Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Машина повернула к городу. После дымных лачуг предместий засверкали позолоченные изгибы крыш, эмаль облицовок, лакированное дерево. Над ансамблями восточной архитектуры из камня и дерева, созданными давно ушедшими в историю поколениями, как венец творчества, царила тринадцатиярусная пагода Лю‑хо.
Проехав через город, автомобиль покатился по усыпанной гравием аллее вдоль озера, вдоль коттеджей и вилл. Беловеского поразило смешение стилей: готические шпили и порталы, византийские крыши, венецианские сводчатые окна, швейцарские горные хижины. Чего только тут не нагородили желания нуворишей и фантазии наемных архитекторов всех национальностей!
Наконец машина остановилась у ресторана со странным названием – «Островок железных башен».
66
Узкая и неопрятная Янцзе‑Пу‑роуд тянется между японскими текстильными фабриками, пересекает грохочущий трамваями Бродвей и упирается в реку. Здесь она обращается в зловонное ущелье между рядами трехэтажных доходных домов. Здесь живут китайские докеры, металлисты, плотники, котельщики, машинисты и прочий люд, связанный с огромным портом и его техническим обслуживанием. Тротуаров здесь нет. Там, где улица упирается в мутную ширь Ванпу, на покрытых тиной и мазутом сваях построена пристань. От неё день и ночь отходят сампаны в Путу, на другой берег. Большие пассажирские и грузовые сампаны, плашкоуты для мелких партий груза, деревянные паровые катера и прочие, главным образом гребные, плавучие средства – собственность мелких хозяев – от случая к случаю отдаются внаем рабочим, едущим на отдаленный причал. Как и везде в Шанхае, предложение здесь превышает спрос. Ровно на столько, чтобы работающие на сампанах и плашкоутах могли существовать, а хозяева получать достаточную для ведения дела прибыль.
Только что пробили полночь. Начался прилив. Ночь безлунная, пасмурная. Магазин «Труд» белоэмигранта Головачевского был давно заперт, но внутри горел свет и было шумно. Вокруг поставленного перед прилавком стола на скамейках и стульях сидела почти вся «особая боевая группа» во главе с её начальником капитаном 2 ранга Хрептовичем. Здесь были старшие лейтенанты Гедройц и Евдокимов, сотник Лисицын, корнет Рипас, жандармский вахмистр Шутиков, прапорщик Трутнев, капитан Нахабов и ещё около десятка белоэмигрантов. Стол был уставлен стаканами, полными и пустыми бутылками, завален кусками кое‑как нарезанного хлеба, ломтями колбасы и вскрытыми консервными банками. Все, кроме Хрептовича, который сидел в отглаженном летнем костюме, были одеты в синие нанковые робы, много пили и ели, говорили, не стараясь слушать друг друга. Только Хрептовпч и Лисицын пили мало и молча наблюдали происходящее.
– Трутневу больше не наливайте, – строго заметил Хрептович, – он совершенно пьян. Выведите его на воздух, облейте холодной водой.
На его слова никто не обратил внимания, и скоро Трутнев, потеряв равновесие, рухнул под стол, где его стошнило. Гедройц с брезгливой гримасой подобрал ноги.
В этот момент раздался условный стук в дверь. По знаку Головачевского китаец‑бой впустил в магазин новое лицо.
Это была женщина, высокая блондинка в черном плаще, синем берете, черных с красным кантом офицерских галифе и щегольских хромовых сапогах. В руке она держала стек.
Все притихли. Она окинула собравшихся насмешливым взглядом:
– Здравствуйте, господа! Вижу, я к вам попала в разгар подготовки к боевой операции. Едва не опоздала. Ну‑ка, командир, налейте мне стакан вашего пойла, – совсем не по‑женски приказала она Хрептовичу.
Тот засуетился и налил полный стакан коньяку. Залпом осушив его, она вдруг пришла в ярость:
– Все пьете, христолюбивое воинство! – и взмахом стека сбросила со стола стаканы и бутылки. – Вы хуже детей! Опоздай я на полчаса, и все вы были бы годны к единственной операции – дрыхнуть вповалку до вытрезвления!.. Поднимите его! – властно приказала она, указав стеком на Трутнева.
Головачевский и Евдокимов вытащили из‑под стола обмякшее тело прапорщика, но Трутнев не мог ни стоять, ни сидеть и, как только его выпустили из рук, снова сполз под стол.
– Ладно, оставьте, – сказала баронесса. – Это ваша первая потеря, командир, и, заметьте, ещё до вступления вашей доблестной группы в бой.
– Я его предупреждал, баронесса, – начал Хрептович, но она уже не слушала:
– Ну как, господа офицеры? Можете ещё соображать?
Все замычали и закивали головой, Гедройц сделал страдальческую гримасу и обеими руками стал растирать живот.
– Вы что, Станислав Цезаревич? Больны? – спросил с тревогой Хрептович.
– Весь вечер, Виталий Федорович, у меня острые боли в желудке, – простонал Гедройц.
– Перед сражениями это у некоторых бывает, – вмешалась баронесса, – медвежья болезнь. Только что‑то очень уж рано она вас посетила. Но ничего, пройдет… Итак, начнем. Первое – сведения о противнике: корабль стоит на прежнем месте и на нём никто ничего не подозревает. Командир Клюсс на берегу в объятиях супруги. Штурман Беловеский ещё днем увезен мичманом Добровольским в Ханчжоу. Они вернутся только завтра. Старший механик предупрежден и постарается к ночи покинуть корабль, а если это не удастся – запрется в каюте. Старший офицер должен заболеть той же болезнью, что и его сиятельство. – Баронесса кивнула головой в сторону Гедройца. – Судовой врач, подозревая приступ аппендицита, немедленно отправит его в госпиталь. Как только увезут старшего офицера, комиссар или пошлет кого‑нибудь, или сам поедет за командиром. Но на корабль Клюсс не попадет: у его квартиры будут дежурить трое. В полночь вместо штурмана на вахту вступит наш человек. Под началом нашего человека на вахте будут сочувствующие нам матросы. Это поручено ещё вчера устроить через Нифонтова… Как видите, храбрые офицеры, корабль неплохо подготовлен к захвату.
– Ещё бы, баронесса! – польстил ей Евдокимов. – У вас опыт «Патрокла»!
Пропустив эту реплику мимо ушей, она продолжала:
– Если ваше нападение произойдет своевременно и внезапно, не будет оказано никакого сопротивления. Теперь о нашей доблестной группе: абордажной партией командует сотник Лисицын.
Все, кроме самого Лисицына, удивленно уставились на Хрептовича, который один сохранял олимпийское спокойствие.
– Все садятся в один большой сампан. В другой такой же сампан садятся нанятые мною китайцы. Они отчалят несколько раньше и отвлекут внимание вахты. Сампаны подходят с разных бортов, абордажники к борту, обращенному к Путу. Это потому, что между правым берегом и «Адмиралом Завойко» нет стоящих на якоре судов. Поняли?
Все закивали.
– Сампан с китайцами наваливает на скулу корабля, и его пассажиры поднимают галдеж. За это им уже заплачено. Пока они галдят и дрейфуют, на другой борт решительно и бесшумно высаживаетесь вы. Команду разоружаете, комиссара арестовываете, а в случае сопротивления ликвидируете, выставляете свою вахту. Вахтенным начальником – старший лейтенант Евдокимов. Если будут трупы, свои или чужие – безразлично, убирайте их в реку. Только не забудьте, как это в песенке… такая душещипательная… ах да: «к ногам привязали ему колосник»… Ещё не испугались, храбрые офицеры?
Гедройц скорчил страдальческую гримасу и стал снова растирать живот. Баронесса продолжала:
– Но самое страшное не это. Если будут тяжелораненые большевики, поручите их заботам господина Шушкова. Он знает, как с ними поступить. А потом колосник – и в реку. – Взгляд её стал мрачным и жестоким. – Что поделаешь, господа, на войне как на войне… Вот, собственно, и всё. Захватив корабль, без шума и стрельбы, стрелять можно только во внутренних помещениях и только в крайних случаях, даете условный сигнал клотиковой лампой. С берега приезжает капитан 2 ранга Хрептович и вступает в командование вновь обретенным русским кораблем… Ясно?
Все, кроме Лисицына и Хрептовича, удивленно переглянулись. Хмель сразу прошел. Молчание нарушил Нахабов:
– Отлично придумано, баронесса, но не совсем ясно. Мы захватим корабль, а наблюдающий с берега Хрептович, когда всё завершится, приедет и вступит в командование. А если неудача – возьмет рикшу и поедет домой отдыхать после бессонной ночи и пережитого волнения! Я, знаете, не моряк, но абордаж не так себе представляю. Сто лет назад капитаны бросались на абордаж со шпагами в руках, впереди своих команд.
У Гедройца забегали по спине мурашки. «Нет, я не поеду», – про себя решил он. Вмешался Евдокимов:
– В эпоху парусных флотов, Петр Саввич, такие эпизоды бывали. А теперь век пара и электрического телеграфа. Если капитан второго ранга Хрептович будет убит или даже ранен, все наши усилия, а возможно и жертвы, пропадут даром. Мы ведь завтра должны делать вид, что он вступил в командование самым обыденным способом, а не в результате абордажного боя. Если Хрептовича не будет, юридически командиром останется Клюсс до нового приказа адмирала. А его скоро получить не удастся.
– Так что уж простите, господа офицеры, – заключила баронесса, – но капитана второго ранга Хрептовича (она сделала ударение на слове «второго») мы вынуждены беречь для будущих боев с большевиками. Это вам понятно? А за риск быть убитым каждому из вас я хорошо плачу.
– А Хрептовичу не платите? – спросил корнет Рипас.
– А Хрептовичу не плачу. Удовлетворены?
Все озадаченно молчали. Под столом зашевелился Трутнев. Рипас с досадой пнул его ногой. Баронесса продолжала:
– Значит, поняли? С сампана и на палубе ни одного выстрела. Кругом военные суда, сразу поднимется тревога. Действовать только холодным оружием. Большевики, наоборот, стрелять на палубе, наверно, будут, по только но тем из вас, кто на неё вступит.
– Поэтому благоразумнее на палубу не вылезать, – иронически заметил Нахабов.
– Именно так, – согласилась баронесса. – Я не шучу, Николай Яковлевич, что вы на меня так смотрите? – повернулась она к Лисицыну. – Если вы увидите, что на вахте не наш человек и команда готова к бою, проезжайте мимо. Атакуйте только в том случае, когда нет признаков засады. Понятно?
– Не совсем, баронесса. По‑моему, с такой установкой трудно рассчитывать на успех. Надо атаковать с ходу, а там будь что будет. Смелость города берет.
– Сразу видно кавалериста, да еще казака, – засмеялась баронесса, – только я боюсь, что с ходу вы один будете атаковать, а остальные при всей их храбрости не полезут. А дюжие большевики вас повалят на палубу и свяжут. Ха, ха, ха! И уже не знаю, как я вас потом буду выручать. – Она вдруг помрачнела. – Эх вы, христолюбивое воинство! Как посмотрю на вас, плакать хочется! Почему вас так мало?! Если бы все околачивающиеся в Шанхае русские офицеры готовы были идти на абордаж, сампанов бы у китайцев не хватило! «Смелость города берет»! Чья смелость? Все русские города большевики забрали. А теперь вот и в Шанхае объявились!
Её слушатели стали недовольно переговариваться.
– Что, обидно?! – спросила баронесса. – Это хорошо, что обидно! Может быть, обида заставит вас действовать храбрее… Ну ладно, я пошла. Пора и вам отправляться на берег, сампаны ждут. Пить больше не смейте! Господин Головачевский! Ничего им больше не давайте! Желаю успеха, господа офицеры! Помните, на эту ночь противник предельно ослаблен. Я сделала всё, что могла. Теперь дело за вами!
Она вышла, хлопнув дверью. Гедройц громко застонал:
– Виталий Федорович, у меня, наверно, приступ аппендицита. И температура, чувствую, поднялась. Я должен сейчас же ехать в госпиталь.
– Поезжайте, – с досадой махнул рукой Хрептович, – в таком состоянии вы нам можете только повредить!
Все стали выходить на темную, грязную Янцзе‑Пу‑роуд. Лисицын несколько раз пихнул ногой лежавшего под столом Трутнева. Убедившись, что тот на это не реагирует, выругался и, плюнув, вышел.
67
После сытного обеда в ресторане «Островок железных башен» обе пары отправились на прогулку. Жаннетта увела Добровольского на озеро – взять лодку и посетить островок Ку‑Шань. Нина Антоновна предложила Беловескому побывать на живописном берегу горной речки Танцзян. Эта речка была известна и за пределами Китая благодаря редкому приливному явлению – «маскарэ», ежемесячно происходившему в её устье. Перед прогулкой она сказала Добровольскому:
– Только после захода солнца, Юра, сразу же возвращайтесь. Будет сервирован ужин, и вам не придется жаловаться, что на столе мало бутылок. Поэтому не запаздывайте.
Штурман хотел напомнить, что в полночь ему нужно на вахту, но Нина Антоновна выразительно взглянула на него, шепнув:
– Помолчите. Что нам делать – мы вдвоем решим.
Беловеский почувствовал и сам, что напоминать смешно. «Нужно взять себя в руки, иначе я отсюда скоро не выберусь, – подумал он. – Не следовало сегодня с ними ехать, но так хотелось побывать в Ханчжоу!.. Ладно, один раз в жизни можно и опоздать. В крайнем случае, вернусь с утренним поездом».
До речки было около четверти мили. Они быстро шли по тропинке, Воробьева впереди. Дорогой молчали. Нина Антоновна думала о том, что она должна заставить Беловеского провести ночь в Ханчжоу. Тогда она на какой‑то срок будет счастлива. Она понимала, что добиться этого будет нелегко, и перебирала в уме все возможные варианты разговора у реки. Беловеский был увлечен Ниной Антоновной, но увлечения боялся, не веря в искренность своей спутницы. Смутное сознание опасности и идущая впереди женщина, к которой стоит только протянуть руку, его волновали, и он терялся в догадках: кто она? чего хочет? враг или друг?
Тропинка извивалась среди кустов шиповника и низкорослых сосен. Наконец она привела на берег. Внизу среди скал и обрывов в неглубоком каньоне неслась к морю Танцзян. Беловескому вдруг показалось, что он здесь не впервые и уже видел эту реку. «Что за наваждение, – подумал он, – говорят, перед смертью так бывает, – но вдруг вспомнил: – Да ведь это Тетюхе! Совершенно такой же каньон и такая же горная речка, только здесь вода мутная и, наверное, нет форели». И ему представились крутые лесистые отроги Сихотэ‑Алиня, дым костров, перекатами отдающиеся в горах выстрелы. Нет, Приморье он ни на что не променяет… Женский голос вернул его к действительности:
– Не правда ли, очаровательный уголок, Михаил Иванович? Вы не жалеете, что поехали с нами?
Он огляделся. Маленькая площадка на выступе серой скалы, среди тонкоствольных низеньких сосенок, кроны которых образовали над ней пахнущий смолой игольчатый зонт. Кем‑то, наверно очень давно, сделана небольшая низенькая скамеечка из серого полированного гранита. Скамеечка как раз на двоих, третьему места нет. Но его снова привлекла река, разбудившая такие яркие воспоминания, и он молча смотрел, как взлетала пена вокруг камня, гордо встречавшего ревущий мутный поток.
– Ну что же вы молчите? Садитесь рядом. Как хорошо, что мы наконец одни.
«Она очаровательна», – подумал штурман, встретив её ласковую вопросительную улыбку, сел рядом и взял её за руку:
– Нина Антоновна, неужели вы меня любите?
– Представьте, да… А вы?
Штурман молчал.
– Вот это мило! Интересная женщина объяснилась ему в любви, а он молчит. Скажите, что не любите, вот и ответ.
– Нет, это было бы неправдой.
– Значит, любите, – прошептала она, целуя Беловеского. Штурман взял её за плечи и посмотрел в её счастливые глаза:
– Я вам отвечу, Нина, и вы должны меня понять. Вы почти десять лет были женой морского офицера…
– А теперь соломенная вдова? Вам это не нравится?
– А я, видите, несвободен. Я на службе и о ней должен думать прежде всего.
– Михаил Иванович! Миша! Неужели вы всерьез красный? – Она рассмеялась.
– Представьте, да… И даже с сопочным стажем.
– Не думала… Я прямо не представляю вас в сопках среди партизан. Они такие бородатые, грубые, невежественные…
– Я тоже так думал, пока не попал туда. Там я увидел, что они не только бородатые. Они храбрые, выносливые, чистые сердцем, и в каждом из них живет чувство суровой справедливости. А уж если кто невежды, так это белые офицеры, несмотря на внешний лоск. Конечно, на иностранных языках, как мы с вами, партизаны пока не говорят и столовым прибором не все умеют пользоваться. Но дети их и внуки…
– Михаил Иванович, неужели вы во все это верите?
– Верю, Нина Антоновна. И не я один. Миллионы верят.
– Счастливый вы человек! А я вот думаю иначе: если это и будет, то опять не для всех и очень, очень не скоро. А мне нужно сейчас жить. Так, чтобы в моем теле каждый нерв трепетал! Ведь я женщина!
Штурман обнял её и поцеловал:
– Нельзя быть только женщиной, Нина. Да этого и не бывает. Вы должны стать для меня верным другом. Ведь правда?
– Правда, – прошептала она.
Освободившись из её объятий, штурман сказал:
– Если это правда, вы мне сейчас расскажете, кто организовал эту поездку. Я уверен, что не вы. Добровольский?
Она смотрела вниз на песок дорожки и, помедлив, ответила очень тихо:
– Одна женщина… Она недавно здесь появилась… Княжна Волконская.
– Так… Значит, она снова командует Хрептовичем, а он хочет командовать «Адмиралом Завойко»?
Она с улыбкой глянула Беловескому в глаза:
– Смотрите, как он информирован! А ещё меня спрашивает!
– Она была у вас. Чего она требовала и сколько за это обещала?
– Вы жестоки, Михаил Иванович! – На глазах Воробьевой сверкнули слезы. Беловеский тоже покраснел:
– Поймите, на карту поставлена наша дружба. А без дружбы не может быть и любви. Говорите всё, не бойтесь. Правда никому не вредила. Я должен быть уверен, что обнимаю друга, а не коварного врага.
Слезы потекли ручьем.
– Хорошо… Я скажу… Она хотела, чтобы я увезла вас сегодня…
У штурмана по спине пробежал озноб, но он взял себя в руки.
– А ночью Хрептович попытается захватить наш корабль? Хорошо, предположим, захватит. А дальше что со мной будет?
Нина Антоновна оживилась и, вытирая слезы, отвечала:
– Это предусмотрено. Вы сначала поживете у меня. Потом я вас устрою на пароход компании «Батерфильд энд Свайр». Менеджер всё для меня сделает. Будете плавать в южных морях, хорошо зарабатывать, часто встречаться со мной. Потом станете капитаном… Вот смотрите, она дала мне даже сертификат для вас…
На прекрасной бумаге по‑английски было написано, что М. Беловеский прошел комиссию в апреле 1921 года во Владивостокском порту и удостоен звания второго помощника капитана Торгового флота. Возвращая бумагу, он сказал:
– Придумано хорошо. Режиссер опытный… И вы согласились?
– Михаил Иванович! Она сказала, что вас обязательно убьют в схватке или после неё. Так они решили, но она…
– И вы ей поверили. Но наиболее вероятный финал не предусмотрен.
– Какой? – с тревогой спросила Воробьева.
– Вот какой. Службу у нас несут хорошо. Народу много, вооружены. Скорее всего, абордаж отобьют. Каково же мое положение? О нападении знал, командира не предупредил, съехал на берег, не явился на вахту. Каждый скажет, что я трус и подлец. Останется только застрелиться. Ведь вы, жена морского офицера, должны это понимать.
Нина Антоновна молчала. Лицо её порозовело. Или это потому, что заходившее солнце окрасило скалы и прибрежные камни в нежно‑розовый цвет? Шумела река. Чирикали птицы.
Беловеский посмотрел на часы. Он вспомнил, что Полговской предлагал подсмену и Нифонтов не возражал. Неужели и они?.. Надо быстро спасать положение, иначе он погиб при любом исходе затеи Хрептовича.
– Нина Антоновна! Если вы меня любите, вы должны помочь мне к полночи быть на борту. Да ведь вы это и обещали перед отъездом. Помните?
Воробьева порывисто встала. В глазах ее сверкали слезы.
– Идемте, Михаил Иванович. Время ещё есть. Если придется стреляться, убейте сначала меня за то, что я такая глупая.
И, поцеловав Беловеского, она быстро пошла по тропинке. Штурман едва поспевал за ней…
…После бешеной езды запыленный «линкольн» остановился на Бэнде у таможенной пристани. До полуночи оставалось тридцать пять минут. Штурман и его спутница сбежали на понтон.
– Пойдемте лучше выше, к Марше де л'Эст. Здесь нет шампунек, – нервничал Беловеский.
– Зачем вам шампунька? Поедете на таможенном катере. Смотрите, вот он подходит.
Сверкая во мраке ночи белым и красным ходовыми огнями, к понтону подходил большой опрятный катер. Мелодично прозвонил машинный телеграф, забурлила вода под кормой, и катер остановился. С дивана впереди рубки поднялся полный джентльмен.
– Станет он развозить опоздавших по кораблям, – скептически заметил штурман.
– Вы думаете, этот тюлень откажет хорошенькой женщине? Как бы не так!
Она стала у фонаря, чтобы быть освещенной. Действительно, выездной таможенный инспектор без колебаний предоставил катер в распоряжение штурмана, а сам заторопился в таможню.
– До свидания, Михаил Иванович! Берегите себя!
Приподняв шляпу, штурман с искренней симпатией взглянул на её таявший во мраке силуэт. «Какая она всё‑таки милая», – подумал он.
Без четверти двенадцать катер высадил его на «Адмирал Завойко».
68
За полчаса до спуска флага неожиданно вернулся командир. С мрачным видом принял рапорт, приказал Нифонтову прекратить увольнение на берег и пригласить к нему комиссара.
В то время как в тиши командирской каюты Клюсс и Павловский совещались, Нифонтов задержал у трапа заторопившегося на берег старшего механика.
– Николай Петрович, разрешите? Мне очень нужно в город. Ведь штурмана же вы отпустили?
– Штурман, Петр Лукич, съехал на берег до прекращения увольнения. Сейчас я и его бы не пустил.
– Но мне очень нужно, Николай Петрович! Я только съезжу и сейчас же вернусь.
– Бесполезный разговор. Командир категорически запретил. Не вздумайте к нему обращаться. Сейчас у него комиссар.
Покосившись на штык выставленного у трапа часового, Лукьянов махнул рукой и пошел к себе в каюту.
Протрубили зорю, спустили флаг. Вахтенный офицер сменил кортик на кобуру с автоматическим пистолетом. Усилили караул. Караульный начальник – боцман. Он выставил ещё двух часовых: на баке и у флагштока.
Группами и в одиночку возвращались уволенные на берег. Команда пила чай, когда Павловский объявил, что шайка белоэмигрантов намерена напасть и захватить корабль. Поэтому необходимы повышенная боевая готовность и бдительность. Подробнее объяснит командир.
Клюсс в раздумье сидел в каюте. Только что старший офицер доложил, что на берегу остались штурман и два матроса, что Полговской опиума с белладонной не предлагал. Тон у него был официальный, обиженный и несколько удивленный.
«Что с Беловеским? – думал Клюсс. – Почему до сих пор его нет? Раньше никогда на вахту не опаздывал. Уж не случилось ли чего?»
Но без четверти двенадцать в каюту вошел Нифонтов:
– Только что прибыл штурман, Александр Иванович. Теперь все вернулись.
– Попросите его ко мне, – сердито ответил командир.
Беловеский явился уже переодетым, с пистолетом на поясе.
– Чуть не опоздали на вахту, – строго сказал Клюсс. – Что случилось? Неужели нельзя было раньше приехать?
– Так получилось, Александр Иванович. Ехал на предельной скорости.
– Где же это вы были?
– В Ханчжоу, Александр Иванович.
– В Ханчжоу?! Вы что? Впредь запрещаю выезжать за пределы Шанхая без моего разрешения. Мало ли что может случиться! Ведь, если бы вы пропали, никому в голову не пришло искать вас в Ханчжоу. С кем ездили?
– С мичманом Добровольским.
– Он из шайки Хрептовича?
– Так точно. Сегодня ночью они намерены на нас напасть.
– Знаю. Женщины с вами были?
– Были и женщины.
– Какой безрассудный поступок! Ведь могло выйти иначе!.. Так вот, Михаил Иванович, интересоваться вашими романами в мои обязанности не входит. Но предупредить я должен. Будьте осторожны в своих знакомствах и помните, что вы офицер флота Дальневосточной республики.
– Понял, Александр Иванович. Разрешите идти?
– Идите. И передайте Николаю Петровичу, чтобы распорядился собрать личный состав, кроме часовых и вахтенных, на нижней палубе.
Штурман вышел.
– Товарищи, – обратился командир к экипажу, – сегодня ночью шайка Хрептовича намерена на нас напасть. Они надеялись на внезапность, но нас своевременно предупредили. Нападающие в невыгодном положении: им надо со шлюпок влезть на палубу. Главное наше оружие – штыки, кинжалы, пожарные топоры и ломы. Стрелять только в крайних случаях и только в упор. В наших интересах не только отбить нападение, но и взять пленных. Помните: бдительность, выдержка и готовность разумно и решительно применить оружие!
Вахта с полуночи до четырех, которую моряки издавна окрестили «собакой», прошла без происшествий. На следующую вахту вступил Полговской, но штурман, сменившись, остался на палубе. Командир тоже вышел наверх. У караульного помещения стояли вооруженные матросы. Боцман сидел на комингсе у входа.
«Где же беляки?» – было у всех в мыслях.
Но вот вереница сампанов, плашкоутов и барж, которую всё ещё нёс вверх по реке ослабевающий прилив, прошла. Впереди на водной глади только два суденышка. Тускло мерцают их фонарики, мерно колышутся длинные весла. Эге, да в них много народу!
– Спокойно, товарищи, – сказал командир, вынимая наган, – это, наверно, неприятель. Боевая тревога!
Под трель авральных звонков раздались топот и бряцание оружия. В среднем люке показалась голова Нифонтова, он тоже держал в руках наган. Вслед за ним с браунингом вышел комиссар. Проходя мимо штурмана, он негромко сказал:
– Среди нас есть предатели.
– Предателю первая пуля! – отозвался штурман, вынимая кольт. Стоявший в двух шагах от него Полговской вздрогнул и оглянулся. Лицо его выражало ужас. Но штурмана отвлекли раздавшиеся на баке отчаянные крики, треск ломающегося дерева и чье‑то жуткое завывание. Все бросились к левому борту.
Большой сампан ударился кормой о форштевень, поломал весла и кормовой фальшборт. Он был полон китайцев. Все они испуганно орали и умоляли не стрелять, увидев направленные на них дула винтовок. С треском и воплями сампан дрейфовал по борту.
– Цюйба! Цюйба![35] – кричал на китайцев боцман.
– Караул на правый борт! Неприятель справа! – скомандовал Клюсс.
– Ни одного выстрела! Пусть сначала пристанут! – срывающимся голосом крикнул комиссар.
Он, штурман и большинство матросов перебежали на правый борт. Перед их взорами предстала незабываемая картина: второй сампан, полный людей, медленно, как привидение, проходил в двух‑трех метрах от борта. Его пассажиры, одетые в синее китайское платье, не галдели, молчаливо, настороженно смотрели на полную вооруженных людей палубу, боясь шевельнуться.
– Чао‑юэ![36] – исступленно орал на гребцов стоявший на корме человек с выглядывающим из‑под его желтого плаща маузером.
К борту, размахивая наганом, подбежал боцман:
– Беляки! Куда же вы? Ехали к нам, чего же трусите? Приставайте к борту!
В ответ послышалась звучная русская брань.
Через минуту оба суденышка исчезли во мраке. Только, удаляясь и покачиваясь, мерцали их фонарики.
– Финита ля комедиа, – сказал штурман, – вот как всё просто! Ни крови, ни абордажных крючьев.
– Сегодня на этом конец, – отвечал командир, – но если бы у нас, как обычно, все спали, а вахтенные были бы беспечны, могла быть и стрельба и кровь. Дайте отбой, Николай Петрович, и прикажите офицерам собраться в кают‑компании. А команде пусть раздадут чай и усиленный завтрак. Спать сейчас все равно никто не будет.
У командирской каюты Клюсса ожидали старший механик, комиссар и машинист Неженцев, вооруженный винтовкой без штыка.
Лукьянов доложил:
– Вот, Александр Иванович, Неженцев по боевой тревоге спрятался с винтовкой в машинном отделении.
Павловский молча и строго смотрел на смущенного машиниста.
– Зачем же вы побежали не на палубу, а в машинное отделение? – спросил командир.
– Я должен был машину охранять…
– Боялись, что неприятель унесет её с корабля? Говорите уж прямо, что струсили… Ну что ж, бывает. Винтовку сдайте фельдфебелю, а вы, Бронислав Казимирович, найдите ей более достойного хозяина.
– А как же я? – спросил озадаченный Неженцев.
– А его, Петр Лукич, поставьте к пожарному насосу. Будем его запускать по боевой тревоге. Жаль, что не догадались сегодня полить водой неприятеля. Сразу‑то стрелять как‑то неудобно. – И Клюсс подмигнул улыбавшимся Лукьянову и Павловскому.
69
Тревожную ночь сменило хмурое утро. Уже сутки у таможни на серой высокой башне висел тайфунный сигнал. После разбора его по специальной таблице у Беловеского не оставалось сомнений, что на Шанхай надвигается тайфун и что он уже близко. Первые его предвестники – грязно‑серые низкие облака быстро неслись над рекой и городом. А на реке затишье – ни ветра, ни дождя. Но погода быстро переменилась.
После обеда Клюсс отпустил старшего офицера на два дня на берег.
– Пользуйтесь случаем, Николай Петрович. Вдвоем нам сидеть нет смысла: Хрептович теперь на вторую попытку не скоро отважится, а тайфун, наверно, заденет нас лишь краем. Кланяйтесь от меня Анне Ивановне, а Наташе скажите, чтоб не ждала.
Ветер свежел от шквала к шквалу. Нифонтов уехал на прыгавшей по волнам шампуньке с тяжелым чувством. Вчера Полговской порошков не предлагал, поэтому не было повода предупредить комиссара о готовящемся нападении и послать за Клюссом. Вот и получилось, что Клюсс может считать его ненадежным человеком, положиться на которого нельзя.
Выпрыгнув на пристань, Нифонтов остро почувствовал обиду: его вежливо прогнали с корабля, дав понять, что в таком старшем офицере не нуждаются. Правда, пока только на два дня, но кто знает? Может быть, там уже решают, не прогнать ли его совсем? Что он тогда будет делать? Ведь у него здесь семья!..
Придется ежедневно наведываться в конторы пароходных компаний и вместе с другими безработными моряками терпеливо ждать появления менеджера. А дождавшись, выслушивать: «No news to day! No news, gentlemen’s!»[37] После этого нерадостного сообщения уныло брести домой, мучительно соображая, у кого можно ещё занять несколько долларов. Дома его будет попрекать жена. И наконец заставит его пойти к старику Гроссе и униженно просить отправки во Владивосток палубным пассажиром какого‑нибудь захудалого парохода. А во Владивостоке что? И от ворон отстал, и к павам, не приехал…
– Ах, Николай Петрович! Как я рада! Как я вас удачно встретила! Вы домой?
Перед ним стояла Воробьева, приветливо улыбаясь.
– Домой, Нина Антоновна. Командир собрался встречать тайфун, а меня прогнал отдыхать.
– Это после бессонной ночи? Как это великодушно с его стороны! – Она засмеялась, но вдруг с тревогой взглянула на Нифонтова. – Вы как будто сердитесь, Николай Петрович. Чем я вам не угодила? Что, не нужно смеяться? У вас всё благополучно? Как там Михаил Иванович?
– Вы… самое… Можете быть совершенно спокойны, Нина Антоновна. Ваш Миша жив, здоров и прекрасно себя чувствует.
– Как я рада! Как я рада! Я так за вас всех беспокоилась. Значит, всё отлично?
– Значит, и вы знали, Нина Антоновна?
– О, Николай Петрович! Если б только я! Весь город знал. Ведь это секрет полишинеля! – Она подала ему руку и быстро пошла к Нанкин‑роуд.
