Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
– Не можете, потому что не знаете, через кого нужно связываться. В общем, в этом году я на Камчатку, конечно, не поеду. Это была бы бессмыслица.
– Что же вы намерены делать?
Не ответив, Ларк с нервозностью продолжал:
– Очень рад, что не послушался вас с Клюссом и не поторопился с отъездом. Теперь было бы провалено всё дело.
– Ну а с «Завойко» как быть? Ведь я вам его передал?
– «Завойко» останется в моем распоряжении. На нём я думал ехать только до Хакодате. У меня есть сведения, что судно ненадежно как в смысле вооружения, так и его команды. Там много не наших людей.
– Это ваше последнее слово, товарищ?
– Да, последнее.
– Ну что ж, тогда мне остается ехать в Читу.
– Поезжайте, но помните, что вступать с вами в полемику я не нахожу нужным.
– Тогда до свидания в Чите, товарищ.
Ларк молча поклонился, раздосадованный. Якум вышел.
«Как это получилось, – думал он, шагая по Бэнду, – что Дальбюро нашей партии доверило комиссарство этому нечестному, путаному человеку? Только потому, что он сын старого революционера? Какая роковая ошибка!»
61
В день отъезда Якума в Читу «Шанхай Дэйли ныос» вышла с сообщением о «Ральфе Моллере»: при выходе из порта Муроран он был обстрелян прибывшей из Владивостока русской канонерской лодкой и вынужден вернуться. Там он задержан японскими властями и разгружается. Ехавшие на Камчатку большевики отправлены в Читу через Корею и Маньчжурию.
Прочитав сообщение, Ларк улыбнулся: как он проницателен! Но провал назначенной Совнаркомом экспедиции, главным виновником которого был он сам, нужно было на кого‑то свалить и как‑то обосновать свое необдуманное заявление Якуму об отказе самому ехать на Камчатку.
Поразмыслив, он решил, что в этом ему может посодействовать комиссар посыльного судна, юноша, которого он видел только издали. Расчет Ларка был прост: комиссар судна подтвердит при свидетелях факт неблагонадежности экипажа «Адмирала Завойко» и таким образом поможет оправдать задержку и судна, и его самого в Шанхае.
Ларк принял Павловского в роскошном номере «Асторхауза», в присутствии своего секретаря и стенографистки. Павловский, сидя в удобном кресле, нервничал и волновался. Впервые он был на докладе, шутка сказать, у комиссара Камчатской области! Но в то же время у него из головы не выходил слышанный им разговор Якума с Воловниковым: «Этот человек может отказаться от своих слов, и отвечать за всё придется вам одному».
Ларк, сидя напротив у кругленького столика, пронизывал своего гостя изучающим взглядом.
– Скажите, товарищ Павловский, кто мог бы сообщить белогвардейцам во Владивосток о выходе «Ральфа Моллера»? Ведь они его чуть не захватили, он сейчас разгружается в Муроране.
– Читал, товарищ комиссар, но я не знаю…
– Вы понимаете, что это значит? – перебил Ларк, грозно сверкнув глазами. – Сорвано снабжение целой области! Не выполнено постановление Совета Народных Комиссаров!
– Я не думаю, чтобы кто‑нибудь из наших офицеров… – снова начал Павловский, но его гневно и решительно перебил Ларк:
– Не думайте, а отвечайте на мой вопрос! Есть у вас ненадежные люди?!
Такая настойчивость обескуражила Павловского, он на минуту растерялся:
– Ненадежные, конечно, есть. Я не могу ручаться за старшего офицера Нифонтова. У него в гостях бывают прежние сослуживцы, белоэмигранты…
– Кто? – нетерпеливо перебил Ларк.
– Бывший капитан первого ранга Крашенинников, например. Сейчас он редактор «Нового времени»…
– Белоэмигрантской газетки? А Нифонтов пользуется авторитетом среди офицеров вашего судна?
– Как же, товарищ комиссар? Ведь он старший офицер. Все ему подчиняются и признают его авторитет. Кроме разве штурмана, который Нифонтова не любит.
– Та‑ак… А командир?
– Командир вне всяких подозрений.
– А команда? Много среди матросов коммунистов?
– Я единственный коммунист на судне, товарищ комиссар. Среди матросов есть сочувствующие. Есть и люди, относящиеся ко мне враждебно… Но их немного. Большинство за нашу партию.
– Как это вы определили, что большинство? – насмешливо улыбнулся Ларк. – В чём это выражается? В разговорах?
– Да, и в разговорах. Пока обстановка не требует от матросов ничего, кроме несения службы, соблюдения дисциплины, содержания своего заведования в порядке. Всё это делают как положено и, по‑моему, охотно.
– И исполняют все приказания старшего офицера?
– А как же иначе, товарищ комиссар?
– Не было ли у вас, товарищ Павловский, случая, когда вы отдали одно приказание, а старший офицер другое?
– Такого случая не было, товарищ комиссар. Когда мы стояли в Вузунге, у меня был конфликт со старшим офицером: он отдал приказание готовить машину без согласования со мной…
– И команда исполнила его приказание?
– Исполнила, товарищ комиссар. Я тогда не разобрался в обстановке. А потом все выяснилось…
– Скажите, товарищ Павловский, вы давно в партии?
– Я уже около года кандидат, товарищ комиссар.
– Та‑ак… Кто же вас назначил военным комиссаром?
Павловский смутился и покраснел:
– Мое назначение утверждено на бюро партийной организации Сибирской флотилии.
– Вот как? Утверждено на бюро? Легкомыслие какое… Послушаешь вас, так на судне идеальная команда, а из офицеров только Нифонтов не заслуживает доверия. Так, что ли?
– Нет, этого я не говорю. И у нас бывают проступки. Даже один случай поножовщины был.
– Вот видите! – повернувшись к секретарю, многозначительно и с явным удовольствием воскликнул Ларк. – Вот это мне и нужно! – И, перейдя на деловой тон, он продолжал: – Напишите мне обстоятельный рапорт, что среди команды и офицеров судна имеется немало лиц, явно враждебных Советской власти. Дисциплина не на высоте: бывали драки и поножовщина…
Поняв, для чего Ларку нужен такой рапорт, Павловский взорвался:
– Такого рапорта я не напишу, товарищ комиссар, это противоречит истинному положению дел.
– Не хотите, дело ваше! У меня на этот счет своё мнение, – багровея, вспылил Ларк, – достаточно и стенограммы нашего разговора, – кивнул он на стенографистку.
Павловский уже не мог остановиться:
– Вы даже ни разу не побывали на судне, а беретесь судить о нём. Если бы «Адмирал Завойко» сопровождал «Ральфа Моллера», всё было бы иначе. Но вы по непонятным причинам задержали судно в Шанхае!
Ларк встал:
– Это не вашего ума дело, молодой человек. Я вас больше не задерживаю! – и, не поклонившись, ушел в другую комнату.
…Павловский вышел из «Асторхауза» в подавленном настроении. Разговор с комиссаром Камчатской области открыл ему новое: оказывается, бывает, что до власти добираются люди, преследующие свои личные цели с беззастенчивостью, недостойной коммуниста.
Прежде с ним так никто не разговаривал: ни Якум, ни даже Клюсс, к которому он привык и которому верил. Не было в разговоре с Ларком откровенности и задушевности. Того, что порождает взаимное доверие, заставляет забывать обо всём мелком, личном. Он не почувствовал в Ларке единомышленника, а только начальника, который, прикрываясь напускной суровостью, старается заставить выполнить то, во что сам не верит.
«Какое высокомерие, – думал Павловский, – даже не нашел нужным до сегодняшнего дня встретиться со мною. А теперь получается, что экипажу «Адмирала Завойко», да и мне, военному комиссару, доверять нельзя. Но ведь это не так!..» И он пожалел, что рассказал о Нифонтове, откуда и потянулась вся эта цепочка недоверия…
Чувствуя себя несправедливо обиженным, он медленно шел по Бэнду. Ему мучительно хотелось с кем‑нибудь поделиться бушевавшими в душе сомнениями и горечью обиды. По ошибке он сел не в тот трамвай и, только приехав к ипподрому, понял, что нужно вернуться обратно.
Очутившись наконец на корабле, он сразу, прошел в каюту командира. Клюсс был один. Усевшись на диван, Павловский ощутил острую потребность сейчас же сообщить ему о неприятном объяснении с Ларком. Клюссу он верил безоговорочно, несмотря на то что командир не состоял в партии. И он рассказал все без утайки.
Клюсс выслушал не перебивая и, помолчав, сказал:
– По‑моему, белоэмигрантам не было никакой необходимости узнавать у Нифонтова о маршруте «Ральфа Моллера». Пароход слишком долго стоял на рейде, слишком долго привлекал общее внимание. Его назначение и маршрут знали многие лица, соприкасавшиеся с экспедицией. Кабель Датской телеграфной компании бесперебойно работает с Владивостоком. Какая уж тут конспирация!.. Я вас в свою очередь прошу, Бронислав Казимирович, о сегодняшнем разговоре никому не рассказывать. Кроме Александра Семеновича, разумеется, если он вернется в Шанхай… А волноваться вам нечего: никаких промахов вы не совершили. Люди нашего экипажа, конечно, имеют недостатки. Идеальных людей даже для такого маленького корабля не подберешь. Однако любое задание они выполнят. Ведь так?..
С благодарностью пожав командиру руку, Павловский ушел к себе с облегченной душой. Но в одиночестве каюты к нему вновь вернулось сознание допущенного им грубого промаха: надо было ещё до отъезда Якума создать на корабле ячейку сочувствующих, связанных партийной дисциплиной. Тогда он мог бы на неё опереться…
62
Вскоре после свидания с Павловским Ларк и его секретариат бесследно исчезли. «Сейчас они, наверно, в Чите, – думал Клюсс, – ничего хорошего про нас там не скажут. Трудно надеяться, что Якуму удастся быстро устроить перевод сюда денег. Более вероятно, что нас помянут недобрым словом и оставят без гроша!»
Сумма, оставленная Ларком, быстро таяла, и перед командиром во весь рост встала забота: где взять деньги для оплаты стоянки и как использовать вверенный ему корабль в дальнейшем, так как Камчатская экспедиция явно провалилась.
Желая отдалить надвигавшийся финансовый кризис, Клюсс старался поменьше платить наличными, пользуясь обычаем китайских судовых поставщиков всё отпускать в долг, чтобы закрепить свое монопольное положение. Для русских судов в Шанхае судовым поставщиком издавна был Матеус, явившийся к Клюссу через неделю после отъезда Якума.
Он снял шляпу, его тучная фигура заняла почти половину дивана. Большая голова была покрыта редкой щетиной седых волос, на безусом жирном лице застыла улыбка. «Наверно, пронюхал об отъезде Ларка и беспокоится о деньгах», – подумал Клюсс, но не угадал: Матеус не сомневался в том, что деньги он получит. Говорил он по‑русски почти без акцента, но запас слов у него был невелик, и он часто прибегал к английским дополнениям.
– Капитан, вам важная новость: в Шанхае есть другой капитан вашего судна.
– Интересно… Вы с ним познакомились?
– О да! Он не хочет, чтобы я отпускал вам продукты, пока он не будет на судне.
– А когда он намерен прибыть?
– Он говорит, скоро. Очень скоро.
– Но всё‑таки? Через неделю, через месяц?
– Ха‑ха‑ха! It's never, I think![33] У него нет денег. Он хочет сампаны в долг. Наши не дают.
Клюсс вспомнил, как однажды Якум предупредил его о возможном нападении. Бандиты должны были подъехать на сампанах. Клюсс тогда не поверил в способность белоэмигрантов осуществить абордаж на рейде среди иностранных военных судов. И действительно, ночь прошла, ничего не случилось. Однако, уезжая в Читу, Якум снова предупредил его и Павловского, что приехавший в Шанхай белый офицер Хрептович собирает шайку для вооруженного захвата «Адмирала Завойко», и просил быть бдительными и осторожными. Поэтому Клюсс заинтересовался сообщением Матеуса.
– Зачем ему сампаны?
– Приехать ночью. Связать вахтенных. Силой забрать судно.
Клюсс улыбнулся:
– А вы ему скажите, что мы его самого свяжем и отправим в полицию.
– Он говорит, что здесь есть матросы и офицеры. Они будут ему помогать.
Клюсс нахмурился:
– Кто же это?
– Одного я видел у них вчера. Сейчас он вахтенный. I think,[34] нужно быть осторожнее.
– Он просил у вас денег, этот новый капитан?
Матеус утвердительно кивнул.
– Почему вы не дали?
– Я честный купец, торгую с честными капитанами, а не с пиратами. Я боюсь потерять лицо.
– Вы правы и жалеть об этом не будете. Что ж, очень вам благодарен. Приму меры.
Крепко пожав Матеусу руку, Клюсс вместе с ним вышел на палубу. На вахте стоял рулевой Кудряшев.
После ухода Матеуса Клюсс послал за комиссаром.
– Только что мне сообщили, Бронислав Казимирович, что здешняя белогвардейская шайка, о которой говорил Александр Семенович, готовится на нас напасть. Они якобы имеют сообщников у нас на борту. Есть подозрение, что в их числе боцманмат Кудряшев.
Павловский покраснел.
– А еще кто, Александр Иванович?
Клюсс нахмурился:
– Ну это, батенька, так сразу не узнаешь. Нужно понаблюдать. Но не впадать в излишнюю подозрительность. А то можно всех начать подозревать в измене.
– Я думаю, что это сообщение нужно держать в строгом секрете.
– Золотые слова! Даже самым надежным людям об этом ни слова. Иначе кто‑нибудь проболтается, и мы спугнем дичь.
– Это не дичь, Александр Иванович. Это тигр. Здесь нужны разрывные пули.
Клюсс улыбнулся:
– Главное здесь не пули. Тигра нужно перехитрить. А это возможно только при полном отказе от необдуманных поступков. Держите себя в руках. У вас есть склонность к словам и действиям, о которых вы потом жалеете. Не беспокойтесь, заговорщиков на борту немного: три‑четыре человека, не больше. Важно их выявить и обезвредить.
63
Однажды утром слуга‑китаец доложил Воробьевой, что её спрашивает молодая леди. Улыбнувшись вышедшей в вестибюль хозяйке, незнакомка сказала:
– Хочу иметь с вами конфиденциальный разговор.
Нина Антоновна пригласила соотечественницу наверх и заперла дверь на лестницу. Леди была молода, почти её ровесница. В руках она держала стек, назначение которого показалось Воробьевой загадочным.
В маленькой гостиной‑кабинете незнакомка сняла плащ, без стеснения уселась в плетеное кресло и, заложив ногу на ногу, чисто мужским жестом вынула из кармана короткой юбки серебряный портсигар с золотой, увенчанной княжеской короной монограммой.
Воробьева с интересом разглядывала гостью. Одета со вкусом, но несколько небрежно, манеры гусарского корнета. Курит, взгляд уверенный, беззастенчивый, пожалуй даже наглый. Что ей надо? Кто же она?
Наконец после солидной паузы леди задала неожиданный, ошеломляющий вопрос:
– Вы часто встречаетесь с Беловеским?
Нина Антоновна растерялась и покраснела:
– Зачем вам это? Почему он вас интересует?
– У меня к нему совсем не любовный интерес. – Незнакомка рассмеялась. – В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны.
Нина Антоновна с удивлением смотрела на странную посетительницу. Уж не невеста ли это Беловеского? А та продолжала:
– Я так и знала, что у вас роман.
Воробьева нахмурилась:
– Перестаньте смеяться! Я его очень мало знаю, между нами ничего нет…
– Не оправдывайтесь. У нас с вами сейчас будет серьезный разговор.
«Что со мной? – подумала Воробьева. – Я веду себя как гимназистка, уличенная в любовной связи. Какое она имеет право меня допрашивать?» Взяв себя в руки и стараясь казаться невозмутимой, она с улыбкой сказала:
– Я вас слушаю. Что же вам нужно?
Незнакомка стала серьезной.
– Мне нужно, чтобы в назначенный день вы увезли Беловеского из Шанхая. Куда‑нибудь подальше. Например, в Ханчжоу.
– Зачем?
– Чтобы он остался жив и невредим. И в дальнейшем принадлежал только вам, – снова бесцеремонно рассмеялась она.
– Разве ему угрожает опасность?
– Да, его могут убить.
Наступила пауза. Наконец Нина Антоновна не выдержала:
– Вы это серьезно?
– Слушайте, мадам. Мы давно могли его убрать, он нам мешает. Но я же женщина… Я предпочитаю, чтобы вы забрали его с нашей дороги. Вы это можете.
– Почему вы так думаете? Да кто вы наконец?
– Кто я? Хорошо, я вам скажу. Мы с вами учились в Зеленой гимназии, но я её окончила, когда вы были в пятом классе. Я – Волконская. Теперь вспомнили?
Нина Антоновна не вспомнила. Княжна Волконская её никогда не интересовала.
– Ну и что же? Мы давно не гимназистки.
– Вот именно. Так слушайте: корабль, на котором служит ваш знакомый, на днях будет захвачен. Стрельба, кровь. Беловеский красный офицер, он не уцелеет.
Ошеломленная Воробьева молчала. Волконская закурила вторую сигарету. Лицо её преобразилось: у губ легла жесткая складка, глаза горели ненавистью.
– Не вздумайте об этом кому‑нибудь рассказать. Если мы об этом узнаем, немедленно его убьем.
– Почему же именно его? Ведь есть еще и другие.
– С другими особый разговор. А с ним это невозможно.
– Ну хорошо, я постараюсь увезти его. А дальше?
– А дальше вы его устроите. Я дам вам сертификат на английском языке, немного денег… Он сможет поступить на любое судно. При вашей помощи, разумеется.
…После этой встречи с Таубе‑Волконской Нина Антоновна жила как в кошмаре. Ей казалось, что в её руках, и только в её, жизнь того, для кого она теперь готова принести любую жертву.
64
Через несколько дней после этой встречи вернувшийся с берега Нифонтов попросил согласия командира на беседу с глазу на глаз.
– Тема очень щепетильная, – предупредил он.
– Какая же это тема, Николай Петрович? – с улыбкой спросил Клюсс, закрывая дверь в каюту.
– Я хочу поставить вопрос о доверии, Александр Иванович. У вас секреты с комиссаром, а я всё‑таки старший офицер. Ваш заместитель, так сказать. Если мне не доверяют, я здесь лишний.
– Интересно, почему именно сегодня вы подняли этот вопрос?
– Вчера я был поставлен перед необходимостью решить: буду ли я дальше старшим офицером или должен уйти.
– Ну давайте, Николай Петрович, договаривайте всё. Я даю вам слово, что ваши сообщения разглашены не будут. А свободу действий, простите, должен оставить за собой.
– Разумеется, Александр Иванович. Так вот… Вчера у меня были Крашенинников и Хрептович. Сообщили, что готовят захват «Адмирала Завойко». Заверили, что вам лично никакая опасность не угрожает. И просили меня остаться у них старшим офицером.
Клюсс слушал с интересом, в глазах его играла смешинка.
– А вы?
– Я их спросил, как они думают это осуществить: силой или дипломатическим путем, через консульский корпус. Они отвечали, что иностранцы вмешиваться не хотят. Захват силой, при благожелательном нейтралитете речной полиции, а после этого всё будет юридически оформлено. У них есть приказ командующего Сибирской флотилией о назначении Хрептовича и письмо к Гроссе, подписанное главой Приамурского правительства. Я их читал. По‑моему, очень веские документы.
– Что же вы сами‑то намерены делать?
– Как старший офицер, Александр Иванович, я должен руководить отражением абордажной атаки. Пока я служу, это мой долг. Так им и сказал.
– Ну и что же?
– Они мне сообщили, что с ними заодно Полговской и Лукьянов, Григорьева они тоже хотят оставить, а штурмана, Панкратьева и комиссара убить. А мне предложено, чтобы не участвовать в сражении, внезапно заболеть. Полговской вызовет санитарный катер и отправит меня в госпиталь.
Клюсс стал серьезным, в глазах его мелькнул гнев, но он сейчас же овладел собой и с прежним спокойствием спросил:
– Интересно… Что же вы им ответили?
– Ответил, что подумаю. И просил сообщить, когда примерно я должен заболеть.
– Сообщили?
– Они говорят, что день нападения ещё не назначен. Взяли с меня честное слово, что я об этом никому не расскажу.
– Ежов тоже участвует в этой затее?
– Говорит, что пет.
– Как же они теперь вас считают? Своим?
– Они думают, что я соглашусь. Сигнал, что я должен заболеть, даст Полговской: «Вот, Николай Петрович, порошок от болей в желудке. Это опиум с белладонной».
Клюсс весело улыбнулся:
– А как же слово офицера?
– В обоих случаях, Александр Иванович, я должен был нарушить честное слово. Или то, которое ещё во Владивостоке дал вам, или данное вчера Хрептовичу. Лучше уж вчерашнее… Ежов тоже так считает. Он говорит, что в данном случае офицерская честь обязывает меня немедленно рассказать всё своему командиру и вместе с ним защищать корабль.
– Ну что ж, Николай Петрович, о нападении я уже знаю. Но ваше сообщение от самого Хрептовича. Неизвестно одно: когда они нападут? По‑моему, они напасть не решатся. Может быть, пособираются, пофантазируют, выпьют да и разбредутся. Но хлопот они нам прибавят.
– Я боюсь за комиссара, Александр Иванович. Уж больно он горяч. Под его руководством матросы поднимут ещё стрельбу на рейде.
– Предотвратить это – наше с вами дело, батенька. Когда я на берегу, вы должны быть хозяином на корабле. А для этого пора вам с комиссаром поладить.
– Не доверяет он мне, Александр Иванович.
– Скажите, Николай Петрович, положа руку на сердце, могут ли большевики доверять всем морским офицерам?
– Я бы хотел доверия не от них, а от общепризнанного русского правительства.
– Вы отлично знаете, что такое правительство есть и вот уже три с лишним года защищает наши с вами интересы, интересы русского народа. Последовательно и упорно, Николай Петрович! Это стало понятно даже иностранцам. А здешние эмигранты‑офицеры во главе с Крашенинниковым продолжают надеяться, что русский народ одумается и станет на их сторону. Ведь это просто смешно!.. Так вот. Я очень рад, что вы выбор всё же сделали.
– Какой выбор, Александр Иванович?
– Как какой? Если бы вы утаили то, что вам предложил Крашенинников, – это было бы изменой Дальневосточной республике, и комиссар в отношении недоверия к вам оказался бы прав. Теперь вам остается только вовремя сообщить о дне и часе нападения. Ведь так?
Клюсс хитро подмигнул. Нифонтов молчал.
– Я давно понял, Николай Петрович, что с большевиками нужно работать. Игнорировать их неразумно потому, что с ними народ.
– Обманутый народ, Александр Иванович.
– Это слишком примитивное объяснение. Миллионы обмануть нельзя. По‑вашему, выходит, что два большевика – Якум и Павловский обманули меня, штурмана, Григорьева, Панкратьева и, по крайней мере, восемьдесят процентов нашей команды. Ведь это же несерьезно! А вот вас одного Крашенинников и Хрептович обмануть не смогли. Почему? Да чувствуете вы, если не поняли ещё, что приморской авантюре скоро конец? Пора вам пересилить в себе эти колебания. Они как раз ахиллесова пята русской интеллигенции. Отсутствие прямолинейности, стремление к какому‑то несуществующему идеалу высшей справедливости. Помните, у Алексея Толстого есть такое стихотворение. Начинается оно словами: «Двух станов не боец, а только гость случайный…», а кончается так: «Пристрастной ревности друзей не в силах снесть. Я знамени врага отстаивал бы честь».
А враги такими настроениями как раз и пользуются. Кто же сейчас эти враги? Ведь в конечном счете японцы, Николай Петрович! Неужели вам до сих пор эго неясно?..
Когда Нифонтов ушел, Клюсс задумался. Да, его старший офицер к заговорщикам не примкнул. Но исполнит ли он свой долг до конца? Это пока ещё неясно, заключил Клюсс и вышел на палубу.
Задувший с приливом свежий ветерок кренил и гнал вперед многочисленные парусные джонки, лавировавшие вверх по реке. «Трудное всё‑таки мое положение», – думал он.
65
В кают‑компанию вошел вахтенный матрос:
– Товарищ штурман, вам письмо. Шампунщик с берега привез.
– Спасибо, товарищ Шейнин, – отвечал Беловеский, вскрывая надушенный конверт. На хрустящей бумаге женским аккуратным почерком выведено:
«Дорогой Михаил Иванович! Простите, что беспокою. Не думайте, что я разучилась ждать, когда Вам снова придет в голову посетить нас. Пишу по просьбе Вашего старого товарища, который сгорает от нетерпения Вас видеть. Приезжайте скорее, он у нас. Ваша Н.».
«Ну что ж, – подумал штурман, – вместо того чтобы побродить по Шанхаю, придется лицезреть какого‑нибудь неудачника из недавних гардемаринов и слушать его излияния. Но идти надо. Она не стала бы меня беспокоить по пустякам».
Нифонтов не возражал против отъезда штурмана на берег после обеда.
– Только помните, в полночь вам на вахту. Сразу же объявите это вашим дамам. Чтобы они вас не задерживали и не перепоили.
– Вы же знаете, что больше четырех рюмок в обществе дам я не пью. И на вахту ни разу не опаздывал.
– Если хотите и Николай Петрович разрешит, я могу вступить вместо вас на вахту в полночь, а вы отстоите за меня утреннюю, – предложил Полговской.
– Спасибо, не нужно. Я вернусь своевременно. – И штурман ушел переодеваться.
…Увидев с балкона подходившего Беловеского, Нина Антоновна легко сбежала вниз и подала ему обе руки с приветливой и загадочной улыбкой. Она была в синем двубортном костюме, плотно её облегающем.
– Как я рада, что вы пришли, Михаил Иванович. Мы так ждали, так ждали, что не дождались и… впрочем, сами увидите.
– По вас пока не вижу, Нина Антоновна, – улыбнулся штурман.
– Ишь, чего захотел! Я все‑таки жена морского офицера. А настроение у меня сегодня прекрасное! Давайте поедемте сейчас всей компанией в Ханчжоу? Погода отличная, я закажу авто.
– Сегодня уже поздно, Нина Антоновна. Это надо с утра. В полночь на вахту.
– Ничего не поздно! Ещё половина второго. В пять будем на озере. Вахта от вас не уйдет, отстоите позже.
Она увлекла его за собой и со смехом втолкнула в гостиную:
– Вот наконец перед вами отважный мореплаватель в костюме американского бизнесмена!
На диване, у круглого стола, сидел его прежний товарищ по морскому училищу мичман Добровольский. Рядом с ним Жаннетта в дорожном сером костюме, с таким же, как и у Нины Антоновны, галстуком‑бабочкой и розой в петлице. На столе стояли несколько бутылок, тарелки с холодными закусками и ваза с фруктами. Добровольский попытался встать, но покачнулся и тяжело сел на прежнее место.
– Оч‑чень рад наконец тебя увидеть, Миша… После долгой разлуки, живого и невредимого… Ведь мы еще в Сайгоне расстались, три года назад… А морская служба опасная… Помнишь, у нас говорили: почетная, но опасная… – Он наконец поднялся из‑за стола, чуть не упав на руки штурмана, который невольно его обнял. Они расцеловались.
– Надеюсь, Юрочка, это не иудин поцелуй? – съязвил Беловеский. – Ведь мы как будто враги?
– К черту политику! Какие мы вр‑раги?! И здесь эта глупая война русских с русскими! Но сегодня мы плюнем на все затеи адмиралов. Будем самими с‑собой!
– А завтра?
– Завтра что‑нибудь пр‑ридумаем!
– Как ты попал в Шанхай? Ведь ты был в Японии?
Добровольский отвечал по‑французски:
– Я должен рассказать об этом несколько позже, но не сейчас. Не сейчас! В настоящий момент, перед прекрасными женщинами, нужно пить! Не правда ли, сударыня?
Жаннетта, до этого не понимавшая ни слова, обрадованно улыбнулась и ответила, забавно надув губки:
– Я достаточно уже выпила, но Мишелю нужно налить двойную порцию за опоздание.
Протянув штурману руку для поцелуя, она, извинившись, вышла к поманившей её Нине Антоновне.
– Тогда тр‑ройную! – Мичман снова перешел на русский язык и, проливая коньяк на скатерть, налил себе и штурману по полному фужеру: – Ну давай, Мишка! За почетную морскую службу! Она ведь опасная?
– Опасная, – ответил штурман, выпил коньяк одним духом и, не поморщившись, стал закусывать яблоком. – Ну ты всё‑таки хоть не подробно, но объясни, что ты делаешь в Шанхае? С дипломатической миссией приехал, что ли?
– Пр‑риехал тебя сменить…
– Уж не с Хрептовичем ли?
– Ты угадал…
– Конечно, угадал. Только не выйдет у вас ничего. Такие шутки, как с «Патроклом», не повторяются. Зачем ты ввязался в эту авантюру?
– Зачем? Чтобы расстаться с Владивостоком, одуревшими генералами и адмиралами. А отсюда поеду дальше… Официально участвую, а практически не намерен. Не хочу быть застреленным или заколотым в абордажной схватке. Я жить хочу! Роскошно, на полную катушку! И Нина Антоновна обещала мне помочь. А в случае необходимости – спрятать.
Из сада послышался шум подъехавшего автомобиля. «Значит, собираются взять нас на абордаж. Очень интересная новость. Не зря я сюда приехал», – подумал штурман и ответил:
– Благоразумно рассуждаешь, Юрочка. Убить можем запросто, если только своевременно не сдашься в плен.
Вошла Нина Антоновна с летним пальто на руке:
– Ну, мальчики, давайте выпьем по последней и поехали!
– Я не могу, Нина Антоновна, – запротестовал Беловеский, – в полночь мне на вахту.
– Михаил Иванович! Как вам не стыдно! Ведь вы очень хотели побывать в Ханчжоу! Не портите нам поездки, не тратьте времени на спор: ведь всё равно поедете! Если уж так хотите, приеду с вами обратно к вашей вахте, а их оставим там ждать восхода солнца в «павильоне семи звезд»!
– Даете слово?
– Даю, даю, упрямый мальчишка! Пейте – и пошли!
Жаннетта вошла первой в блиставший свежим лаком «линкольн». Добровольский сел посредине, Беловеский рядом с шофером, чтобы показывать дорогу, как сострила Нина Антоновна, устроившаяся за его спиной. Машина тронулась и покатила по асфальту. Мелькнул Бэнд, французская концессия, Наньдао, и, наконец вырвавшись из города на шоссе, «линкольн» развил скорость.
«Как жаль, что я не принял предложения Полговского», – думал штурман, ощущая на щеке вместе с упругим потоком воздуха трепещущий локон Нины Антоновны.
Был ясный и слегка прохладный день начала осени. Навстречу бежали рисовые поля, закопченные деревеньки, пропахшие бобовым маслом, грядки огородов. Мелькали рощицы тутовых деревьев, лимонов, мандаринов. Невозделанной земли видно не было. Как цветы, сверкая яркими куртками и соломенными шляпами, сотни человек копошились в зелени, убирая урожай. Вдали синели горы.
Беловескому захотелось взглянуть на удаляющееся дымное облако Шанхая, и он оглянулся назад. Добровольский, откинувшись на подушки сиденья и обняв Жаннетту, спал. Она, недовольно надув губки, смотрела в сторону.
Нина Антоновна со смехом сжала ладонями голову штурмана.
– Смотрите вперед, а то ещё потеряем дорогу, – пошутила она.
– Скажите, откуда он взялся? Чем намерен заниматься здесь? Ему, наверно, нужны деньги?
– Понятия не имею. Но денег у него сейчас достаточно. Не миллионер, конечно, но не нуждается.
– Откуда же это?
– Спросите у него. Два раза у него были какие‑то коммерсанты. Француз, потом португалец. Считали деньги. По‑моему – опиум.
– А от меня чего он хочет?
– Сейчас не спрашивайте. Позже, когда мы будем одни, всё расскажу. А сейчас любуйтесь природой. Смотрите, какая красивая скала. И сосны на ней каким‑то чудом выросли. Непонятно, как их до сих пор не сдул тайфун.
Ханчжоу очаровал Беловеского чисто китайской прелестью, седой стариной. Тысячелетия назад он был крупнейшим торговым центром юга китайского государства, конечным пунктом прорытого лопатами через всю страну Великого канала, а теперь стал единственным в своём роде городом‑спутником. Теперь это было место отдыха и развлечений шанхайских богачей, где взоры их ласкали с детства милые пейзажи одного из самых живописных уголков Чжецзяна и вместе с тем – в собственных виллах – окружал чужеземный комфорт, к которому они успели привыкнуть и без которого уже не могли обойтись.
Сначала показалась изумрудная гладь озера Сиху. С трех сторон его окружали горы, прорезанные долинами речек и поросшие уже принявшими красноватый оттенок лесами. Посреди озера, как шапка утопленного в нем великана, зеленела заросшая сливовыми деревьями гора Ку‑Шан. Отражение её контуров дрожало в зеркале воды. Заросли лотоса у берегов, бесшумно скользящие лодки с золочеными резными драконами, ивы, окружившие берега пышной зеленью, – всё это создавало незабываемую картину. Беловескому вспомнилась китайская пословица: «На небе рай, на земле Ханчжоу».
