даром, все ожило и заиграло красками жизни; и в эти две или три минуты, танцуя с главой правительства под залихватский рок-н-ролл, он чувствовал себя бессмертным и всемогущим.

Они, все трое, собрались в ванной комнате Ника. Уани сопел, хлюпал носом, дрожал, словно от озноба, и вид у него был как у привидения; он, впрочем, уверял, что ему хорошо, как никогда. Сейчас он сосредоточенно разворачивал кулек из страницы журнала «Форум» с изображением пушистого женского лобка. Ник сидел на краю ванны, скрестив ноги, и смотрел, как отливает Триштан.

– Ширинку не застегивай! – потребовал Уани; это была одна из его любимых шуток.

Триштан рассмеялся и сказал:

– Смотри-ка, ему нравится.

– Знаю, – ответил Ник.

– А я вспомнил, где тебя видел, – сказал Триштан. Ширинку он все же застегнул и воду спустил, а потом добавил, глядя в зеркало: – На дне рождения у мистера Тоби. В большом-пребольшом доме. Давным-давно.

– Верно, – ответил Ник, снимая пиджак.

Триштан тоже скинул свой официантский фрак – молча, не тратя времени на слова.

– Ты тогда пришел ко мне на кухню. Грустный такой, одинокий.

– Правда? – рассеянно спросил Ник.

– Мне потом стыдно было. Я тебе велел прийти позже, а сам не пошел.

– И мы знаем почему, – добавил Уани.

– Не беспокойся, – ответил Ник. – Я тоже об этом забыл.

Триштан положил руку ему на плечо, и Ник, поняв, что от него требуется, достал бумажник и протянул ему двадцать фунтов. Триштан наклонился к Нику, просунул ему в рот свой длинный и толстый язык и усердно целовался с ним секунд десять, а затем отстранился и отвернулся. Уани ничего не заметил – он возился с холмиком кокаина. Триштан заглянул ему через плечо.

– Знаешь, у меня могут быть неприятности, – сказал он.

– Никаких неприятностей, – ответил Уани. – Все совершенно безопасно. Дом под охраной полиции.

– Нет, я имею в виду, с боссом. Он не любит, когда мы надолго отлучаемся.

– А как тебе вот это? – поинтересовался Уани и, не оглядываясь, нащупал рукой его ширинку.

– Хочешь еще денег? – прямо спросил Ник.

– Я ему только что пятьдесят отсчитал, – протянул Уани.

Триштан снова повернулся к зеркалу.

– Значит, жену ты с собой на вечеринку не взял?

– Она мне не жена, – усмехнулся Уани.

Триштан широко улыбнулся Нику.

– Я видел, как ты отплясывал с большой леди, – сказал он. – Ну вы и скакали! По-моему, ты ей понравился.

Курчавая голова Уани мелко затряслась от смеха.

– В следующий раз, когда ее увижу, обязательно спрошу, как ей понравился Ник.

– А ты что, дружишь с ней, что ли? – спросил Триштан и снова улыбнулся Нику.

– Ага, мы с ней лучшие друзья, – сообщил Уани, критически оглядывая плоды своих трудов. – Самые что ни на есть… Ну вот… – Он обернулся. – А ты? Неужели она тебе не нравится? Она же красавица!

Триштан пожал плечами:

– Нормальная тетка. По мне – нормальная. Чем больше у людей денег, тем больше вечеринок, правильно? И чаевых. Мне, бывает, по сто фунтов отваливают за вечер. А то и по двести.

– Да ты просто шлюха продажная, – сказал Уани.

Ник подошел к раковине и выпил один за другим два стакана воды.

– Ну где там мой порошо-очек? – поинтересовался он капризным детским тоном.

Стояла ночь, наслаждение давно растаяло, сменившись усталостью и иррациональной тягой к допингу – будь то кокаин или секс. Об удовольствии речь не шла – просто нужно было продолжать.

Триштан присел, чтобы вдохнуть свою дорожку. Уани положил руку ему на член, Ник – на задницу.

– Как порошок-то, хороший? Откуда берешь? – поинтересовался Триштан и, глубоко вдохнув, откинулся назад.

– У Ронни, – ответил Уани. – Его так зовут. Ага, вот так… – пощипывая себя за нос. – Обожаю Ронни. Он мой лучший друг. Правда, правда. Мой единственный настоящий друг.

– Не считая госпожи премьер-министра, – вставил Ник.

Триштан в первый раз по-настоящему улыбнулся – широко и открыто.

– А мне-то показалось, – сказал он, – что твой лучший друг – это он. Вот он, Ник. Разве нет?

– Ник? Да он просто шлюха, – ответил Уани. – Деньги у меня берет.

Ник вдохнул половину своей дорожки и оглянулся.

– Он хочет сказать, что я на него работаю, – педантично уточнил он.

– Работаешь? И что же ты делаешь, хотел бы я знать?

– Кое-что делаю, – отрезал Ник.

– Ясно, ясно, что ты делаешь! – проговорил Триштан и заржал.

– Во всяком случае, – упрямо продолжал Ник, – он миллионер, так что…

– Я мультимиллионер, – с легким негодованием уточнил Уани. – А теперь давай, покажи свой коронный трюк.

– Что за трюк? – спросил Ник.

– Сейчас увидишь, – ответил Уани.

– Надеюсь, от этого порошка у меня нестоячки не случится, – пробормотал Триштан.

– Не будет стояка – не будет денег, – ответил Уани.

Триштан спустил брюки и трусы и присел на край унитаза. Тяжелый смуглый член его клонился книзу. Он запустил руки себе под рубашку, задрал ее до шеи и принялся пощипывать себя за соски.

– Не хотите мне помочь? – спросил он.

Уани, пробормотав что-то недовольное, подошел к нему сзади и, протянув руки, принялся щипать и выкручивать двумя пальцами соски официанта. Триштан вздохнул, улыбнулся, закусил растрескавшиеся губы. Он смотрел вниз, не отрываясь, словно происходящее всякий раз становилось для него чудом. Вот его член вздрогнул, закачался, начал толстеть и наливаться кровью, вот медленно поднялся вровень с бедрами; крайняя плоть на нем скользнула назад, и почти обнажившаяся головка, казалось, улыбалась собственной розовой улыбкой.