Текст книги "Линия красоты"

Автор книги: Алан Холлингхёрст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– Вы же знаете Джеральда, он не любит отставать от других.

– А кто из нас любит? – торжествующе вопросила Долли Кимболтон и приняла от официанта тарелку с лососем.

– Прекрасно, прекрасно… – послышался голос Джеральда; он протискивался к ним.

– Как мило с вашей стороны представить нам молодую артистку! – заметила Салли Типпер.

– Вот эта последняя вещь мне очень понравилась, – пропыхтел сэр Морис.

Джеральд огляделся в поисках Нины.

– He сомневаюсь, она прославится…

К столу подкатилась та дама, что на выходные ездит в Бэдминтон.

– Вы правы, вы совершенно правы! – с жаром проговорила она. – А я слышала, что Майкл приглашает к себе на вечер весь Королевский филармонический оркестр!

– Майкл? – переспросил Джеральд.

– Ну… как его… Хезелтайн? Да, да… Но целый симфонический оркестр – вы представляете, сколько это стоит? Целое состояние! Впрочем, у Хезелтайнов был хороший год, – добавила она, словно защищаясь.

– Год у нас у всех был недурной, – пробормотал Джеральд.

Бертрана Уради Ник старался избегать, однако столкнулся с ним у стола, куда подошел с тарелкой.

– А, мой друг эстет! – громогласно воскликнул Бертран.

В этот момент он напомнил Нику иностранного официанта или таксиста. Но вслух Ник сказал с восторгом в голосе:

– Боже мой! Как вы поживаете?

Бертран не ответил – возможно, вопрос показался ему чересчур личным или чересчур тривиальным. Он окидывал зал, где официанты уже расставляли по углам и накрывали маленькие столики, гордым и подозрительным взглядом, прикидывая, куда сесть – повсюду эти английские снобы!

– Чертовски жарко сегодня, а? – обратился он к Нику. – Пойдемте сядем куда-нибудь, поговорим.

И с этими словами, снова как официант, повел его – не на балкон, где было просторно и прохладно, а к фасадному, выходящему на улицу, окну. Здесь они и сели, соприкасаясь коленями, полускрытые шторами, придававшими всему происходящему оттенок тревожной интимности.

– Чертовская жара, – повторил Бертран. – Хорошо, что, по крайней мере, в салоне у моего зверюги стоит этот чертов кондиционер.

Он кивнул в сторону окна, где, выглянув, Ник увидел огромный темно-бордовый «Роллсройс».

– А-а! – сказал Ник, не в силах поддерживать такое беспардонное хвастовство.

Номера машины он не видел, но сильно подозревал, что начинается он на БУ. Ник невольно усмехнулся – и тут же сверхъестественным усилием воли преобразовал усмешку в омерзительную улыбку восхищения. Ему вспомнилось, что у Кэтрин в детстве была фобия темно-бордового цвета. Еще она боялась долгого «о-о» и уверяла, что этот цвет и этот звук – одно и то же. Кажется, Ник понимал, что она имела в виду.

Бертран задал ему несколько вопросов о концерте. Ответы выслушивал серьезно и внимательно, словно на профессиональном совещании.

– Техника удивительная… – повторил он серьезно. – И ведь так молода… – и отправил в рот еще ломтик лосося.

Ник не совсем понимал, как отвечать: быть эстетом – то есть самим собой – и раскрывать перед Бертраном душу ему не хотелось. Кокаиновый кайф начал рассеиваться, и Ник поймал себя на том, что отвечает Бертрану нехотя и ворчливо. Он и сам еще не понял, хорошо играет Нина или нет. Наконец решил притвориться Долли Кимболтон и сказал:

– Бетховен – это потрясающе!

Но эту фразу Бертран, кажется, счел бесполезной. Сощурил глаза и ответил:

– Чертовски хорошо она сыграла вот эту, последнюю вещь.

Ник оглянулся, ища глазами Уани. Тот сидел за столом рядом с матерью и какой-то дамой средних лет, рассеянно глядя на нее сквозь длинные ресницы. Дама жеманно улыбалась под его взглядом: Нику не раз случалось видеть, как Уани пробует на женщинах этот фокус. С самого приезда Уради они с Уани не обменялись ни словом – и сейчас он взглянул на Ника, слегка кивнул и отвернулся, словно говоря: «Сам видишь, обязанности, толпа…» Если его и смутило, что его отец и любовник беседуют наедине, он ничем этого не выказал.

– С кем это там флиртует мой сын? – поинтересовался Бертран.

Ник рассмеялся и ответил:

– Не знаю. Должно быть, какая-нибудь министерская жена.

– Черт возьми, он у меня только и делает, что заигрывает с женщинами! – проворчал Бертран и, пародируя Уани, помахал ресницами. Нику вдруг представилось, как он каждое утро подбривает сверху и снизу свои тоненькие усики. В гардеробной, похожей на отдел мужской одежды в универмаге. Холодок утренней стали, подумал он.

– Вы же знаете, флиртовать он может с кем угодно, но никогда всерьез не посмотрит ни на одну другую женщину, – ответил он вслух, сам поражаясь собственному бесстыдству.

– Знаю, знаю, – проворчал Бертран, словно раздраженный, но и подбодренный тем, что его приняли всерьез. – А как у вас дела в офисе?

– О… отлично.

– А эти педики у вас там все еще работают?

– М-м…

– Право, не могу понять, какого дьявола Уани набрал целый офис этих чертовых педиков!

– Думаю, они просто хороши в своем деле, – ответил Ник. Он был в таком ужасе, что голос его звучал почти виновато. – Саймон Джонс – прекрасный художник, а Ховард Вассерстайн – замечательный сценарист.

– Ну и когда же, черт возьми, вы начнете снимать фильм?

– М-м… об этом лучше спросите у Уани.

Бертран отправил в рот картофелину и сказал:

– Уже спрашивал. Но он же мне никогда ничего не рассказывает! – Он промокнул губы салфеткой. – А о чем он будет, этот чертов фильм?

– Ну, мы хотели бы экранизировать «Трофеи Пойнтона»…

– В кино главное – побольше девок и стрельбы, – сказал Бертран.

Ник кое-как улыбнулся, с ужасом понимая, что как раз этих двух элементов в романе явно недостает. Вслух он сказал:

– Уани надеется, что нам удастся пригласить на главную роль Джеймса Сталларда.

– Еще один хорошенький мальчик? – подозрительно поинтересовался Бертран.

– Да, его многие считают красавцем. Он – восходящая звезда.

– Я о нем что-то читал…

– Он недавно женился на Софи Типпер, – подсказал Ник. – На дочери сэра Мориса Типпера. Это было в газетах. Вы, может быть, знаете, она прежде встречалась с Тоби, сыном Джеральда и Рэйчел. – Он спешил вывалить все эти гетеросексуальные романы, словно отвлекающую завесу.

Бертран улыбнулся так, словно его уже ничто не способно удивить.

– Да, я слышал, что он упустил крупную рыбу.

Ник почему-то покраснел и перевел разговор на журнал. О журнале он говорил с энтузиазмом новичка-продавца, еще не успевшего узнать истинную цену своему товару; упомянул, в частности, что они с Уани хотят отправиться в путешествие на поиск подходящих тем – это было почти признание. На секунду он вообразил, как сообщает Бертрану правду во всей ее прекрасной наготе, как рассказывает – между прочим, словно о многообещающем бизнес-проекте – о бритоголовом парне-проститутке, которого они с Уани на прошлой неделе сняли на двоих. Но в следующий миг внутреннее сияние померкло, сменившись грустью и особым серым беспокойством, в котором Ник винил присутствие Бертрана. Так же было и на Лаундс-сквер: и получаса не прошло, как уверенность в себе канула в лету, сменившись удвоенными сомнениями. Из удачной шутки разговор с Бертраном обернулся наказанием. Рядом с этим человеком, полной своей противоположностью, Ник чувствовал себя беспомощным и бессильным.

А потом произошло нечто ужасное. К ним подошла официантка, разносившая вино: она была негритянкой, и Ник заметил на лицах гостей, к которым она подходила с подносом, то чересчур широкие улыбки, то мимолетные, тщательно скрываемые гримасы отвращения. Бертран протянул бокал, и девушка наполнила его шабли – он смотрел, как струя льется в бокал, а когда она уже с вопросительной улыбкой повернулась к Нику, Бертран сказал:

– Ты, кретинка чертова, думаешь, я стану это пить? Принеси минеральной воды.

Девушка вздрогнула, словно получила пощечину, и напряженным голосом произнесла извинение.

– О, разумеется, у нас есть вода, у нас масса воды! – торопливо воскликнул Ник, надеясь сгладить неприятную сцену.

Бертран молча, с каменным лицом протянул бокал. Ник судорожно улыбался, глазами умоляя ее – не сердиться, а его – успокоиться.

– Ничего не умеешь, дуреха. Унеси, – сказал Бертран и перевел взгляд на Ника – так, словно готов был выместить свой гнев и на нем.

Девушка молча отошла, а Бертран посмотрел в пол, затем на Ника – и грустно улыбнулся, словно выражал сожаление, что вынужден был подвергнуть его такому испытанию.

Ник понимал, что должен встать и уйти. Однако в руках у него была тарелка с недоеденным лососем, и с этим малодушным извинением он остался на месте. Если он уйдет, не доев, получится еще одна сцена. Другие гости, наверное, тоже слышали. Наполовину отгороженные от залы шторами, они сидели в оконной нише, как два заговорщика. Бертран заговорил о недвижимости, и Ник понял, что он, кажется, собирается переезжать в этот район. Вот и к этой комнате он приглядывался, словно примерял, каково ему будет жить в таком доме.

– Да, здесь очень мило, – грустно сказал Ник и выглянул из окна на знакомую улицу, на кошмарный бордовый автомобиль Бертрана, на смутно угадывающуюся за чужими окнами вечернюю жизнь.

Крупный красивый блондин вышел из дома напротив, отстегнул от крыльца огромный черный мотоцикл, вскочил в седло и с ревом умчался прочь: мотор затихал вдалеке, словно аккорды из первой части Второго скерцо Шопена.

– A-а, вы здесь! – проговорил, появляясь в нише, Джеральд – лучший на свете официант-любитель. – Надеюсь, у вас тут все в порядке? – В одной руке он держал бутылку воды, в другой – только открытый «Тейттингер», словно взвешивал их на невидимых весах.

– О, все замечательно! – ответил, словно ничего не заметив, Бертран, и лишь затем сделал широкий галльский жест удивления: – Как мило с вашей стороны, что вы решили сами принести нам напитки!

– Молодые и неопытные вечно все делают не так, – заметил Джеральд.

Ник сказал:

– Джеральд, вы, наверное, уже знакомы… Мистер Уради.

– Верно, мы еще не встречались, – проговорил Джеральд, отвешивая поклон и заговорщически улыбаясь, – но я чрезвычайно рад, что вы здесь.

– Замечательный концерт, просто замечательный! – сказал Бертран. – Техника у пианистки удивительная. И ведь она еще так молода…

– Да, удивительно, – ответил Джеральд. – И вы слышали ее первым!

В нишу вкатилась, словно на скрипучих колесиках, Долли Кимболтон, и Бертран встал, передав свою тарелку с вилкой и ножом Нику.

– Добрый вечер! – сказал он.

– Вы уже знакомы с леди Кимболтон? Мистер Бертрам Уради, один из усерднейших наших сторонников.

Они пожали друг другу руки, и Бертран сказал по-детски самодовольно:

– Да, я сделал крупный вклад в партийную кассу. Очень, очень немалый вклад.

– Как чудесно! – проговорила Долли и послала ему очаровательную улыбку, в которой за политической ревностью почти скрылось предубеждение против торговцев с Ближнего Востока.

– Думаю, нам стоит кое-что обсудить, – проговорил Джеральд, поднимая бутылку шампанского.

Это предложение явно не включало в себя Ника – и он удалился, унося вместе со своим недоеденный ужин Бертрана.

Он закрыл дверь, запер ее и потянулся к Уани; тот похлопал его по плечу, поцеловал в нос и отвернулся.

– Где порошок? – спросил он.

Ник двинулся к столу. Вопрос о кокаине напомнил ему обо всех переживаниях сегодняшнего вечера; однако он терпел, помня, что скоро получит свою порцию счастья. Сверток с коксом лежал в нижнем ящике стола, в металлической шкатулке.

– Здесь его легко найти, – заметил Уани.

– Милый, никто и не подозревает, что мне есть что прятать! – Он передал сверток Уани и улыбнулся укоризненно. – Совсем как наша с тобой тайная связь.

Уани отодвинул стул и сел за стол: по лицу как будто пробегали облачка и тени – предчувствия скорого наслаждения. Взгляд его упал на стопку библиотечных книг на столе: он выбрал «Генри Джеймс и проблема романа» Милдред Р. Пуллман, привлекшую его толщиной и суперобложкой с широкими клапанами. Никогда прежде Уани не был у Ника, но Ник понимал, что для него эта комната не обладает той магией, какую таила спальня Уани на Лаундс-сквер для него самого. Уани вообще о таких вещах не думает. И на то, что Ник сам встречался с Ронни, и на все пережитые им муки ему наплевать. Ник сказал, чтобы ему напомнить:

– Кстати, мы с Ронни очень мило поболтали. Он, кажется, собрался сюда переезжать.

Уани молчал, сосредоточенно высыпая на титульный лист книги дорожку кокаина.

– Он очень милый, правда? – продолжал Ник. – Но мне с ним пришлось намучиться – звонил три раза… А потом он, разумеется, опоздал на полчаса!

– Он тебе нравится, потому что черномазый, – сказал Уани. – Скажи честно, ты его хочешь?

– Да нет, не особенно, – ответил Ник почти искренне; он сам понимал, что его влечение к Ронни было лишь плодом первого криминального опыта, странной смеси напряжения и облегчения. И, чтобы расставить все точки над i, добавил: – Мне не нравится, когда ты так говоришь. Хотелось бы думать, что ты все-таки не такой, как твой отец!

Уани ненадолго задумался.

– А о чем папа с тобой говорил? – поинтересовался он.

Ник вздохнул и прошелся по комнате, поймав взглядом собственное отражение в зеркале. Как часто он представлял, что Уани приходит сюда – тайком, как вор, или открыто, как друг и любовник!

– Тоже сказал, что хочет переехать в этот район, – ответил он. – Надо бы свести его с Джаспером.

– Этот Джаспер – аппетитная штучка, – каким-то странным голосом проговорил Уани.

– Да? Знаешь, все то же самое говорят, – ответил Ник.

– Ха-ха. – Уани склонил голову, оценивая свою работу. – А что он еще сказал?

– Твой старик? Да опять меня допрашивал о тебе и о нашем фильме. Он, разумеется, не представляет, что происходит, но, кажется, понял, что ключ к разгадке – у меня. Я, как мог, постарался его убедить, что никакой загадки нет и не было.

– Может быть, загадка для него – ты, – предположил Уани. – Он никак не может понять, что ты за человек.

Может, и так, подумал Ник, и его охватила досада. Он хотел открыться, хотел всему миру рассказать о Уани и о себе; кровь вдруг бросилась ему в горло, и, стоя у Уани за спиной, он сжал его плечи. Весь вечер Ник мечтал к нему прикоснуться, и теперь прикосновение вышло судорожным, почти жестоким. Уани сосредоточенно выравнивал своей золотой карточкой дорожку на лице Генри Джеймса – не прославленного Мастера с лысиной, а Генри Джеймса двадцатилетнего, красивого, быстроглазого, с забавным хохолком на темноволосой голове.

– Мне все это надоело, – приглушенно сказал Ник, сжимая плечи Уани. – Я так больше не могу. Хватит скрываться! Давай расскажем. Мне нужно хоть кому-нибудь рассказать!

– Скажешь одному – узнают все, – возразил Уани. – Это все равно что напечатать в «Телеграф».

– Да, я знаю, ты человек известный, но…

– Тебе не кажется, что, если о нас узнают, нас перестанут приглашать на такие вот вечеринки?

– Хм… а почему, собственно?

– Думаешь, Долли Кимболтон будет с тобой любезничать, если узнает, что ты «девочка»?

– Она знает… что за ерунду ты городишь!

– Думаешь, это ерунда?

– В любом случае любезничание, как ты выражаешься, с Долли Кимболтон не составляет смысла моей жизни. Я никогда не прикидывался натуралом – этим, мой милый, занимаешься только ты. Но на дворе восемьдесят шестой год. Многое изменилось.

– Да. На дворе восемьдесят шестой, и педики мрут от СПИДа. Как ты думаешь, отца и мать Антуана это не обеспокоит?

– Но не в этом же дело, правда?

Уани покачал головой.

– Отчасти и в этом, – ответил он. – Ты же знаешь, мне нужно быть очень осторожным. Знаешь, в каком я положении… Вот! – Он поднял руки, словно что-то удерживая на весу. – Вот тебе линия красоты!

И взглянул в зеркало, сперва на Ника, потом на себя.

– По-моему, нам и так неплохо, – заключил он, и в голосе его вдруг послышалась просьба, тронувшая Ника. И все же это был не тот ответ, о котором он мечтал.

Что-то странное происходит, когда люди смотрятся в зеркало вдвоем. Как всегда, ты задаешь зеркалу некий вопрос, и оно отвечает – но на сей раз отвечает не только тебе и за тебя: в темном пространстве стекла комната кажется глубже, воздух – насыщенным иронией и сентиментальными ассоциациями. По крайней мере, так казалось Нику. И сейчас зеркальный проем почудился ему дверью в прошлое, в тот оксфордский день, когда в аудиторию впервые вошел новый студент, поступивший посреди семестра – иностранец по имени Антуан Уради; и преподаватель дал ему перевод из короля Альфреда, и Уради перевел очень недурно. Поначалу Ник, тосковавший от одиночества среди безалаберных и грубых мальчишек-школяров, мечтал подружиться с этим новым одиночкой – но почти сразу понял, что это невозможно. С Уани нельзя дружить – им можно только восхищаться издали, как принцем, любуясь его прекрасным профилем и чуть выступающим под ширинкой пенисом. Ник, безнадежный одиночка, вечно прячущийся за книгами и кружками пива, эстет и поэт, «тот самый парень, что любит Брукнера» и страшится самого себя, все четыре оксфордских года говорил Уани лишь «Привет» и «Пока». И сейчас, словно в те первые дни, его охватил страх, что его возлюбленный вдруг растворится и исчезнет в зеркальной полумгле.

– Ты когда-нибудь спал с Мартиной? – спросил он. Этот вопрос болью отозвался в сердце, и лицо Ника затвердело от ревности.

Уани оглянулся в поисках бумажника.

– Что за странный вопрос!

– Ты и сам странный человек, милый.

Но сам Ник с ужасом почувствовал, что слишком отрывист и груб – и, протянув руку, запустил пальцы в густые кудри Уани.

– Ладно, нюхни и заткнись, – проговорил Уани, погладив его между ног.

Неуклюже, словно дети на детской площадке, они обошли стул и подошли к столу. Ник не возражал: он вдохнул дорожку и отступил. За ним к кокаину пристроился Уани: заново свернул банкноту, наклонил голову и хотел было вдохнуть, как вдруг оба они услышали скрип ступенек, близко, совсем близко, уже на подходе к третьему этажу – и едва различимый голос. Уани, резко развернувшись, уставился на замок на двери; Ник, с отчаянно бьющимся сердцем, торопливо припоминал, что да, в самом деле, запер дверь и два раза повернул ключ. Уани втянул кокс одной ноздрей, сунул банкноту и сверток в карман, захлопнул книгу – все это в одну-две секунды.

– Что мы делаем? – шепотом спросил он.

Ник затряс головой.

– Что мы делаем? Мы… обсуждаем сценарий…

Уани громко вздохнул, словно говоря: «И ты думаешь, кто-нибудь этому поверит?» Ник никогда еще не видел его в таком ужасе – и подозревал, что Уани ему этого не простит. Страшили его, кажется, не столько наркотики, сколько предосудительный тет-а-тет. Кроме того, он сообразил (как теперь сообразил и Ник), что запертая дверь сама по себе выглядит очень подозрительно.

– Да нет, детка, всего десять минут, – произнес за дверью тот же голос.

Ник улыбнулся и прикрыл глаза – он узнал тягучий голос Джаспера. Знакомо скрипнула половица перед дверью ванной, хлопнула дверь в комнате Кэтрин, и послышался щелчок замка. Ник и Уани медленно кивнули друг другу: лица их расплылись одинаковыми улыбками облегчения, иронии и предвкушения.

И Уани, и Нику первая порция кокаина давала эротический импульс. В первый раз понюхав порошка вместе, они в первый раз и поцеловались. И с тех пор каждый такой поцелуй воскрешал ту давнюю сцену – все становилось как в первый раз. Губы у Уани были кислые от вина: томно прикрыв глаза, он вовсю работал языком. Как обычно, Нику казалось, что возможно все, что мир лежит перед ним, как перед завоевателем, выставив напоказ все свои слабости, и только и ждет, чтобы Ник пришел и подчинил его себе, и в глазах мира отражается его собственное обаяние. Две или три минуты – тайная трещина в безупречно-гладком течении вечера – они целовались, стоя посреди комнаты, в вечерних костюмах: Уани – в легком итальянском «сером», который на самом деле был черным, Ник – в безупречной тройке в полоску, подарке Уани, в котором его было не отличить от высокооплачиваемого молодого служащего – банковского оператора, дилера или даже торговца недвижимостью…

В старых домах слышимость играет странные шутки: звуки из других комнат, доходящие до тебя по вентиляционным ходам и каминным трубам, порой не слышны совсем, а порой раздаются с удивительной отчетливостью. Бывает, глухой, почти неощутимый, но четкий ритм доносится сверху, или снизу – или вот, как сейчас, из соседней спальни. Поглаживая сквозь расстегнутую ширинку пенис Уани, целуя его в шею и чувствуя, как она покрывается нежными мурашками, Ник смущенно улыбался: подобный ритмичный шум он слышал в первый раз, его это поразило, почти шокировало – тем более, что все произошло так скоро, так недвусмысленно! Никакой прелюдии – неужели Кэтрин так нравится? Может быть, Джаспер с ней груб? Ведь Кэтрин – девушка особенная, она требует особой заботы! Уани крепче сжал его плечи, надавил, заставляя его опуститься – и Ник упал на одно колено, без улыбки глядя ему в лицо, а затем опустился на оба колена и взял в рот его член, небольшой, но крепкий, ладный и удивительно красивый: когда он стоял, было в нем что-то трогательно мальчишеское.

Ник ласкал его легко и уверенно, собственный его член стоял жесткой диагональю, а из соседней комнаты все доносился уверенный, размеренный, сводящий с ума скрип. Ника он возбуждал почти до оргазма, но в то же время отвлекал, как голоса на лестнице, и тормозил финал. Что это так скрипит – кровать? Или, может, они занимаются любовью на полу? Ник вообразил себе два сплетенных тела: Кэтрин – смутно, с опаской, и куда более живо – Джаспера.

Уани гладил, ласкал и сжимал голову Ника, тянул за волосы.

– Они там трахаются… – проговорил он. – А мы здесь…

Ник поднял голову – и увидел, что он улыбается, словно в эротическом трансе, невидящим взором глядя на их отражение в зеркале; ясно было, что возбуждает его не только и не столько зеркало, сколько то, что происходило за зеркалом, и за стеной, и за пространством коридора, и за второй дверью. Быть может, он воображал себя где-нибудь в мотеле, рядом с незнакомцами. «Они там трахаются… а мы здесь…» – эти слова музыкой звучали в голове Ника, мысленно он повторял их снова и снова, и движения его убыстрялись в такт с ритмом, доносящимся из соседней спальни. Собственные фантазии его смутили: Джаспер – пусть, о Джаспере ему уже случалось фантазировать, но Кэтрин… Кэтрин ему как сестра, она сейчас сидит на литии, и потом… она ведь женщина. Теперь он слышал и ее голос – негромкие, отрывистые полувскрики-полувсхлипы… и тяжелое дыхание Уани. В самый миг любви возлюбленный ускользал от него! Ну погоди же, я тебе отплачу! – с усмешкой подумал Ник – и представил, что дарует Ронни то утешение, в котором отказала ему подруга. Это потребовало напрячь фантазию – воображенный Ником Ронни был больше раза в два. Но, когда Уани кончил, и Ник откинулся назад, зажмурившись, иллюзия почти стала реальностью – на миг ему показалось, что рядом с ним наркодилер с Ямайки.

Чуть позже они спустились в кабинет. Вечер был уже на исходе: Джеральд открывал последние бутылки шампанского и сам разносил их гостям. Были здесь и Тиммсы, и Барри Грум – после кокаина и секса они казались Нику еще более чужими, чем обычно. Рядом с ними, как с равными, сидел Полли Томпкинс, и в самой позе его чувствовалось отчаянное стремление забраться повыше. Удивительно: он кивал благосклонно и снисходительно, совсем как Джеральд, и воротничок у него был как у Джеральда. Подражая Джеральду, Полли становился почти соблазнителен. Должно быть, подумал Ник, все симпатичное, что в нем есть, у кого-то украдено.

Морган, девушка, которую привел с собой Полли, приблизилась к группе Джеральда, когда там обсуждался последний скандал: Оксфорд отказался дать госпоже премьер-министру почетную степень. Джон Тиммс, свято веривший в ритуалы, полагал, что это возмутительно; но Барри Грум, которому на Оксфорд и всех его обитателей было наплевать, громко и отчетливо произнес: «Ну что тут сказать? Дол…бы!» Морган покраснела, а затем старательно засмеялась. Она, бедняжка, была новенькой в этом мире и еще не разобралась, что здесь считается смешным, а что нет.

– Они, похоже, считают, что ученых женщин не бывает! – проговорил Джеральд, и все захохотали, а Морган изумленно и сконфуженно вглядывалась в их смеющиеся лица.

На балконе чувствовался теплый июльский вечер, сады утопали в зелени. Удивительно, сколько зелени в летнем Лондоне. В нежном сумеречном воздухе она как будто светилась изнутри, озаряя мягким сиянием деревья, и траву, и пару, расположившуюся на траве. Солнце уже зашло: допевали свои песни и замолкали последние птицы, сумрачная темная синева поднималась вверх по небу на востоке, и зелень покорялась ей, претворяясь в тысячу оттенков серого и черного, а пара на траве все блекла и меркла, пока не растаяла тенью среди теней.

– Эй, привет!

– О, привет, Джаспер!

– Как жизнь, приятель? – и чувствительный дружеский тычок под ребра.

– Отлично. А у тебя как?

– Ну, неплохо. Устаю, правда…

– М-м… Ты где сейчас был?

Джаспер был, по-видимому, не моложе Ника, однако выглядел вчерашним школьником: быстрый в движениях и неторопливый в повадках, с открытой и теплой улыбкой. Он только что занимался сексом с Кэтрин, думал Ник, у нее на кровати или, может быть, даже на полу – странным образом казалось, что от этого Джаспер становится равен ему, старому и близкому другу Кэтрин, получает одинаковые с ним права. Джаспер, разумеется, не мог знать, что наверху их подслушивали, но усмехнулся так, словно намекал на что-то непристойное, и облокотился на балюстраду рядом с Ником. Судя по всему, он был сильно под хмельком.

– С Кэтрин все в порядке?

– Ага… Она устала и вырубилась. Такие вечеринки не для нее.

– У вас с ней все хорошо? – осторожно поинтересовался Ник.

– Ну да! – моментально нахмурившись, протянул Джаспер. – Она отличная девчонка, точно!

Ник покачал головой, подумал и наконец проговорил так мягко и осторожно, как только мог:

– Джаспер, ты понимаешь, что о ней нужно… заботиться?

– Дядюшка Ник дает советы, – насмешливо отмахнулся Джаспер.

– Я хочу сказать, сейчас с ней вроде бы все нормально, но, если она снова перестанет принимать лекарства, это будет катастрофа.

Джаспер помолчал и сказал уже совсем другим, куда более «взрослым» голосом:

– Я думаю, она сама с этим разберется.

Он провел рукой по перилам, затем сунул ее в карман, оставив снаружи большой палец: Нику подумалось, что это – профессиональные жесты торговца недвижимостью, призванные что-то внушить клиенту.

– Знаешь, Ник, – сказал он, – она только о тебе и говорит.

С балкона появился Полли Томпкинс и, приметив Ника рядом с красивым Джаспером, скорчил ревнивую гримасу. Ник представил их друг другу слегка ироничным тоном, как бы предупреждая, чтобы оба не строили особых иллюзий.

– Ты, кажется, нас избегаешь, – добавил он.

Джаспер спокойно и прямо смотрел на Полли, должно быть стараясь определить, кто этот толстяк в огромном двубортном пиджаке, которому с равным успехом может быть двадцать пять и пятьдесят – нормальный парень или еще один участник гейского заговора.

– Ты так порхаешь по дому, что за тобой не угонишься, – ответил Полли. Он откровенно изучающе таращился на Джаспера, раздумывая, сможет ли найти ему применение.

– Наверстываю упущенное за студенческие годы, – улыбнулся Ник.

Полли тоже улыбнулся и вытащил пачку сигарет.

– Ты, кажется, очень сблизился с нашим другом мистером Уради. О чем ты с ним разговариваешь, хотел бы я знать?

– Ну, знаешь… о кино… о Бетховене… о Генри Джеймсе.

– М-м… – Полли задумчиво смотрел на пачку, не открывая ее. – Нам, должно быть, скоро придется называть его лордом Уради.

Ник, стараясь сохранять на лице бесстрастие, пытался понять, зачем Полли понадобилось его дразнить.

– Я бы не удивился, – ответил он. – В наше время прежние социальные условности потеряли смысл. Теперь человек может достичь всего, чего захочет.

– Что ж, Бертран этого заслуживает больше, чем многие другие, – проговорил Полли и, так и не закурив, сунул сигареты обратно в карман.

– Но он ведь не англичанин? – возразил Ник, желая напомнить, что именно Полли в свое время именовал его «ливанским бакалейщиком».

– Думаю, это проблема решаемая, – с быстрой улыбочкой превосходства ответил Полли. – Ладно, нам пора. Я, собственно, хотел попрощаться. Морган завтра рано вставать, она летит в Эдинбург.

– Что ж, дорогой мой, – ответил Ник, – тебя в последнее время совсем не видно, но я продолжаю занимать для тебя местечко в «Шефтсбери». – Сентиментальный жест дружбы, которой между ними, собственно, никогда не было.

И тут Полли сделал нечто необычное – хотя, казалось бы, и пустяковое.

– Имей в виду, Ник, – сказал он, – с тем, что ты сейчас сказал – насчет получения титула – я категорически не согласен.

Он не подмигивал, не хмурился, не гримасничал, но круглое жирное лицо его на миг затвердело в отрицании и угрозе.

Он повернулся и пошел прочь – и Джаспер, словно завороженный его загадочным безобразным обаянием, сухо кивнул Нику и двинулся вслед за ним.

10

Черная лестница в доме у Гестов совсем рядом с парадной, отделена всего одной стеной – но какая между ними разница! На черной лестнице ступени узкие, крутые, без перил, на каждой – вытертая ногами за десятки лет серая выемка, из единственного окна наверху сочится на это убожество тусклый дневной свет; парадная – настоящее чудо, сад сходящихся и расходящихся кронштейнов, по стенам – портреты епископов, тяжелые медные шишечки налитых перилах вздрагивают, когда проходишь мимо. Такая лестница может вести только к утонченным наслаждениям; по такой лестнице нужно подниматься на высоких красных каблуках, чуть подрагивая завитым париком. Однако на каждой площадке имеется дверь, соединяющая это великолепие с предательским мраком черной лестницы; достаточно ее открыть – и нырнешь, как Белый Кролик, в иное, беспросветно мрачное измерение… На дворе стоял ясный летний день, звонили колокола, горожане уже потихоньку подтягивались к парку, где сегодня открывалась ежегодная барвикская ярмарка; и Ник, проснувшись от света, бьющего в окно, повернулся на непривычно узкой кровати, протер глаза и с умиротворенной улыбкой вспомнил, что он дома.

Лежа на спине и щуря глаза на льющиеся сквозь занавеску солнечные лучи, он невольно предался старой домашней привычке. Уани, конечно… да, Уани… в машине… на этот раз – с Рики, бурно, яростно… прежде постель в отцовском доме была для него святилищем Тоби, но теперь эти фантазии почти померкли, возвращаясь лишь в минуты эротической ностальгии… и все же, может быть… Тоби три года назад… в Хоксвуде… наутро после… смятая простыня вокруг бедер, бледное с похмелья лицо… «Черт, ну и ночка!» – и вдруг стрелой в ванную… простыня спала, и в первый и последний раз Ник увидел его обнаженным… крепкая, тугая, девственная задница… только представить, что могло бы, если… если… и Уани… в ту ночь… на лестнице… в зеленом смокинге… если бы тогда… о боже, Уани у себя, распятый на королевской кровати… Уани! Уани! Уани!