Текст книги "Верность"

Автор книги: Адриан Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Стать к борту! – раздалась команда. Над притихшей рекой полились протяжные звуки русской зори. Им вторили трубы китайских горнистов со стоявших рядом крейсеров. Это был привычный ритуал спуска военного флага, но сегодня в этих рыдающих звуках была неприкрытая печаль. «Неужели Командоры для нас потеряны? – думал каждый, снимая фуражку по команде «Флаг спустить». – Японец сейчас силен».

Было уже темно, когда к кораблю с берега направилась шампунька. Штурман вернулся с берега с объемистым свертком в руках.

– Что это вы купили, Михаил Иванович? Кажется, книги?

– Ничего не покупал, Николай Петрович. Эти книги мне подарили.

– Все она?

– Все она.

– Наверно, захватывающий французский роман?

– Совсем не роман. Только что вышедшее в свет «Admiralty Manuel of Navigation».[48] –Штурман развернул сверток. – Вот, пожалуйста, посмотрите.

Нифонтов перелистал книги:

– Прекрасно издано. Какие четкие чертежи! Отличные фотографии, особенно облака… Теперь вы всех английских штурманов заткнете за пояс.

Штурман сделал вид, что не замечает иронии, и взял тон опытного педагога.

– Навигацию, Николай Петрович, по книге изучить нельзя. Хотя хорошая книга, конечно, большое подспорье. И не только английская или французская. Я предпочел бы русских авторов, Шейковского или Матусевича, например. Но в Шанхае их не купишь.

– Да и не только в Шанхае. В России сейчас вся бумага идет на политическую литературу.

– Не думаю, что вся, – улыбнулся штурман.

– Но почему на заглавных листах нет дарственной надписи?

– Она в моём сердце.

– Вот видите! А вы недавно объявили, что у вас нет сердца.

Все рассмеялись, штурман встал:

– Разрешите идти переодеться, Николай Петрович?

Нифонтов разрешил. Когда штурман снова появился в кают‑компании, чтобы принять участие в чаепитии, старший офицер спросил:

– О Командорах ничего не слыхали, Михаил Иванович? Что их японцы заняли?

– Не слыхал. В сегодняшней «Шанхай Дэйли ньюс» ничего об этом нет. Наоборот, сообщается о заявлении японского дипломата в Вашингтоне, что Япония в этом году выведет свои войска с нашей территории. Оставит их лишь на Сахалине, до «урегулирования николаевского инцидента». О Командорах, наверно, утка. Уж кто‑кто, а американцы бы об этом первые узнали…

– У Григорьева заболела жена, и я отпустил его на берег до завтра. Вам придется отстоять за него «собаку», а я хорошенько высплюсь.

– Побойтесь бога, Николай Петрович! – вмешался старший механик. – Ведь так можно и царствие небесное проспать. От обеда до ужина вы все время спали.

Нифонтов сложил губы трубочкой:

– Вы ошибаетесь, я не спал, а читал.

– И при этом храпели так, что в коридоре было слышно.

– Это у меня такая привычка, Петр Лукич: когда я читаю, обязательно храплю.

Штурман и механик засмеялись.

91

В полночь, сменив Глинкова, Беловеский вступил на вахту. На темном небе застыли свинцовые тучи. В просветах ярко сияли звезды. Дул слабый теплый ветерок. Вдали за Шанхаем полыхали зарницы. На мгновение небо освещалось дрожащими голубоватыми вспышками, резко обрисовывался зазубренный контур горизонта, черепичные крыши строений, мачты и трубы крейсеров, цилиндрические резервуары «Стандарт ойл» у поворота реки.

Гроза бушевала где‑то далеко над просторами Янцзы, и грома слышно не было.

Коротая вахту, штурман прохаживался со шканцев на бак и обратно, разглядывал силуэты барж и сампанов, проносившихся по темному коридору никогда не засыпавшей реки.

Вот пробили склянки.

– Фу!.. Фу!.. Фу!.. – раздалось на стоявших рядом крейсерах, как только замер звон рынд. Это по порядку номеров перекликались китайские часовые и вахтенные, давая знать, что они не спят и бдительно несут службу. «Неплохой обычай», – подумал штурман, вспоминая, что в старину в русской армии часовые тоже перекликались по ночам возгласами «слушай!».

На палубу вышел Глинков. Штурман подошел:

– Чего не спите, Павел Фадеевич?

– Нервы. Тюрьма из головы не выходит. Переживут ли оставшиеся там товарищи этот кошмар?

– Чего это вы? Не узнаю балтийского подводника.

– Вы вот никогда в тюрьме не сидели.

– Представьте, сидел. Не в тюрьме, правда, а на гауптвахте, но в ожидании расстрела…

– Не знал. Вы об этом никогда не рассказывали.

– Разве всё расскажешь!.. Веронал принимали?

– Я, Михаил Иванович, в лекарства не верю. Они или безвредны, или медленно действующий яд. Помните, кажется, Лев Толстой пишет: «Несмотря на то, что его лечили самые дорогие доктора и пичкали самыми дорогими лекарствами, его здоровый организм взял верх и он выздоровел». За дословность цитаты не ручаюсь, но смысл как будто такой.

– Помню, доктор, как будто именно так… Только что же вы не верите в свою профессию? Лев Толстой другое дело, но вам это не к лицу.

– Товарищ вахтенный начальник! К нам паровой катер! – закричали с мостика.

Беловеский поспешил к борту.

– Как будто действительно к нам… Таможенный или полицейский… Павел Фадеевич, я их встречу, а вы дайте авральный звонок и распорядитесь, чтобы на палубу выходили без шума. Вахтенный! Доложите старшему офицеру: подходит катер.

И штурман спустился по трапу на кормовой срез.

Опрятный катер с освещенной надписью: «Police», обогнув корабль, развернулся против течения и, сбавив ход, подошел к правому трапу. Раздался звонок, и его машина заработала задним ходом. Не ожидая остановки, на площадку трапа выпрыгнул высокий человек в белом форменном костюме. Трое других, один из них был с винтовкой, стояли на баке катера и тоже готовились прыгнуть на трап. Поданный с катера конец принят не был: по знаку штурмана вахтенный матрос выбросил его в воду. Коротким рывком Беловеский выхватил из кобуры кольт.

– Стойте! Ни шагу дальше! – скомандовал он по‑английски.

Часовой у флага угрожающе щелкнул затвором и выставил штык.

– Как вы смеете! – закричал прибывший. – Я начальник муниципальной речной полиции! Именем закона приказываю вам убрать оружие! Видите, я безоружен. Мне нужен капитан.

– Очень хорошо, сэр, – спокойно отвечал штурман, держа в руке пистолет, – но вы выпрыгнули ночью на военный корабль, а я офицер на вахте. Законы у нас свои. Поэтому не откажите исполнить мое приказание: всем вашим помощникам оставаться на катере, а вас прошу в кают‑компанию.

Начальник полиции медлил. Помолчав, штурман добавил:

– Если это вас не устраивает, сэр, мы вас посадим обратно на ваш катер и оттолкнем его от борта.

Английское хладнокровие помогло Меллаусу перенести дерзость этого улыбавшегося мальчишки, продолжавшего держать дулом вниз большой вороненый автоматический пистолет. Он ответил спокойно, но с металлом в голосе:

– Не смейте грубить, лейтенант. Я капитан Меллаус, начальник речной полиции, и с вами не намерен разговаривать. Позовите вашего капитана.

Штурман продолжал улыбаться:

– Наш командир, сэр, у трапа не ведет переговоров. Прошу вас за мной.

«Похоже, это действительно военный корабль, – подумал Меллаус, – надо или уезжать, или подчиниться», – и приказал старшине катера держаться у борта.

Беловеский вложил кольт в кобуру, часовой у флага четко взял винтовку к ноге. Вслед за штурманом Меллаус прошел в кают‑компанию. Там уже ждал заспанный Нифонтов в помятом белом кителе.

– Вы капитан? – поторопился Меллаус.

– Я старший офицер. Командир сегодня ночует на берегу. Кто вы и что вам угодно? – Нифонтов с трудом подбирал английские слова.

– Я начальник речной полиции. Мне сообщили, что у вас на судне взбунтовалась команда, что офицеры арестованы, что у вас много золота и драгоценностей, которые матросы собираются разделить.

Нифонтов удивленно поднял брови:

– Кто же вам это сообщил?

– Ревизор вашего судна Григорьев.

– Лично? – На лице Нифонтова – испуг и удивление.

– Нет, по телефону.

Старший офицер покраснел от гнева.

– Объясните этому полицейскому, Михаил Иванович… Я не нахожу слов… Что звонок по телефону недостаточное основание для ночных визитов на военные корабли, где речной полиции вообще делать нечего.

Штурман перевел. Меллаус оглядел всех:

– Где у вас судовой врач?

– Вы больны? – спросил Нифонтов с наигранной тревогой, встал, открыл дверь в коридор и крикнул: – Попросите в кают‑компанию доктора!

Через минуту вошел Глинков.

– Вот, Павел Фадеевич, – обратился к нему старший офицер, кивнув на Меллауса, – начальнику полиции нужна медицинская помощь. Михаил Иванович, спросите, что у него болит?

Штурман перевел, Меллаус с интересом смотрел на Глинкова:

– Вы судовой врач?

– Да, я. Что у вас болит?

– Нет, – отвечал Меллаус, – я совершенно здоров. Значит, вы не арестованы, как мне говорили?

Глинков не понял фразы, штурман перевел. Тогда он изумленно покачал головой и повернулся к старшему офицеру:

– Ему, Николай Петрович, наверно, нужен психиатр, а я профан в этой области. Пусть его отвезут в госпиталь.

Начальник полиции и без перевода понял, что сказал судовой врач. Он пришел в ярость, глаза его метали молнии, но традиционная английская выдержка одержала верх.

– Прошу извинить мой визит. Прикажите проводить меня на катер.

Нифонтов встал, холодно поклонился и вышел из кают‑компании.

– Прошу за мной, сэр! – сказал штурман, направляясь на палубу.

…Резкий звонок разбудил Павловского. Тревога!.. Накануне он вернулся поздно, привез с собой купленный для него Клюссом кольт.

Вскочив, он надел брюки и китель, освободил новый пистолет от аккуратной магазинной упаковки, сунул его вместе с кобурой за пазуху и бросился наверх. У среднего люка он столкнулся с Глинковым.

– Что случилось? Белые?

– Нет, речная полиция. Нужно, чтоб матросы не напугали полицейского. Ты побудь на палубе, а я пойду распоряжусь.

Павловский подошел к борту и стал над трапом. Действительно, полицейский катер. На палубе два полисмена с револьверами в черной кобуре и какой‑то английский солдат с винтовкой. Лицо его при свете люстры показалось знакомым. И вдруг Павловского осенило: да ведь это Хрептович! С винтовкой и патронташем! А внизу, в каюте, наверно, вся банда наготове!

Он вытащил из кобуры кольт. Хрептович, взглянув вверх, узнал комиссара, увидел в его руках пистолет, встретился с его ненавидящими глазами. «Еще пристрелит меня здесь», – подумал он и исчез в каютном люке катера. Оба полицейских с улыбкой посмотрели ему вслед.

Вскоре на палубу вышел штурман, пропустил вперед высокого пожилого человека в белой полицейской форме, довел его до трапа, и катер отвалил. Когда его огни удалились, прозвучал отбой. Павловский спустился в кают‑компанию.

Там уже сидели Нифонтов, механики и Глинков.

Хлопотали вестовые: старший офицер распорядился подать чай и дополнительный, «ночной» завтрак команде и офицерам.

– Зачем приезжала полиция, Николай Петрович? – спросил комиссар.

– По‑моему, Бронислав Казимирович, они хотели освободить Полговского. Полицейский говорит, будто Григорьев по телефону сообщил, что на корабле бунт.

– А разве он на берегу? Ведь он должен стоять на вахте?

– Я его отпустил на берег. У него заболела жена. Но я не думаю, чтобы он мог позвонить в полицию. Как вы считаете?

– Это нужно проверить.

– Проверка произойдет сама собой, – вмешался Глинков, – если Григорьев завтра явится на корабль, значит, он не звонил. Я лично в честности Якова Евграфовича совершенно уверен.

– По‑моему, обстановка тревожная, и нужно сейчас же вызвать с берега командира, – предложил комиссар.

– Сейчас три часа ночи, Бронислав Казимирович, – отвечал старший офицер, – но если вы настаиваете, можно послать туда штурмана. Он, конечно, доберется, хотя бы пешком: напрямик через Наньдао не так уж далеко. Только небезопасно сейчас это.

– Не так уж и опасно. Я бы сам пошел, но на корабле быть обязан: мало ли что ещё здесь может случиться!

– Хорошо, Бронислав Казимирович. Раз вы настаиваете, сейчас мы штурмана сменим, а на вахту вступлю я сам.

92

Съехав на берег и погрузившись в темноту безлунной ночи, штурман решил идти через китайский город, а не кратчайшей дорогой на французскую концессию. Прямая как стрела, эта дорога резала поля и огороды, шла мимо деревенек, жавшихся к глинобитной стене Наньдао, и по ночам была пустынна. «На ней, наверное, засады, – подумал он, – запросто в темноте подстрелят, а труп спрячут». Подтверждая его опасения, где‑то вдали, похоже на этой дороге, как телега по булыжной мостовой, протарахтела длинная очередь. «Гочкис», – констатировал марку пулемета Беловеский и пошел через арсенал.

Обойдя сухой док и стоявшую в нем американскую канонерскую лодку «Хелена», с похожей на папиросу высокой желтой трубой, он повстречался с двумя возвращавшимися на неё матросами.

– Hallo, boys![49] – окликнул их штурман. – Как там китайские солдаты? Не стреляют ещё?

– Пока нет, сэр. Но нас спешили, рикш прогнали. От городских ворот топаем. Забрали бы черти в ад всех этих вояк с их храбрыми генералами! Теперь накажут нас за опоздание. – И матросы скрылись во мраке.

Вот наконец и ворота из арсенала в город. Они не освещены и заперты. В них смотрят два пулемета на смешных треногах, похожих на гигантских водяных пауков. Кругом толпа солдат. Сидят прямо на мостовой, за спиной неуклюжие ранцы, на коленях винтовки. Тихо разговаривают, пахнет луком и скверным табаком.

Штурман решительно направился к проходу через караулку. Щегольской костюм, американская фетровая шляпа и суровый взгляд произвели должное впечатление: пожилой унтер‑офицер молча распахнул дверь а посторонился. Пройдя через караулку с её удушливыми запахами, Беловеский зашагал по давно не метенной булыжной мостовой.

Наньдао, казалось, вымер. На пустынную, не освещенную улицу, как глаза мертвецов, выпучились темные прямоугольники окон. Что там внутри? Есть ли люди? Не слышно даже детского плача. Только шаги гулко отдавались в ущелье между рядами четырехэтажных доходных домов. Ветер нес навстречу волны бумажного мусора и едкие запахи отбросов.

Но скоро он убедился, что спряталось и притаилось только население. Через несколько кварталов в переулках толпились солдаты, сверкали штыки, из подворотен торчали стволы пулеметов. На перекрестках рядом с полицейскими стояли пехотные офицеры с примкнутыми к деревянным кобурам‑прикладам длинноствольными маузерами. При свете поднятого солдатом бумажного фонаря они подозрительно разглядывали шагавшего через город чужеземца и тихо переговаривались.

– Мэй‑гуй,[50] – услышал штурман за своей спиной, но счел благоразумным идти не оборачиваясь. «Меня принимают за американца. Что ж, это безопаснее».

В кармане брюк он сжимал рукоятку тяжелого кольта. Прошел ещё несколько кварталов. Вот и круглая площадь перед Южным вокзалом. Но не видно обычной здесь толпы рикш. Вместо них – солдаты. Ровными рядами составлены в козлы ружья, нелепо торчат щиты и стволы двух снятых с передков полевых орудий. Тут его задержали. Несколько полицейских жестами направили его к группе китайских офицеров, окруживших легковой автомобиль. На заднем сиденье развалились американские морские пехотинцы, один из них, судя по нашивкам, сержант. Китайцы жестами и криками требовали, чтобы пассажиры вышли из авто, а они кричали шоферу, чтобы он ехал дальше. Но китаец шофер прекрасно понимал, чем кончится его попытка исполнить желание пассажиров.

Сержант, увидев подошедшего европейца, медленно встал и обратился к штурману по‑английски:

– Чего они хотят от нас, сэр? Почему задержали?

– Вы с «Хелены», ребята? – спросил штурман.

– Совершенно верно, сэр. Мы были в наряде «эм пи».[51] Потом зашли к девочкам. Поужинали и поехали на корабль. Скажите этим вооруженным дикарям, чтобы нас пропустили.

Китайцы с интересом слушали этот разговор и, не поняв ни одного слова, тем не менее поняли смысл.

– Бусин! Бусин![52] – воскликнули они, дополняя свои возгласы взмахами рук по направлению к арсеналу. Штурман понял.

– Вам придется идти пешком, ребята, – сказал он американцам, – машину они дальше не пропустят, пешеходов пропускают беспрепятственно. Не теряйте времени, а то ещё у них начнется междоусобица и засвистят пули. Тогда будет труднее добираться.

Сержант, и два его товарища нерешительно вышли из машины, штурман сейчас же спокойно и неторопливо уселся на их место.

– Mister, money, money, please![53] – испуганно закричал шофер.

– Я заплачу, – успокоил его штурман.

– А вы в город, сэр? – спросил сержант, бросая шоферу горсть серебра.

– В американское консульство, – отвечал штурман, – нужно принять меры для защиты соотечественников, если эти дикари устроят свалку. Наверное, и вы потребуетесь, ребята.

– Только бы добраться на корабль, сэр. Тогда мы им покажем. Ну, пойдем, ребята. Счастливого пути, сэр. Простите, как вас зовут, на всякий случай?

– Джим Таннер, – назвал штурман первое пришедшее на ум имя и тронул офера за плечо: – Поворачивай обратно!

Морские пехотинцы зашагали к арсеналу, вызывающе насвистывая популярную песенку «Джимми, берись за свое ружье». Китайские офицеры, солдаты и полицейские расступились, пропуская машину в обратный путь на французскую концессию.

У запертых северных ворот Наньдао пришлось остановиться. Подошел полицейский в черном сатиновом мундире, фуражке с белым околышем и с винтовкой на ремне.

– Шуи цзай нали?[54] – обратился он к шоферу.

– Мэй‑гуй! – с улыбкой отвечал Беловеский. Полицейский засмеялся и крикнул, чтобы открыли ворота. Машина выехала на французскую концессию.

93

Было уже светло, когда штурман позвонил в квартиру Клюсса на авеню Жоффр. Командир быстро оделся и, умываясь, слушал доклад штурмана о событиях минувшей ночи.

– Это хорошо, что вы задержали такси. Сейчас, Михаил Иванович, по стакану кофе – и поедем.

– Лучше бы на катере, Александр Иванович. Через Наньдао нас не пропустят.

– А мы и не поедем через Наньдао.

Командир избрал ту самую прямую дорогу, от которой ночью отказался штурман.

– Если там и были засады, то при дневном свете китайцы не посмеют в нас стрелять, – сказал он.

С широкой, благоухавшей садами авеню Жоффр свернули на просыпавшуюся рю д'Обсерватуар. У границы концессии шофер резко затормозил: асфальтированную ленту дороги пересекало сооруженное ночью проволочное заграждение, в вишневом саду безжалостно вырыты ячейки для четырех пулеметов, заборы повалены, кусты срезаны. На клумбах и грядках какого‑то буржуа валялись в утренней истоме французские матросы. Кругом разбросаны их бескозырки со смешными ярко‑красными помпонами, лопаты, кирки, составлены в козлы ружья.

Молоденький лейтенант, миловидный, как девушка, услышав свой родной язык и узнав, что едет командир русской канонерки, вежливо откозырял и приказал убрать рогатки, преграждавшие путь. Поехали дальше. Лучи солнца, вставшего из‑за закопченных крыш китайского города, сверкали в капельках росы придорожных трав, в воздухе носились запахи болот и удобрений. На мокром асфальте за машиной оставался четкий след.

– Сегодня мы здесь первые, – заметил штурман.

– Кто же ещё, батенька, кроме русских и китайцев, поедет в такую рань, – усмехнулся командир.

На дороге не было китайских солдат, но слева, за деревенькой, штурман заметил совсем не замаскированную позицию полевой батареи. Промелькнул пустынный учебный плац, аллея тополей – и наконец машина у пристани.

На реке сыро и прохладно. Белеет стройный корпус «Адмирала Завойко», меняющееся течение медленно разворачивает серые утюги китайских крейсеров. Всё спокойно. Плывут, как ни в чем не бывало, джонки с их темно‑коричневыми циновочными парусами, снуют шампуньки. Выше чернеют неуклюжие корпуса русских пароходов. Над их низкими трубами нет и признаков дыма: давно они стоят без угля и без пара в котлах, копя в жилых помещениях сырость и плесень.

Улыбающийся перевозчик Сэм, ловко действуя единственным веслом, подвел к сходне чисто вымытую шампуньку. Ему очень хотелось спросить, почему русский «большой капитан» приехал так рано. Но пережившие не одно тысячелетие правила китайской вежливости такого вопроса не допускали.

94

Нифонтов в присутствии комиссара доложил командиру о ночном визите начальника речной полиции. Клюсс задумался, затем спросил:

– Как Григорьев узнал, что у него заболела жена? Кто‑нибудь приезжал с этим известием?

– К ней заходила моя жена, Александр Иванович. Нашла её очень больной. Елена Федоровна написала мужу записку, а Анна Ивановна послала нашего боя сюда.

– Когда Григорьев уехал?

– После ужина, сразу же как получил записку. В городе тогда ещё было спокойно. К подъему флага он должен вернуться.

– Ну что ж, подождем его самого, прежде чем делать какие‑либо заключения, – сказал командир. – Пойдемте‑ка пока завтракать. Дома я не успел и голоден как волк.

Григорьев вернулся с берега, немного опоздав к подъему флага. Нифонтов сейчас же пришел с ним в каюту командира, где уже сидел комиссар.

– Здравствуйте, Яков Евграфович! Ну как здоровье вашей супруги? – отвечал Клюсс на поклон ревизора.

Григорьев доложил, что его жена сейчас почти здорова. Вчера, заподозрив приступ аппендицита, он вызвал доктора.

– Русского?

– Фортунатова, Александр Иванович.

– И что же?

– Он сказал, что никаких признаков аппендицита нет, прописал грелку и лекарство.

– По телефону вы никуда не звонили, Яков Евграфович? – спросил комиссар.

– Звонил. Доктору Фортунатову.

– Откуда?

– Из аптеки на рю де Консуля.

– А больше никуда не звонили?

– Больше никуда. Да и некому мне здесь звонить.

– А в полицию не звонили?

– Зачем, Бронислав Казимирович? – простодушно спросил Григорьев.

– Тут вот в чём дело, Яков Евграфович, – вмешался командир, – ночью на корабль приезжал начальник речной полиции и заявил, что ревизор Григорьев с русской яхты «Адмирал Завойко» позвонил ему по телефону, сообщил, что на корабле бунт, и просил вмешаться.

От обиды и гнева Григорьев покраснел:

– Это провокация, Александр Иванович. Не мог я…

– Успокойтесь, Яков Евграфович. Нет никаких сомнений, что это провокация врага. Интересно только, как они узнали, что вы, вместо того чтобы вступить на вахту, оказались на берегу у больной жены?

– Ума не приложу, Александр Иванович. Я ни с кем не встречался, был только дома. Да вот ещё в аптеку ходил…

Григорьев говорил срывающимся голосом, явно никак не мог успокоиться, поэтому Клюсс дружески прервал его:

– Никто вас ни в чём не подозревает, Яков Евграфович. Можете быть свободны.

Когда офицеры ушли, Клюсс обратился к комиссару:

– Давайте спокойно разберемся в происшедшем. Что произошло сегодня ночью? Нападение? Нет. Была попытка освободить Полговского. Причем при помощи муниципальной речной полиции.

– Но, Александр Иванович! Я лично видел на полицейском катере Хрептовича, переодетого в форму английского солдата. С винтовкой и патронами! Конечно, там были и ещё белогвардейцы, но они не показывались.

– Не так давно Хрептович вступил в шанхайский волонтерский корпус – вот что значит эта форма. Если он был на катере, то не как главное действующее лицо, а лишь в качестве проводника и переводчика,

– А кто главное лицо?

– Как кто? Начальник речной полиции. Но здесь не его епархия, да и корабль военный. Поэтому он действовал очень нерешительно. А наш вахтенный начальник, наоборот, действовал решительно и разумно. Только не вздумайте его хвалить.

– Почему?

– Неужели вы не знаете Беловеского? К счастью, всё хорошо кончилось. А если бы произошла стычка? Был бы международный скандал. Нас бы интернировали и могли даже судить. Все усилия сохранить в Шанхае военный корабль Дальневосточной республики пропали бы даром из‑за какого‑то арестованного фельдшера.

– Но у нас же договоренность с китайскими властями!

– Мы и перешли сюда, имея в виду эту договоренность. Если бы мы стояли на прежнем месте, в водах Международного сеттльмента, позиция Меллауса была бы гораздо тверже и неизвестно, что бы ещё получилось. Но должен вас разочаровать: сейчас к Шанхаю тянется лапа «мукденскбго тигра». Хо Фенг‑лин ведь давнишний вассал Чжан Цзо‑лина. Чтобы отрубить эту лапу, нанкинцы и хотят занять Наньдао, прогнать или убить Хо Фенг‑лина. Это и вызвало вчерашний переполох. А Чжан Цзо‑лин – ставленник японцев. Его вассалы, дай им полную власть, нас защищать не станут.

– Что же, по‑вашему, следовало делать, если бы полиция ворвалась на корабль? Выдать им Полговского?

– Ни в коем случае! После такого прецедента нас бы перестали считать военным кораблем. Нужно было арестовать на борту весь полицейский наряд, применив, если бы потребовалось, физическую силу. А утром передать арестованных китайским властям. Это был бы конец карьеры Меллауса, а для китайцев весьма приятный и полезный для будущего урок.

– А если бы они стали стрелять?

– В это, знаете, я не верю. Угрожать оружием, может быть, и стали бы, но, так же нерешительно, как тот китайский пехотинец, которого разоружил Ходулин. Их так же легко было бы разоружить, если действовать решительно. Вот это и надо внушить всем!

– А как же с Григорьевым и Нифонтовым?

– Наши офицеры, да и матросы, Бронислав Казимирович, ездят на берег. У Нифонтова, Григорьева и у меня в Шанхае жены и дети. У других – знакомые. Берег через жен и знакомых неизбежно влияет на их настроения, а иногда и на действия.

– Этого не должно быть.

– Не должно быть, но это всегда было, есть и будет. Вот смотрите, приходит знакомый: «Николай Петрович дома?» – «Нет, он сегодня не будет, он на корабле». Значит, Клюсс сегодня ночует дома, заключает знакомый… Прибегает знакомая: «Ах, какой ужас! В городе будет резня! Бедняжка, вы одна в китайском квартале! Кто вас и ребенка защитит от этих варваров? Вызовите мужа, напишите ему, что вы заболели. Пусть за него кто‑нибудь из холостяков постоит на вахте». Сидит знакомая и ждет, пока не придет муж. А раз приехал, можно от его имени и по телефону позвонить. Видите, как это просто?

На лице командира хитроватая улыбка. Комиссар тоже улыбнулся:

– Значит, вы уверены, что не Григорьев звонил. Кто же тогда?

– Не всё ли равно кто? Ясно только, что не Григорьев. Человек он скромный и очень честный. Как можно такому офицеру не верить?.. Одно плохо – нерешительный очень.

– А Нифонтов?

– А Нифонтов, Бронислав Казимирович, прошлой ночью вел себя, как и подобает старшему офицеру в отсутствие командира. Достоинства своего не уронил и никаких оплошностей не сделал.

– Напрасно он Григорьева на берег отпустил. И со мной это не нашел нужным согласовать.

– Может быть. Но в результате на вахте оказался штурман – хороший вахтенный начальник. Григорьев, вследствие недостаточного знания английского языка, мог бы и растеряться, и инициатива перешла бы к часовому у флага. Кто тогда стоял? Губанов? Этот запросто мог выстрелить. А там и пошло…

– Пожалуй, вы правы, – согласился комиссар.

– Ну а теперь я должен ехать к харбор мастеру и заявить решительный протест по поводу действий его речной полиции, – сказал командир.

95

Харбор мастер Шанхайского порта немедленно принял Клюсса. Это был седой благообразный англичанин лет шестидесяти с красным, обветренным лицом и ухватками старого капитана‑парусника. Его давно интересовал русский корабль – белая паровая яхта, прибывшая с Камчатки и отказавшаяся идти во Владивосток. Говорят, прошлой ночью на ней был бунт. Интересно, как справился со своей командой русский командир? Ещё год назад, при первой встрече, он показался смелым и решительным. Вот такие прежде плавали здесь на русских военных парусниках.

В те далекие времена бунтовщиков вешали на реях. Теперь другие порядки. Их лишь сажают в тюрьмы. Корабли обзавелись высокими дымовыми трубами, обросли броней, с их мачт исчезли паруса, а с палуб Iron men of wooden ships.[55]

Русский командир вошел в полной форме, молча поклонился и, звякнув саблей, сел в предложенное ему кресло. На лице – сдержанный гнев.

– Насколько мне известно, сэр, – начал он без обычных приветствий, – речная полиция находится в вашем подчинении?

– В моём.

– Не откажите тогда объяснить, чем вызвано ночное вторжение на вверенный мне корабль начальника речной полиции Меллауса? Разве он не знает, что «Адмирал Завойко» военный корабль, на котором в любых случаях обходятся без полиции. Кроме того, я стою в китайских водах, вне зоны его деятельности. Чем же вызваны такие смелые действия полицейских чинов?

– Я ещё не имею донесения капитана Меллауса, сэр, но слыхал, у вас был бунт…

– А я, сэр, слышал другое: что у вас взбунтовалась речная полиция.

Оба обменялись сдержанными улыбками. Это сломало лёд и как‑то сразу создало дружескую атмосферу.

– Похоже, что кто‑то надул нас обоих, – отвечал харбор мастер.

– В этом я не сомневаюсь, сэр. И даже скажу вам, кто надул. Это исключенный с русской службы командер Хрептович, сейчас капрал волонтерского корпуса.

– Я его не знаю. Впрочем, вспоминаю, сэр. Это он полгода назад пытался взять на абордаж ваш корабль на Шанхайском рейде? Он не сумасшедший, сэр?

– К сожалению, не только он, сэр. Начальник речной полиции сделал свой ночной визит, имея его в свите.

– И он был у вас на борту?

– На корабль его не пустили, но на полицейском катере он был.

Харбор мастер удивленно поднял брови и отвел взгляд на модель любимого корабля «Летящее облако», на котором он обошел все моря и океаны. Корабля давно не существует, но искусно сделанная в Гонконге модель напоминала ему о молодости, о днях, полных отваги, риска, побед над стихией.

«Русский командир прав, – подумал старый моряк, – речную полицию пора приструнить и вытравить из неё повадки королевской морской пехоты». Взглянув на Клюсса, он заключил:

– Я разберу этот прискорбный инцидент, сэр, и воздам должное моим подчиненным. А вас прошу принять мои искренние извинения.

Клюсс встал и, поклонившись, надел фуражку:

– Со своей стороны считаю долгом предупредить вас, сэр, об отданном мною распоряжении: если муниципальные полицейские ещё раз самовольно взойдут на борт вверенного мне корабля, они будут арестованы и переданы китайским властям.

Харбор мастер молча поклонился, подумав: «Русский медведь всё‑таки не удержался и на прощание показал когти». Когда дверь за командиром «Адмирала Завойко» закрылась, он подошел к окну. У таможенной пристани покачивался моторный катер под русским военным флагом. Приняв на борт командира, катер отвалил. Баковый матрос, положив отпорный крюк, поставил на носу флагшток с длинным вымпелом, чтобы все знали, что на катере командир корабля. Глядя вслед удалявшейся шлюпке, харбор мастер подумал: «Вряд ли у этого офицера могла взбунтоваться команда. На большевика он тоже непохож. Загадочные люди эти русские».

96

Через неделю Глинков сказал комиссару:

– Думаю, Бронислав Казимирович, что уже можно провести организационное собрание партийной группы. По‑моему, в первую очередь следует привлечь товарищей Шейнина, Дойникова, Дутикова и машиниста Губанова. Ребята все положительные, достаточно серьезные. С каждым из них я говорил отдельно и убедился, что по своим взглядам это преданные Советской власти люди. Все они написали заявления на твоё имя. Полагающихся по Уставу рекомендаций у них, конечно, нет, но одну каждый из них от меня получит.