Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
– Если это только для перемены места, Нифонтов обязан был меня предупредить…
С раздражением он думал, что не следовало командиру в первый же день покидать корабль на заграничном рейде и вместе с Якумом ночевать где‑то на берегу.
Из машинного люка раздалось громкое шипение. Беловеский заторопился:
– Ну, мне пора, товарищ комиссар, пойду доложиться старшему офицеру. – И он исчез.
Павловский хотел попросить штурмана никому не рассказывать об их разговоре, но удержался. Постепенно он успокоился, но обида на старшего офицера, поставившего его в смешное положение, не проходила.
Услышав сигнал «обедать», Павловский спустился в кают‑компанию. За столом Нифонтов сидел надувшись, не глядя на комиссара, и вел разговор с доктором о болезнях почек. Павловский понял, что старший офицер знает о разговоре со штурманом. «Тем лучше», – подумал он. Когда подали чай, вошел старший механик в чистом комбинезоне и, скользнув взглядом по лицу комиссара, доложил:
– Машина готова. Николай Петрович.
Нифонтов важно кивнул и приказал штурману:
– Вызывайте боцмана и рулевых.
Неторопливо допив чай, он медленно проследовал к себе.
Едва «Адмирал Завойко» стал на якорь на новом месте, из устья Ванпу, подобно серой ящерице, выскользнул первый американский эсминец. Выйдя на простор широкой, как море, Янцзы, он стал на якорь в стороне от фарватера. Вслед за ним вереницей пошли его однотипные собратья, такие же серые и юркие. На их палубах матросы и офицеры по‑американски непринужденно стояли на своих постах.
– Вот бы нам такие! – вздохнул ревизор. – Тогда можно бы и с японцами потягаться.
– Чтобы управлять такими кораблями, надо много учиться. И дисциплина нужна, – наставительно заметил старший офицер, спускаясь с мостика.
– Не беспокойтесь, выучимся. И корабли у нас будут получше этих, – не удержался Павловский.
К вечеру вернулся командир. Павловский в присутствии Нифонтова откровенно рассказал ему о своей ошибке. Клюсс был взбешен, но сумел сдержаться.
– Часть вины за случившееся беру на себя, – резко сказал он. – А вам обоим пора научиться ладить друг с другом. Неуместно разыгрывать комедии на глазах у иностранцев. Потрудитесь это запомнить!.. Прошу ни на минуту не забывать, что сплоченность и взаимное доверие – главное и непременное условие пребывания за границей всякого военного корабля, а корабля Дальневосточной республики в особенности. Ведь наше положение пока очень неопределенное: как ещё нас здесь встретят?
Оставшись один, Клюсс задумался: вот и пришли в Шанхай со своими, порожденными революцией противоречиями. Нифонтов упрям и недальновиден. Павловский молод, неопытен, не с того начинает. Ему бы держаться просто, по‑товарищески, не заниматься контролем на каждом шагу. Просвещать и воспитывать матросов, а за офицерами только приглядывать. А он поступает как раз наоборот: командой и её настроениями интересуется мало, прилип к офицерам. Держит себя вызывающе или мрачно молчит. Трудно мне с ним будет, если уедет Якум.
Трудно будет даже в том случае, если на корабле всё будет гладко. Прежде командир за границей получал все руководящие указания от консула. Консул был хозяином, а командир только его вооруженным слугой. Теперь консула нет. Миссия? Что это, за организация? Понимают ли там, в какие условия попадает военное судно не признанного империалистами государства в иностранном порту?
Он думал о семье, оставленной в белогвардейском Владивостоке, о неопределенности будущего «Адмирала Завойко» и его экипажа, о предстоящих встречах с китайскими и иностранными властями. Хорошо ещё, что он здесь не один. С ним Якум, разумный и авторитетный руководитель, связанный с Центральным Комитетом, высшим органом партии большевиков. Партии, уже четыре грозных года стоящей у руля возрождающейся России.
38
Последующие два дня красили борт, надстройки, шлюпки. Чистили медь, подгоняли новое обмундирование, доставленное в срок аккуратным мистером Каном. Все понимали, что по внешнему виду корабля и его экипажа иностранцы будут судить о новой России. На пятый день стоянки в Вузунге из Пекина пришло извещение миссии Дальневосточной республики о том, что сделано заявление китайскому правительству о приходе в Шанхай военного корабля для ремонта, что шанхайским властям даны благожелательные инструкции и что ремонт «Адмирала Завойко» поручен Кианг‑Нанскому правительственному арсеналу. Нифонтов на шлюпке осмотрел корабль со всех сторон и остался удовлетворенным.
Настал час съемки с якоря. На мостик взошел вызванный Тирбахом портовый лоцман, оказавшийся старшим сыном Лухманова, известного русского капитана‑парусника, арестованного белогвардейцами во Владивостоке. Было начало прилива. Воды Ванпу на миг замерли, и вдруг река потекла вспять – от моря в глубь страны. Подхваченные приливным течением, потянулись вверх буксирные пароходы с караванами барж, джонки, большие шаланды, управляемые одним кормовым веслом. Обгоняя их, пошел по течению и «Адмирал Завойко».
Прошли плавучий маяк и приземистые бетонные форты китайской крепости, запирающей вход в реку. Разглядывая занесенные илом поперечные свайные преграды для самоуглубления фарватера, штурман спросил Лухманова:
– Это китайцы придумали?
– Китайцы. И очень давно.
– Здорово! – заметил комиссар. – А их считают отставшей нацией.
– Не за это считают, – возразил лоцман, – за то, что сейчас они ничего не придумывают и в технике отстали на столетия. Смотрите, джонки, например. Конструкция такая, как и тысячу лет назад. Тогда они были значительно мореходнее и маневреннее каравелл Колумба. А сейчас странно, что ни на одной из них нет мотора. До сих пор весло и мускульная сила.
Павловский внимательно рассматривал лавировавшие поперек фарватера китайские джонки с нарисованными на бортах огромными рыбьими глазами. Нет! Ничего современного в их облике найти нельзя.
Навстречу по обеим сторонам реки ползла низкая зеленеющая равнина, изрезанная оросительными каналами и канавками. Чернели небольшие деревушки за обмазанными глиной бамбуковыми плетнями, а местами – за кирпичными и даже каменными стенами. Темно‑зеленая хвоя криптомерии и сосенок вокруг могил предков и маленьких кумирен оживляла ландшафт. На полях, как гигантские цветы, желтели соломенные шляпы полуголых земледельцев, старательно обрабатывающих свои крохотные участки. Везде мотыги и бамбуковые сохи. Дома и домики, поле за полем тянулись бесконечной чередой – огромная, уходящая за горизонт, густо заселенная деревня с плодородной, щедрой землей и убогими жилищами.
Наконец вдали показалось дымное облако – предвестник большого города. По берегам реки потянулись пирсы, заводы, склады, доки. Стальные громады океанских пароходов, окутанные парами и дребезжащие лебедками, скрывали причалы и толпы грузчиков. Повсюду английские, американские и японские флаги. Шум механизмов, крики кули, перетаскивающих на бамбуковых коромыслах тысячи тонн заморских грузов, мощные буксиры у высоких бортов судов – везде суета кипучего труда. Чистенькие деревянные паровые катера, блистая выдраенной тиковой палубой и медяшкой, развозят по реке дирижеров этого концерта иноземной техники и китайской мускульной силы. Они сидят развалившись в отутюженных светлых костюмах и белых тропических шлемах, изнывая от жары.
– Вот это порт! – восхищенно воскликнул Нифонтов.
– Грузооборот Шанхая больше, чем Кантона, Тяньцзиня и Сватоу, вместе взятых, – с гордостью сообщил Лухманов.
Но вот река повернула влево, и справа, по берегу её широкой излучины, сверкнули зеркальными стеклами и мрамором облицовок фасады зданий Бэнда – набережной, цитадели торгового капитала империалистов. Как бы подпирая её жерлами длинноствольных орудий, посредине реки стояли на бочках военные корабли.
Первым прошел темно‑серый, почти черный японский крейсер «Цусима», с золотой хризантемой на форштевне. Русская и японская труба пропели друг другу вежливое «захождение», офицеры отдали честь, команды стали «смирно».
За ним высилась громада американского бронированного крейсера «Саус Дакота». На его грот‑мачте развевался синий с белыми звездами адмиральский флаг. Выкрашенный в светлый, голубовато‑серый цвет, с четырьмя высокими трубами и стальной ажурной фок‑мачтой, унизанной прожекторами, он сильно дымил, собираясь к вечеру покинуть Шанхай вслед за ушедшими в море флотилиями эскадренных миноносцев. Снова трубы пропели «захождение», но на американском корабле матросы стали «смирно» только на верхней палубе. В батареях царил галдеж, полуодетые моряки сидели, свесив ноги в открытые орудийные портики, и отпускали громкие замечания, указывая на русский корабль пальцами. Стоявшие на юте американские офицеры с застывшим на лицах безразличным высокомерием, казалось, не замечали скандального поведения своих подчиненных.
– И это адмиральский корабль! – воскликнул Нифонтов. – Ну, знаете, от американцев я этого не ожидал.
– Да, нелегко им уйти из Шанхая, – отозвался Лухманов, – здешняя полиция везде ищет дезертиров. Задержанных собирают в батарейной палубе под караул морской пехоты. Вот и получается заведение.
– И многие удирают? – полюбопытствовал комиссар.
– Сейчас многие. Газеты обещают близкую японо‑американскую войну. Азиатская эскадра обречена: её в первые же дни легко и без потерь потопит японский линейный флот. Вот «америкэн бойс» и прячутся за юбки женщин всех национальностей, а их в Шанхае достаточно. Когда Штраус[11] уйдет, они вылезут на свет божий и начнут устраиваться в Шанхае или других городах. Платили им за службу основательно, и деньги у них есть.
На двух бочках, носом в море (англичане предусмотрительны!) стоял, сияя чистотой, белый двухтрубный крейсер «Хаукинс». В дополнение к обычному «захождению» вызванный наверх караул морской пехоты отдал честь оружием проходившему русскому кораблю.
– У этих, даже случись революция, всё равно будет образцовый порядок: природные моряки и служаки, – заметил комиссару лоцман.
Нифонтов усмехнулся, а Павловский отозвался:
– Но колонии они всё‑таки потеряют.
Лухманов задумался и после небольшой пауз отвечал:
– Возможно, когда‑нибудь. Но это не так просто: колониальные англичане привыкли жить на пороховой бочке и хорошо вооружены. Я о штатских англичанах говорю. Вот увидите здешний волонтерский корпус.
Деловой и административный центр иностранного Шанхая проплывал мимо «Адмирала Завойко». С широкой асфальтированной набережной доносились гул трамваев, гудки автомобилей, крики рикш и грузчиков. Общее внимание привлекло здание Морской таможни с колоннами и башенными часами. Перед ним обращенная к реке бронзовая статуя англичанина Харта, ухитрившегося в прошлом столетии передать в руки своих соотечественников сбор пошлин со всех ввозимых в Китай товаров.
– Вот Управление торгового порта, – указал Лухманов на соседнее здание, – перед ним две пушки. Они стреляют ежедневно в полдень один раз и три раза в любое время суток в случае тревоги для волонтерского корпуса.
– Английского? – спросил комиссар.
– В рядах волонтеров состоят все иностранцы, желающие с оружием в руках защищать свои права в Китае. Оружие, патроны и военную форму волонтеры держат дома. А для стрельбы по безоружной толпе особой подготовки не требуется.
– А вы сами? Что вы делаете по тревоге? – опять спросил комиссар.
– Что за бестактный вопрос, – проворчал старший офицер.
– Я по тревоге должен быть на реке, – уклончиво ответил Лухманов и повернулся к штурману: – Вот видите, сигнальная башня из серого камня, похожая на заводскую трубу? На её вершине мачта. Здесь падением черного шара показывают полдень, здесь же поднимают сигналы о тайфунах.
Шумный и людный восточный рынок замыкал Международный сеттльмент. Дальше, за древней городской стеной, раскинулся Наньдао с двухмиллионным трудолюбивым, искусным в ремеслах населением, с самобытной культурой, сложившейся в незапамятные времена. Пахнуло дымом и бобовым маслом, набережная стала менее опрятной, загроможденная горами товаров, речными деревянными пароходами с одним задним колесом и целым флотом больших, средних и малых парусных джонок, стоявших у пирсов в несколько рядов. Между ними прижалось множество больших и малых сампанов, плавучие рестораны, ночлежки, парикмахерские, лавочки. Река жила полнокровной, кипучей жизнью, проникая в глубь Наньдао узенькими каналами, разделявшими каменные массивы больших трехэтажных густонаселенных домов. На набережной шла погрузка и выгрузка, купля и продажа. Везде масса народа, но европейцев не видно.
На противоположном берегу реки выстроились серые цилиндры нефтяных резервуаров «Стандарт Ойл комнани» и стояли стальные американские парусные суда, трех‑ и четырехмачтовые, пересекавшие океаны подобно знаменитым чайным клиперам прошлого столетия.
Штурман, юношей плававший на таких судах, с интересом спросил:
– Значит, не умер еще флот больших парусников?
– Умирает, – отвечал Лухманов с ноткой грусти, – появились большие моторные суда, которые и будут его могильщиками. На дальних линиях они выгоднее парусников. Ну а джонки не умрут до тех пор, пока будут живы китайцы. С ними уж никто конкуренции не выдержит!
Река сворачивала вправо. Вдали показались зеленые рощи и высокая многоярусная пагода.
– Это Лунг‑Ва, старинная резиденция мандарина, – пояснил Лухманов.
Город кончался большим судостроительным заводом. У одного из его пирсов стояла только что построенная речная канонерка. Плоский низкий корпус с просторной комфортабельной белой надстройкой посредине. По одному крупнокалиберному орудию на баке и на юте. На фронтоне надстройки ярко начищенные медные буквы: «liberte, egalite, fraternite».[12]
– Чего вы удивляетесь? – заметив недоумение на лицах офицеров, весело воскликнул лоцман. – Здесь суда строить дешевле. Крейсера закладывать пока не научились, а речные канонерки строят запросто. И англичанам, и американцам, и французам, как видите.
– Но ведь пушки этих канонерок направлены в сердце Китая! – заметил комиссар.
– Того Китая, которого и иностранцы, и само китайское правительство боится, – с усмешкой ответил Лухманов и повернулся к командиру: – Вот здесь, Александр Иванович, нужно стать на оба якоря. Течение будет меняться два раза в сутки. Раз в неделю придется распутывать канаты, если нет скобы. А как закончите ремонт, поставим вас к Бэнду, поближе к культуре.
Распрощавшись, Лухманов сошел на свой катер.
39
Получив в кассе Центросоюза необходимую денежную сумму, обмундировав свой экипаж, обеспечив докование и ремонт корабля в мастерских Кианг‑Нанского арсенала, Клюсс решил ознакомиться с общей обстановкой в Шанхае, прежде чем приступить к официальным сношениям с местными властями. В этом ему помог Лухманов, уже три года работавший в Шанхайском порту.
– Разрешите, Александр Иванович, быть вашим сухопутным лоцманом, – сказал он, пригласив Клюсса к себе.
С женой, сестрой и младшим братом он занимал квартиру в центре города, держал китайскую прислугу. После обычных представлений он провел Клюсса в свой кабинет, обставленный очень скромно: плетеная бамбуковая мебель, циновки вместо ковров, на стенах красочные паспарту с японскими акварелями, поражающими своей простотой и поэтичностью. На маленьком, тоже бамбуковом, письменном столе шелковая синяя японская скатерть с вышитыми золотом журавлями – символом долголетия. На ней искусно расставлены очаровательные безделушки из яшмы и слоновой кости. Дома Лухманов никогда не работал, кабинет служил для конфиденциальных бесед.
Когда они удобно уселись и бой неслышно принес традиционное сода‑виски, хозяин приступил к делу:
– Как вам известно, Александр Иванович, Китай не представляет единого целого. В каждой провинции жестокая диктатура враждующих между собою дуцзюнов – военных губернаторов. За их спинами – могущественные державы, «опекающие» Китай. Само пекинское правительство уже несколько лет в цепких руках Японии. Защитить интересы своей страны оно не может. Англия, Америка, Франция и Италия привыкли считать Китай своей полуколонией и сейчас объединены общим стремлением вытеснить Японию с торговых позиций, занятых ею во время войны.
– А как это отражается на Шанхае, Борис Дмитриевич? – спросил Клюсс.
– Шанхай – центр внешней торговли Китая и главная арена этих, пока финансовых схваток. Англия хочет восстановить свое довоенное преобладание в шанхайской торговле. У неё весьма мощное оружие – Гонконг‑Шанхайская банковская корпорация со старой, весьма разветвленной сетью банкирских контор. Американцы тоже пытаются создать банковский консорциум, но из этого пока ничего не вышло. Доллару приходится бороться с иеной через английские банки. Но я думаю, что они в конце концов договорятся с Японией, за счет Китая конечно.
– А Россия? Разве она сошла с китайской сцены?
– Нет, но выступает в совершенно новой роли. Москва предлагает Пекину взаимное признание и установление дипломатических отношений. Она объявила потерявшими силу все ранее заключенные царским правительством неравноправные договоры, отказалась от всех русских концессий, от права экстерриториальности русских.
– А китайцы?
– Китайцы? Китайские богдыханы привыкли уважать только силу. С признанием и переговорами не торопятся, а всеми русскими концессиями завладели сразу, проживающих в Китае русских лишили всех гражданских прав, именуя их «бывшие подданные бывшей Российской империи».
– Ну, это белоэмигрантов.
– Вы будете здесь первыми небелоэмигрантами. Интересно, как это у вас получится?
– А здешний консульский корпус?
– Ни русского, ни советского консула в Шанхае нет. Гроссе, прежнего нашего генерального консула, после разгрома Колчака китайцы лишили полномочий. Но он здесь очень давно. У него большие связи. Он сохранил за собой и здание консульства, и его канцелярию, и консульский архив, и даже должность под названием «русский помощник шанхайского комиссара по иностранным делам».
– А как же белоэмигранты?
– Их тут тысяч пятнадцать – двадцать. В Шанхае даже есть русская православная церковь. Гроссе распределяет между неимущими скудные денежные пособия, оформляет различные удостоверения. В общем, помогает, но в возрождение белого движения не верит.
…После обеда, прослушав несколько романсов в исполнении восемнадцатилетней Кисы Лухмановой, Клюсс распрощался с любезными хозяевами.
На другой день он решил первый визит сделать Гроссе, с которым был знаком ещё до революции. Нарушить традицию, игнорируя с первого же шага бывшего генерального консула, он счел недипломатичным.
Над зданием из серого камня, похожим на виллу колониального богача, реял трехцветный флаг давно переставшей существовать Российской империи. В вестибюле было чисто, тихо и прохладно. Под потолком медленно вращались крылья огромных ветрогонов, бесшумно сновала вышколенная прислуга.
Бывшего камергера царя, трудолюбивого и аккуратного Гроссе, годы и невзгоды превратили в дряхлого старика. Он, сгорбившись, сидел за письменным столом в своем роскошном кабинете, среди той же мебели, картин и безделушек, что и в «доброе старое время». Только поясной портрет последнего императора был убран в его личные покои и задрапирован траурным крепом.
Гроссе принял Клюсса весьма любезно и как будто не хотел понимать, что перед ним командир военного корабля Дальневосточной республики.
– Вы, вероятно, по окончании ремонта пойдете во Владивосток? – спросил он, не глядя на Клюсса.
– Я пока не имею указаний от морского начальства, – уклончиво отвечал Клюсс, – возможно, мы здесь задержимся. Поэтому мне кажется необходимым сделать визиты его превосходительству комиссару по иностранным делам Хзу Юаню и начальнику обороны генералу Хо Фенг‑лину.
– Что ж, это можно устроить, – согласился Гроссе и познакомил Клюсса с доктором Чзном, секретарем Хзу Юаня.
Доктор Чэн оказался весьма образованным и общительным, бегло говорил на трех языках, среди которых, к сожалению, не было русскою. Он понимал значение русской революции и новую русскую политику в отношении Китая. Понимал, что Дальневосточная республика – временное буферное государство между Советской Россией и Японией, и познакомил Клюсса с политической позицией своего патрона, который стремился избегать осложнений с иностранными державами, ненавидя японцев и их агентуру, хотя и являлся ставленником прояпонского правительства.
Чэн отвез Клюсса в Наньдао и представил Хзу Юаню. Командир «Адмирала Завойко» обстоятельно объяснил его превосходительству причины, побудившие русский корабль прибыть с Камчатки в китайские воды, подчеркнул, что подчиняется находящемуся в Чите правительству Дальневосточной республики.
Хзу Юань в свою очередь заверил Клюсса, что местные власти ничего не имеют против длительной стоянки русского корабля в Шанхае: здесь много иностранных военных судов. Однако, поскольку Дальневосточная республика пока не признана всеми державами, русский командир сейчас не должен поднимать красного флага, так как это может вызвать, нежелательные осложнения с иностранцами. Узнав, что «Адмирал Завойко», как и весь морской флот Дальневосточной республики, плавает под старым русским флагом, он был вполне удовлетворен.
После этого доктор Чэн, от имени своего патрона, посоветовал Клюссу воздержаться от визита начальнику обороны. Это будет необычным актом: никто из командиров иностранных судов ему не представляется. Иностранцы могут усмотреть в этом поступке далеко идущие намерения русского командира, и могут быть осложнения.
40
В ожидании очереди в сухой док, «Адмирал Завойко» стоял на обоих якорях на стрежне сильного течения Ванну. Начался ремонт, и пара в котлах не было. Дважды в день течение менялось, разворачивая корабль то правым, то левым бортом к Кианг‑Нанскому арсеналу.
Вначале Нифонтов пытался организовать наблюдение за тем, как – по солнцу или против солнца – развернуло корабль. Тогда легче будет распутывать якорные цепи, убеждал он. Но скоро вахтенные офицеры сбились и начали записывать. по памяти, щедро приправленной воображением.
Ночные вахты стали беспокойными: на берегу часто раздавались свистки, выстрелы и крики. На стоявших неподалеку китайских крейсерах «Хай‑юн» и «Хай‑чи» при каждом бое склянок часовые и вахтенные перекликались «по порядку номеров». А в забортной тьме капризная река несла свои илистые воды. Каждую безлунную ночь через реку переправляли контрабандную соль, которую местный дуцзюн обложил огромной пошлиной. Её привозили на джонках из южной провинции, где выпаривали из морской воды и никаких пошлин на неё не было. В сопровождении вооруженной охраны её переправляли через болотистую дельту Янцзы на пустынный правый берег Ванну. Темной ночью отсюда отчаливали большие шампуньки. Тихо пересекая реку, они проходили вплотную к форштевням стоявших на якорях судов. Навал на быстром течении угрожал шампуньке, её грузу и пассажирам гибелью, а окрики вахтенных привлекали внимание левого берега. Только там полицейские ловили контрабандистов. На правом берегу ночью полиция не осмеливалась появляться, опасаясь вооруженной охраны, рассыпавшейся в прибрежных кустах. Но и на левом берегу ловить носильщиков было трудно: шампуньки приставали каждый раз в новом месте. Иногда полиции удавалось устроить засаду. В темноте начиналась рукопашная, сверкали ножи, вспыхивали огоньки выстрелов, а контрабандисты, взвалив на плечи мешки с солыо, разбегались в разные стороны.
Стоявший на вахте Беловеский после беспокойной ночи встречал летнее утро. Рассвело. Первые лучи солнца золотили пышную субтропическую растительность низких берегов. Небо из серого постепенно становилось бирюзовым. За кормой, у поворота реки, четко обрисовывался стройный контур многоярусных вогнутых крыш пагоды Лунг‑Ва. Воздух был насыщен запахами цветов. Раздавались протяжные стонущие звуки: по всей окраине Наньдао китайские военные трубачи тянули несложную гамму бесклапанного горна.
– Чего это они, товарищ штурман, распелись, как петухи? – спросил вахтенный матрос.
– Обычай такой. Встречают солнце, – отвечал Беловеский, не раз бывавший в Китае.
Наконец во всей красе взошло солнце, но цвет южного неба был ещё нежно‑голубым. Над рекой стелились остатки утренней дымки. Вдали в зелени садов вставали высокие здания города.
Протрубили побудку. Сначала на китайских крейсерах, потом и на «Адмирале Завойко». Команда умывалась, когда с берега донеслись ритмичные звуки военной музыки. Под дробь малых барабанов и уханье большого четыре трубача в унисон исполняли восемь тактов однообразно бодрого походного марша, повторяя их без конца. За музыкантами, высоко выбрасывая ноги в черных матерчатых туфлях, из ворот арсенала шагала серая колонна. Лучи утреннего солнца играли на трубах и оружии.
– Товарищ штурман! Смотрите! Там что‑то готовится, – позвал стоявший на вахте рулевой Орлов. Беловеский поднялся на мостик и взял бинокль.
За каменной оградой арсенала уходила вдоль берега обсаженная высокими тополями дорога в Лунг‑Ва. За ней желтел песком обширный учебный плац. На дальнем его краю за ночь было вырыто нечто вроде окопа или канавы. Солдаты в серых форменных куртках вытаскивали из больших повозок полуголых связанных людей и ставили их на колени вдоль края канавы. Несколько поодаль выстраивались подошедшие роты.
– Сейчас казнить будут! – догадался Орлов.
Команда столпилась у планширя, боцман бросил шланг. Штурман молча смотрел в бинокль. «Сегодня последний раз взошло солнце для этих несчастных, – думал он. – Как страшно и горько быть безоружным и связанным! Если уж умирать, так в схватке!» Сильный бинокль как бы перенес его с мостика на плац, позволил видеть всё подробности страшного ритуала. Осужденных было двадцать девять человек. Всех их поставили на колени лицом к канаве, со связанными за спиной руками. Им надели на головы бумажные мешки с ярко‑красными иероглифами. Из строя вышли несколько солдат с винтовками и построились в цепь. Их было тоже двадцать девять. «Добровольцы‑палачи», – подумал штурман. Затем на рикше подкатил тучный китаец в черном халате и круглой шапочке, произнес какую‑то краткую речь, указывая рукой на осужденных. Ударили барабаны, взревели трубы. Цепь солдат с винтовками наперевес, соблюдая равнение, пошла вперед. Подойдя вплотную к коленопреклоненным, солдаты в упор выстрелили им в затылки, пинком ноги опрокинули тела в канаву и бегом вернулись в строй. Подбежали другие, с лопатами. Канаву быстро забросали землей, заровняли, посыпали желтым песком, и на плацу, как ни в чем не бывало, началось учение.
Потрясенные только что виденным, русские моряки молча стояли на палубе. На мостик в сопровождении Купцова поднялся комиссар.
– Почему вы меня не позвали? – обратился он к штурману. Беловеский молча протирал бинокль.
– Кто были эти казненные? За какие убеждения они отдали жизнь? – вырвалось у Орлова.
– Не всё ли равно? – отвечал Купцов. – Так власти поступают со всеми, неугодными им. Слава богу, что я сегодня уеду отсюда!
– Ничего, Орлов, – сказал штурман, подавая сигнальщику бинокль, – на нашей палубе мы хозяева, а в китайские дела нам вмешиваться не полагается.
– Да и не вечно так в Китае будет, – прибавил комиссар, спускаясь с мостика и обращаясь к обступившим его матросам: – Видели, товарищи, как тут расправляются с простым народом? Но грянет и здесь пролетарская революция!
– Продолжать приборку! – спохватился штурман. – Вахтенный! Горниста наверх! Повестку!
Начинался шестой день пребывания за границей.
41
Наконец «Адмирал Завойко» побывал в сухом доке, и ремонт был закончен. Разводили пары, готовились к переходу на рейд Бэнда, где маленький корабль Дальневосточной республики будет у всех на виду. На палубе шла тщательная приборка, ставили стойки, пригоняли только что сшитые тенты.
У Павловского с палубной командой были не такие хорошие отношения, как с машинистами и кочегарами. С ними в прошлом походе он часто беседовал, и они стали запросто обращаться к нему с мелкими просьбами и вопросами. Поэтому он не упустил случая принять участие в подгонке тентов, чтобы и матросы почувствовали в нем не только комиссара, но и товарища, с которым можно обо всем поговорить откровенно. Заметив это, боцман стал покрикивать на Павловского, желая дать понять и ему и команде, что уж раз взялся за матросскую работу, не изволь обижаться на сердитого боцмана. Павловский с удовольствием бегал по палубе, обтягивал шнуровку, бил кулаком по натянутой, как барабан, новой белоснежной парусине. Ещё нежаркое солнце подсушивало только что вымытую палубу, утренний ветерок шевелил флаги и ленточки матросских фуражек. Когда требовательный боцман похвалил Павловского за аккуратную шнуровку, ему стало приятно. Он снова почувствовал себя, как когда‑то на крейсере, равным среди равных, в среде, где ценятся только опыт и умение.
Но нужно было помнить и о комиссарских обязанностях. За полчаса до обеда он спустился к себе, чтобы просмотреть свежие газеты, которые только что привезли с берега.
Отперев дверь и оставив ключ снаружи, он вошел в каюту, снял рабочую куртку и стал умываться. За дверью в коридоре послышались шаги. Вдруг щелкнул замок и кто‑то вынул ключ. Человек за дверью что‑то пробормотал и быстро ушел, стараясь ступать бесшумно. Комиссар потрогал дверную ручку – заперто. Что это значит?.. В прошлом году, когда белые угнали «Патрокл», комиссара тоже заперли в каюте… Что же это такое? Шутка? А если нет? Якум недавно совсем перебрался на берег, командир со штурманом ещё утром уехали договариваться с портовыми властями о месте новой стоянки. На корабле только Нифонтов, ревизор, Заварин, младшие механики и доктор Стадницкий… И снова недоверие к Нифонтову закралось в сердце комиссара. Может быть, старший офицер уже впустил на борт своих знакомых белогвардейцев и сейчас уведет корабль в международные воды? Не для этого ли вчера к Нифонтову приезжал лейтенант Ежов, бывший колчаковец, а теперь безработный белоэмигрант? Обедал в кают‑компании, всё высмотрел… Уж не сговорились ли они? Нужно взять себя в руки, не горячиться и постараться сначала выяснить, что сейчас происходит на корабле. Павловский осторожно выглянул в иллюминатор. Палубы не видно, но слышно, как там моют руки, готовясь обедать. Внизу плещутся воды реки, меняется течение. Корабль начало разворачивать. Видны берег, маленькая пристань и три шампуньки перевозчиков.
«Если кто‑нибудь поедет с берега, я увижу, а командир со штурманом вернутся, я им крикну», – подумал комиссар и приготовился к самому худшему: достал из ящика стола браунинг, проверил, заряжен ли он и есть ли запасная обойма…
Заперев комиссара, доктор Стадницкий быстро пошел по коридору и бросил ключ в мусорный рукав. Мутная речная вода мгновенно поглотила кусочек металла. Торжествуя, что его проделка никем не замечена, Стадницкий вошел в кают‑компанию. Там сидели Заварин, Нифонтов, ревизор и Полговской. Вестовые накрывали на стол.
