Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
– «Касуга»! – с удивлением узнал штурман. – Ещё не ушли, канальи!
– Смотрите за пеленгом! – отозвался командир.
Уже стали на якорь, когда со штабной вышки просигналили: «Какое судно пришло?»
– Ответьте ему только наше название и ни в какие переговоры не вступайте, – приказал Клюсс.
На мостике все притихли, лишь стучал ключ клотиковой лампы.
– Вот мы и дома, – сказал Глинков.
– На Родине, – взволнованно поддержал Павловский, пожимая руки Глинкову и подошедшему Клюссу.
Убирая в штурманской рубке карты, Беловеский вспомнил о Наташе, о жизни, полной опасностей и тревог. Он будто заново ощутил запах смолистого дыма костров, талого снега, душистого сена. Всё его существо охватила нежная грусть по манящим вдаль лиловым гребням хребтов, низкорослому дубняку, мерцающим огонькам спрятанных в тайге деревенек… Неужели всё это навсегда прошло? Прошло только потому, что Наташа, его Наташа, сделалась миссис Уиллбоу?.. Да… Перекочевав в другой мир, она умерла для него, хотя в сознании и продолжает жить её прежний образ… Он моряк. Важнее лирических воспоминаний военная служба. Ей он отдаст свои силы и помыслы…
А в каюте на нижней палубе арестованный Полговской переживал возвращение в красный Владивосток. Что его ждет здесь? Суд, суровая кара? Как ему вести себя? Раскаиваться или запираться? Ведь он ничего не успел совершить. Неужели расстреляют?.. Нет, не может быть, ведь, кроме разговоров разных, он ни в чём не повинен… А два спрятанных браунинга?.. И он снова то впадал в отчаяние, то утешал себя зыбкой надеждой.
Утомленный переходом командир, засыпая, думал о завершенной миссии с таким трудом сохраненного корабля, о его будущем: пополнении, перевооружении, походах на далекую Камчатку и Охотское побережье… Как много нужно сделать, чтобы выйти в эти походы.
На другой день трудящиеся Владивостока торжественно встретили моряков «Адмирала Завойко». Коллектив редакции и типографии газеты «Красное знамя», взявший шефство над кораблем, вручил отважным морякам бархатное красное знамя, на котором золотом было вышито: «Поднимайте паруса на великое плавание по океану Революции».
ЭПИЛОГ
Советский Владивосток оправдал свое гордое имя. Работа закипела. Через полтора месяца, в солнечный майский день, на охрану морских границ вышел первый сторожевой корабль, получивший новое революционное название – «Красный вымпел». На нём было современное по тем временам артиллерийское вооружение: четыре 75‑мм пушки Канэ, одна 40‑мм автоматическая зенитная пушка Виккерса и четыре пулемета «максим»; в состав команды влилось комсомольское пополнение. Изменился и внешний вид прежнего «Адмирала Завойко». Теперь он был выкрашен в строгий темно‑серый цвет. На его палубе у орудий и пулеметов хлопотали матросы‑комсомольцы, впервые выходившие в море. Но каждый из них старался держаться заправским моряком и не отставать от старослужащих, которые почти все сделались старшинами. Новое рабочее платье, синие воротники и ослепительно белые чехлы на бескозырках имели праздничный вид, заставляли каждого быть по‑военному подтянутым, как издавна принято на вступающих в строй кораблях.
Сильно поседевший Клюсс с удовлетворением и спокойной уверенностью наблюдал с мостика происходившее на палубе. Наконец‑то его корабль вооружен и укомплектован как полагается. Впереди тысячи миль, штормы и туманы, суровая, но почетная морская служба, вне которой он себя теперь не представлял…
«Красный вымпел» пережил своего доблестного командира. Тридцать семь лет этот корабль находился в боевом строю. Именно он положил начало могучему Краснознаменному Тихоокеанскому флоту, и за это под конец жизни, как и легендарный крейсер «Аврора», был удостоен чести: поставлен на вечный якорь.
Владивосток, 1958–1970 гг.
[1] Толстая льдина, ставшая на мель. Начальник экспедиции капитан 1 ранга Вилькицкий, бывший флигель‑адъютант, как‑то сник, на всё махнул рукой. Команды работали безупречно, офицеры молчали и думали о своём, а радио приносило всё новые и новые вести: революция ширилась.
В Енисейском заливе экспедицию постигло несчастье: темной бурной ночью оба корабля наскочили на камни. «Таймыр» успел дать задний ход и сумел сняться, «Вайгач», шедший головным, прочно сел на скалы. Проткнутый каменным колом, корабль заполнялся водой. К утру на нём пришлось прекратить пары. Начальник экспедиции решил снять с него команду на «Таймыр»…
Суровая Арктика долго не выпускала из ледяных тисков перенаселенный корабль. Когда же он наконец вырвался в Белое море, в Архангельске уже хозяйничали англичане и белогвардейцы. Клюсс не поверил в реставрацию прежней России и сделал все, чтобы «Таймыр» мог уйти в арктический транспортный рейс. Настроение было тяжелое. О посещении Архангельска старались не вспоминать.
Но плавание было неожиданно прервано радиограммой, требовавшей немедленного возвращения. Выполнить это оказалось нелегко: «Таймыр» с трудом находил чистую воду, К тому же кочегары, узнавшие о возвращении, стали работать вяло. «Таймыр» часто останавливался среди льдов «для подъема пара», как записывали в вахтенный журнал. Наконец вошли в устье Северной Двины. Прошли Соломбалу, вот и Архангельск. Город похож на потревоженный муравейник: на улицах снуют люди с чемоданами и узлами, валяется домашний скарб. Здесь команда сошла на берег, а Клюсс отправился через Канаду и Японию во Владивосток.
И вот после трехлетнего отсутствия он снова дома. Всё здесь выглядит иначе, чем он себе представлял, на всём отпечаток затянувшейся интервенции. Кое‑кто её даже благословляет: лучше японцы, чем красные. А там соберем силы, прогоним большевиков, и тогда японцы сами уйдут, Клюсс так думать не мог: жизнь успела многому его научить. Но как жить и работать в атмосфере интриг, заговоров и угроз? И он решил искать ответа у своего давнего знакомого, к которому привык относиться с сыновним уважением.
Полковник Давыдов, начальник Гидрографической экспедиции Восточного океана, принял его в маленьком, окруженном садом домике на Шефнеровской улице, в кабинете, загроможденном планшетами мензульных съемок, пахнущими типографской краской картами, мореходными и геодезическими инструментами. Огромный письменный стол, два книжных шкафа, четыре стула да потертое кожаное кресло, в котором сидел сам хозяин, составляли убранство комнаты. Давыдов был в синем кителе без всяких знаков различия, сильно постарел, но живые голубые глаза не потеряли блеска, движения и речь по‑прежнему дышали энергией.
– Очень рад! Очень рад вас видеть, батенька! Садитесь, садитесь вот сюда, – сказал он, убирая со стула карты и рукопись. – Рассказывайте, каким это ветром вас принесло сюда?
Беседа затянулась до вечера. Клюсс сразу почувствовал, что Давыдов живет своей работой и уверен, что его труд не может быть ни прерван, ни признан историей бесполезным. Вспоминали знакомых, сослуживцев. Давыдов никого не осуждал, многих жалел, всем и всеми живо интересовался.
– Ну а ваши как дела? – спросил он вдруг, косясь на штатский костюм Клюсса. – Вы теперь счастливый отец и вновь обретенный супруг! Чем вы намерены заняться?
Клюсс отвечал, что ещё в Архангельске, оставляя «Таймыр», решил не служить больше в военном флоте и теперь намерен поступить в какую‑нибудь контору, где требуется знание английского языка.
– В контору? – рассмеялся Давыдов. – Очень благоразумное, но совсем нереальное решение‑с! Русских контор нет, как нет и купеческой России, которая их плодила. На конторах остались только русские вывески. Там вам, батенька, не место. Вы из тех, кто, принимая звание морского офицера, готов умереть под андреевским флагом за нашу матушку‑Русь. Не можете вы оформлять продажу в розницу этой самой России только потому, что так неудачно вернулись в Архангельск на нашем славном «Таймыре». Будут другие корабли, и понадобятся для них командиры. А вы – в контору!.. Ведь защищать русский Дальний Восток и его моря надо! Упустим время – нас потомство за это добром не помянет!
– Но здешние власти не особенно стараются давать отпор японцам, – возразил Клюсс.
– Ошибаетесь, батенька. Несмотря на присутствие здесь японских войск, Приморье входит в Дальневосточную республику. А в Хабаровске и за Амуром власть этой республики совершенно независима: японцы оттуда вынуждены были уйти.
– Простите, Борис Владимирович, я не совсем понимаю, что это за республика?
– ДВР – буферное государство, буржуазное по форме, но управляемое большевиками. Оно не только мешает японцам напасть на нас «для искоренения Советов», но и служит плацдармом, где накапливаются силы для военного отпора. Да и японцы уже не те. У них, видите ли, назрело столкновение с Америкой. Война может вспыхнуть в любой момент, и поводом к ней может оказаться именно захват нашей территории, стратегического ключа, так сказать, вроде Камчатки или Командор. Поэтому японцы хотят, чтобы кролик сам прыгнул в пасть удава. Хотят, чтобы известные круги русских сами захватили бы для них свои же территории. Парадоксально, но именно так‑с!
– Простите, Борис Владимирович, я опять не совсем понимаю. У кого захватили? Ведь территория‑то пока русская?
– Как у кого? У большевиков, конечно!
– Значит, все антибольшевистские группировки инспирируются японцами?
– Не только инспирируются, но и щедро финансируются. Через упомянутые вами конторы, например. Правда, те, кто пользуется их «услугами», тешат себя мыслью, что, как только встанут на ноги, пошлют японцев ко всем чертям. Но я в это не верю. Воздушные замки‑с! Уж я японцев знаю.
– А как же здесь, в Приморье, им дается отпор?
– О, это сложная, хитроумная игра… Главное для нас – выиграть время.
– Откуда, вы думаете, следует ждать помощи? – спросил Клюсс.
– Помощи? Помощь извне для объединения России – химера! Сказка для детей младшего возраста! Могучая и великая Россия нужна только русским.
– Кто же её объединит? Большевики?
– Тот, за кем пойдет народ, батенька. Мужики‑с. А наше с вами дело быть с народом, не отгораживаться от него. Поступиться самолюбием, сословными и личными предрассудками…
Было уже темно, когда они расстались. Клюсс пошел домой пешком. Встреча и беседа очень его озадачили, вызвали вихрь противоречивых мыслей.
Ему было мучительно стыдно за то, что он, командир, бросил корабль и удрал к жене и дочке. Хотя Давыдов даже намеком не осудил его за это, Клюсс понимал, что бывший командир «Таймыра» сам бы так не поступил.
Внимание Клюсса вдруг привлекла мерная поступь сотен ног, обутых в сапоги. Навстречу из темноты шли солдаты сдвоенными рядами, без оружия, в серых шинелях. Хвост колонны терялся в темноте. Кто‑то подсчитал ногу, и звонкий голос запевалы вывел:
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой, –
а стоголосый хор дружно подхватил:
Равенство, братство, свобо‑о‑да,
Вот наш девиз боевой!
Клюсс был удивлен и обрадован: в оккупированном японцами Владивостоке есть ещё, значит, настоящие русские солдаты! Остановившись, он пропускал мимо загорелые, бравые, усатые лица – многоликий образ бессмертной русской пехоты. А солдаты шли и шли, ряд за рядом, тяжело отбивая шаг.
За первой ротой появилась вторая. Впереди легким размашистым шагом шёл уже немолодой командир, с рыжеусым, изъеденным оспой лицом и ухватками бывшего фельдфебеля. Внешне он мало отличался от своих солдат: та же мешковатая шинель, но фуражка с офицерской кокардой и поверх шинели кобура. Грузно шагавшая за ним рота подхватила припев:
Народной охраны солдаты!
Приморье врагу не дадим!
Берите винтовки, гранаты,
Назад палачей отразим! –
по‑солдатски оборвав последнее слово.
«Вот это отпор! – подумал Клюсс. – Да еще какой!»
– Откуда здесь эта часть? – вырвалось у нето.
– Как же‑с, – ехидно ответил шедший рядом пожилой мужчина в фуражке инженера, – батальон сопочников, разрешенный японцами под названием дивизиона народной охраны и предводительствуемый бывшим офицером Нильсен‑Гирсом, из бывших датчан.
– И вооружение есть?
– Будьте покойны, вооружены до зубов, хотя японцы разрешили только винтовки. Оружия здесь припрятано достаточно, особенно американских пулеметов. Ещё социалист Керенский заказал для «войны до победного конца», да не успели доставить по назначению. А теперь, извольте видеть, пока бить некого. Нашего брата буржуя японцы не разрешают, а самих японцев – у сопочников храбрости не хватает… Ну, мне налево, имею честь! – И, приподняв фуражку, словоохотливый попутчик повернул в боковую улицу.
«Да, – подумал Клюсс, – если все мы будем так рассуждать, русские солдаты с офицерами из бывших иностранцев, а то и совсем без офицеров будут‑таки воевать с японцами. А мы в это время будем отсиживаться дома или по тюрьмам, ругать большевиков и терпеливо ждать прихода какого‑то мессии… Нет, тут что‑то не так! А выход напрашивается сам собой: стать на своё место».
Утром, несмотря на протесты жены, он явился в штаб Сибирской флотилии и был назначен командиром одного из посыльных судов.
Воспоминания о событиях, которые привели его в военную флотилию Дальневосточной республики, были прерваны стуком в дверь. Вошел вахтенный матрос:
– Товарищ командир! Штурман приказали доложить: орудию привезли.
Сверкая рубином левого отличительного огня, к «Адмиралу Завойко» подходил портовый буксир борт о борт с небольшой баржей. На палубе баржи около десятка военных матросов и разобранная пушка Гочкиса, в незакрытом трюме – груда ящиков.
Когда баржа была ошвартована, Клюсс приказал погрузить всё привезенное в трюм, положив сверху пушку и ящики с её снарядами. Трюм закрыть, брезент заклинить по‑походному.
– В море поставим её на место, – ответил он на удивленные взгляды.
4
На другой день Клюсса вызвал к себе председатель Приморского областного управления Антонов. Ещё вчера, при встрече в штабе флотилии, он произвел на Клюсса положительное впечатление: седеющие волосы, бородка, опрятный штатский костюм, спокойный внимательный взгляд. Запомнились и слова Антонова: «Реальных сил для военного отпора Японии у нас пока нет. Это вынуждает к тактике уступок, чтобы выиграть время и не допустить здесь капитуляции русской государственности. Америка нам помогать не будет. Её политика – столкнуть Японию с Китаем, Россию с Японией. Говорят, что американцы демократы. Может быть, это и так, но, выходя на международную арену, они оставляют демократию дома».
Антонов ждал Клюсса в просто обставленном светлом кабинете. Когда Клюсс вошел в приемную, секретарши не было. Через открытую дверь кабинета он услышал голос Антонова:
– Получилось очень удачно. Наши военные моряки завладели пароходом. И капитана назначили хорошего: говорит мало, но веско и искренне, словесной лавировки не любит. Сказали, что бывалый моряк.
– Кадровый офицер? – спросил скрытый портьерой собеседник.
– Очевидно, так. Да вот и он сам, – встал навстречу Клюссу Антонов. Поднялся и его собеседник, сухощавый мужчина средних лет, с правильными чертами лица, густой черной шевелюрой и клинообразной бородкой.
– Это Александр Семенович Якум, – представил его Антонов, – он назначен к вам начальником экспедиции. Знакомьтесь.
Осведомившись, закончена ли приемка парохода и не было ли эксцессов, Антонов заторопился.
– Я вынужден уехать в редакцию, подписать к печати очередной номер «Красного знамени». Ещё одна моя обязанность, – улыбнулся он Клюссу. – Желаю вам успеха, счастливого плавания и согласия с Александром Семеновичем.
Якум и Клюсс испытующе смотрели друг на друга. «Старый революционер, – подумал Клюсс, – наверно, будет меня прощупывать». Якум так и поступил:
– Нам с вами, капитан, предстоит совместно руководить экспедицией на Камчатку. Поэтому нужно сейчас поговорить честно и откровенно, чтобы во время рейса не возникали недоразумения. Согласны?
– Вполне согласен.
– Прежде всего я хочу быть уверенным, что этот разговор останется между нами и ни при каких обстоятельствах разглашен не будет. Можете ли вы мне это обещать? Подумайте, я сейчас вернусь.
«Так вот каких руководителей выпестовала революционная русская партия! – думал Клюсс. – Сильны организованностью, деловитостью, упорным стремлением к цели. Нет ни барства ни сибаритства, ни снисходительной вежливости». Ему вспомнился один генерал, приглашенный большевиками после апрельского выступления японцев руководить ведомством военно‑морских дел.
Генерал считал Клюсса «своим» и так отозвался об Антонове: «Исключенный студент, фельдшерский сын. Таким одна дорога – в большевики‑стрекулисты».
Выше всего генерал ценил происхождение. Ему наплевать, что Антонов образован, владеет иностранными языками. Главное – он не дворянин.
А Якум? Кто он? Говорят, латыш, профессиональный революционер, был на каторге.
Интересно, какие они в частной жизни? Впрочем, это неважно.
Клюсс сожалел, что так поздно встретил этих людей, и твердо решил заслужить их доверие.
Вошел Якум с бумагой в руках:
– Простите, товарищ Клюсс, что долго заставил ждать. Читайте, это мое предписание.
Прочитав, Клюсс сказал:
– Я уже предупрежден, что вверенный мне корабль будет в вашем оперативном распоряжении.
– Представляете ли вы всю сложность обстановки, в которой нам предстоит работать?
– В общих чертах. Я принял назначение на «Адмирал Завойко» без колебаний, так как считаю, что долг каждого русского бороться с интервенцией.
Якум удовлетворенно кивнул:
– Значит, мы можем заключить договор чести: быть верными своей Родине и откровенными друг перед другом?
– Можем, Даю вам слово офицера.
– А я слово коммуниста.
Они крепко пожали друг другу руки.
– Теперь, Александр Иванович, я могу, – Якум понизил голос, – сообщить вам истинные цели экспедиции. Основная наша задача – сохранить за Русским государством Камчатку и прилегающие к ней острова.
Клюсс задумался, потом спросил:
– Что для этого следует делать?
Якум серьезно посмотрел на Клюсса.
– Не допустить соглашений местных деятелей с японцами о каботажном плавании, о снабжении населения продуктами, рыболовным и охотничьим снаряжением, товарами.
– А это может произойти?
– Ознакомлю вас с обстановкой, которая сложилась сейчас на Камчатке.
Порывшись в портфеле, Якум протянул Клюссу бланк:
– Вот прочтите, какую телеграмму послал Ленину в марте этого года Камчатский ревком. В ней яркая картина создавшегося там положения.
Клюсс внимательно прочел документ. Да, положение катастрофическое. Кроме рыбы, все продовольствие ввозилось. В кооперации ничего, кроме муки, нет. Казначейские кассы пусты. Бумажные кредитки совершенно обесценены, имеют хождение только иена и доллар. Пушнину скупают иностранцы, охотское золото всё уходит за границу. Закрылось много школ. Почти прекратилось медицинское обслуживание населения. Аппарат управления не организован. Военной силы нет. Во всей области только 24 милиционера. На рейде стоят японские военные корабли под предлогом защиты интересов японских подданных. Служащие государственных учреждений восемь месяцев не получали жалованья.
– Да, – сказал Клюсс, возвращая телеграмму, – Камчатку можно потерять. Понимаю всю важность нашей миссии.
– Мы должны доставить туда продовольствие и убедить камчатских коммунистов немедленно создать базы на случай возникновения партизанской войны. Передадим им оружие. Оно хорошо спрятано?
– Прятать его не стали, чтобы не привлечь внимания. Все считают, что это наши артиллерийские припасы, погруженные тайно от японцев. И матросы и офицеры будут крепко хранить эту тайну.
– Хорошо, товарищ Клюсс. Могу ли я положиться на ваш экипаж?
– Экипаж сформирован только вчера. Матросов отбирал комиссар флотилии. В подавляющем большинстве это учившаяся молодежь, призванная в 1919 году правительством Колчака. Старых матросов Сибирской флотилии на «Адмирал Завойко» попало только два: боцман Орлов и котельный механик Панкратьев. Из молодых мне рекомендовали радиотелеграфиста Дутикова, машиниста Губанова, комендора Казакова, рулевых Орлова и Дойпикова, фельдфебеля Косова. Офицеров я выбрал сам. А вот комиссар ещё не назначен… Обещаю, что без вас не приму ни одного решения, кроме чисто технических, и все ваши распоряжения будут выполняться. Только очень бы вас просил в жизнь корабля не вмешиваться, с этим я справлюсь сам.
Якум улыбнулся:
– Хорошо, капитан, обещаю не вмешиваться…
Расставшись с Клюссом, Якум вначале почувствовал неуверенность: не сделал ли он ошибку, сообщив беспартийному капитану истинную цель экспедиции. Но, подумав, решил, что поступил правильно. Без капитана, которому можно полностью доверять, пускаться в дальнее плавание в такой шаткой политической обстановке, безусловно, нельзя. Правда, с Клюссом он встретился впервые, но этот морской офицер с решительным взглядом, твердой, уверенной речью и сединой в висках произвел на него хорошее впечатление. «Такому можно верить», – подумал он.
Вернувшись на корабль, Клюсс вызвал к себе штурмана. Штурман молодой, неопытный, недоучившийся гардемарин, да ещё летчик, кажется. Почему он остановил свой выбор на юноше, две недели как получившем самый младший штурманский диплом? Ведь просился Волчанецкий, известный на Сибирской флотилии штурман, человек пожилой, много плававший, преподаватель. Но с Волчанецким Клюссу плавать не хотелось. Хоть и опытный, но типичный моряк торгового флота с принятыми там штурманскими приемами, которых Клюсс не любил. А Беловеский зимою часто бывал в его доме. Клюссу понравилось его стремление к самообразованию, знание двух языков, способность к усидчивому труду. Такого можно и нужно учить, прививать ему штурманские навыки. А потом Беловеский, возмужав, усовершенствовав и развив приобретенный опыт, будет в свою очередь учить молодых офицеров. Так, и только так, идут вперед морские науки, и этот процесс не должны прерывать политические перемены в стране.
Была и другая причина: Беловеский очень подходил для экспедиции – он был красным. Среди офицеров такие очень редки. Влюблен в романтику мореплавания, любит паруса, шлюпки и, как ни странно, отличный строевик и стрелок.
Всё это напоминало Клюссу его собственную молодость, и он настоял на переводе Беловеского с посыльного судна «Улисс» на «Адмирал Завойко».
Штурман явился свежий, побритый, в отглаженном морском костюме. Лицо дышало бодростью и здоровьем.
– Вы уже отдохнули, Михаил Иванович?
– Так точно, Александр Иванович.
«Если поспал часа три – и то хорошо», – подумал Клюсс и стал подробно разъяснять, что нужно сделать к походу. Всё это он коротко записал в блокнот и, передав штурману, отпустил его:
– Действуйте. Вечером доложите, что сделано.
Сразу после обеда Беловеский вместе с рулевым боцманматом взялся за дело. Разбирал карты и лоции, выверял хронометры, делал береговые магнитные наблюдения, установил на верхнем мостике новый главный компас, завел журналы. На другой день всё было закончено, и командир разрешил ему провести последний вечер на берегу: отход завтра в полдень.
Клюсс принял у себя лейтенанта Нифонтова, бывшего ещё вчера командиром миноносца «Твердый», а теперь назначенного на «Адмирал Завойко» старшим офицером. Это был низенький лысеющий блондин с уже обозначившимся брюшком. Говорит тенорком, иногда срываясь на фальцет, часто складывает пухлые губы трубочкой. Пожимая ему руку, Клюсс улыбнулся:
– Ну как, Николай Петрович? Не передумали? Устраивает вас назначение?
– Конечно, Александр Иванович. Я уже около года дальше залива Петра Великого не был. От Аскольда до Фуругельма и обратно.
– Ну, сейчас пойдем значительно дальше. Но не это главное. Политическая обстановка шаткая, а наши семьи остаются здесь…
Нифонтов замялся:
– Но ведь мы, Александр Иванович, обязательно… самое… Вернемся сюда с Камчатки?
Клюсс вынул из сейфа бумагу:
– Вот, прочтите предписание.
Прочитав, Нифонтов в недоумении молчал: странное предписание. С одной стороны – японцы, с другой – коммунист Якум – начальник экспедиции.
Командир улыбнулся:
– Вот и я думаю: обстановка сложная и трудная… И что я хочу? Чтобы вы сейчас дали мне честное слово, что до возвращения во Владивосток будете настоящим старшим офицером русского корабля. Невзирая на любые политические бури.
– Я полагаю, Александр Иванович, что мне о них думать… самое… не придется. Бури – на берегу. А моё дело проводить на корабле в жизнь ваши распоряжения.
– Так слово‑то даете?
– Конечно, Александр Иванович. Даю честное офицерское слово, что буду служить… самое… как требует Морской устав.
– Имейте в виду, Николай Петрович, обстановка такова, что вы не всё будете знать.
– Разумеется, Александр Иванович.
…Когда Беловеский вошел в кают‑компанию, Нифонтов сидел за столом на председательском месте. На удивленный взгляд штурмана он ответил приглашением:
– Садитесь, Михаил Иванович, вот ваше место. Вы уже были у командира?
Садясь рядом с ревизором Григорьевым, Беловеский отвечал, поняв, что перед ним старший офицер:
– Утром был, Николай Петрович, на докладе. И сейчас заходил. Но он занят с каким‑то штатским.
– Вы, это самое… Выражайтесь почтительнее. Какой‑то штатский – начальник экспедиции. После выхода из Владивостока мы в его оперативном распоряжении.
Вошел буфетчик с подносом, уставленным посудой, и разговор замер. Беловеский осмотрелся.
Григорьев, как и Нифонтов, низенького роста, на вид лет тридцати пяти, но уже сильно поседевший. На небритом лице нездоровый румянец, глаза усталые. Очень молчалив, видимо смущается.
Слева старший инженер‑механик Заварин, тоже низенький, худенький. С ним Беловеский плавал на миноносце, хорошо его знал: черной работы не боится, с подчиненными ровен, но строг. Рядом его помощники, оба крупные, атлетического сложения мужчины, – машинный механик Лукьянов, крупный, грузный, совсем старик, с искалеченными пальцами, и котельный механик Панкратьев.
Когда уже разливали суп, в кают‑компанию вошел доктор Стадницкий,
– Разрешите, Николай Петрович, – поклонился он Нифонтову и, не ожидая ответа, уселся за стол.
– Опаздываете к ужину, доктор.
На лице Стадницкого нагловатая улыбка.
– В море не буду опаздывать, Николай Петрович. А тут город, пациенты.
Старший офицер насмешливо улыбнулся:
– С собой их хотите забрать?
– Зачем? Впрочем, в море их похоронить легче и дешевле, – улыбнулся доктор, – но я не об этом. Гонорар нужно получить.
Все рассмеялись, а Беловеский нахмурился. Стадницкий не понравился ему с первого взгляда: где же у него врачебная этика?
5
Поужинав, Беловеский сбежал по трапу на берег а, поднявшись по хрустящей гравием аллейке на площадку памятника Невельскому, окинул взглядом бухту.
Среди остатков ледяного покрова дремлют немногочисленные корабли военной флотилии. Жизнь на них, казалось, замерла. На палубах никакого движения. Только разноголосый перезвон склянок каждые полчаса напоминает городу, что есть ещё на Тихом океане русские военные корабли, что несут на них службу русские матросы.
В западной части Золотого Рога, наоборот, кипит работа: на всех причалах грузятся огромные океанские пароходы. Днем и ночью под лязг буферов и отчаянные свистки паровозов громыхают через город длинные товарные составы.
Под дребезжание лебедок, крики и ругань катится неиссякаемый поток грузов в разверзнутые пасти трюмов.
Разграничивая притаившуюся восточную часть бухты от шумной и хлопотливой западной, темно‑серым утюгом торчит у Адмиральской пристани японский броненосец. Влажный ветер несет на город бурый, пахнущий серой дым из его толстых труб. Это бывший «Ретвизан», некогда его русская команда геройски защищала вход в осажденный Порт‑Артур. При сдаче крепости сидевший на мели броненосец попал в руки врага. Горько и обидно стало недавнему гардемарину, воспитанному на морских рассказах Станюковича, с детства мечтавшему о дальних плаваниях.
Из неприступной русской крепости Владивосток превратился в перевалочную базу маньчжурских экспортеров. Надолго ли? Хотелось верить, что не навсегда.
На правом, «господском», тротуаре Светланки к вечеру всегда становилось людно. Оживлялись кафе и подвальные ресторанчики, фланировали элегантные денди неопределенных профессий, беспогонные офицеры разгромленной белой армии, торопились военные и штатские японцы, слонялись американские моряки, по‑хозяйски выступали коммерсанты, мелькали крикливо одетые женщины. Коренные жители города тонули в этой толпе пришельцев.
Журчащий шум тротуарного потока вдруг покрыл хриплый бас:
– Буржуи, смир‑р‑на‑а! Равнение на середину‑у!
Известный всему Владивостоку сумасшедший боцман с потопленного в Пенанге крейсера с насмешливой улыбкой стоял на противоположном, левом тротуаре, приложив могучую волосатую руку к сломанному козырьку засаленной флотской фуражки. Но едва его коренастая фигура была замечена оглянувшимися фланёрами, как её заслонила марширующая колонна.
Шли японцы. Ряды крепких низкорослых солдат четко отбивали шаг но брусчатке мостовой. Тяжело навьюченные, с блестевшими винтовками на плечах, в мешковатых мундирах хаки с красными поперечными погончиками и в фуражках с прямыми черными козырьками, они были неразличимо похожи друг на друга. Командир батальона, низенький худощавый майор, с презрительным выражением сморщенного немолодого лица шагал впереди. Сзади старательно маршировал командир роты. На ягодицах офицеров, сверкая никелированными ножнами, болтались самурайские сабли.
Не поняв насмешки старого боцмана, интервенты вежливо ему откозыряли и ещё старательнее стали печатать шаг. Тротуарная публика смотрела на них с почти доброжелательной насмешкой.
– Какие у них уморительно важные мордочки! – воскликнула по‑французски дама в котиковом манто.
– Но, Алина, нельзя ведь без них, – наставительно заметила её пожилая спутница, – иначе по этой улице зашагают совсем не смешные большевики.
– Эх, вояки! И маршировать‑то как следует не научились, а как тянутся и торжествуют! – бросил пожилой офицер в серой гвардейской шинели.
«Хоть и много вас сюда понаехало, всё равно вам против русских солдат не устоять», – подумал Беловеский, провожая глазами японскую пехоту.
Наташа жила в гостинице и сегодня с ночным экспрессом должна была ехать в Харбин. Целуя её, Беловеский пошутил:
– Ты на запад, я завтра на восток. Жизнь моряка тем и прекрасна, что полна встреч и расставаний.
Наташа печально улыбнулась:
– Прекрасна, но не для тех, кого моряк оставляет на берегу.
Беловеский почувствовал упрек и понял, что его шутка неуместна.
Они встретились впервые два года назад. Вернувшуюся из заграничного плавания гардемаринскую роту колчаковские офицеры подвергли чистке. Беловеского, как бывшего члена судового комитета крейсера, отчислили из училища в армию. Его назначили в Спасск, в авиационную школу. В городе он познакомился с учительницей соседнего села.
