Текст книги "Линия красоты"

Автор книги: Алан Холлингхёрст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Надеюсь, новости хорошие, – сказала Салли Типпер. – Нам, когда мы на отдыхе, вечно звонят с дурными новостями.

Рэйчел вздохнула, поколебалась, поймав тревожный взгляд Кэтрин.

– Мне очень жаль, милая, – сказала она. – Дядя Пэт. Он умер сегодня утром.

Нож и вилка Кэтрин застыли в воздухе, из глаз брызнули слезы.

– Боже мой, как жаль! – проговорил Ник, более тронутый горем Кэтрин, чем смертью Пэта.

Он понимал, что сейчас зайдет речь о СПИДе, и заранее готовился к тому, что на него, как на единственного за столом открытого гея, будут смотреть так, словно он каким-то образом виноват в смерти Пэта Грейсона. Угадывал он и то, что семья Федденов постарается как-нибудь завуалировать эту тему.

– Ужасно жаль, – сказал Джеральд и пояснил: – Пэт Грейсон, знаете, актер, на телевидении… – Нику вспомнилось, как три года назад, в Хоксвуде, когда Пэт был еще здоров и популярен, Джеральд с гордостью именовал его «телезвездой». – А кто звонил, дорогая?

– Терри, – ответила Рэйчел так тактично, что голос ее был почти неслышен.

– Мы почти не смотрим телевизор, – сказала Салли Типпер. – Совершенно нет времени! Морис так много работает, и потом, мы путешествуем… Честно говоря, мы по нему и не скучаем. А где снимался этот ваш друг?

Тоби, тоже явно потрясенный, ответил:

– В «Седли», в главной роли. Он отлично играл, в самом деле.

– Это что, мыльная опера? – дернув головой, поинтересовалась Салли Типпер.

– Ник, скажи, пожалуйста, – начал Джеральд, – это ведь не совсем мыльная опера…

– Комедийный приключенческий сериал, – пояснил Ник, которому очень хотелось, чтобы Пэт понравился Типперам до того, как они узнают правду. – Седли – это обаятельный мошенник, который всегда выходит сухим из воды.

– И настоящий сердцеед, – добавил Джеральд.

Уани сказал:

– Мне он тоже показался обаятельным, когда мы виделись… в доме у Лайонела, помните… интересно было бы посмотреть фильм…

– Да, – сказала Рэйчел и погладила Кэтрин по руке, словно говоря: всему свое время, погоревали и будет. Ник вдруг понял, что у себя в спальне она, должно быть, плакала – хотя по лицу этого ни за что нельзя было предположить.

Джеральд во главе стола нахмурился, прокашлялся, похмыкал. Со стороны можно было подумать, что он тоже огорчен и старается справиться со своими чувствами, но Ник понимал, что это далеко от истины: Пэт Грейсон был ему безразличен, и чужие эмоции не заражали его, а, скорее, смущали и отталкивали.

– Бедная наша киска, – сказал он. – Пэт был ее крестным. Он ей, конечно, не родной дядя…

– Ужасно левых взглядов, – проговорила леди Партридж – впрочем, добродушно, давая понять, что покойнику-то это можно простить. – У нее их двое: один – аристократ, а другой – социалист. Двое крестных, я хочу сказать.

– Ну, может, он и был красным, когда мама с ним только познакомилась, – ответил Тоби. – Но вы бы слышали, как он отзывался о премьер-министре!

– Что? – переспросил Джеральд.

– Он ее обожал!

– Ну разумеется, – согласился Джеральд; повторять известные шутки о «левых» друзьях студенческой юности Рэйчел перед Типперами он не решался. – А крестной матерью Кэтрин была, конечно, Шерон… э-э… Флинтшир, ну, вы знаете, герцогиня.

– Вы с Пэтом были старыми друзьями? – поинтересовался Уани, обладавший чутьем на социальные связи. – Вместе учились в Оксфорде?

– И играли в студенческом театре, – ответила Рэйчел, и лицо ее озарилось улыбкой. – Он был Бенедиктом, а я – Беатриче, он Гектором, а я – Гесионой Хэшебай.

– Замечательно, замечательно! – слегка смущенно пробормотал Джеральд.

Тут Морис Типпер решил, что с него хватит, и подозрительно, заранее давая понять, что ничему не удивится, поинтересовался:

– А отчего он умер?

Джеральд шумно вздохнул, и Рэйчел тихо ответила:

– Боюсь, от воспаления легких. Но бедный старина Пэт уже довольно долго был нездоров.

– А-а, – сказал Морис Типпер.

Рэйчел уставилась в пространство куда-то поверх салатницы.

– В прошлом году он был на Дальнем Востоке и подхватил какую-то редкую инфекцию. Очень редкую, врачи так толком и не определили, что это такое. Ему просто не повезло.

Ник вздохнул с облегчением и покосился на Джаспера. Тот вздыхал и морщился, не поднимая глаз на свою подругу – и, как тут же выяснилось, вздыхал не напрасно.

– Мама, ради бога! – едва сдерживая гнев, заговорила Кэтрин. – У него был СПИД! Он был геем, спал с кем попало, вот и…

– Милая, ты же не знаешь… – начала Рэйчел; трудно было понять, какую часть сообщения она хочет оспорить.

– Знаю! – отчеканила Кэтрин. – Так оно и было!

– В конце концов, не все ли равно теперь… – проговорил Джеральд и с глубоким вздохом протянул матери бутылку вина, надеясь этим закончить неприятный разговор.

– Что за мерзость! – со слезами в голосе воскликнула Кэтрин. – Даже теперь, когда он умер, вы не можете сделать для него такую малость – сказать правду!

Она стукнула кулаком по столу – смешной, ребяческий жест, вызвавший пару нервных улыбок, – и, выскочив из-за стола, стрелой бросилась к дверям.

– Э-э… может быть, мне… – проговорил Джаспер и приготовился встать.

– Нет-нет, я пойду к ней, – ответила Рэйчел. – Через минуту или две.

– Надо подождать, пока она успокоится, – объяснил Джеральд гостям так, словно истерика Кэтрин была каким-то местным обычаем.

– Очень эмоциональная молодая леди, – с кислой улыбкой проговорил Морис Типпер.

– Да, она очень чувствительная, – согласился Джаспер, и по его тону трудно было сказать, гордится он подругой или не одобряет ее поведения.

– И неуравновешенная, – согласилась леди Партридж.

Джеральд поколебался, но решил вступиться за дочь.

– Мне думается, у нее просто очень доброе сердце, – сказал он.

«Вот уж чего нет, того нет!» – подумал Ник.

– Неужели Софи никогда не расстраивается? – нахмурилась Рэйчел.

Сэр Морис, кажется, оскорбился таким вопросом. Его жена ответила:

– Если и расстраивается, никогда этого не показывает. Если она не на сцене, конечно. На сцене она – вся страсть.

Нику вспомнился «Веер леди Уиндермир», где Софи произносила два слова: «Да, мама».

После ужина четверо молодых людей собрались в кабинете. Джасперу не сиделось на месте: скоро он встал и отправился наверх, к Кэтрин. Уани читал «Файнэншл Таймс» сэра Мориса, Тоби вертел в руке бокал коньяка и приговаривал, обращаясь к Нику:

– Боже, какой кошмар… бедняга Пэт… поверить не могу…

Ник опустил книгу, которую читал, улыбнулся, давая понять, что книга скучная и он не против того, чтобы прервать чтение.

– Понимаю, – ответил он. – Просто ужасно. Мне очень жаль.

Ему вспомнился сегодняшний день, совместная дрема у бассейна, и Ник ощутил к Тоби томительную нежность. Его возбуждало горе Тоби, возбуждало то, что тот по-детски ищет у Ника утешения. Ник и сам был потрясен смертью Пэта и чувствовал себя виноватым: он ведь ничего для него не сделал. Хотя, впрочем, и Пэт не сделал ему ничего хорошего – но, право, Ник мог бы быть с ним поприветливее, мог не смотреть на него с плохо скрытой брезгливостью, а главное, услышав о его смерти, не чувствовать тайного облегчения от того, что теперь его вина забыта и похоронена.

– Как-то сейчас Терри, – проговорил он вслух – для Тоби.

– Да, бедняга. Ужас, просто чума какая-то.

– Да…

– Знаешь, ты лучше того… поосторожнее, – сказал Тоби.

– Со мной ничего не случится, – ответил Ник. – Я очень осторожен с того самого времени, как… ну, как мы все об этом узнали. – И покосился на Уани, который сидел, отгородившись от мира газетой, розовой и просвечивающей в электрическом свете. – Обо мне можешь не беспокоиться, – добавил он.

– Я и не знал, что Пэт… ну… жил беспорядочно, – смущенно проговорил Тоби.

– Хм… – протянул Ник. Сам он точно знал, что так оно и было; Пэт любил пооткровенничать с Кэтрин, а та не хранила его тайн. – Не верь всему, что говорит Кэтрин. Она живет в мире преувеличений.

– Да, но она ведь с ним дружила, Ник, они часто ужинали вместе. Три или четыре раза она даже ночевала в Хэслмире. Раз она говорит, что он спал с кем попало…

В этот миг в дверях кабинета показались Типперы. Они поднимались к себе и теперь спустились оттуда, оба с поджатыми губами, держась очень близко друг к другу, словно готовые к какому-то неприятному испытанию. Молодые люди встали, и Ник положил раскрытую книгу обложкой вверх на подлокотник кресла. Салли Типпер уставилась на нее так, словно рада была выместить свое недовольство на неодушевленном предмете, и сказала:

– А, вижу, это книга Мориса.

– Э-э… гм… – промычал Ник, совершенно растерявшись; он читал монографию о поэзии Джона Берримана. – Мне кажется…

– Смотри, милый, это ведь твое?

Морис сдвинул очки на лоб и вгляделся.

– Что? Да, – ответил он и двинулся к Уани, торопливо складывающему «Файнэншл таймс».

– Читайте на здоровье, если хотите, – невольно рассмеявшись, ответил Ник, – но книга эта моя, я получил ее по почте сегодня утром. Я должен написать на нее рецензию в «Филологический вестник».

– Нет-нет, я не об этом, – с холодной и любезной улыбкой ответила Салли. – Книга выпущена в «Пегасе», а «Пегас» принадлежит Морису.

– Я не знал.

– Я его купил, – объяснил сэр Морис. – Купил всю издательскую группу. Об этом есть в газете. – И сел, уставившись стеклянным взглядом на цветы в вазе на столе.

– Пойду взгляну, как там сестренка, – решительно проговорил Тоби и поднялся с места.

Ник понимал, что выйти вслед за ним будет невежливо. Он сел напротив Салли, чувствуя себя неловко, словно со случайной знакомой где-нибудь в отеле, и сказал:

– Боюсь, эта новость испортила вам ужин.

– Да, – проговорила Салли, – очень неприятно получилось.

– Всегда ужасно терять старого друга, – сказал Ник.

– Хм… – протянула Салли и с сомнением покачала головой. – А вы тоже знали этого человека?

– Пэта? Да, немного, – ответил Ник. – Он был очень обаятельным. – И почувствовал, что это слово повисло в воздухе, словно требуя какого-то продолжения или разъяснения.

– Как я уже говорила, – сказала Салли, – мы его никогда не видели.

Она взяла с полки «Кантри лайф» и принялась просматривать объявления о продаже недвижимости с таким суровым видом, словно уже приготовилась торговаться. Ясно было, что для нее разговор не окончен.

– Что ж, – сказала она, помолчав, – они же не могли не понимать, что дело этим кончится.

– М-м… – сказал Ник. – Да. Не знаю. Может быть. Всегда ведь надеешься, что обойдется. И даже если знаешь, все равно очень тяжело, когда это все-таки случается.

Ему вдруг пришло в голову: ведь Салли, возможно, и не знает, что он гей. До сих пор это казалось ему как-то само собой разумеющимся, и именно этому он приписывал ее холодность и невнимание – но что, если она ничего не подозревает?

– Я слышал, – сказал он наконец, – ваша мать долго и тяжело болела перед кончиной.

– Это совсем другое дело, – резко ответил сэр Морис.

– Когда она наконец отошла, – сказала Салли, – это было такое облегчение!

– И она не была сама в этом виновата, – добавил сэр Морис.

– Да, в самом деле, – согласилась Салли. – Я хочу сказать, эти… гомосексуалисты получили хороший урок.

– Слишком суровый урок, – ответил Ник, – но вы правы, теперь мы учимся думать о своей безопасности.

Салли Типпер уставилась на него.

– Так вы… вы… – проговорила она.

Сэр Морис, казалось, ничего не заметил, но Салли разыграла целую пантомиму потрясения и неверия. Ник не знал, как объяснить ей, чтобы она поняла, но наконец решил попробовать.

– Видите ли, все достаточно просто, нужно только об этом не забывать. Прежде всего, мы научились использовать защиту… ну, когда мы, знаете ли… бываем вместе.

– Понятно, – проговорила Салли, встряхивая головой.

Ник подозревал, что ей ничего не понятно. Может быть, следовало выражаться пожестче? На лице ее жгучее любопытство смешивалось с испугом и готовностью оскорбиться.

– А этот ваш друг, актер, – он, значит, этого не делал? Не использовал защиту?

– По всей видимости, да, – ответил Ник.

Сэр Морис издал странный звук – то ли икнул, то ли рыгнул.

– Однако, как нам всем известно, – продолжал Ник, будто бросаясь стремглав в ледяную воду, – существуют и другие способы защиты. Я имею в виду, есть ведь оральный секс: он, конечно, тоже опасен, но в гораздо меньшей степени.

Эти сведения Салли восприняла стоически.

– Вы имеете в виду поцелуи?

Сэр Морис скривил губы и проговорил:

– Боюсь, то, что вы говорите, вызывает у меня физическое отвращение. – И усмехнулся, видимо желая сгладить впечатление от своих слов. – Честно говоря, не понимаю, чему тут удивляться. Рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Они это заслужили.

– У Мориса на этот счет взгляды совершенно средневековые, просто как у королевы Виктории, – прощебетала осмелевшая от этого фривольного разговора Салли.

– Я своих убеждений не стыжусь, – отчеканил сэр Морис.

– Разумеется, милый, – подхватила Салли.

– Я, кстати, тоже, – вставил Ник.

– Уани, – повернулась к нему Салли, – вот вы – человек молодой и находитесь, так сказать, по другую сторону баррикад. А вы что об этом думаете?

Уани бросил на Ника быстрый лукавый взгляд.

– Думаю, Ник прав, – начал он, – в наше время всем надо соблюдать осторожность. Сейчас для беззаботности не может быть никаких оправданий. – Он грустно улыбнулся. – Особенно жаль мне детей – знаете, младенцев, которые с этим рождаются.

– Да, ужасно, – согласилась Салли.

– Может быть, я немного старомоден, но, честно говоря, меня воспитали в убеждении, что до свадьбы секс просто недопустим.

– Именно так я и думаю! – согласился сэр Морис так яростно, словно Уани с ним спорил.

Ник, у которого чесался язык, осмелился возразить только:

– Но если понятно, что человек никогда не женится…

– По-моему, современный мир просто помешался на сексе, – заключила Салли.

– Так оно и есть, – ответил Уани.

(5)

На следующее утро Джеральд и Кэтрин о чем-то повздорили внизу, у бассейна. О чем шла речь, Ник не слышал. Он удивился, что сразу после смерти Пэта, когда Джеральду следовало бы быть осторожнее, он позволяет себе кричать на дочь – но в то же время, подумалось ему, это естественная разрядка после напряжения, вызванного печальной вестью. Днем об этом никто больше не упоминал.

После обеда, когда Ник пошел к себе наверх, Кэтрин отправилась за ним – в нескольких шагах позади, так что оставалось непонятным, идет ли она с ним или сама по себе. Оглянувшись, Ник понял по ее лицу, что она что-то замышляет. Он оставил свою дверь открытой, и несколько секунд спустя она показалась на пороге.

– Привет, дорогая! – сказал Ник.

– Хм… еще раз здравствуй, дорогой. – И Кэтрин с загадочным видом скользнула глазами по комнате.

– Как ты?

– Нормально, вполне нормально… просто прекрасно.

Ник ласково улыбнулся. Сейчас на лице Кэтрин не было ни следа горя, казалось, ее даже рассердил его вопрос: видимо, подумал Ник, смерть Пэта уже осталась для нее в прошлом. Пожалуй, в этом есть смысл: выражаешь свои чувства бурно – и избавляешься от них раз и навсегда. На Кэтрин были тугие белые шорты и свободная серая майка Джаспера, сквозь которую тревожно просвечивали маленькие груди. Никто еще не заходил к Нику в комнату, и в ее появлении было что-то интимное и приятно неловкое, словно в первом свидании. Она села на кровать, попрыгала, проверяя пружины.

– Бедняга Ник, вечно тебе достаются самые жалкие комнатушки.

– Мне моя комната нравится, – оглянувшись, возразил Ник.

– Раньше я здесь жила. Представляешь, сюда селили детей. Боже, ты только взгляни на эти картинки!

– В самом деле, акварели мрачноватые.

Речь шла о двух немецких акварелях на стенах: на одной, под названием «Осень», статная женщина наполняла передник маленькой девочки плодами земными, а на другой, называвшейся «Зима», люди в красных куртках катались на коньках и прицеливались из ружей, а высоко над ними, на голой ветке дерева, пела какая-то неопределимая птица. Трудно сказать почему, но в картинах и в самом деле чувствовалось что-то зловещее.

– Но зато ты здесь совсем рядом со своим другом.

– Да, по ночам слышу, как старина Уради храпит, – почти искренне ответил Ник и присел за стол.

– Кстати, твой старина Уради мне, пожалуй, нравится, – заметила Кэтрин.

– Он вообще славный парень.

– Мне всегда казалось, что он просто избалованный богатенький мальчишка, но, оказывается, нет. Он даже довольно забавный.

– М-да… – согласился Ник, в глубине души считавший, что сам он куда забавнее Уани.

– И какой странный! То ходит мрачный, ни на кого не смотрит, как будто витает где-то в облаках, а то вдруг оживляется, начинает веселиться и всех смешить.

– Понимаю, о чем ты, – с осторожным смешком ответил Ник. – К этому легко привыкнуть.

Кэтрин откинулась на диване и вытянула ноги.

– Во всяком случае, могу только порадоваться, что я не его невеста.

– Думаю, она к этому тоже привыкла.

– О да, время у нее было, это уж точно!

Ник принялся поправлять книги на столе: подровнял блокноты, поплотнее прикрыл гей-путеводитель «Спартак» мемуарами Генри Джеймса. Он понимал, что Кэтрин зашла не просто так, поболтать. Она снова огляделась вокруг, а затем встала и закрыла дверь, показывая, что готова перейти к делу.

– Знаешь, старина Уани заставил меня задуматься, – сообщила она.

– О чем?

– Он же очень симпатичный, правда?

– Хм…

– Ну признайся, неужели он тебе ни капельки не нравится?

Ник с усилием улыбнулся.

– Есть немного, – признался он.

– Так вот, у моего Джаса есть теория, – объявила Кэтрин, возвращаясь на диван.

– Правда? Я бы не стал слепо доверять теориям твоего Джаса.

Кэтрин как будто и не заметила, что Ник говорит совсем как ее отец.

– Может быть, он и ошибается, но… знаешь, Джаспер очень наблюдателен… хотя ты, наверное, мне не поверишь… ладно, в общем, он думает, что Уани педик.

– А-а! – отозвался Ник. – Да, многие так говорят. А все из-за того, что он часто принимает ванну и носит легкие полупрозрачные брюки.

Даже странно, подумал он про себя, что на самом деле окружающие ни в чем таком его не подозревают.

– Джаспер говорит, он за ним хвостом ходит и все старается взглянуть на его член.

– Хм… знаешь, милая, по-моему, он выдает желаемое за действительное. Я вот заметил, что Джаспер за мной хвостом ходит и все старается показать мне свой член. – Нет, пожалуй, этого говорить не стоило. – Согласись, он любит выставлять себя напоказ, – добавил Ник, сам удивленный собственным хладнокровием.

– А Уани тебе ничего не говорил? О Джасе? Видишь ли, если он педик и скрывается, то от тебя должен это скрывать особенно тщательно – а то вдруг ты сделаешь неправильные выводы! – продолжала Кэтрин.

Ник покраснел, но не отвел глаз.

– Я не знаю, милая, – ответил он и прикусил губу. – Кстати, где они сейчас? Кажется, вдвоем в бассейне. Вот и прекрасный случай проверить теорию Джаса.

– Сегодня Джас розовых плавок не надевал, – сообщила Кэтрин.

– Нет, но… – Ник решил спрятаться за грубой шуткой. – Если они вдвоем отправятся переодеваться…

Кэтрин бросила на него быстрый взгляд и чуть покраснела. Она знала: Ник знает, что они с Джаспером трахаются в пляжном домике, но, разумеется, не могла знать, что сегодня ночью, после кошмарного ужина, Ник там же делал то же самое с Уани.

– Боже мой, – сказала она, – не говори мне об этом домике!

– Почему?

– Джеральд из-за него мне такой концерт устроил! Набросился на меня, как горилла!

– A-а… Да, я слышал, как вы ссорились. – Нику представился Джеральд, распекающий дочь: нахмуренный, с гневно поднятыми плечами – в самом деле, похож на гориллу.

– Видишь ли, ее милость леди Типпер обнаружила в унитазе использованную резинку. Представляешь, как она расстроилась! Утреннее омовение оказалось безнадежно испорчено!

– Ура! – проговорил Ник и широко улыбнулся ей, судорожно просчитывая в уме различные вероятности.

– Так что Джеральд был нами очень недоволен.

– Удивительно, как она догадалась, что это такое!

– Кошмар какой-то, – продолжала Кэтрин. – В самом деле, мы же все взрослые люди!

– Конечно…

– А в доме этим заниматься нельзя, там все слышно.

– Да, понимаю, это… гм… это проблема.

– И знаешь, что особенно странно?

Кэтрин устремила на него загадочный взгляд, и Ник заерзал, чувствуя, как тает и испаряется на глазах его маскировка. На губах его выдавилась жалкая улыбка – улыбка пойманного преступника.

– Мы ведь вчера этим занимались без презерватива.

– Презерватив нужно использовать всегда, – сказал Ник. – Какой в нем смысл, если иногда его надевать, а иногда нет? Ты же не можешь знать…

– О, Ник, Джаспер – совершенно невинный мальчик. У него никого нет и не было, кроме меня.

– Но если вдруг…

– Во всяком случае, это был не наш презерватив, – решительно вернулась к теме Кэтрин.

– Может быть, с прошлого раза остался… – пролепетал Ник; он видел, как Кэтрин, подобно героям Агаты Кристи, перебирает в уме всех возможных и невозможных подозреваемых – и не сомневался, что она, как Пуаро, уже входя в комнату, знала имя виновного. Однако, когда она повернулась к нему, он прочел на ее лице изумление, недоверие, почти отвращение.

– Боже, какая же я дура! – проговорила она.

Ник смотрел на нее, а она – на него. Стыд в нем боролся с гордостью – гордостью за искусный обман.

– Согласись, он и вправду классный парень, – сказал он.

Кэтрин снова села; вид у нее был возмущенный.

– Я больше так не думаю, – отрезала она.

– Он тебе нравился, пока ты считала, что он обманывает меня, – осторожно начал Ник, – но сразу разонравился, когда оказалось, что он обманывает тебя.

У него промелькнула мысль, что за хитроумным обманом непременно должно скрываться что-то очень простенькое, возможно, даже грязное, а нечто неожиданное, удивительное и прекрасное, напротив, должно маскироваться самыми простыми средствами. К какому разряду относится их с Уани роман, он додумать не успел.

– Конечно, это все ради него, – пояснил он.

– Не понимаю, как он это выносит?

– Секретность? Или меня?

– Ха-ха.

– Ну, что касается секретности… – Как правило, Ник был не слишком хорош в спорах – не умел приводить логические доводы и аргументы даже в пользу своей позиции, не говоря уж о чужой; но доводы в пользу Уани он повторял себе неоднократно, пытаясь убедить самого себя, и поэтому теперь отчеканил без запинки: – Он – миллионер, он – ливанец, единственный ребенок в семье, у него есть невеста, а отец его – настоящий психопат.

– А как все это началось? – продолжала расспрашивать Кэтрин; от его ответа она отмахнулась, видимо сочтя доводы слишком очевидными или, напротив, чересчур сложными. – И сколько уже продолжается? Я хочу сказать… боже мой, Ник!..

– Э-э… около шести месяцев.

– Полгода! – Ник не понял, слишком много это или слишком мало. – А эта бедная француженка, она-то ждет… Надо ей написать!

– Ничего подобного ты не сделаешь. Пройдет год, и эта бедная француженка выйдет замуж за одного из самых завидных женихов в Англии.

– Ага, за ливанского гомика с отцом-психопатом…

– Нет, дорогая. За очень красивого и очень богатого молодого человека, который сделает ее очень счастливой и подарит ей много-много чудесных детей, – твердо ответил Ник.

– А ты?

– Что я?

– Когда он женится на своей бедной француженке, ты будешь трахать его в задницу, как раньше?

– Разумеется, нет, – раздвинув непослушные губы в улыбке, ответил Ник. – Я буду жить своей жизнью, а он своей.

Кэтрин покачала головой.

– Ох уж эти мужчины! – проговорила она.

Ник неловко рассмеялся, понимая, что его одновременно осуждают и жалеют.

– В самом деле, Кэтрин, обещай, что никому об этом не расскажешь.

Кэтрин задумалась, склонив голову набок – больше для того, чтобы подразнить Ника, но не только. Он понимал, что с ней сейчас происходит. Тайная, запретная любовь как нельзя лучше отвечает ее склонностям и убеждениям; однако она поражена обманом и обижена тем, что Ник ей не доверял. В наступившей тишине вдруг ясно послышался скрип ступенек и стук шлепанцев – шаги Ник узнал сразу. Он закусил губу, сморщился и наклонил голову, словно в молитве. Уани шел к себе – должно быть, переодеться; переодевался он необычайно часто, словно старался соблюдать этикет, на который все прочие здесь давно махнули рукой. А может быть, дело было не в этом – просто новые, тщательно отглаженные белые льняные брюки или яркая шелковая рубашка служили зримым извинением для его внезапного подъема сил, живости и энергии: он словно уходил со сцены и тут же возвращался под гром беззвучных аплодисментов. У двери Ника он остановился – они с Кэтрин видели тень на полу – поколебался, видимо удивляясь, почему дверь закрыта. Затем вошел к себе, закрыв за собой дверь, и несколько секунд спустя на двери звучно щелкнул запор. Засовы в этом доме гремели и грохотали так, что свежий человек от этих звуков испуганно вздрагивал.

Ник и Кэтрин замерли, напряженно глядя на закрытую дверь. Ник представил, как Уани высыпает на стол дорожку кокаина, подравнивает ее точными аккуратными движениями, приближает к ней лицо, закрывает глаза… В этом тоже был свой ритм, схожий с ритмом любовного свидания. Но, должно быть, Уани занимался этим в ванной: из его комнаты не доносилось ни звука.

Когда он наконец снова спустился вниз, Кэтрин сказала:

– Бисексуалы – это же просто кошмар. Это всем известно.

– Ну, я не думаю, что так уж всем… – сказал Ник.

– Ужас какой – знать, что твой парень никогда не будет любить тебя, и только тебя!

– Я не уверен, что это нам так необходимо, – проговорил Ник не вполне искренне: ему самому мечталось именно об этом, но он понимал, что это едва ли возможно. И не все ли равно, делить возлюбленного с женщиной или с наркотиком?

– Он говорит, что тебя любит, но у тебя еще больше, чем обычно, причин ему не доверять. – В сущности, Уани никогда не говорил, что любит его, и Ник тоже перестал говорить о любви, ибо после его признаний всякий раз наступало неловкое молчание. – Знаешь, я удивлена: мне казалось, он совершенно не твой тип.

Ник пробормотал что-то неопределенное.

– Я хочу сказать, он ведь белый и университет окончил.

Ник улыбнулся. Он был смущен – не разговором о сексе, а тем, что Кэтрин выпытывала у него нечто гораздо более глубинное и интимное.

– По-моему, – сказал он, – он – самый красивый человек из всех, кого я знал.

– Дорогой мой! – протянула Кэтрин с упреком, как будто он сказал что-то очень ребяческое и глупое. – Неужели ты серьезно?

Ник смотрел в стол, хмурился и молчал.

– Да, кажется, понимаю, о чем ты, – продолжала Кэтрин. – Он и вправду красавчик… точнее, если честно, пародия на красавчика. – Она улыбнулась: – Дайка мне карандаш. – И в блокноте Ника, на чистом листе, мгновенно набросала карикатуру – буйные, густо зачерненные кудри, высокие скулы, пухлые губы, влажные оленьи глаза с неправдоподобно длинными ресницами. – Вот! Нет, подожди, подпишу… – И нацарапала в углу: «Ванни от Котенка».

– Совсем не похож, – сказал Ник, с горечью сознавая, что карикатура очень похожа.

– М-м? – с сомнением откликнулась Кэтрин.

– Я могу сказать только одно: когда он входит в комнату – как позавчера, помнишь, когда он опоздал к обеду, а мы в его отсутствие болтали о нем, ты его критиковала, я делал вид, что соглашаюсь – так вот, стоило ему войти в комнату, и я подумал: вот все, что мне нужно. Он рядом со мной – и я счастлив. И что мне за дело до всего остального?

– Знаешь, Ник, – задумчиво проговорила Кэтрин, – это ведь очень опасно. Мне кажется, это просто безумие какое-то.

– Ты же художница, – сказал Ник, – неужели ты не понимаешь?

Много раз он пытался вообразить реакцию слушателей на свои откровения: воображал изумление, недоверие, ужас, негодование – но только не то, что с ним станут спорить.

– Что ж, – сказал он, – извини, но я – такой, какой есть, и другим быть не могу.

– И поэтому готов влюбиться в кого угодно только потому, что он, как ты говоришь, «прекрасен».

– Не в кого угодно, разумеется. Это в самом деле было бы безумие, – возразил Ник; вести этот разговор ему было тяжело и неловко. – Знаешь, тут не о чем спорить, это просто факт. Я – такой, как есть.

– Но ведь Дентона никак нельзя было назвать прекрасным? – не отставала Кэтрин.

– У Денни была прекрасная задница, – усмехнулся Ник. – Только это меня в нем и интересовало. Я его не любил.

– А этот, как его… Лео? Он же был вовсе не красавец, а ты по нему с ума сходил. – И с любопытством уставилась на него, гадая, не зашла ли она слишком далеко.

– Для меня он был прекрасен, – тихо, дрогнувшим голосом ответил Ник.

– Вот видишь! – с торжеством заключила Кэтрин. – Кого мы любим, того и считаем красивым, а не наоборот.

– М-м…

– Кстати, как он? Ты давно с ним виделся?

– Последний раз – прошлой весной, – ответил Ник и встал, чтобы выйти в туалет.

Окно в ванной комнате выходило во двор, на шоссе, и дальше – в необозримые французские поля, за которыми простирается Северная Франция, а дальше – Ла-Манш, а еще дальше – Англия, Лондон, купающийся в том же солнечном свете; и ворота в сад открыты, и бежит, извиваясь между деревьев, гравийная дорожка, и все так же стоит в укромном уголке сторожка садовника и преет возле нее компостная куча. Ник замер у окна, ожидая, пока острая тоска схлынет и сменится благодатным спокойствием человека, на минуту выбежавшего передохнуть из класса, из аудитории, из зала заседаний в прохладный, светлый и пустой коридор. Нет; он не станет рассказывать Кэтрин все. Не упомянет о линии красоты, ни словом не обмолвится о своей страсти к Тоби, о робких и смешных (как он теперь ясно понимал) попытках привлечь его внимание, о редких минутах близости, которые уделял ему порой Тоби по доброте душевной. Нет смысла об этом рассказывать. Для нее Тоби – всего лишь тупой, никчемный, надоедливый старший брат.

Вернувшись в комнату, он обнаружил, что Кэтрин, хихикая, листает гей-путеводитель.

– Убиться можно, – сообщила она.

– Да, веселая книга, – согласился Ник, смущенный, но и довольный тем, что она сменила тему.

– Подожди-ка… где у них Париж? Я хочу почитать про «Паракат»… По-моему, они тут все врут! – И она принялась с театральным интересом шуршать страницами.

– Там вряд ли много написано, – заметил Ник.

– Ага, «Паракат»! Дискотека, со среды по субботу, с одиннадцати до трех. L'An de Roi, – произнесла она по-французски, с сильным акцентом. – Дорогой, давай туда съездим! Представляю, как там весело!

– Рад, что тебя это забавляет.

– А давай предложим Уради съездить с нами и посмотрим, что он ответит… Боже мой, сколько тут всего!

– Очень полезная книжка, – сказал Ник.

– Туристические маршруты, боже мой! Ой, смотри – улица Сен-Фрон, это же там, где мы с Типперами вчера были! Если бы только они знали… А что значит НССР?

– НССР? «На свой страх и риск».

– А, понятно… понятно… Господи, да тут весь мир!

– Найди Афганистан, – предложил Ник, вспомнив знаменитое предупреждение о грубости афганского секса. Но Кэтрин продолжала листать страницы дальше. Ник присел рядом с ней.