Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Где капитан? – строго спросил его Клюсс. Моряк смотрел на Клюсса исподлобья.
– Капитан со старшим механиком в конторе. Я старший помощник. Что вам здесь надо?
– Это вы узнаете из моего письма вашему капитану, которое я сейчас вам прочту.
– Почему мне прочтете? Письмо, говорите, капитану, пусть он и читает, когда вернется.
– По двум причинам: во‑первых, мы не можем его ждать, а во‑вторых, об этом письме должен знать весь ваш экипаж. Так вот, слушайте. – И Клюсс твердым и уверенным голосом стал читать.
Эриванцы подошли ближе и слушали с молчаливым интересом. Старший помощник Фолк покраснел от гнева: какое дело военным до пароходов Добровольного флота? Ими распоряжаются капитаны и агентство, а никак не морские офицеры. Фолку хотелось дальних плаваний, «хороших» денег, новых знакомств в портах южных морей. Только бы выбраться из Шанхая!
И вот именно этому намерен помешать командир «Адмирала Завойко». Он пришел в ярость.
– Какие машинные части?! Кто их вам даст? – Лицо Фолка стало мокрым от пота.
Клюсс оставил без внимания этот выкрик, протянул ему вложенное в конверт письмо:
– Передайте это вашему капитану и предупредите его, что в случае беспорядков на судне он будет смещен.
Сказанное строгим, уверенным голосом озадачило Фолка и его разношерстный экипаж. Все с недоумением смотрели вслед Клюссу, спокойно спустившемуся в катер со шлюпкой на буксире, который сейчас же отвалил на «Астрахань». У борта «Эривани» остался только вельбот с «Адмирала Завойко». Широко расставив ноги, его удерживал у трапа Папьков, на кормовом сиденье вытянулась богатырская фигура усача Попова.
Несколько минут ошеломленные эриванцы молчали, затем стали расходиться. Фолк решил заглянуть в машину, но у дверей машинного кожуха его остановил военный матрос:
– Сюда нельзя!
– Вы это что? – закричал Фолк штурману. – Хозяйничаете в чужом доме? Разбираете нашу машину!
Вокруг него собралось около десятка эриванцев, а он продолжал кричать:
– Берите пожарный инструмент! Прогоним их с судна! Поднимите сигнал, что нас грабят!
Штурманский ученик побежал на мостик, на палубе появились люди с пожарными топорами, баграми и ломами. «Похоже, прольется кровь, – подумал штурман, – скорей бы вернулся командир».
Из двери в машинное отделение показался запыхавшийся механик с большим разводным ключом под мышкой.
– Осторожнее, Губанов! Держите крепче! Не оступитесь! – распоряжался он. В дверях показались спины двух машинистов, тащивших что‑то тяжелое.
Штурман взглянул вверх по реке. У борта «Астрахани», похожей на обшарпанный паровой утюг, белел катер, едва заметная струйка газа вилась у его кормы. «Сейчас отвалят», – с надеждой подумал Беловеекий, оборачиваясь на шум.
– Смотрите, что они делают! Уносят части машины! Оставят нас без судна! – кричали сбежавшиеся моряки.
– Бей их! Чего смотрите! – закричал ставший пунцовым Фолк. Сгрудившиеся вокруг него эриванцы стали медленно и нерешительно приближаться к выходящим из машинного отделения.
Штурман выхватил огромный кольт:
– Стой! Ни шагу дальше!
Наступавшие, увидев дуло оружия, замерли.
– Смелее, ребята! – подбодрял Фолк. – Он не посмеет стрелять! Мы в иностранном порту!
– На это не надейтесь, – с мрачной улыбкой сказал штурман, взводя курок, – я буду стрелять, даже если меня за это повесят!
Оказавшиеся впереди быстро отпрянули.
– Ещё выстрелит, бандюга! – проворчал кто‑то.
А Фолк был уверен, что штурман стрелять не будет. Он бросился на Беловеского, стараясь схватить его за руку и вырвать пистолет. Но штурман сделал шаг назад и отвел пистолет в сторону. Фолк покачнулся, схватил Беловеского за грудь, чтобы не упасть. Затрещал китель, по палубе покатились пуговицы. Фолк был тяжел и тянул штурмана к себе. «Только б не упасть», – пронеслось в сознании Беловеского, и он с размаха ударил Фолка по лицу тяжелым пистолетом, а вслед за тем правой ногой в пах.
Фолк выпустил штурмана и с залитым кровью лицом рухнул на палубу. Согнувшись от боли, он дико закричал:
– Спасите! Убивают!!
Отступив на два шага, штурман снова поднял пистолет. За его спиной стояли машинисты, положив свою ношу на палубу, Губанов с револьвером, механик Лукьянов и бледный Рогов. На верхней площадке трапа стоял Попов с браунингом в руке.
– А ну разойдись! – рявкнул штурман. – Или будем стрелять!
Эриванцы затопали по палубе. Под ноги штурману полетел пожарный лом. Подпрыгнув, Беловеский заметил, что его только что поверженного противника уже нет. На палубе остались лишь следы крови.
– Удрал, мерзавец, – сказал он Рогову, – а то бы я взял его с собой.
– Зачем?
– Для оказания медицинской помощи, – с мрачной усмешкой ответил штурман, – ведь изо всех сил старался, негодяй, чтобы я выстрелил.
– С ним ещё будут хлопоты. Я думаю вот что: оставьте на палубе кулиссную тягу. Берите с собой пальцы, гайки, все болты и штыри. Без них её на место не поставишь, да и ставить мы не дадим. А оставите тягу – страсти несколько остынут.
– Товарищ штурман! – прервал его Попов. – Нам шимафор.
Обернувшись к своему кораблю, штурман стал читать взмахи флажков сигнальщиков: «спустите сигнал». Он посмотрел вверх. Действительно, на штаг‑карнаке «Эривани» вился трехфлажный сигнал. Обернулся к своей команде:
– Дойников! Бегите на мостик, спустите их сигнал и, чтобы больше не сигналили, выдерните все фалы.
Матрос бросился исполнять приказание. К борту подошел катер. Улыбающееся лицо Панкратьева говорило об успехе. Собравшиеся на баке эриванцы грозили кулаками Клюссу:
– Пираты! Разбойники! Продажные шкуры!
– Как у вас там? – раздался снизу голос командира. – Готово?
– Готово, Александр Иванович! – ответил штурман.
Снова взрыв негодования:
– Старпома нашего убили! Вы за это ответите! Веревка по вас плачет!
– Что у вас там произошло? – крикнул Клюсс. – Стреляли?
– Не стрелял, Александр Иванович, но дал Фолку по морде.
– Искалечили?
– Не думаю. Удрал без посторонней помощи.
– Ладно, разберемся после. Спускайтесь всё в вельбот!
Как только шлюпки отвалили, эриванцы бросились к трапу, грозили вслед кулаками.
Клюсс усмехнулся:
– Теперь не уйдут. Пусть стоят и разводят пары.
– А на буксире, Александр Иванович, их не уведут? – спросил Григорьев.
– Пусть попробуют. Мы катеров к ним не подпустим, – отвечал командир, сверкнув глазами, – только вот Рогова и других наших сторонников они могут избить…
Встретивший командира Нифонтов доложил, что сигнал «Эривани» «на судне бунт» разобран китайской рейдовой станцией. Клюсс сейчас же распорядился:
– Приведите себя в порядок, Михаил Иванович, берите саблю и поезжайте к начальнику рейдовой охраны. Передайте ему от моего имени, что на русском пароходе команда перепилась и был бунт, который усмирен десантом с «Адмирала Завойко». Скажите, что сигнал был для нас, и попросите его не беспокоиться. Драгоманом возьмите с собой Митю, – закончил он с улыбкой.
Когда штурман вернулся и доложил, что начальник рейдовой охраны удовлетворен объяснениями по поводу сигнала, Клюсс решил не ждать, пока случившееся станет достоянием газет, и поспешил к китайскому комиссару по иностранным делам.
Доктор Чэн незамедлительно принял русского командира. Узнав о происшедшем, Чэн задумался:
– Я понимаю, командир, что в интересах вашей республики вы не могли допустить перехода русских пароходов в воды Международного сеттльмента. Понимаю и то, что у вас не было времени для дипломатической переписки… Но теперь будет большой скандал, дойдет до Пекина. Кто знает, как там на это посмотрят?
– Если бы так поступила британская канонерка – просто пропустили бы мимо ушей.
– И вы считаете это правильным?
– Нет, не считаю, так как мы стоим на платформе равноправия. Но наша политика прямолинейна, а ваша нет. Правда, я не могу по этому поводу быть к вам в претензии: ваше государство ещё не освободилось от засилия и интриг иностранцев.
– Хорошо, командир, я вас понял. Я лично также не могу быть на вас в претензии. Письмо ваше доложу его превосходительству. – В глазах Чэна сверкнула искорка иронии. – Он, наверно, оставит этот инцидент без последствий, если из Пекина не будет нажима. А тогда, сами понимаете, трудно предвидеть, какая здесь создастся в отношении вас обстановка.
Они обменялись крепкими рукопожатиями, и Клюсс вышел.
Вспенивая мутную стремнину Ванну, катер направился к «Адмиралу Завойко». На его кормовом сиденье задумался командир. Сзади на фоне кормового флага вытянулась стройная фигура невозмутимого рулевого.
«У китайских властей мы пока получили отсрочку, но газеты, конечно, поднимут шум. Особенно белоэмигрантские. Однако посмотрим, что скажет «Шанхай Дэйли ныос». На днях все это выяснится», – решил Клюсс и стал смотреть на весело вившийся на носовом флагштоке катера командирский вымпел – символ его власти и ответственности.
100
Через три дня в каюту командира вошел комиссар.
– Свежие газеты, Александр Иванович! Только что привезли.
Клюсс вынул из пачки «Шанхай Дэйли ныос», объемистую газетную тетрадь в восемь страниц, и стал жадно её просматривать. Вот наконец! На четвертой странице газета сообщала: «Русский Добровольный флот имеет два не признающих друг друга правления: парижское и московское. Часть судов этой компании отошла к парижскому правлению и плавает под французским флагом. Несколько судов эксплуатируется владивостокским правительством. Пароходами, задержанными в Китае, пытается завладеть Москва. На стоящие уже около года в Шанхае «Эривань» и «Астрахань» претендуют два агентства: московское на Киукианг роуд, возглавляемое мистером Элледером, и владивостокское на Кинг Эдвард Севен роуд, во главе которого стоит мистер Годдар. Недавно владивостокское агентство намеревалось поставить оба стоящие здесь парохода под погрузку и отправить в рейс, но этому воспрепятствовал командир канонерской лодки Дальневосточной республики, которая сторожит пароходы. Офицеры канонерки, применив силу и нанеся побои администрации, разобрали машины пароходов.
В начале месяца в Чифу прибыла владивостокская канонерка и, также применив силу и угрожая оружием, пыталась увести на буксире уже около года стоящий там пароход «Ставрополь». Этому воспрепятствовали китайские власти.
Неясно, чем вызвано их бездействие здесь, в Шанхае, где русский командир в китайских водах распоряжается по своему усмотрению, а его офицеры избивают рукоятками револьверов администрацию пароходов».
Клюсс протянул газету комиссару:
– Прочтите, Бронислав Казимирович. Эта подстрекательская заметка осложнит наше и без того трудное положение. Наверно, через несколько дней китайцы предложат нам разоружиться.
Действительно, вскоре Клюсс получил письмо. В изысканных выражениях на английском языке китайский дипломат приглашал его к себе для конфиденциальной беседы. Что это будет за беседа, Клюсс догадался сразу.
Чэн принял его со сдержанной любезностью. После обычного обмена приветствиями, взаимных расспросов о здоровье, благополучии родственников, сожалений о жаре и пыли китайский дипломат приступил к делу.
– Нам прислали из Пекина директиву, командир, которая требует, чтобы мы предложили вам разоружиться или покинуть наши воды. Я ещё не показывал её своему шефу и пока положил в сейф.
Клюсс усмехнулся:
– Этим вы хотели оказать мне любезность, доктор?
– Не совсем так, командир. Я хотел бы прежде знать: как вы отнесетесь к такому предложению?
– Что я могу вам ответить? Меня эта директива не устраивает. Уйду – потеряем пароходы. Разоружусь – потеряем и честь, и пароходы.
– Понимаю вас, командир. Но всё‑таки как вы будете реагировать на такое предложение?
– Никак не буду реагировать.
– А если будет применена сила?
– Буду стрелять.
– Так ведь вас потопят!
– Пусть так. А потом будет война… Но, между нами говоря, я в это не верю. Вы, конечно, хорошо знаете новую историю, доктор. Стационеров с их маленькими пушечками почему‑то боятся топить. Вспомните «Пантеру» и агадирский инцидент.
– Вы на это и рассчитываете?
– Я обязан защищать интересы своей республики, в данном случае удержать здесь русские пароходы. Почему вы мне в этом не хотите помочь? В Чифу ваши власти не дали белым увести пароход. А здесь, в Шанхае, за такие же действия вы хотите поставить меня в безвыходное положение и заставить стрелять. И это накануне эвакуации японских войск и установления на всей русской территории единой власти! Не понимаю, зачем вам это?
– Нам и вообще будущему китайскому правительству это не нужно. Но поймите, что в Пекине борьба за власть. Отголоском этой борьбы является присланная директива.
– Директива – лист бумаги, пока она лежит в сейфе. Но если её оттуда вытащить, она может породить и действия.
– Не удивляйтесь, командир, но действовать пока некому. Наш военный флот – вы, наверно, слышали – забастовал и до выплаты жалованья никаких распоряжений правительства выполнять не будет.
– А генерал Хо не будет действовать?
– Пока не получит приказа своего сюзерена, не будет.
– А сюзерен?
– До меня дошли слухи, что он приказал вас не трогать.
– Поразительно! Почему бы это?
– Он опасается за свой тыл, Северную Маньчжурию. В газетах пишут, что туда перебрасывается Красная Армия…
– Возможно… На чем же мы закончим нашу откровенную беседу, доктор?
– Закончим так. Я буду держать директиву в сейфе, пока это будет возможно или не придет новая. Вы будете воздерживаться от каких‑либо выступлений, нарушающих суверенитет Китая. А тем временем должна измениться обстановка. Ведь такие события на пороге! Если же события запоздают и Пекин будет упорствовать – посоветуемся снова. Я вас извещу.
Крепко пожав руку доктора Чэна, Клюсс уехал в хорошем настроении. Он чувствовал косвенную поддержку Советской России и её Красной Армии. Он верил, что благодаря этой поддержке заграничная миссия «Адмирала Завойко» будет успешно завершена.
101
В древней маньчжурской столице Фынтяне, как тогда называли Мукден, за опоясавшей внутренний город крепостной стеной, среди казарм маузеристов‑телохранителей, прятался роскошный дворец повелителя Маньчжурии маршала Чжан Цзо‑лина. Казармы – длинные одноэтажные бараки, с крытыми черепицей, вогнутыми по‑азиатски крышами, – утопали в океане домов внутреннего города – Найчена. Пропитанные чадом бобового масла, увешанные полосами вертикальных вывесок, узкие улочки затихали. Скученное население Найчена в маленьких двориках столетних деревянных домов радовалось ночной прохладе и лениво переговаривалось перед тем, как отойти ко сну. А за оклеенными бумагой переплетами почерневших от чада оконных рам тысячи ремесленников при свете масляных ламп продолжали прилежно трудиться. Стекло и электричество не проникали ещё тогда в лабиринт внутреннего города и царствовали лишь в комфортабельных виллах и особняках «жибендзы цзунзе» – расположенного за стеной Найчена японского сеттльмента – объекта зависти и ненависти китайской бедноты.
В своем бурном росте, обязанном удачному расположению у ворот Внутреннего Китая, на юге плодородной Маньчжурской равнины и на пересечении важнейших торговых путей, Фынтян давно прорвался за пределы средневековой крепостной стены и слился с наполненными древними памятниками дворцовыми городками Бейлином и Дунлином.
Но «великий хунхуз» предпочел иметь свою резиденцию в центре Найчена за крепостной стеной, восемь ворот которой охранялись сильными отрядами его жандармерии, с наступлением темноты запирались, чтобы с первыми лучами солнца распахнуться под протяжные звуки армейских труб. Здесь, окруженный тысячами своих трудолюбивых, покладистых и плодовитых соотечественников, он чувствовал себя безопаснее, нежели в холодных, просторных залах Бейлинского дворца. Там, как он думал, коварным хозяевам легче найти и убить «маньчжурского тигра», когда у них в этом возникнет необходимость. А здесь ему легче спрятаться среди тысяч своих солдат, ускользнуть от пули или кинжала и снова неслышно подкрасться к опасному врагу.
В глубине по‑европейски комфортабельного здания, окруженная узкими коридорами, потайными проходами и лестничками, скрывалась приемная‑кабинет «великого хунхуза», угнетавшая посетителей зловещей таинственностью. Это была квадратная комната без окон, устроенная посредине очень большого зала возведением четырех стен из прочного камня, не доходивших до потолка. Свет проникал в неё сверху, через второй ряд высоко расположенных окон зала, защищенных прочными железными решетками. Посредине каждой из четырех внутренних стен был сделан метровый проход для входа и выхода, закрытый снаружи на расстоянии метра тоже каменной стенкой. Всё это было задрапировано толстыми черными портьерами, за которыми угадывались вооруженные телохранители, набранные «великим хунхузом» из наипреданнейших головорезов. По мановению его почерневшего от табака пальца они зачастую становились палачами.
Старый Чжан сидел в тяжелом резном кресле из палисандрового дерева у такого же письменного стола и курил длинную китайскую трубку, заправленную первосортным английским «кэпстеном». На столе бронзовая лампа с бумажным абажуром. Электричества, проведенного везде в его дворце, «маньчжурский тигр» на рабочем столе не терпел. На его смуглом горбоносом лице с подстриженными седеющими усами застыло выражение сонливой сосредоточенности. Он только что выслушал доклад своего адъютанта, стройного, похожего на монгола пожилого офицера, со значком русского кавалерийского училища на сером мундире. Старый Чжан соображал, он принимал какое‑то решение. Адъютант, застыв в почтительной и в то же время непринужденной позе, терпеливо ждал. Он знал, что, когда «великий хунхуз» размышляет, прерывать его опасно.
Наконец Чжан Цзо‑лин поднял глаза.
– Где посланец генерала Хо?
– Ожидает внизу, мудрый повелитель. – Адъютант по‑военному поклонился и звякнул шпорами.
– Ко мне его!
Ленивым движением Чжан выдвинул ящик письменного стола. Вороненой сталью сверкнул двенадцатизарядный «саведж», подарок недавнего тайного посетителя – американского дипломата. Скрытые за портьерами телохранители тоже щелкнули вынимаемыми из кобуры‑приклада маузерами. Чжан Цзо‑лин не был трусом, но после того, как в него стреляли, всегда готовил оружие перед приемом посланцев своих вассалов.
Шанхай и его китайские части Наньдао и Чапей стали теперь в центре внимания «маньчжурского тигра». Там, где‑то на французской концессии, поселился его союзник Сун Ят‑сен. Союзник временный, также недавно потерпевший поражение, но тем не менее авторитетный и популярный. Сейчас он был очень нужен «великому хунхузу». Справиться с удачливым У Пей‑фу трудно. Солдат у него много, много и денег. Американское оружие течет к нему широким потоком. Есть у него и авиация, и летчики, обученные в Америке. И столица в его руках, и президент, старый, прожженный политик Ли Юань‑хун, ставленник чжилийской клики. Чтобы победить У Пей‑фу, фынтянских войск мало. Нужно создать против него коалицию, нужно напасть на него с фронта и тыла, поставить его между двух огней. Нужно, чтобы ему изменяли его генералы, чтобы он потерял популярность.
Однако стать во главе коалиции Чжан Цзо‑лин не может. Генералы за ним не пойдут, зная о его давних связях с Японией, о его жестокости, вероломстве, диктаторских ухватках. Не признает его и китайская общественность, значение которой в политике Чжан начал понимать. Нужно умело и хитро спрятаться за Сун Ят‑сена, использовать его в своих целях, а придя к власти, убрать…
Первоочередной военно‑политической задачей Чжан Цзо‑лин считал захват Шанхая, расположенного в устье великой реки, центра морской и речной торговли. Укрепившись там, он распространит свое влияние на север, в тыл недавнего победителя. В Наньдао и Чапее твердой рукой правит его вассал, Хо Фенг‑лин. Летом ему удалось предотвратить попытку чжилийского адмирала захватить Чапей: матросы не захотели под пулями восстанавливать разобранный железнодорожный путь и вернулись в Нанкин. Но опасность не миновала: чжилийцы подтягивают в Нанкин свежие войска.
«Жибендза», ненавистные хозяева Чжана, после вашингтонского сговора притихли и собираются уходить с русской территории. Теперь в его тылу, на маньчжурской границе, будут русские, Красная Армия. Эти сильны и многочисленны, изгнали японских генералов из Забайкалья. Пекинское «центральное» правительство не стремится к соглашению с Россией. Ему‑то что! Между Внутренним Китаем и Красной Армией Маньчжурия! А у Чжана другие, интересы: ещё в прошлом году он послал в Москву полковника Чжан Сы‑лина. Тот сумел найти общий язык с русскими. Теперь он уехал с секретной миссией к Сун Ят‑сену. Если ему удастся и там достичь успеха, он станет генералом.
Слегка шевельнулось черное сукно портьер, вошел посланец из Шанхая. Готовый ко всему адъютант притаился в простенке. Старый Чжан поднял глаза на вошедшего. Одет так же, как и он сам, в черный опрятный халат, на голове круглая шапочка с шариком на макушке. Полное, ничем не примечательное лицо, бесстрастный взгляд, золотые зубы. После поклона он выпрямился и взглянул на «великого хунхуза» без тени страха или подобострастия.
«Военный, – подумал Чжан, – но прежде всего пароль. Если ошибется, немедленно схватить и дознаться, кто он».
– Хорошо ли вы доехали? Что привело вас из Шанхая в старый Найчен? – спросил «маньчжурский тигр», сверля глазами вошедшего.
– Шанхай нэй юэ, цай Нейчен тайян, Бейцзин нэй хэйань,[57] – без запинки нараспев продекламировал посланец. «Великий хунхуз» и притаившийся за портьерой адъютант были удовлетворены: вся хитрость этого китайского пароля заключалась в расстановке предлоговых синонимов «нэй» и «цай». Предлог «цай» должен быть употреблен только перед названием того пункта, где спрашивали пароль.
Итак, посланец настоящий, с ним можно разговаривать. Старый Чжан удовлетворенно кивнул и предложил ему сесть.
– Как поживает достопочтенный генерал Хо? Вы один из его офицеров?
– Полковник, мудрый повелитель. Генерал здоров, бодр и готов повиноваться.
– Видели вы в Шанхае доктора Суна? Чем он там занимается?
– Не видел, мудрый повелитель. С ним встречается только доктор Чэн, помощник Хзу Юаня. Тайно от своего шефа. Мы думаем, что доктор Сун собирает тайные силы для борьбы за новый Китай.
– А старый Хзу Юань продался чжилийцам?
– Так, мудрый повелитель. Он следует всем указаниям Ли Юань‑хуна.
– Но в его распоряжении в Шанхае нет вооруженной силы?
– Только полиция, да и то не вся, мудрый повелитель. Генерал Хо его игнорирует.
Больше часа старый Чжан слушал информацию и давал устные наставления шанхайскому полковнику. Интересовался всем: иностранными военными кораблями, смешанным судом, действовавшим в сеттльменте, белоэмигрантской колонией, волонтерским корпусом, интригами японцев. Обещал подбросить Хо Фенг‑лину батальон своих маузеристов. Давая это обещание, он думал: «В батальоне будут мои люди. Если Хо ослушается или изменит, они помогут ему скоропостижно умереть». Шанхайский полковник понял замысел «великого хунхуза» и понимающе кивнул. Этот кивок в свою очередь понял старый Чжан и подумал: «Не очень‑то преданы генералу Хо его ближайшие помощники».
Разговор зашел о стоящей в Шанхае русской канонерке. Чжан Цзо‑лина рассмешил инцидент с русским кочегаром, обезоружившим и согнавшим с поста китайского пехотинца.
– У нас в Маньчжурии за такую караульную службу без колебаний рубят головы.
– А если бы солдат заколол иностранного моряка, нам тоже бы пришлось его казнить. На этом настоял бы консульский корпус.
В этом возражении «маньчжурский тигр» усмотрел недопустимый либерализм и свирепо оскалил зубы:
– Что значит голова солдата, когда на карту поставлена военная дисциплина! Два трупа! Зато все бы знали, что у генерала Хо отважная пехота!
Услышав о решительных действиях командира русской канонерки и задержании им в порту двух пароходов, Чжан Цзо‑лин захохотал, снова показав свои желтые от табака лошадиные зубы:
– Вот это командир! Он красный?
– Не совсем, мудрый повелитель. Он признает только Читу.
– Читу? Значит, красный! Молодец! Передайте генералу Хо, чтобы его не трогали. Русские пароходы нельзя отпускать во Владивосток. В Яньтае[58] Чианг Лин поступил правильно, не отдав русский пароход. Часы белых русских сочтены, красные уже у порога Владивостока.
– Будет ли война с У Пей‑фу, мудрый повелитель? Это очень интересует генерала Хо.
– Ю цянь, ю чжаньда![59] – И с этими словами «великий хунхуз» отпустил шанхайского полковника.
Оставшись один, он долго не шёл в свою опочивальню, где, томясь в ожидании своего властелина, лениво препирались принаряженные наложницы. Окутанный клубами дыма душистого английского табака, Чжан Цзо‑лин думал о коалиции против своего пекинского врага, о том, что к зиме на берег океана снова выйдет могучая Россия, не царская, а новая, Советская. Какая она, он не мог себе представить, но солдаты, наверно, такие же. Так же бесстрашны, смекалисты, выносливы и многочисленны.
102
Когда канонерская лодка «Магнит» вошла в бухту Золотой Рог, уже было начало осени. Хотя дни были ещё теплые, на темно‑зеленой листве скверов и сада «Италия» уже появились желтые пятна, море приняло сочный синий цвет, а воздух стал кристально прозрачным. По ночам становилось прохладно, мерцали фонари вокзала и освещенных электричеством улиц, оживший северный ветер кружил на перекрестках бумажный мусор. На тротуарах – пьяные песни, непристойная ругань, задорный женский смех, а иногда и хлопки револьверных выстрелов. В лепившихся по склонам сопок домиках ожидание грозных событий.
– Изменился наш Владивосток, – заметил командиру, вернувшись утром с берега, штурман Волчанецкий, – стало очень людно, разгульно и тревожно.
Дрейер посмотрел на него мрачным изучающим взглядом. Под глазами мешки, ботинки не чищены, несвежий воротничок. Ясно, что провел бессонную ночь. Дорвался до берега наконец!
– Владивосток, говорите? Да, сегодня наш, а вернемся с Камчатки, наверно, будет уже не наш. Если вообще сюда вернемся. А сейчас, чтобы лучше понять происходящее, пойдемте ко мне. Почитаем приказы.
Приказов за отсутствие «Магнита» накопилась толстая пачка. На каждом листке аккуратная надпись рукой старшего делопроизводителя штаба: «Для к/л «Магнит».
– Ведь вот, смотрите, – с сердцем сказал Дрейер, удобно устроившись в кресле, – всё рушится, стремглав летим в преисподнюю, а этот удивительный надворный советник из писарей живет своими бумажками! Аккуратно их нумерует, заверяет, печатает в типографии и зачем‑то нам рассылает. Кто распоряжается флотилией, ему безразлично: адмирал или какой‑нибудь дурацкий комитет, ему всё равно. Он служит не им, а своим бумажкам!
– Ах, Адольф Карлович, – сказал Волчанецкий, – какие же это бумажки! Ведь это драма истории! Гибель последнего, что осталось от некогда славной Российской империи! Например, вот этот приказ.
Дрейер взял листок.
«Приказ по земской рати № 1. Ввиду начавшейся эвакуации японских войск из Приморья приказываю: с 20 сего августа военнослужащих в отпуск не увольнять. Всех находящихся в отпусках вернуть в свои части. Призвать под знамена земской рати всех мужчин в возрасте от 17 до 60 лет. Воевода Дидерихс, председатель совета министров Меркулов».
Прочитав, печально улыбнулся:
– Мобилизация всех способных носить оружие, так это раньше называли. Пустая затея – никто не пойдет «под знамена земской рати». Ночью, вы сами видели, устраивают облавы. Утром толпами ведут «рекрутов» в казармы. Они разбегаются. И опять облавы… Какая‑то глупая игра! Или вот наш адмирал пишет: «С 23 сего августа объявляю полную блокаду побережья от мыса Басаргина до бухты Успенья. Запрещаю плавание всех судов, в том числе и парусных джонок. Нарушителей уничтожать артиллерийским огнем». Попытка с негодными средствами! Объявить блокаду мало! Надо её поддерживать. А для этого у нас судов нет.
– Как нет? – со смешком возразил Волчанецкий. – Смотрите, вот даже судно второго ранга появилось! «Портовый ледокол «Байкал» переименовывается в канонерскую лодку 2 ранга, командиром её назначается капитан 2 ранга Ильвов, вольнонаемная команда зачисляется на военную службу».
– Вы думаете, Ильвову повезло? Зачисленная на военную службу команда разбежится, останется один Ильвов, да вот ещё ему таких матросиков из офицеров пришлют!
И он протянул Волчанецкому приказ по земской рати № 5, где объявлялось, что канонерской лодки «Маньчжур» мичман Багговут разжалован в рядовые за отсутствие чести и достоинства офицерского звания».
– Вот они, наши молодые офицеры!
– Это один такой, Адольф Карлович. Я его знаю. Но среди его сверстников есть и герои. Вот, прочтите.
Дрейер прочел:
«Объявляю благодарность канонерской лодки «Батарея» мичману Петину за проявленное им геройство в пятичасовом бою в заливе Святой Ольги и при обратной посадке отбитого красными десанта 4‑го Уфимского имени генерала Корнилова полка».
Покачав головой, сказал:
– Ох уж эта Святая кровавая Ольга! И чего было туда лезть? – Через минуту он встрепенулся: – Смотрите, Петр Петрович! Вот это да! Под занавес произвели! И Алексей Александрович молчит, в погонах каперанга расхаживает. А он, оказывается, уже «его происходительство»! Сумасшедший дом какой‑то!
Волчанецкий с удивлением прочел приказ о том, что «постановлением совета министров и приказом воеводы земской рати» капитан 1 ранга Подъяпольский производится в контр‑адмиралы «со старшинством 1 сентября сего года». Положив приказ, он скользнул глазами по лейтенантским погонам командира. Дрейер это заметил:
– Лучше, господин прапорщик, быть царским лейтенантом, чем опереточным адмиралом. Алексей Александрович, видимо, сам того же мнения. Поэтому и остается при своих старых погонах.
Волчанецкий смущенно молчал. В каюту через открытый иллюминатор ворвались звуки бравурного марша. Ухал большой барабан.
– Провожают, – сказал Дрейер. – Может, сходим посмотрим, Петр Петрович, как отбывает в безрассудный по ход Сибирская добровольческая дружина?
У пассажирского причала колыхалась толпа. Преобладали военные, но много было и дамских шляпок. На высокий борт «Томска» во главе с генералами Пепеляевым и Ракитиным взбирались дружинники: 750 офицеров, военных чиновников и солдат. Многие были навеселе.
Наконец трап подняли, «Томск», отдав швартовы и выбрав якорь, задымил и начал разворачиваться под торжественные звуки Преображенского марша.
Знают турки нас и шведы,
И про нас наслышан свет.
На сраженья, на победы
Нас всегда сам царь ведет, –
ревели трубы оркестра, выстроенного на причале. «Томск» тронулся и стал набирать скорость. По его палубе и по причалу катилось «ура», махали платками, фуражками, многие плакали.
Обгоняя пароход, лихо прошла назначенная его конвоировать канонерская лодка «Батарея». Огромный андреевский флаг, белизна матросских форменок, длинные стволы надраенных до блеска пушек. Из двери машинного отделения «Томска» на военный корабль угрюмо смотрели два кочегара.
