Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
– Разрешите, я без вступления, Адольф Карлович. Дела наши плохи не только на Камчатке. Японцы эвакуируются. Похоже, что скоро для нас каждый пароход Добровольного флота будет значить очень много. Понимаете?
– Что же тут непонятного, Алексей Александрович? Чем же может быть полезен старый «Магнит» и его молодой командир?
Подъяпольский усмехнулся: Дрейер вовсе не молод. По возрасту должен бы быть капитаном 2 ранга, а всё ещё лейтенант. Но что сейчас значат чины, когда земля горит под ногами!
– Вы должны добыть пароходы, Адольф Карлович.
– Вот это непонятно.
– Сейчас разъясню. В китайских портах застряли пять пароходов. Вы должны вывести во Владивосток три из них: «Ставрополь», «Эривань» и «Астрахань».
– Так на них что? Капитанов и команд нет? При чем тут военный корабль?
– Команды под влиянием большевистской агитации перестали подчиняться капитанам. Вот вы и должны…
– Но они в иностранных портах, Алексей Александрович. Портовые власти обязаны привести команды в повиновение капитанам.
– Обязаны, вы говорите? При покойном государе императоре были обязаны, а теперь нас не признают за государство. Инсургентами стали считать. Надо действовать силой и хитростью…
Дрейер задумался. Не по сердцу ему такая затея. Нарушить международное право… Но побывать в заграничных портах очень заманчиво. И жалованье удваивается, и подышать вольным воздухом, и развлечься можно после Камчатки…
– Попробую, если вы объясните как.
– Начнете со «Ставрополя». Пароход стоит на якорях во внутренней гавани в Чифу. Машина разобрана. Подходите на рассвете, становитесь борт о борт, захватываете смутьянов, изолируете их. Расклепываете якорь‑цепи и выходите к ближайшим островам. Англичанин – капитан порта – предупрежден. Китайцам скажет, что по его распоряжению пароход выводят на внешний рейд. Там погружайте на пароход уголь, приводите в повиновение команду, а машину в порядок. Разводите пары, и пусть себе идет сюда с военным комендантом и десятком наших матросов. Ясно?
– Это, может, удастся. А потом?
– Потом идите к Седельным островам и ждите там выхода из Шанхая «Эривани» и «Астрахани». Сигналом приказываете им следовать во Владивосток и конвоируете.
– А если с ними в море выйдет «Адмирал Завойко»?
– Не думаю. Но ведь ваш «Магнит» и быстроходнее, и лучше вооружен?.. В общем, действуйте по обстановке, сейчас трудно всё предвидеть. Помните только, что нам очень нужны пароходы.
86
В рубке «Магнита» при свете щелевой настольной лампочки командир и штурман склонились над картой. Вот Чифу, вот место стоянки «Ставрополя». В руках у штурмана Волчанецкого циркуль. Он только что нанес на карту маленький кружок. Это последнее определение места по маякам Кунтунг и Тоуэр.
– «Не опоздаем, Петр Петрович? – спросил командир. – Мы должны войти в гавань на рассвете.
Волчанецкий зашагал по карте циркулем:
– Нет, Адольф Карлович. Наоборот, нужно ещё сбавить ход.
Дрейер по переговорной трубе отдал приказание в машину.
Темная июльская ночь дышала испариной и запахами близкого берега. Тихо плескалась волна, отбрасываемая крадущейся канонерской лодкой. Ярко сверкали звезды, и среди них великолепный Сириус, но на востоке небо уже розовело. С темной западной стороны, закрыв горизонт прямоугольными циновочными парусами, проскользнула, как привидение, большая джонка, подмигнула с высокой кормы единственным фонарем и обдала мостик запахами прелой рыбы и бобового масла.
– Ван нали цюй?[41] – закричали с неё, и она растаяла во мгле.
Комендоры снимали чехлы с орудий и пулеметов. «Совсем как пираты идем в порт», – подумал Волчанецкий, вглядываясь в неясные контуры обозначившейся впереди гряды островов. Стоявший рядом командир словно угадал его мысли:
– Вот так же, Петр Петрович, восемь лет назад мой коллега фон Мюллер на своем «Эмдене» на рассвете входил в Пенанг. И одержал победу.[42] Внезапность, понимаете, это всё.
– Перед Мюллером, Адольф Карлович, был равноценный противник. А у нас что? Старенький пароход с упрямой командой. Незачем и чехлы с орудий снимать.
Дрейер промолчал. На мостик поднялся старший офицер Ипподимопопуло. Командир повернулся к нему:
– Через пятнадцать минут выстраивайте абордажную партию и ещё раз хорошенько проинструктируйте офицеров и матросов.
…На «Ставрополе» все спали крепким предутренним сном. На палубной вахте стоял кочегар Погорелов. Рассветало. Он только что разбудил кока готовить команде завтрак. Стоявшие кучей у берега джонки поднимали паруса и, пользуясь утренним бризом, вереницами выходили в море. Навстречу им шло какое‑то выкрашенное в серый цвет паровое судно. Погорелов позвал хлопотливого кока:
– Выдь‑ка сюда, Корчагин! Пароход входит в гавань. Чудной какой‑то. Грузовых стрел не видно, а мачты с реями.
Вытерев руки, кок вышел на палубу.
– Никак за нами из Владивостока! Буди скорей Августа Оттовича, а я побегу по кубрикам!
Когда ревизор Шмидт, быстро одевшись, вышел на палубу, «Магнит» уже огибал мол, направляясь прямо в стоящему на якорях «Ставрополю». На гафеле белел андреевский флаг.
На палубе «Ставрополя» было уже много народу, все с тревогой смотрели на приближавшийся военный корабль.
– Живей спускайте шлюпку с левого борта! – закричал Шмидт боцману. – Выбросок и швартовых не принимать!
На палубе «Ставрополя» началась беготня. «Магнит» подошел вплотную. У планширя – вооруженные матросы, впереди офицеры с наганами. Мрачные, угрожающие лица. Рядом со старшим офицером, державшим в руке блестящий рупор, стоял командир в накрахмаленном кителе. Заметив на «Ставрополе» помощника капитана, он принял от Ипподимопопуло рупор и сердито крикнул Шмидту:
– Принимайте швартовы! Не бойтесь, вам ничего не будет!
Через голову Шмидта пролетела выброска. От неё бросились в сторону, как от ядовитой змеи. Машина «Магнита» работала задним ходом, и корма его быстро приближалась к «Ставрополю».
«Сейчас начнут прыгать», – подумал Шмидт и бросился в уже спущенную шлюпку.
– Скорее за помощью! – крикнул он сидевшим в ней.
Четыре гребца налегли на весла, и тяжелая спасательная шлюпка с несвойственной ей резвостью пошла к берегу. Оглянувшись, Шмидт увидел, как волна вооруженных винтовками матросов перекатилась через планширь и затопила палубу «Ставрополя». Раздались крики. Кто‑то уже барахтался в воде у борта парохода. Гребцы засушили весла.
– Чего вы? На воду! – крикнул Шмидт. – Без нас доплывут! Полицию нужно скорее!
Когда шлюпка с разбега уткнулась в пирс, Шмидт, ежась от утреннего холода, шагая по банкам, выскочил на берег и побежал на пост портовой полиции. Дежурный полицейский офицер с интересом смотрел на происходящее, на двух человек, саженками плывших к берегу.
Наконец, сделав последнее усилие, из воды вылезли машинист Сидоренко и кочегар Литвиненко. В одних трусах, отжимая тельняшки, они подошли к Шмидту.
– Что же это такое, Август Оттович? Ихние матросы избили прикладами Князева за то, что не взял выброски и сбросил швартовый. Команду согнали в кучу. Механика не выпускают из каюты, часового поставили. А капитан наш с ними. По кубрикам полезли, по рундукам шарят. Обыск, говорят, а что искать? Грабеж это. Я хоть голышком останусь, но обратно на судно ни за что не пойду, – заявил Литвиненко.
– Неужели не найдем на них управы, Август Оттович? – добавил Сидоренко.
– Сейчас пойдем к китайскому комиссару и заявим протест, – отвечал Шмидт.
Прервав ревом мотора их разговор, к пирсу подлетел катер с «Магнита». На корме его большой андреевский флаг. На берег вышли капитан «Ставрополя» Гринберг и Ипподимопопуло в белом кителе с золотыми погонами. Их сейчас же окружила портовая полиция.
– Бусин! Бусин! Гуйлай![43] – кричали им, жестами требуя возвращения на катер. Подошел начальник полиции и разрешил Гринбергу вместе со Шмидтом идти к комиссару. А вызванный на пирс харбор мастер[44] вместе с Ипподимопопуло на катере отвалил на «Магнит».
Дрейер вышел к трапу встречать. На палубе «Магнита» была построена в шеренгу команда «Ставрополя». Кругом стояли матросы с примкнутыми штыками. Мичман Буланин, долговязый юноша с непропорционально маленькой головой, накрытой такой же миниатюрной офицерской фуражкой, делал перекличку ставропольцев. Стоявший с ним рядом старший помощник парохода что‑то шептал мичману после каждой фамилии.
Поднявшись на палубу, харбор мастер сказал по‑английски Дрейеру:
– Я здешний капитан порта. Вам следует, командир, немедленно отправиться к китайскому комиссару. Без его разрешения русский пароход не может покинуть порт.
Дрейер с досадой махнул рукой и ответил тоже по‑английски:
– Отлично, сэр. Я буду готов через минуту. – Затем, повернувшись к старшему офицеру, приказал: – Постарайтесь расклепать якорь‑цепи, чтобы немедленно после моего возвращения можно было увести пароход на буксире. Прохлопали вы эту шлюпку, Михаил Ипполитович. Так долго возились с катером! Задержали бы её, не было бы этих переговоров.
Ипподимопопуло сконфуженно молчал, а Дрейер подумал: «Я тоже виноват. Нужно было катер заранее спустить, до входа в порт».
По приглашению молодого и суетливого секретаря Дрейер, харбор мастер, Гринберг и его ревизор Шмидт вошли в светлый просторный кабинет. На стенах большие портреты Юань Ши‑Кая и Сун Ят‑сена.
Комиссар принял вошедших стоя. Ответив кивком головы на их поклоны, он обратился к Дрейеру:
– Для чего, командир, вы явились в Чифу с оружием, без приглашения и разрешения?
Дрейер рассматривал китайского комиссара. Чисто выбрит, волосы коротко подстрижены, одет в элегантный летний костюм. Смуглое решительное лицо, отлично говорит по‑английски. И вопрос задал без всяких китайских церемоний. Что ему ответить?..
А комиссар продолжал:
– Мне говорят, что вы подошли к русскому пароходу, арестовали его экипаж и вместе с его капитаном намерены увести пароход во Владивосток. Правда это?
Дрейер молчал. Сказать «да» – значит признать, что им грубо нарушены портовые правила; обидится да ещё рассердится этот странный китайский вельможа. И не позволит увести «Ставрополь».
На помощь пришел харбор мастер:
– На пароходе бунт, сэр. Русский командир его усмиряет, заставляет экипаж повиноваться законному капитану. По‑моему, не нужно вмешиваться, сэр. Это их русское дело. Пусть уводят из гавани надоевший нам пароход.
Комиссар побледнел от гнева, его черные глаза сверкнули. Вот он, англичанин, на китайской «службе».
– Вы должны знать, мистер Келли, что такое суверенитет страны, которая вам платит. Об этом мы ещё с вами поговорим, а сейчас пусть отвечает русский командир.
Дрейер наконец нашел приемлемую форму ответа:
– Меня послали, сэр, восстановить на пароходе порядок и помочь капитану выйти в море.
– Кто именно послал?
– Адмирал Старк, командующий русским флотом.
– Он во Владивостоке?
– Да, сэр.
– Там кроме вашего адмирала есть японские генералы. Очевидно, это они научили вас действовать по‑японски.
– Я не понимаю вас, сэр.
– Восемнадцать лет назад там, где стоит пароход, стоял русский миноносец. Командир его попросил у нас убежища, и мы его приняли. Но через несколько дней, ночью, явились японские корабли и, угрожая оружием, увели миноносец на буксире. Экипаж его спасался от плена вплавь. Пресса, кроме английской, – обратите внимание, мистер Келли, – тогда возмущалась поведением японцев, не считавших Китай суверенным государством…[45] Так вот, я хотел бы знать, что думает русский командир о своем сегодняшнем поступке?
Дрейер смутился: эта историческая аналогия ставила его в затруднительное положение. Действительно, он действовал по‑японски! Покраснев и поклонившись, он отвечал неуверенным тоном:
– Я прошу извинения, сэр, но…
Его перебил улыбающийся комиссар:
– Отлично, командир. Это первый шаг…
Но дверь неожиданно распахнулась, и, растолкав стоявших в кабинете, вбежал запыхавшийся начальник полиции. Сначала вполголоса, а затем всё громче, возбуждаясь и жестикулируя, он что‑то докладывал. Комиссар слушал с каменным лицом, затем остановил полицейского, подняв руку:
– Вам придется ещё раз извиниться, командир. Ваши подчиненные не пускают на пароход нашу охрану, угрожают оружием. Даже пушки на полицейский катер навели.
«Перестарался, проклятый грек! – подумал Дрейер про своего старшего офицера. – Теперь все пропало! Китайские власти меня отсюда не выпустят!»
Комиссар как будто читал его мысли.
– Я бы мог задержать вас, командир, арестовать и разоружить ваш корабль. У нас для этого достаточно солдат и пушек. Но, я думаю, будет лучше, если вы поспешите на вашу канонерскую лодку. Освободите всех арестованных моряков парохода, оставите пароход под охраной нашей полиции и как можно скорее покинете Чифу. Если вы мне дадите слово чести, что это будет исполнено, я не буду вас задерживать.
Дрейер вытер пот. Он ожидал худшего.
– Честное слово офицера русского флота, сэр.
Комиссар чуть заметно улыбнулся, кивнул и сделал знак рукой. Секретарь широко распахнул дверь, все поспешили к выходу. Побледневший Дрейер сейчас же вскочил в колясочку рикши и помчался в порт. За ним с начальником полиции поехали капитан Гринберг и капитан порта.
Шмидт и ожидавшие на крыльце моряки пошли в порт пешком. Палило успевшее подняться июльское солнце. Навстречу по пыльной улице утопавшего в зелени города резво бежали рикши.
Шмидт спросил своих спутников:
– Кто это вам одолжил одежду? Комиссарская прислуга?
– Они, Август Оттович. И чаем нас напоили. Говорят, гуйжень[46] так велел… Что же теперь будет, Август Оттович? Командир ихний вышел, ни на кого не смотрит – и скок на рикшу.
– А что будет? Всех освободят, всё вернут и уйдут. А мы будем ждать освобождения Владивостока. Теперь уже недолго.
Встречая командира перед фронтом выстроенной на палубе «Магнита» команды, Ипподимопопуло отрапортовал:
– Господин лейтенант! На вверенном вам корабле за время вашего отсутствия происшествий не было. Канаты парохода расклепаны.
«Какой кретин! – подумал Дрейер. – Неужели не понимает, что произошло? Или делает вид, что не понимает? А ведь он прав, – заключил командир, несколько успокоившись, – я тоже должен делать вид, что все ол райт».
– Скомандуйте «Вольно» и распустите команду. Арестованных освободите, пусть убираются на своё судно. Скажите в машину, сейчас отходим.
Через полчаса «Магнит» отошел от «Ставрополя», которым завладела китайская полиция. Дрейер стоял на мостике мрачный, как грозовая туча.
– Куда теперь, Адольф Карлович? – осторожно спросил штурман с растерянным видом.
– В Дальний, – буркнул Дрейер и отвернулся.
Волчанецкий шмыгнул в штурманскую рубку. «Хоть в Дальнем на берегу побываем, – думал он. – А жаль Чифу, такой славный городок! И, говорят, всё здесь дёшево».
Петр Петрович обожал заграничные покупки. Приобретал он, главным образом, предметы женского туалета, хотя был убежденным и уже немолодым холостяком.
87
Ежедневно, после спуска флага, Полговского выводили на получасовую прогулку по шканцам, где в течение этого времени никто, кроме вахтенного и бдительного стража Попова, не появлялся. В одиночестве и молчании Полговской медленно прогуливался: пятнадцать шагов в корму, поворот, пятнадцать шагов в нос… Смотрел на проходившие джонки, на дым людного Наньдао, на зеленевшую, изрезанную канавками равнину правого берега. Всё здесь было китайское, подчеркнутое черневшими на фоне вечернего неба семью ярусами выгнутых крыш старинной пагоды. Прогулка продолжалась до резкого сигнала на горне: «В колонну соберись бегом! Трезвону зададим штыком! Скорей! Скорей! Скорей!» Таковы были старинные слова сигнала, по которому на корабле задраивали назначенные расписанием двери и люки. Полговского отводили в каюту, щелкал замок.
Уже около двух месяцев он сидел под арестом. На условия заключения жаловаться не мог: пищу получал наравне со всеми, ежедневно имел прогулку, еженедельно меняли белье и водили в баню. Газеты, журналы и книги из судовой библиотеки он выбирал сам. Писать во Владивосток разрешали, получал и письма от жены. Но переписка была под строгой цензурой.
В таких условиях особенно остро чувствовался разрыв с личным составом корабля, который относился к нему враждебно, кроме, пожалуй, старшего офицера.
Но раз, в теплый вечер, стена отчуждения между ним и экипажем непостижимым образом дала трещину. Услышанные им матросские песни захватили всё его существо. Он снова переживал молодость, когда вот так же на баке или на пирушке во Владивостоке пел приятным баритоном. На «Адмирале Завойко» любил лирические, хватающие за душу песни. Полговскому передавалось настроение певцов, он в эти недолгие минуты жил вместе с ними и своего отчуждения не чувствовал.
Но однажды зазвучали военные революционные песни. Их разучивали по предложению командира.
Мелодия и слова этих оглушающих, громких песен через запертую дверь рвались в каюту Полговского, заставляли настораживаться.
Раз поздно вечером, растревоженный песнями, он к тому же услышал разговор, от которого побежали по спине мурашки. За тонкой перегородкой каюты говорил страж Попов:
– Товарищ штурман, штрели дохтура. Ну што тебе штоит? Вшё равно ему конец.
– Да ты чего? С ума спятил? Не понимаешь, что говоришь? Только попробуй, тебя самого за это расстреляют.
– Меня раштреляют. А тебя нет. Щтрели, ошинь прошу. Ижмушился его шторожить. Комишар говорит, головой отвешаю. Днем и ношью не шплю…
Дальше Попов стал говорить шепотом, я Полговской ничего разобрать не мог. В голове пронеслось: его застрелят в каюте, если белые ворвутся на корабль. Они тогда освободят лишь его труп. Безумие ждать этого! Надо как можно скорее отсюда вырваться, это вопрос жизни и смерти. Ведь должны же ему помочь те, из‑за которых он пострадал! И Хрептович, и баронесса, и генералы. Неужели все они не в состоянии нажать на Клюсса через консульский корпус? Могут! Надо их сейчас же известить, в каком он положении.
Полговской с лихорадочной поспешностью стал сочинять письмо. Вот оно готово, уже в запечатанном конверте, написан адрес. Но кто его сдаст на почту? Так, чтобы комиссар, чтобы никто не узнал? Кто?..
Вот только разве Митя… Он ежедневно приносит чай, обед, ужин. Убирает посуду, выметает сор, меняет белье. Но разговаривать с ним нельзя: у двери всегда стоит этот страшный усач. Кроме того, Митю нужно чем‑то заинтересовать. Вот чем: у Полговского не отобрали золотые часы и обручальное кольцо. Часы он решил пока что поберечь, а кольцо предложить Мите. Но без слов, только незаметным жестом…
88
Полговскому повезло: по докладу штурмана старший офицер назначил вместо Попова нового вооруженного дневального – Кичина, тоже алеута. Новый страж не был столь бдительным и не стоял в дверях, пока в каюте хозяйничал Митя.
Через пять дней спрятанное в салфетке письмо вместе с обручальным кольцом покинуло каюту Полговского, а ещё через два дня Хрептович поторопился доставить его баронессе.
Несмотря на обеденный час, Таубе только что встала. Развалившись на диване в шелковом кимоно и туфлях на босу ногу, она прочла его вслух, презрительно скривив рот:
– «Господа! Я арестован. Угрожают трибуналом во Владивостоке или Чите, хотят туда отправить… Обвиняют в государственной измене. Умоляю вас принять меры к моему скорейшему освобождению законным путем. В случае попытки освободить силой меня застрелят».
Брезгливо улыбнувшись, баронесса разорвала письмо на мелкие клочки. Почтительно сидевший на краешке стула Хрептович вскочил:
– Что вы сделали, баронесса! Ведь это документ!
– Попался ваш незадачливый эскулап и паникует. До трибунала ещё очень далеко. Когда японцы уйдут, Владивосток, подобно Шанхаю, станет международным городом и никаких трибуналов там не будет. В Читу в арестантском вагоне его никто не повезет. А он струсил, конечно, всё рассказал и всех выдал… Если бы я могла – сама бы его застрелила.
На бледных, ещё не накрашенных губах баронессы появилась жесткая складка, безобразившая её красивое лицо. Хрептович возразил:
– Почему вы так думаете, баронесса? Ничего еще не известно. Выдавать не в его интересах.
Баронесса испытующе взглянула на собеседника:
– Я не наивная девчонка, капитан второго ранга, и давно научилась узнавать людей. Содержание и тон «человеческого документа» меня не удивили. Такой он и есть, ваш Полговской. Так вот, слушайте. Я знаю, чего вы от меня хотите. Денег для освобождения вашего эскулапа я не дам. На свободе он мне не нужен. А арестованный приносит некоторую пользу.
– Простите, я не понимаю, какая же тут польза?
Таубе снисходительно улыбнулась:
– Поймите, у Клюсса на корабле уже трое арестованных, один из них даже государственный преступник. Это в известной степени связывает ему руки, и на этом можно играть.
Хрептович удивленно пожал плечами:
– Позвольте, баронесса. Как можно только и я игры бессердечно оставлять в беде своего человека, который старался для общего дела, и не его вина…
– Бросьте сентиментальности, капитан второго ранга. Вот когда несколько дней назад Клюсс выходил в море для пробы машины, я думала, что он вернется без арестованных. Но, на ваше и их счастье, он тоже сентиментален. Я бы поступила иначе.
– Раньше вы такой не были. На «Патрокле» вступились за комиссара.
Таубе вздохнула и улыбнулась. Ей вспомнился тихий солнечный день, зеленеющие вершины. Аскольда, маяк на крутой скале, ласковый прибой на чистом песчаном пляже. Испуганное лицо выведенного на палубу комиссара, совсем мальчишки, которого она накануне обманула. Опьяненная легкой победой, она тогда не позволила завладевшей кораблем банде убить этого мальчишку. Комиссара «за недостаточную бдительность» отстегали линьками и свезли на берег, где его ожидала половина команды, не пожелавшая идти с белыми в Японию. Отогнав воспоминания, она ответила:
– Вы правы, раньше не была. А теперь такая. Жизнь заставляет. Великодушие к лицу, только победителям.
– Но, баронесса, всё‑таки войдите в его положение. Ведь это мы вовлекли его в неприятную историю.
– За это он получал деньги и не сумел их оправдать. Ничего, кроме убытка, он нам не принес.
– Я лично попробую его освободить, баронесса. У меня есть знакомства в полиции. Но нужно немного денег.
– Попробуйте, храбрый капитан второго ранга. Но я в этом участвовать не намерена. И очень прошу вас не делать глупостей. Предупреждаю, выручать не буду.
– Что вы, баронесса! Я буду действовать через полицию.
– Плевать хотел Клюсс на вашу полицию. Он стоит в китайских водах и полицию Международного сеттльмента просто не пустит на борт… Так и быть, немного денег я дам. Ровно столько, чтобы вы и ваша полиция могли выпить для храбрости.
Она подошла к секретеру, достала книжку, выписала чек и, подавая его Хрептовичу, очаровательно улыбнулась:
– А теперь до свидания, Виталий Федорович. Мне нужно принять ванну.
Хрептович почтительно поклонился и подумал: «Какая странная. Прощаясь, всегда оставляет самое лучшее впечатление. А вообще – опасная женщина».
Он спешил на Бродвей. Там уже ожидали Гедройц, Чистяков и Евдокимов. Они составили план…
89
Сержант Мак‑Дональд, дежуривший по управлению шанхайской речной полиции, скучал у открытого окна. Был тихий летний вечер, кончались короткие сумерки. По Бэнду катился рокочущий человеческий поток. Шли с работы грузчики, металлисты, текстильщики, проносились на рикшах стивидоры и приказчики, били в гонг разносчики пищи, нараспев предлагая свой товар. По тротуарам у солидных каменных зданий, излучавших накопленное за день тепло, шаркали подошвы одетых в щегольские костюмы европейцев и метисов. Это армия клерков, секретарей, стенографисток и администраторов всех степеней, покинув офисы, стремилась сначала в кафе и рестораны, а затем домой – отдыхать после знойного, пыльного и изнурительного дня.
От нечего делать Мак‑Дональд выискивал в толпе женские фигуры, которые в сумраке вечера казались пленительными и загадочными. Резкий телефонный звонок заставил его прервать эту невинную забаву и схватить трубку.
– Алло! Речная полиция? – услышал он.
– Да сэр. Дежурный по управлению.
– Мне нужно начальника.
– Его уже нет, сэр.
– У меня важное сообщение. Как ваше имя и звание?
– Вас слушает сержант Мак‑Дональд, сэр.
– Вот в чем дело, сержант. На стоящей в порту русской яхте «Адмирал Завойко» взбунтовалась команда. Арестовала и заперла в каютах офицеров. На яхте много золота и драгоценных камней. Капитан яхты на берегу, и мы его не можем найти. Необходимо немедленное вмешательство полиции.
– От кого я получил это сообщение, сэр?
– Я ревизор русской яхты Григорьев.
– Было б очень хорошо, сэр, если бы вы сами сейчас явились в управление и сделали бы ваше сообщение письменно.
– У меня нет такой возможности, сержант. Мне необходимо немедленно вернуться на яхту, так как я отвечаю за ценности, которые могут расхитить. Приезжайте и вы туда поскорее.
Говоривший поспешно повесил трубку.
Мак‑Дональд был хорошо обученным и опытным полицейским. Он знал, что всякое телефонное сообщение нужно немедленно проверить. Прежде всего он позвонил на станцию и справился у дежурной телефонистки, откуда только что говорили с речной полицией. Получив номер, он по полицейской телефонной книге определил, что говорили из холла «Палас‑отеля». Позвонил туда и, прервав чей‑то разговор магическим словом «полиция», вызвал дежурного администратора. Но от него ему ничего не удалось узнать: по телефону в холле говорят в эти часы почти непрерывно…
Ничего не выяснив, Мак‑Дональд решил ничего не предпринимать до подтверждения странного, похожего на провокацию сообщения.
Около полуночи в управление вернулся начальник, капитан Меллаус, сухощавый высокий офицер лет пятидесяти. Безукоризненная выправка человека, прослужившего двадцать лет в королевской морской пехоте, подстриженные седые усы, красное, обветренное лицо, начальнический взор ясных голубых глаз. Он был в тропическом военном шлеме, ослепительно белом кителе и таких же брюках. Этот типичный английский офицер делил белых на англичан и иностранцев, которых откровенно презирал. Китайцев считал людьми неполноценными, их трудолюбие и покорность – совершенно обязательными качествами, задачей полиции – держать их в повиновении.
Спокойно выслушав рапорт Мак‑Дональда в не высказав никаких признаков удивления, начальник коротко приказал:
– Паровой катер! Вызовите этого русского волонтера Хрептовича!
После того как мотоцикл умчался за Хрептовичем, Меллаус прибавил:
– Вы тоже поедете, Мак‑Дональд, и ещё один полисмен. Кто сегодня на реке в наряде? Донканен? Очень хорошо.
Через пятнадцать минут в управление вошел Хрептович. В руках у него была десятизарядная винтовка, на груди аккуратные карманчики кожаного патронташа, на широком поясе штык в ножнах и фляга. Ему очень шла форма английского tommy,[47] только возраст и округлое брюшко несколько портили впечатление.
– Хелло! Ну как ваши дела? Так поедем усмирять ваших соотечественников? Посмотрим, что это за бунт.
– Надо торопиться, сэр, – отвечал Хрептович, пожимая протянутую руку. – Там готовится самосуд над судовым врачом. Его заперли в каюте. Матросы вооружены, среди них есть опасные большевики. Вы бы взяли револьвер, сэр.
– Слишком много честя для ваших матросов. Перед начальником полиции никто не посмеет пикнуть. В Шанхае закон обязателен и для большевиков. Едем! Посмотрим, что там такое.
Сверкая огнями, полицейский катер шел вверх по реке. Под форштевнем катера ровно шипел бурун, в его чреве глухо стучала машина. В рубке китаец рулевой молча и сосредоточенно вертел штурвал. На палубе, впереди рубки, на тиковом диване сидели рядом Меллаус и Хрептович. Держа винтовку между колен, волонтер готовил начальника полиции к решительным действиям в затеянной им авантюре.
– Там у них давно заключен в каюте судовой врач, очень порядочный человек и способный медик. Боюсь, что большевики с ним расправятся. Его обязательно нужно освободить и увезти.
– Так это военный корабль или нет?
– Военный, сэр, но большевистский.
– Как же его пустили в Шанхай? Тут что‑то не так. И при чем здесь врач? В чем его обвиняют?
– Так ведь там бунт. Нужно вмешательство полиции, сэр.
– Раз бунт, тогда другое дело, – ответил Меллаус и задумался.
Оба полисмена стояли у входа в рубку. Они переглянулись, Мак‑Дональд пожал плечами. Откуда у этого волонтера такая информация? Уж не дурачит ли он полицию?
Катер дошел до границы вод Международного сеттльмента. Навстречу плыли по течению баржи, доверху нагруженные деревенскими продуктами. Дальше река круто поворачивала вправо.
– Так где же ваша русская яхта? Ах, у Кианг‑Нанского арсенала? Так это в китайских водах!
Первой мыслью Меллауса было приказать повернуть обратно. Дальше вверх по реке действует китайская полиция. Но он колебался: поворот – удар по его авторитету. Приказав вернуться, он признает свое бессилие. А с китайскими властями он считаться не привык… Нет, надо побывать на этой странной яхте, где много золота и драгоценных камней.
90
Напечатанная в «Шанхайском новом времени» заметка о захвате японцами Командорских островов на «Адмирале Завойко» заинтересовала всех. День догорал. Команда уже поужинала, свободные от службы собрались на баке. В этом шумном клубе курящих и некурящих испокон веков было принято обсуждать все новости. Говорили о Командорах. Если японцы заняли острова, как же алеуты? Стреляли? Никто ничего толком не знал.
Ходулин вообще сомневался:
– Этого не может быть! Мало ли что пишут в эмигрантских газетах. Командоры открыты русскими мореплавателями, и японцам там делать нечего.
Однако такая аргументация мало кого убедила, и спор продолжался. Матросы‑алеуты были в центре внимания.
– Ну как же ты теперь, Паньков? Что будешь делать? – с добродушной усмешкой на рябом лице спросил боцман.
Паньков лихо заломил фуражку:
– А мне што? Был бы шпирт да шало, а оштрова отобьем!
Взрыв веселого хохота был ему ответом. Иначе реагировал усатый гигант Попов. В его глазах блестели слезы:
– Штрельба будет, а дошку жалко. Кто его жнает, как она там?
Хохот замолк. Все сочувствовали Попову. Дочка была невестой удачливого охотника Сушкова, сопровождавшего на «Адмирале Завойко» командорскую пушнину в Петропавловск и успевшего всем понравиться.
Деловой и выдержанный Кичин подошел к вопросу совсем с другой стороны:
– Ешли оштрова штали японшкими, нужно требовать ш микадо дешать мильенов.
Опять грянул хохот: слушатели были в восторге от его наивной уверенности, что японцы заплатят. Подошел стоявший на вахте Глинков.
– Чего смеетесь? Если острова забрали, придется силой их отбивать, а это не шутки!
Подошедший комиссар успокоил:
– Все это слухи. Толком и белоэмигранты ничего не знают. Пока не будет подтверждения, нечего об этом и говорить. Наше правительство заявит протест. Вот тогда всё будет ясно.
