Текст книги "Треугольник"
Автор книги: Агаси Айвазян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
2
В эти смутные времена, когда человек не мог даже самого себя защитить, когда всяческая сила внушала уважение, от Киликии до Босфора, от Средиземного моря до большой Армении действовала шайка Юнуса. Как неугомонный светлячок, возникала она то там, то тут. Впрочем, как можно сравнивать с невинным жучком этот восточный дикий отряд, который никому не подчинялся, не признавал ни государства, ни царя и среди этой мировой неразберихи вдруг как ястреб хищно налетал на беззащитные села и деревни и забирал самых красивых девушек для продажи во все гаремы Востока. И персы, и арабы, и татары, и турки, и прочие кочующие племена старались не задеть, не обидеть Юнуса. Всем им Юнус был нужен, девушки, которых он поставлял, становились украшением их гаремов. Их было шестеро, молодчиков Юнуса, но в них текла смешанная кровь двенадцати народностей. Они передвигались вольно и быстро, на коня садились приплясывая, пищу ели, заходясь от восторга, они так поджигали дома, так бросали горящую паклю, как только художник бросает мазки на холст. Они могли в минуту изменить курс, свернуть с полдороги, словно и цели у них никакой такой не было. Но они все время находились в движении. Они жили в движении, в диких гортанных выкриках, в гиканье-улюлюканье, жили, наслаждаясь своей варварской прекрасной жизнью…
В маленьком селе Чучу все было так спокойно, что, казалось, был слышен сам воздух. И вдруг вдали взорвался крик и стал постепенно усиливаться, приближаясь.
Жители Чучу на секунду окаменели, каждый на своем месте, выжидая, словно желая еще раз проверить себя и удостовериться в надвигающейся беде, надо было что-то решать, хотя что они уже могли сделать? Потом заработала некая более сильная пружина, которая разом подняла их на ноги, подтолкнула – и они бросились врассыпную. Кто в дом забрался и заперся изнутри, кто на кровле притаился, кто скользнул в погреб, кто-то пустился бежать по тропинке в горы. А у одного страх оказался настолько велик, что обернулся радостью, и несчастный побежал в ликованье навстречу выстрелам и голосам. Все сразу смешалось, и жизнь вдруг уместилась в двух чувствах – страхе и тревоге. Основной заботой были красивые девушки, потому что знали – идет Юнус, и другой цели у него нет. Все в смятении прятали-укрывали своих дочерей, сестер, жен.
Режущий слух, вызывающий жуткую тоску вопль повис над селом и, усиливаясь-усиливаясь-усиливаясь, достиг кульминации, ворвался в село вместе с теми, кто исторгал этот вопль. Шесть всадников то двигались одной сплошной стеной, то смыкались в тесное плотное кольцо, потом снова растягивались, снова смыкались или вдруг от накала чувств начинали кружиться на месте и вокруг друг друга. Сейчас они двигались, вытянувшись длинной цепочкой, впереди черноволосый, смуглый, крепко сбитый Юнус – в одном ухе поблескивает серьга, рот окаймляют усы.
Бабишад был похож на йога, тощий-претощий, кожа медного цвета. Он на ходу метнул горящий факел в стог сена и сам, как ребенок, обрадовался поднявшемуся пламени… На Мустафе был арабский наряд, бог знает, зачем он напялил его на себя и неизвестно где раздобыл, но это было красиво и, главное, соответствовало его вкусу… Аль-Белуджи был полуобнажен, на голове тюрбан… У Аламы были красные волосы, рассыпавшиеся по плечам. При виде огня он совсем зашелся от восторга, обезумел прямо, привстал на лошади, откинулся и, широко распахнув пасть, хохотал безудержно… Хара-Хира нацепил на голову нечто вроде византийской короны, не исключено, что это была часть тиары, впрочем, это не имело такого уж особого значения, просто корона блестела, была тяжелая и нравилась самому Хара-Хире. Потому что Хара-Хира был необъятных размеров и любил, чтобы на голове было что-то тяжелое: когда на нем не было его «шапки», ему казалось, нет и самой головы. Частенько товарищи, чтобы подшутить над ним, прятали «шапку», и Хара-Хира выходил из себя, метался в ярости по сторонам и не мог успокоиться, пока не находил свой замечательный, неповторимый головной убор.
Отряд Юнуса, как нож, вонзился в село и приступил к делу. Огненно-рыжий Алама подъехал к одной женщине и прямо с лошади нагнулся, подхватил ее одной рукой, нетерпеливо отдернул чадру, и лицо скорчилось в гримасе: у женщины были зеленые глаза и маленький подбородок, то, чего Алама терпеть не мог. Алама отшвырнул женщину и устремился дальше.
Аль-Белуджи не знал, какую дверь толкнуть. Это было совсем как вытянуть жребий, и он торопился и не мог решиться – вдруг да старуха попадется: испоганится весь день Аль-Белуджи. Наконец – была не была! – толкнул одну дверь наугад. Прямо у порога стояла женщина. Аль-Белуджи отвел рукой чадру, под ней еще одна чадра оказалась, он откинул и эту, под ней еще одна оказалась, в нетерпении он сорвал с женщины последнюю чадру, и глазам его открылось женское лицо – ничего противнее Аль-Белуджи в жизни не встречал. Ему захотелось совсем как чадру содрать с женщины и лицо: вдруг да под ним другое будет.
– Дура! Ходила б с открытым лицом, никто и близко не подойдет! – И Аль-Белуджи отъехал чертыхаясь.
Обследовав село, они собрались на площади в центре.
Они торопились, но торопились не потому, что им надо было еще куда-нибудь успеть, а потому, что взяли такой быстрый темп.
– Юнус, – сказал Алама, – вроде бы и отсюда ни с чем уйдем… Женщины больше не рожают красивых.
– На красивых вы сами, голодные псы, набрасываетесь, – рассердился Юнус.
– Ничего нет, ни одной мало-мальски красивой, клянусь…
Показался Хара-Хира с огромным тюком в руках. Лицо его расплывалось в довольной улыбке. Он свалил тюк перед товарищами и стал развязывать его.
– Что сейчас увидите, что увидите, что за товар, – приговаривал он. Из тюка вышла толстая немолодая женщина. Лица у всех вытянулись. Один Хара-Хира оставался невозмутимым, он смотрел на женщину, прищелкивая языком, явно наслаждался.
– Это еще что такое?! – брезгливо процедил Юнус.
– Женщина… – сказал Хара-Хира. – Красивая… – И он показал руками в воздухе, что именно составляло ее красоту…
– Ты бы уж сразу буйвола взял, зачем тебе женщина, – рассмеялся Мустафа.
Юнус секунды спокойно не мог устоять на одном месте: казалось, если он еще немного здесь задержится – само небо затрещит, пойдет по швам, и он, Юнус, рухнет на землю без сил, и деревья вокруг падут ниц, земля вся размягчится, дневного света станет совсем мало, народ весь высыплет из домов и растерзает его самого и всю его шайку. И даже малые дети казались ему в эти минуты опасными, даже глубокие старики. Лишь в движении он был спокоен, – для того чтобы не останавливать движения, он оставлял мысль на половине и принимал решение на ходу прямо, не задумываясь. Вот и сейчас он вспрыгнул на коня и умчался куда-то в сторону, никому ничего не говоря, не объясняя. Его молодчики последовали за ним. Вскоре они оказались перед каким-то строением, которое когда-то, по всей вероятности, было церковью, на месте колокольни был водружен какой-то непонятный купол, к стене приставлена лестница, и сейчас эта церковь-не-церковь являла собою какое-то странное, непонятного назначения сооружение.
Юнус со своими башибузуками ворвался в помещение.
В дальнем углу, прижавшись друг к другу, теснилось около десятка девушек.
Бабишад выстрелил в воздух.
– Осторожно, товар не попортьте! – с блестящими глазами сказал Юнус.
Мустафа смотрел на девушек и потирал руки – какой большой выбор, давненько такого не бывало.
– Да, уж теперь-то мы разживемся… – Юнус спешился и, вглядываясь в лица женщин, обошел их всех и остановился перед одной с грязным, закопченным лицом.
– Чует мое сердце, ты лучшая из всех, что я видел, – осклабился Юнус. – Ты-то и не дашь померкнуть моей славе и окупишь все… – И Юнус не глядя протянул раскрытую ладонь к Аль-Белуджи.
Аль-Белуджи вложил в его руку драгоценный кубок с вином. Юнус омочил руку и провел мокрой ладонью по лицу женщины, и все увидели лицо неописуемой красоты, совсем юное прелестное лицо.
– Ав-ва!.. – радостно завизжал Юнус.
Остальные стояли разинув рты.
Потом Бабишад сказал:
– Как раз для хана Алаваша.
– Для Аббаса, – сказал Мустафа. – Он нами в последнее время был недоволен.
– Ав-ва!.. – снова взвизгнул Юнус. Он все еще упивался своей сообразительностью. – Меня не проведешь… – И Юнус схватил девушку за руку.
– Не дам!.. – в отчаянии заголосила немолодая женщина, стоявшая рядом с девушкой, и вцепилась, обхватила девушку обеими руками. Хара-Хира сгреб кричавшую женщину в охапку и хотел было вышвырнуть ее во двор, но что-то его остановило, и он снова опустил ее на землю. А Мустафа, Бабишад и Аль-Белуджи открыли пальбу, чтобы нарушить создавшуюся тишину и восстановить привычную обстановку. Она чувствовали себя хорошо тогда только, когда кругом царил страх, им нужно было постоянно ощущать этот страх в окружающих – они впитывали его в себя, как кислород, всеми нервами, легкими, кожей. И блаженствовали тогда.
Девушка вырвалась из рук Юнуса и выбежала из церкви. Парни Юнуса кинулись вдогонку.
Юнус смотрел на убегавшую девушку и смеялся:
– Глядите-ка, как бежит, лань, ну чисто лань…
Юнус был в своей стихии. Он подумал о своем самом богатом покупателе, купце-еврее. Ну, мой дорогой Хилал-аль-Фулфул, раскошеливайся давай, гони монету, Хилал-аль-Фулфул…
В это самое время к селу приближался на осле ничего не подозревающий Мартирос. Был он умиротворенный, отдохнувший, был сыт и пребывал в надеждах. Хозяин осла, длинношеий добродушный перс, сидел на втором осле и ехал за Мартиросом.
– А что, море очень далеко?.. – спросил Мартирос.
Перс огляделся кругом.
– До моря, если идти на север, двадцать семь сел есть, если на юг, двести сорок восемь, а если на запад, восемнадцать, – не моргнув, уверенно ответил он.
Мартирос поверил. Но немного подумал и засомневался. Потом улыбнулся и сказал так же уверенно:
– Девятнадцать.
Перс вытянул длинную шею, он не ожидал такого. Он смерил Мартироса взглядом с ног до головы и сказал с достоинством:
– Ты прав. Этой деревни я не посчитал, – и указал рукой на видневшиеся впереди скирды.
Мартирос закивал головой. Почему-то ему было спокойно и ловко с этим персом, чьи невинные выдумки были сродни мудрости. Кругом все дышало покоем. И вдруг раздались крик, шум, выстрелы, смех, и Мартирос увидел бегущую с искаженным от страха лицом совсем молоденькую девушку. Девушка тоже заметила Мартироса, и то ли его доброе изможденное лицо внушило доверие, то ли черная одежда священника – девушка побежала к Мартиросу, как дитя бы к матери побежало. Мартирос слез с осла, протянул девушке руку и как бы забрал ее под свое крыло. Все это произошло так молниеносно, что Мартирос не успел даже подумать, от кого и почему бежала девушка и какой он подверг себя опасности, став невольным ее защитником. Мартирос поискал глазами своего перса и обнаружил его на противоположном склоне горы; перс сидел на осле, молотил его ногами по бокам с ужасающей частотой и удалялся с невероятной скоростью. А на Мартироса тем временем надвигались шесть удивительных личностей, шесть странно одетых людей. Мартирос было заулыбался им, но, приглядевшись как следует, мало-помалу смекнул, что к чему.
Шесть разбойников медленно приближались к Мартиросу.
На лице Юнуса было написано: «Это еще что за фрукт такой?»
На лице Бабишада: «Чем убивать ножом, подвесить его за ноги вниз головой».
На лице Аламы: «Откуда взялась тут эта божья коровка?»
На лице Мустафы: «Убить, но до этого повеселиться, пощекотать ему пятки…»
Хара-Хира предвкушал новое развлечение.
И Мартирос как по написанному прочел все, что было на этих лицах, но времени, чтобы сделать какие-то выводы, уже не было.
Они приблизились к Мартиросу вплотную и, посмеиваясь, стали заглядывать ему в лицо.
Отступать было некуда, Мартирос выпрямился и взглянул на них с достоинством. И все эти быстрые события вдруг показались Мартиросу каким-то замедленным сном.
Аль-Белуджи вытащил из-за пояса кинжал. Мартирос отметил про себя мелкую резьбу на рукоятке из слоновой кости. «Хорошо бы такой нож заиметь», – подумалось как-то само собой.
Юнус, взяв Аль-Белуджи за руку, улыбаясь, с подчеркнутым любопытством стал вглядываться в лицо Мартироса.
– Ты добренький, да?..
Мартирос тоже улыбнулся, но тут же рассердился на себя: знай, кому улыбаешься, балда.
– Говори же, значит, добрый, так? – повторил Юнус.
Мартирос не знал, что сказать, нельзя было так упрощать такое большое понятие, как доброта.
– Значит, добрый, – уже утвердительно сказал Юнус. – А раз добрый, значит, и трусливый.
– Нет, – сказал Мартирос, заметив выглянувшую из-под его руки девушку, скорее даже для нее так сказал, потому что в его голосе, была, пожалуй, нотка отчаяния.
– Как же нет? Добрый всегда значит трусливый, – сказал Юнус, и Мартирос увидел и очень про себя удивился – мускулы на руках Юнуса вдруг вздулись и заходили быстро-быстро. И вдруг, Мартирос и сам не понял, как это получилось, но вдруг он заговорил с горячностью:
– Доброта означает… означает мир, небо, землю, дерево… – Мартирос говорил торопливо, доверившись этим простым истинам и боясь, что его прервут. – Доброта… это справедливость…
Юнус придержал рукой товарищей, порывавшихся избить, ударить Мартироса.
– Ладно, давайте выясним, что означает доброта, – со странной непонятной любезностью сказал он, скользнув взглядом по своим головорезам, потом снова посмотрел на Мартироса и заключил, прищурившись: – Возьмем его с собой, посмотрим, что такое справедливость и с чем кушают страх.
И Юнус, как из шкуры, выскочил из этого уже затянувшегося бездействия и, издав свой воинственный клич, прыгнул на коня.
Друзья последовали его примеру.
Хара-Хира посадил Мартироса на низкорослую кобылу, девушку посадил впереди себя, и они двинулись вслед за отрядом, замыкая шествие.
Пейзаж совершенно изменился. Сухие бесхитростные равнины сменились бархатной зеленью и самодовольными холеными горами. Даже воздух стал какой-то теплый, перенасыщенный, сытный.
И все разом изменилось для Мартироса. Словно не три дня прошло с тех пор, как он вышел из монастыря, а долгие годы. Куда он идет сейчас, зачем он с этими людьми, что им нужно вообще и что нужно им от него, Мартироса. В своем воображаемом мире Мартирос не предусмотрел таких событий и потому не чувствовал в полной мере, не ощущал окружающее. Он смотрел на двигавшихся впереди разбойников, на Хара-Хиру и девушку, что ехали за ним, и ему очень хотелось осмыслить все, уместить происходящее в голове, его чувства от этой неожиданной истории отступили, и только мозг работал четко. Во всем-всем сейчас Мартирос искал одну логику.
К вечеру в мире осталось два цвета, синий и красный.
Юнус придержал своего коня, дождался, пока Мартирос поравняется с ним. Мартирос почувствовал остроту момента.
– Говоришь, доброта – это справедливость?.. – пренебрежительно, испытывая Мартироса, сказал Юнус.
Дорого бы заплатил Мартирос, чтобы очутиться сейчас в каком-нибудь городе и разгуливать себе как ни в чем не бывало среди каких-нибудь, скажем, галлов. Он заметался, не зная, как себя вести, захотел осторожным обволакивающим взглядом усыпить, загипнотизировать Юнуса, но вдруг что-то щелкнуло внутри его, наверное, проснулось то самое второе «я» Мартироса, и Мартирос заговорил твердо, с убийственной улыбкой, свойственной этому второму «я», этому другому существу, скрытому в нем:
– Да, справедливость. И ум тоже.
Юнус удивился:
– Ум?.. – И расхохотался Юнус. – Как это ум?.. – И погрозил пальцем Мартиросу. – Хитрюга ты, лисица, шкуру свою хочешь спасти… Ум нужен только для того, чтобы отбирать у других то, что тебе приглянулось, чтобы грабить, не жалеть никого, не бояться, жить припеваючи, вот что означает ум. Что, не согласен?
На лице Юнуса блуждала улыбка, он был доволен своей речью. Но Мартирос был невозмутим. И отвечал так, как если бы был один:
– Нет. Хочешь, скажу, что я думаю обо всем этом?
– Говори, – сузил глаза Юнус.
Мартирос остановил лошадь и поднял кверху указательный палец. Подъехали остальные разбойники.
Мартирос вздохнул, набрал воздуху в легкие и начал:
– Когда-то, давным-давно, родился на свет… – он обвел всех взглядом, – человек по имени Бабишад… – он посмотрел на Бабишада. – Нет, не ты… это давно было… не ты, но очень на тебя похожий. Это был жестокий человек, храбрый, но глупый, прямо скажем, безмозглый… он всех хотел уничтожить… при одном только его имени людей бросало в дрожь… но шли дни, и он чувствовал, что все пустое, что придет время и он умрет, то есть перестанет существовать и от него ничего не останется, подумайте-ка сами, какая это страшная вещь – конец. И тогда Бабишад женился и породил двух сыновей. – И Мартирос показал на пальцах – двух. – Для своих детей он был готов на все, ему хотелось продолжаться в них после своей смерти… – Мартирос перевел дух. – Бабишад умер, каждый из этих детей женился и, в свою очередь, породил пять или шесть, не помню точно, детей. – Мартирос поднял в воздухе растопыренную пятерню и сделал знак Аль-Белуджи, чтобы тот последовал его примеру. Аль-Белуджи послушно растопырил пальцы. Мартирос продолжил: – Итак, Бабишад уже жил, продолжался в этих двенадцати людях. Потом каждый из этих двенадцати бабишадовских отпрысков женился и, в свою очередь, породил по пять-шесть детей…
Мартирос посчитал на пальцах и дал знак Юнусу, Бабишаду, Аламе, Мустафе и Хара-Хире, чтобы те тоже подняли в воздух пятерню. И, увидев разбойников с поднятыми руками, Мартирос повеселел.
– Вот уже Бабишад живет в ста людях… Да-а-а… Каждый из этих ста, в свою очередь, родил пять-шесть детей, и стало их, Бабишадов, таким образом пятьсот. Но по старой памяти они продолжали убивать других людей, не зная, что это их кровь, брат или даже отец… Бабишад жил в пятистах людях и сам себя убивал, потому что был смелым, храбрым, скажете?.. Нет, глупым был, ибо не убивать – разумно…
Он опустил руку, а разбойники еще продолжали стоять с поднятыми вверх руками, слова Мартироса медленно проникали в их сознание, и они стояли немного оторопевшие. Это воодушевило Мартироса, в глазах его мелькнуло что-то лукавое-прелукавое. Мартирос заметил эту перемену в себе, и ему стало неприятно (вот так вот и прет всегда из тебя вместе со всем хорошим всякая пакость). Потом Мартирос резко сказал каждому в отдельности, тыкая в каждого пальцем:
– Ты… ты… ты… ты никогда не смотрел человеку в лицо, когда убивал его?.. ты не заметил сходства с собой?.. не убиваешь ли ты самого себя?..
И все, как заговоренные, с поднятыми руками медленно повернули головы к девушке.
Первым очнулся Юнус и, улыбаясь, снова погрозил Мартиросу пальцем:
– Лисица… от трусости весь твой ум… Ты, может, еще скажешь, что мы с тобой тоже Бабишады?..
Юнус загоготал, ударил лошадь каблуками и пустил ее вскачь. И долго еще вдали слышался его хохот.
В сгущающихся сумерках едва можно было различить силуэты всадников. Всех в сон клонило, но больше всех хотелось спать Хара-Хире. А пленница мешала ему спать на ходу. Он ударил Мартиросову лошадь сзади – «Стой!». Хара-Хира снял девушку со своего коня и посадил ее к Мартиросу. Девушка обеими руками обхватила Мартироса за спину, и Мартирос почувствовал, что больше ни одной секунды он не будет один, сам с собой. Не оборачиваясь, он почувствовал ладонь девушки, каждый палец в отдельности… Потом почувствовал ее теплое дыхание и колени, изредка касающиеся его.
– Как тебя звать? – шепотом спросил Мартирос, но ответа не получил, а, может, не расслышал, потому что в ту же минуту раздался окрик Юнуса:
– Пошевеливайтесь!.. Порожняком едем, позор!..
Хара-Хира стегнул сзади Мартиросову лошадь.
– Пошевеливайся, н-но-о-о…
Алама встревоженно кружил вокруг Юнуса, потом приблизился к нему:
– Они мешают нам… прикончить их надо, Юнус…
Юнус покачал головой – «нет».
Алама посмотрел на Юнуса пристально и захотел понять его.
– Думаешь, они похожи на нас?.. – осторожно спросил он и, не получив ответа, продолжал: – Девушка и наш Мустафа на одно лицо, ты заметил?
Юнус сделал вид, что не слышит его, Алама медленно отъехал.
Немного погодя к Юнусу подъехал Хара-Хира и сказал ему, помотав головой:
– Ну-ка, Юнус, на мои уши взгляни…
Юнус удивился:
– Что тебе нужно?..
Хара-Хира показал на свои уши.
– Ну? – недовольно пробормотал Юнус.
– Целый день смотрю на уши Мартироса… Еду за ним и смотрю… Точь-в-точь как мои…
Юнус сердито стегнул коня Хара-Хиры:
– С ума все посходили!..
Поздно вечером добрались до какого-то села. Все разом повеселели и припустили лошадей, но, приблизившись к деревне, даже не войдя еще в нее, увидели, что она пустая. И что жители ее ушли не только что, а покинули ее давным-давно: это была старая византийская деревня. Даже плодовые деревья здесь успели сделаться дикими.
Они переночевали в этой пустой деревне.
Хара-Хира на ночь забрал девушку к себе, а утром снова привел и усадил Мартиросу за спину. Усадил и улыбнулся. Мартирос то и дело ловил на себе взгляд Юнуса. Тот словно хотел выведать что-то у Мартироса, не спрашивая его, без слов, что-то выяснить для себя.
Парни Юнуса, все без исключения, только о нем, о Мартиросе, и думали, все слова его вспоминали про Бабишадов. И не было уже былого привычного темпа, ни выкриков их диких, все способствовало этому странному, не свойственному им настроению. Мустафа больше других был подвержен разным маниям. Вот и сейчас он был явно не в своей тарелке – то и дело ему казалось, что у него на руке растет шестой палец. Он никак не мог отделаться от этого чувства, у него даже начинала чесаться рука, это было абсурдно, бессмысленно, и это он знал. Но дальше больше – дальше Мустафе начинало казаться, что все острые предметы лезут ему в рот: верхушки деревьев, купола, рога животных, порой даже носы товарищей, их уши… В такие минуты Мустафа крепко сжимал губы, и ничто не было в состоянии заставить его открыть рот. Бедняга Мустафа, лицо его делалось до того потешным в такие минуты, что товарищи так и покатывались со смеху, глядя на него. Терпеть все это становилось невмочь, и, обезумев, Мустафа, выхватывал шашку и рубил все подряд – все, что под руку попадалось, все острое. И мало-помалу успокаивался. Сейчас он был особенно взбешен. И откуда только свалился им на голову этот сморчок?! И что это он им такое с три короба наврал, наговорил?
Мустафа все крутился вокруг Мартироса, разглядывал его, девушку-пленницу разглядывал, смотрел на свои ладони, потом лез разглядывать ладонь Мартироса и все сходство искал. Потом начинал девушку разглядывать, смотрел на ее зад и вертелся, пытаясь собственный зад разглядывать, опять же для сравнения. В его голове все перепуталось, смешалось – ноги – руки – носы – уши – глаза…
На второй день пути Мартирос вдруг почувствовал, что дыхание девушки сделалось прерывистым, трудным, а еще через час голова ее соскользнула со спины Мартироса, и Мартирос почувствовал, что она падает, отделилась от него и падает. Мартирос подхватил девушку и остановил лошадь.
Юнус заметил, что Мартирос отстал.
– Ну что там еще?.. – Хара-Хира поднял над головой Мартироса плетку, но почему-то раздумал бить и опустил руку с плеткой. Удивительные вещи творились с ними с некоторых пор, они сами на себя не были похожи.
Мартирос, не отвечая, спокойно сошел с лошади, взял девушку на руки к пошел в сторону.
Разбойники поплелись за ним, удивляясь тому, что Мартирос их не боится, но еще больше тому, что сами они обращаются с ним так мягко и предупредительно, иначе говоря – так цацкаются с ним.
Мартирос снял с лошади седло, подложил девушке под голову и сказал:
– Принесите воды…
– А ты знаешь, как мы с больными поступаем? – сказал угрожающе Мустафа, но воду все-таки принес.
– Есть два выхода, – сказал, улыбаясь, Аль-Белуджи, – или мы убиваем вас обоих и продолжаем путь, или же… девушку оставляем здесь, тебя с собой забираем…
Мартирос каким-то чутьем, инстинктивно чувствовал, что они уже не опасны для него, и, ни на кого не обращая внимания, отошел в сторону и стал что-то искать в траве. Мустафа, Алама, Аль-Белуджи, Юнус, Бабишад и Хара-Хира следили за его действиями. Мартирос сорвал какое-то растение, потер его в ладонях и засыпал в невесть откуда взявшуюся склянку. Он только краем глаза следил за Юнусом и видел его пристальный взгляд. Вдруг Юнус из-за пояса вытащил пистолет и стал поигрывать им, подбрасывать на ладони. Но Мартирос был спокоен, он знал, что по крайней мере сегодня Юнус стрелять не станет. Но Мартироса раздражало такое грубое, лобовое поведение Юнуса. Мартирос отбросил в сторону все эти рассуждения и склонился над девушкой – губы у девушки были воспаленные, лицо горело, глаза закрыты, веки неспокойно подрагивают. Мартирос влил девушке в рот какую-то жидкость, положил на лоб мокрую тряпицу и сел рядом. Потом посмотрел на Юнуса и сказал очень естественным тоном:
– Будет лучше, если вы нас оставите здесь… Я постараюсь вылечить ее. Вам она больная не нужна, но труп вам тоже ни к чему… Если вы нас все равно бросите, не все ли вам равно – после вас здесь мертвый останется человек или живой, какой смысл нас убивать…
– А что же тогда имеет смысл в этой жизни, как не убийство? – проворчал Юнус, но заткнул пистолет за пояс.
– Я постараюсь ее вылечить… Потом она выйдет замуж, родит детей, станет матерью, каждого из вас такая же девушка родила… Да, родит ребенка, а потом может статься – почему бы и нет, – что этот ребенок вырастет и станет вашим другом и в трудную минуту спасет вам жизнь, кто знает, всяко бывает… Вообразите на минутку, что какой-нибудь болван убил бы мать Юнуса еще до того, как он родился, а?.. Что бы вы сейчас без Юнуса делали, а?..
Глаза Юнуса недобро сверкнули.
«Не перегнуть бы палку», – пронеслось у Мартироса.
Но Юнусу нравилось, как рассуждает Мартирос, на него это действовало успокаивающе.
И хоть и нравилось Юнусу слушать Мартироса и слова Мартироса вроде бы даже возвышали его, Юнуса, но Юнус при этом испытывал какую-то неловкость.
– Каждое ничтожество свою трусость ученостью и умом прикрывает, – сказал Юнус и с удивлением обнаружил, что ждет ответа.
– Трусость злостью прикрывают и глупостью тоже.
Это трусливые, между прочим, гонятся за сиюминутными наслаждениями, потому что боятся в завтра заглядывать… – сказал Мартирос.
– Ну тогда скажи, какая польза, какой прок от добра?.. – спросил Мустафа.
– Кто добр, тот всем миром владеет, – сказал Мартирос.
– Язык твой вместо кинжала у тебя, – рассмеялся Аль-Белуджи.
– Человек умом храбр, хочу сказать – от ума она, храбрость… Не подумавши, не будешь храбрым, хоть ты тресни. – Мартирос увидел, что разбойники с вниманием слушают, воодушевился и целую длинную речь сказал, и по мере того как говорил, он все более начинал верить своим словам и под конец пришел к тому заключению, что изрекаемые им истины суть единственно правильные и окончательные.
Ночь прошла спокойно.
Мартирос спал вполглаза, то и дело вскакивал, смотрел, как девушка. Утром девушка открыла глаза. Ее снова кое-как устроили в седле, и Юнусов отряд выехал из леса. По дороге им встретился молодой крестьянин, который тащил за собой упиравшегося осла. На осле сидел человек, укутанный с головы до ног в простыню.
Увидев отряд Юнуса, хозяин осла заметался, кинулся бежать, оставив осла посреди дороги. Но опомнился и с покорным и виноватым выражением лица вернулся…
Бабишад увидел высунувшуюся из-под простыни женскую ногу.
– Покажи лицо! – свирепо крикнул он.
– Лицо так себе, неважное лицо, – затараторил крестьянин, глотая слюну.
Мустафа концом кинжала поддел простыню – на осле сидела молодая женщина с довольно красивым лицом. Но беременная! До смешного беззащитно и жалобно смотрела она на свой огромный живот.
Мустафа оглянулся на крестьянина и сплюнул:
– Свинья!
– Да, да, – сокрушенно закивал муж.
– Сглазил нас кто-то, – простонал Бабишад.
– Свинья! – снова крикнул Мустафа. – Какой товар загубил, – и выхватил пистолет из-за пояса.
– Стой! – крикнул Мартирос. – Посмотри получше, вглядись в лицо как следует!..
Мустафа от неожиданности вздрогнул, недоверчиво посмотрел на крестьянина… и свершилось чудо. Лицо крестьянина стало на глазах меняться – перед Мустафой было его собственное лицо, можно было подумать – он в зеркале себя видит.
Мустафа судорожно глотнул воздуха и пришел в ужас от этого нового наваждения.
Медленно двигались лошади, и всадники на них от чего-то отдыхали, отходили, но от чего именно – они и сами толком этого не знали.
Мартирос вполголоса беседовал с девушкой.
Хара-Хира уже привык к тому, что Мартирос разговаривал с девушкой. Он, Хара-Хира, хотел бы, чтобы девушка обращалась с ним так же доверчиво и дружелюбно, как с Мартиросом. Да, но это невозможно. Нельзя запугивать человека, держать его в страхе и ждать от него теплоты и доверия.
Возле Юнуса, как тень, вырос Алама.
– Дай я его… Целую неделю без дела болтаемся… – Алама кивнул в сторону Мартироса. – Всех с толку сбил… Не видишь, во что превратились ребята… Не пристало мужчинам так распускаться… Дай ты мне его…
Юнус посмотрел на Аламу в сомнении.
– Помнишь ту девушку, худенькую такую, ту, что Иль-Халили у нас купил?..
Алама смотрел на Юнуса оторопело.
– Помнишь? – повторил Юнус.
– Ну?..
– Рот у нее точь-в-точь такой же, как у меня, был…
Алама смотрел на Юнуса, и на его лице можно было прочитать: «Пропали мы… если уж ты свихнулся…»
Алама стегнул коня, но тут же натянул поводья, потому что лицо Юнуса сделалось вдруг собранным и решительным и рассеянное выражение сменилось жестким и хищным. Юнус снова был прежним Юнусом – на горизонте показалось селение.
– Чует мое сердце, здесь мы как следует поживимся, – сказал Юнус весело. Он обернулся, окинул взглядом отряд и, заметив Мартироса с изможденной бледной девушкой на коленях, придержал коня.
– Как называется это село? – бросил он через плечо Аламе.
Что-то оборвалось внутри Аламы.
– А кто его знает, – буркнул он.
– Дед твой из этих краев, кажется… – сказал Юнус.
Алама чуть не плакал от разочарования.
– Вроде бы и отец твой из этих краев, – не унимался Юнус.
– Не было у меня никакого отца, не было! – Алама замотал огненно-рыжей головой. – И матери не было! Никогда не было!.. – И сорвался с места и ускакал было прочь, но, увидев, что никто за ним не следует, понурившись, повернул коня обратно и через минуту снова стоял рядом с притихшим отрядом.
Все озадаченно смотрели на Мартироса.
Село это они обошли стороной.
Куда они сейчас направлялись? Никто не знал. И у Юнуса никто не решался спросить. Смятение царило в их душах.
К вечеру они выехали на зеленый луг, трава здесь была до того высокая, что ею можно было укрыться, как одеялом.
