Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Улыбнувшись, она крепко пожала ошеломленному Чухнину руку и столкнулась в дверях со старшим офицером. Взбешенный, командир не пошел её провожать.
Спустившись в катер, баронесса подумала: «Какой всё‑таки невежа этот адмиральский сынок. Будет меня помнить».
Старк принял в её присутствии начальника штаба. Галантно поцеловал руку, осторожно спустив перчатку. Усадил в мягкое кресло. В каюте было душно и жарко, пахло табаком и копаловым лаком. Баронесса попросила приоткрыть иллюминатор.
На её сообщение о вкладном листе Подъяпольский спокойно ответил:
– Главное в этой прокламации её стержень, так сказать, обещание амнистии добровольно вернувшимся. Все на флотилии давно знают об этом ходе Москвы, но никто не принимает его за чистую монету. Ни один матрос, ни один офицер не собирается добровольно отдаться в руки большевиков.
Баронесса недоверчиво улыбнулась:
– Я давно сняла розовые очки, Алексей Александрович. По‑моему, ваши матросы, да и некоторые офицеры, скоро побегут. Это я прочла на их физиономиях. У вас создастся такой некомплект, что трудно будет уйти отсюда. А уходить надо. И поскорее.
Подъяпольский задумался. «Уходить. Но куда? Французы пока молчат». Адмирал тоже безмолвствовал, наморщив лоб и тяжело дыша. Наконец раздался его старческий, скрипучий голос:
– Этого же от нас требуют и местные власти, баронесса. Срок даже назначили. Но необходим ремонт и пополнение запасов. На это нужны деньги, а их пока нет. Гроссе обещал, но что‑то молчит.
– И всех пассажиров или беженцев, как их теперь называют, надо где‑то устроить. Ведь среди них женщины, дети, – добавил начальник штаба.
– Все это так, ваше превосходительство, но дело от этого не меняется… Сейчас я ничем не могу вам помочь. Могу только обещать от имени моего мужа: если решите идти в Манилу, мы вас встретим и как‑нибудь устроим. Не всех, конечно, одинаково.
Подъяпольский и Старк провожали баронессу до трапа.
– Какая умная женщина, – прокряхтел адмирал, глядя вслед удалявшемуся катеру, – и как быстро устроилась. Её первого мужа я, признаюсь, недолюбливал: фат и лентяй. А этот Моррисон. Я встречал его на приемах у адмирала Найта. И кто бы мог подумать, что Софья Федоровна…
– Да, она очаровательна, ваше превосходительство, и может быть очень полезной, – заключил Подъяпольский, идя вслед за адмиралом. Визит баронессы влил в него новую энергию, энергию утопающего, хватающегося за соломинку, как он сам себе признался.
Но так или иначе, во второй половине декабря с двух канонерских лодок была снята артиллерия и выгружен боезапас. Начальник речной полиции лично убедился, что оба корабля разоружены, и разрешил их проводку в Шанхай. «Магнит», а за ним «Улисс», провожаемые завистливыми взглядами оставшихся на рейде, пошли вверх по Ванпу. Палубы их чернели от бушлатов ликовавших матросов. В Шанхае оба корабля стали в док.
121
Был ясный ветреный день шанхайской зимы. Днем, греет солнце, в пальто даже жарко, вечером прохладнее, а ночью холодно.
По Нанкин роуд, позванивая, гремел трамвай, резво бежали рикши, изредка проезжали автомобили. Тротуарная толпа изменила облик. Зима потребовала стеганых халатов, отороченных мехом шапочек.
Павловский, в неизменном летнем пальто, шагал по тротуару. Уже около года он брал уроки английского языка у старой англичанки. Для этого ему два раза в неделю нужно было посещать её на Баблинг роуд. Часто не удавалось: мешали дела на корабле. Мисс Мод сердилась, укоряя его, что он забывает уже пройденное, но деньги брала. Покорный, вежливый, постоянно рассеянный ученик, как будто несостоятельный, но аккуратно плативший даже за пропущенные уроки, был по душе старой деве. На все её деликатные попытки узнать что‑нибудь о его профессии или хотя бы его адрес Павловский отвечал неуклюжими шутками.
Вот и сегодня, после десятидневного перерыва, он опять шел к ней, помня слова мисс Мод, что хотя успехи его весьма скромные, но всё‑таки это успехи. До начала урока оставалось ещё около часа. Можно было спокойно идти пешком и глядеть по сторонам.
Внимание его привлекли вкрапленные в толпу китайцев соотечественники. Видимо, беженцы с флотилии, только что попавшие в город. Нечищеные ботинки на шнурках или пуговицах, сапоги, офицерские галифе, френчи, старомодные жакеты, дешевые кепки, не гармонировавшие с полувоенными костюмами. Все эти люди, выплеснутые за рубеж как вредный и ненужный хлам, с интересом рассматривали витрины богатых магазинов.
Всё это было им не по карману и большей частью бесполезные для них вещи: нет ни жилища, ни работы, ни даже знания языка. Какие уж тут электрические кофейники последней модели!
Всё вызывало удивление и зависть: «Вот живут! Не то что в Совдепии!»
Выглядывавшая из дворов и боковых улочек на Нанкин роуд нищета китайского трудового населения их не трогала и не удивляла.
«Китайцы везде так живут. Их много, и они так привыкли».
Вдруг общее внимание привлек роскошный шестиместный «роллс‑ройс», который, шурша шинами, пробирался по запруженной рикшами мостовой. На подушках заднего сиденья две миловидные дамы в дорогих меховых манто весело беседуют. Впереди, рядом с бесстрастным шофером, мальчик лет двенадцати в черной шинели с золотом пуговиц, в фуражке с красным околышем и огромной солдатской кокардой. На плечах его красные погоны с трафаретом охрой «ХК» – Хабаровский корпус.
«Как левретку возят, – подумал Павловский, глядя вслед, – вот она, рекламная благотворительность, о которой постоянно твердит мисс Мод. Удел скучающих жен преуспевающих бизнесменов».
Ему стало противно и обидно за своих соотечественников, пусть политических врагов, но всё же своих, русских. Поймав себя на этой мысли, он вдруг осознал смысл подписанной Калининым амнистии. Ведь не все в этой толпе беглецов заслуживают непримиримого отношения. Например, этот двенадцатилетний мальчик в нелепой военной форме.
Он вспомнил, как мисс Мод удивилась, когда услышала от него, что неработающие не должны пользоваться всеми благами цивилизации.
– Но это хорошо только для среднего класса, – воскликнула она, – а богатые? Разве они, добившись богатств, не имеют права им наслаждаться? Ведь тогда никто не захочет быть богатым и все перестанут прилежно трудиться!
Вспомнил и впервые прочувствовал отвратительное лицемерие, которым приправлена грабительская колониальная политика «старой Англии». Решив больше не встречаться с добродетельной мисс Мод, он повернул обратно к Бэнду.
122
В кают‑компании «Адмирала Завойко» было шумно и весело, когда неожиданно открылась дверь и вошел гость.
– Могу я видеть Николая Петровича Нифонтова?
Старший офицер вскочил и широко открыл глаза:
– Петр Петрович! Какими судьбами? Оказывается, и вы на этих «летучих голландцах»? По‑прежнему на «Магните»? Раздевайтесь, садитесь к столу, здесь все свои. Вестовые! Прибор и чаю!
Штурман Волчанецкий несмело снял непромокаемое пальто. На нем довольно поношенный штатский костюм в полоску. На лице стыдливая улыбка.
– Видите ли, господа, я попал в Шанхай совершенно случайно. Во Владивосток мы не заходили и по сигналу адмирала пошли сразу в Гензен.
– Опоздали, значит, немного с Камчатки? – мрачно спросил комиссар.
– Да, шли из Петропавловска во Владивосток. Обычный рейс.
– Но случилось непредвиденное, – с усмешкой заметил Павловский.
– Вот именно, – охотно согласился гость.
Вмешался Нифонтов:
– Петр Петрович, вот пирог, вот бутерброды. Не стесняйтесь, сахар кладите. Так куда вы сейчас направляетесь?
– Видите ли, адмирал намерен идти дальше на юг, но очень опасается, что китайцы нас здесь задержат. А я лично…
– Удивительно, как до сих пор не задержали и не разоружили, – с мрачной улыбкой вставил Беловеский.
– Не перебивайте гостя, Михаил Иванович. Так вы, Петр Петрович, не хотите идти дальше на юг? Решили остаться в Шанхае?
– Я, Николай Петрович, с большим удовольствием вернулся бы во Владивосток. Снова преподавал бы, а летом плавал. Училище дальнего плавания там, наверное, сохранится?
– Так чего же проще? – улыбнулся комиссар. – Время ещё есть. Поворачивайте ваш «Магнит» во Владивосток, и всё. Об амнистии знаете?
– Читал, читал, как же. Не знаю вашего…
– Бронислав Казимирович, – подсказал Нифонтов.
– Читал, Бронислав Казимирович. Но ведь я сейчас на «Байкале» флагманским штурманом…
– Что ж, это ещё лучше: ведите во Владивосток всю флотилию.
– Так ведь я не адмирал, Бронислав Казимирович. Я только штурман.
– Тогда решайте хоть свою судьбу. Вы амнистию ведь до конца читали? С первого января вас объявят вне закона и во Владивосток вам будет закрыта дорога, – напомнил Беловеский.
– А скажите, гражданин Волчанецкий…
– Петр Петрович, – подсказал Нифонтов, но Глинков оставил без внимания эту подсказку.
– Там у вас на флотилии все знают об амнистии? Как к ней относятся матросы и офицеры?
– Знают теперь все, но большинство ей не верят. Считают, что это обещание дано, чтобы вернуть корабли. А потом Чека всех понемногу выловит. Не сразу, конечно… Но я верю. Ведь сам Калинин подписал.
– И хорошо делаете, что верите, Петр Петрович, – подбодрил гостя Нифонтов, – это уже полдела. Да и в чем вы виноваты? Штурманская служба почти невоенная деятельность. Ведь коммерческие моряки тоже возили каппелевцев на Камчатку.
Беловеский покраснел и не мог сдержаться:
– Наш командир тоже был раньше штурманом. И Анну с мечами за это получил. За невоенные заслуги её не давали.
Комиссар неодобрительно на него взглянул и продолжал разговор в примирительном тоне:
– Амнистия дает возможность каждому теперь же вернуться на Родину, Петр Петрович. Но меня интересует ещё и другое: все ли одинаково к ней относятся? Ведь идти дальше некуда и не на что, а главное, русский человек на чужбине жить не сможет. Тоска заест. А здесь на торговых флотах безработица. В городе на заводах и фабриках массовые стачки. Например, сейчас бастуют около ста тысяч человек.
– Эх, Бронислав Казимирович, на Родину многие стремятся. Но куда же без своего судна? Поэтому большинство намерено держаться за свои корабли. Имеет значение и то, что это не боевые суда, на них и под коммерческим флагом можно работать.
– Под каким флагом?
– Да адмирал стремится к французам, в Сайгон.
– А личный состав пойдет с ним?
– По‑моему, большинство пойдет. В него верят. И ядро команд везде подобрано из «месопотамцев». А это, знаете, люди с прошлым.
– А вам там не место, Петр Петрович… – снова начал Нифонтов, но его перебил Беловеский:
– С самого начала вам там было не место. Ведь вы прапорщик по морской части, черная кость. Ну при Колчаке служили это туда‑сюда. Но при Меркулове Тачибанском… Мы все от вас этого не ожидали.
Волчанецкий поблагодарил старшего офицера и встал. Встал и Нифонтов. Прощаясь с кают‑компанией коротким поклоном, флагманский штурман сказал:
– Простите, господа, мой поздний визит. Благодарю вас за гостеприимство и преподанные мне уроки. Теперь, конечно, каяться поздно. За службу у белых придется отвечать. Но к французам на поклон я не пойду. Придется остаться пока в Шанхае.
– Если адмирал разрешит, – с озорной улыбкой добавил штурман.
– До свидания, Петр Петрович, – заторопился Нифонтов, надевая фуражку, – останетесь здесь – заходите. Ведь не так уж мы и злы. Молодежь, конечно, любит крайности, это всегда было. Но наш командир может за вас походатайствовать…
Они вышли, дверь закрылась. Глинков взъерошил волосы:
– Вот этих прапорщиков из крестьян я совсем не понимаю. Ну кадровые, дворяне, это понятно. До последнего вздоха борются за старую Россию, где они как сыр в масле катались. А этот? И к павам не пристал, и от ворон отстал!
– Это почему же мы вороны, Павел Фадеевич? – улыбнулся вернувшийся старший офицер. – Что мы проворонили?
– Флотилию проворонили. Ведь уйдут, если китайцы не задержат.
– За‑дер‑жат, – уверенно протянул штурман.
123
«Магнит» уже третий день стоял в доке, и лейтенанта Дрейера угнетали неудобства: днем неугомонные пневматические молотки, по палубам и коридорам шляются грязные китайские мастеровые, в умывальнике нет воды, паровое отопление не действует, вестовые постоянно в отлучке, ночью приходится каждый раз одеваться и бегать за полверсты в общий доковый гальюн.
Да и дальнейшее плавание ничего соблазнительного не сулило. Волчанецкого взяли флагманским на «Байкал». А Буланин? Мичман, говорите? Совсем недавно выучился, или, вернее, недоучился, на офицера! За ним нужен глаз да глаз. Не раз вспомнишь Петра Петровича! Без него теперь и поговорить откровенно не с кем.
Дрейеру становилось совершенно ясно, что пора уходить в отставку. Уходить именно здесь, в Шанхае. Если Старку удастся расплатиться и двинуться на юг, флотилию всё равно интернируют в первом порту, где нет Гроссе и консульского корпуса. Тогда уже не будет выбора. А в Шанхае не так уж трудно устроиться, если владеешь английским языком. Уже не один год плавает по реке бывший командир «Орла» Афанасьев, по улицам города разъезжает под звон колокола брандмайор Бересневич, бывший морской летчик. Полидоров, бывший штурман крейсера «Баян», служит на английском пароходе. Да мало ли ещё?
Вошел вахтенный.
– Господин лейтенант, к вам пришел какой‑то англичанин. Вахтенный начальник спрашивают, провести его к вам или сами выйдете?
Дрейер взял визитную карточку. На ней по‑английски написано: «Джемс Д. Куртисс, корабельный инженер».
– Проведите сюда, – сказал он, поправил галстук штатского костюма: Он собирался на берег и ждал только возвращения старшего офицера.
Через минуту в открытую вахтенным дверь вошел незнакомый молодой человек в драповом пальто, с подстриженными по‑английски усиками и густыми бровями.
– Are you captain, sir?[63] – спросил он.
– Yes, I am. Sit down, please,[64] – отвечал лейтенант, кивнув на кресло.
Сняв шляпу и расстегнув пальто – в каюте было сыро и холодно, – посетитель уселся.
– Я имею для вас, капитан, поручение от моего шефа, – продолжал он по‑английски. – Ведь вы нуждаетесь в деньгах? Наша фирма может оплатить ваш ремонт, если вы примете наши условия.
Дрейер с любопытством смотрел на посетителя. Одет вполне прилично, в тоне и во взгляде какая‑то нагловатая самоуверенность. Откуда‑то узнал, что ремонт оплатить нечем. Говорит по‑английски свободно, но не с лондонским выговором, грубее и немного картавя. Конечно, американец. Но что за странное предложение? Хотя в Шанхае всё бывает. И лейтенант спросил:
– Вы сообщите мне условия?
Инженер едва заметно улыбнулся:
– Вы их узнаете из письма, которое я вам должен передать. Но обязательно на берегу, а не здесь.
– Ещё одно условие?
– Вы правы, ещё одно.
– Очень хорошо, – отвечал лейтенант, – подождите меня у ворот, через пять минут я выйду. Мне нужно распорядиться, прежде чем покинуть корабль.
Инженер встал и поклонился:
– Буду ждать вас, капитан.
Не дождавшись Ипподимопопуло, Дрейер надел штатское пальто, шляпу и вышел.
– Я ненадолго в город, Игорь Николаевич, – сказал он вахтенному начальнику, – старший офицер должен вернуться с минуты на минуту, но я не могу больше ждать. Передайте ему, чтобы действовал по расписанию и никуда не отлучался.
Худой и долговязый Буланин почтительно приложил растопыренную ладонь к маленькой флотской фуражке и фальцетом скомандовал: «Смирно». Несколько матросов встрепенулось, но большинство продолжало сидеть на люке, провожая своего командира насмешливыми взглядами.
«Падает дисциплина, – подумал Дрейер, шагая по доковому двору, – и никакие греки больше не в силах удержать её на должной высоте». Инженер ждал у ворот, покуривая сигарету. Сделав несколько шагов навстречу, он предложил:
– Не хотите ли, капитан, зайти перекусить, я уже успел проголодаться. Тут поблизости есть приличный ресторанчик. Там и поговорим.
Немного поколебавшись, Дрейер согласился. Интуиция подсказывала ему, что это посланец из другого лагеря.
Когда они сели за столик совершенно пустого в эти часы зала и китаец бой ушел выполнять заказ, инженер вынул из нагрудного кармана запечатанный конверт и подал его лейтенанту. Прочитав надпись, Дрейер распечатывать конверт не стал. «Пусть не думает, что я сгораю от нетерпения». И, приняв безразличный вид, небрежно сунул конверт в карман.
За столом он обнаружил у незнакомца изысканные манеры. «Непохож на большевика. Кто же он и что в этом конверте?» Но решил также блеснуть английской выдержкой. Расправившись с холодной закуской и налив по второй рюмке джина, Дрейер достал и десертным ножом вскрыл конверт: на плотном листе дорогой почтовой бумаги было каллиграфически выведено по‑русски:
«Командиру п. с. «Магнит» А. К. Дрейеру.
Приглашаю Вас для переговоров. Место и время назначьте сами.
Командир РКК «Адмирал Завойко» А. Клюсс.
Шанхай, Киукианг роуд, 14».
Прочитав и удивленно подняв брови, лейтенант аккуратно спрятал листок в конверт и положил его на стол. Чокнувшись со своим собеседником, он залпом выпил джин и, не закусывая, спросил:
– Вы, конечно, говорите по‑русски?
– Конечно, говорю, – ответил «инженер» с невозмутимым видом.
– Письмо верните вашему командиру. Ответ будет по почте.
– Отрицательный?
– Как вам сказать? Я ещё не решил. Надо подумать. Что, собственно, он мне может предложить?
– По‑моему, вам всем уже предложена амнистия на совершенно ясных условиях.
– Все её отвергли.
– А вы лично?
– Повторяю, я ещё не решил…
Доев яичницу с ветчиной, традиционный английский завтрак, налив последние рюмки, Дрейер заключил:
– Очень приятно было с вами познакомиться. Передайте вашему командиру, что он должен быть счастлив, имея в подчинении таких пронырливых офицеров.
Беловеский церемонно поклонился.
– Он‑то счастлив. Хотелось бы этого же пожелать и вам, господин лейтенант, – улыбнулся штурман.
Выйдя из ресторана и вежливо приподняв шляпы они пошли в разные стороны.
Расставшись с Дрейером, Беловеский повернул к воротам доковой территории, чтобы встретиться с Глинковым, который «обеспечивал» его визит на «Магнит». Наблюдая за происходящим, он должен был в случае необходимости поднять тревогу.
По неметеной, грязной улице бежали кое‑как прикрытые рикши и носильщики с бамбуковыми коромыслами на плечах. Холодный порывистый ветер нёс пыль и обрывки бумаги. Глинков стоял на углу и за кем‑то наблюдал.
– Что там, Павел Фадеевич?
– Смотрите, какая пара: Ходулин и Ипподимопопуло. Прощаются, ручки жмут. Сейчас спросим, о чём это они беседовали.
И Глинков решительно пошел к воротам. Ходулин, в бушлате с красной звездочкой в бескозырке, на ленточке которой золотилась надпись: «РКК «Адмирал Завойко», подошел, улыбаясь:
– Знакомого встретил. В двадцатом году играли в теннис. Тогда он наш был.
– Наш, говоришь? – вспыхнул фельдшер. – Вывший и будущий белогвардеец! Много таких «наших» тогда служило. Он меня на Полтавскую тащил!
– Да что вы! Я не знал.
– Ну ладно, – вмешался штурман, – это всё было. А что он сейчас говорит?
– Да разное. Между прочим, жалеет, что попал к белым. Ведь вместе с Раскольниковым учился.
– Вместе‑то вместе. А вот выучились разному: Раскольников свободу защищает, а этот грек – контрреволюцию. Значит, жалеет?
– Жалеет.
– Почему же к нам не идет? Ведь об амнистии знает.
– Поздно, говорит, менять курс.
– Лучше поздно, чем никогда.
– Нет, Михаил Иванович, – не согласился Глинков, – для него, пожалуй, поздно. Я лично его простить не могу.
– А этого и не требуется. В постановлении ВЦИКа ясно сказано об условиях амнистии. Но, похоже, Павел Фадеевич, в это постановление не только белогвардейцы не верят…
Глинков обиженно замолчал. Сели в трамвай и поехали на корабль.
124
На диване в каюте командира сидел только что вернувшийся с берега старший офицер и, пока Клюсс брился, докладывал ему, что вчера у него в гостях был Дрейер, командир «Магнита».
– Насколько я понял, Александр Иванович, он в смятении. Со Старком идти дальше не хочет. Спрашивал у меня совета, как быть.
– Что же вы ему посоветовали? – донеслось из‑за занавески.
– Об амнистии напомнил и спросил, почему он не отвечает на ваше письмо.
– А он?
– Говорит, что переговоры о сдаче корабля для него неприемлемы. Ссылается на офицерскую честь. Вот если бы вся флотилия… Просил меня узнать, может ли он сам вернуться в Россию.
– Так ведь после первого января он будет вне закона. В постановлении ВЦИКа ведь так написано?
– Так, Александр Иванович, но он этому не верит. Выйдя из‑за занавески, Клюсс рассмеялся.
– Действительно, смятение умов. В амнистию не верят и в то, что будут вне закона, также не верят. А в Старка и Гроссе верят. Почему бы это?
– Не знаю, Александр Иванович. По‑моему, нужно время, чтобы им все это переварить.
– Времени, Николай Петрович, нет. Старк тоже понимает, что делается у них в умах, и на днях уведет их отсюда.
Отпустив Нифонтова и написав коротенькое письмо командиру канонерской лодки «Улисс», Клюсс послал за штурманом.
– Ведь вы плавали со Степановым, Михаил Иванович? Попробуйте с ним поговорить. Он тоже стоит в доке. С Дрейером получилось у вас неплохо. Вчера он у Николая Петровича был, жаловался на свою судьбу, просил совета…
– Попробую, Александр Иванович. Но Степанов слишком прямолинеен. Пехотный офицер, Владимировское училище окончил.
– Всё‑таки попробуйте. Как было бы просто: после выхода из дока отбуксировали бы «Улисс» на рейд Кианг‑Нанского арсенала, и баста. Только действуйте осторожно и ничего лишнего не говорите. На корабль ни в коем случае не ходите. Могут взять заложником.
– Не возьмут, Александр Иванович. У меня кольт, – возразил штурман с озорной улыбкой.
– Если вас убьют, это ещё хуже. Так помните: на палубу «Улисса» вступать запрещаю. Поняли?
– Так точно, понял, – отчеканил штурман, не согнав с лица улыбки. – Разрешите идти?
125
…Нина Антоновна вышла в вестибюль вся в черном, с томно‑печальным выражением лица. Схватив, как всегда, Беловеского за обе руки и без улыбки взглянув в его смеющиеся глаза, упрекнула:
– Я уже не надеялась видеть вас у себя, Михаил Иванович. Никогда не думала, что вы можете быть таким жестоким. Вы же знаете, что без вас я совершенно одинока в этом проклятом городе. Могли бы хоть записку написать.
– Моя вина, – отвечал Беловеский, – старая, как военный флот, трагедия: занятый службой мужчина и занятая только им женщина.
– Вы всё острите! Кстати, у меня остановился ваш однокашник Митя Глаголев. Хотите его видеть?
Штурман просиял.
– Немедленно, Нина Антоновна! – воскликнул он.
– Немедленно не выйдет, жестокий мальчишка! До вечернего чая вы будете только со мной! – И, смеясь, она увлекла Беловеского по винтовой лестнице наверх.
За вечерним чаем она посадила штурмана рядом с собой, а Глаголева – напротив, рядом с Жаннеттой.
Глаголев был в черном смокинге, держался весело и непринужденно. Жаннетта выглядела старше своих лет, но это делало её ещё интереснее, особенно когда в её больших глазах вспыхивал огонек веселья.
Разговор был живым и фривольным, на смешанном русско‑французском языке. Беловеский любил эти вечерние чаепития, любил слушать пересыпанные остротами женские споры и малопонятную непосвященным пикировку, но всегда деликатную и дружескую. Любил принять из рук заботливой хозяйки стакан крепкого чая, щедро отрезанный ею кусок торта или пирога. Здесь было тепло и уютно.
Общим вниманием овладел недавно приехавший в Шанхай Глаголев. Он остроумно рассказывал о последних днях белой авантюры, о болезненном увлечении «чистой публики» православной верой, которая должна была победить безбожные идеи Ленина. О появившихся во Владивостоке дочерях Распутина и их похождениях. О том, как в «Би‑Ба‑Бо», веселеньком ресторанчике, судьба свела его с бородатым господином во фраке, оказавшимся игуменом Шмаковского монастыря. Монах искал капитана для только что купленной шхуны «Чайка», получившей повое имя – «Святая Анна».
– Под аккомпанемент скрипок, смех женщин и шарканье подошв я ему говорю: дни меркуловцев сочтены, ваше преосвященство, так как японцы вынуждены улепетывать на свои прелестные острова. Ещё до рождества Христова Здесь будут безбожники. «Святую Анну» заберут и переименуют в «Анюту» или «Аннет», если вам угодно, мадемуазель. – Перейдя на французский язык, он повернулся к Жаннетте.
Всё общество весело смеялось, Жаннетта улыбалась, не вполне понимая, в чём дело. Глаголев продолжал:
– Другое дело, ваше преосвященство, говорю, если шхуна будет записана на меня, как, скажем, «Тунгус» на Ставракова – был такой старенький пароход. Тогда ещё посмотрим: мелкие частновладельческие суда не подлежат у Советов национализации.
Подумав, святой отец внял голосу рассудка, и на другой день было выписано судовое свидетельство на моё имя.
Опять общий смех.
– Мне тоже пришлось выдать игумену нотариально засвидетельствованную расписку на стоимость шхуны…
– А как же вы ушли из Владивостока, Дмитрий Николаевич? – спросила хозяйка.
– Как все, Нина Антоновна. На Русском острове насажали офицеров с их семьями. Пришлось даже свою каюту уступить одной очаровательной штабс‑капитанше. Комендантом назначили меня, так как я предусмотрительно надел военную форму.
Опять смех.
– В общем, пришли в Гензен и там застряли. Ну я и решил, что пора ехать по железной дороге, тем более что штабс‑капитанша последовала за своим бурбоном на берег. И чтобы иметь деньги на билет первого класса, продал «Святую Анну» варвару и язычнику, господину Сато. Дешево, правда, но что делать? Война!
Все опять захохотали. Жаннетте перевели, она надула губки:
– Mais c'est sacrilege, monsieur![65]
– Filouterie, mademoiselle, s'il vous plait,[66] – смеясь, поправил Глаголев.
Под общий смех он закончил:
– Да и нельзя было мешкать: не я, так адмирал обязательно продал бы шхуну вместе с «Маньчжуром» и «Эльдорадо».
Беловеский вдруг помрачнел. Это сейчас же почувствовала Воробьева.
– Что с вами, Михаил Иванович? Жалко старика «Маньчжура»! – прошептала она ему на ухо. Штурман отвечал вполголоса:
– Жалко, Нина. И не только «Маньчжура», а всю нашу Сибирскую флотилию жаль. Где «Аскольд», «Жемчуг», «Орел», «Якут», «Печенга», миноносцы? Потоплены или проданы. А ведь должен быть русский флот на Тихом океане!
– Будет, Михаил Иванович. Если есть такие моряки, как вы и ваш командир. – И она под столом крепко пожала его руку…
Пора было идти, и Беловеский стал прощаться.
– А я думала, вы останетесь, – шепнула Нина Антоновна с обиженной улыбкой.
– Не могу, Нина, дорогая, в четыре мне на вахту.
– Вечно вы на службе, – с досадой громко ответила она, – но завтра обязательно приходите. В любое время, хоть днем.
– Обязательно, Нина Антоновна, – отвечал штурман, целуя ей руку.
– Я тебя провожу, Миша, – сказал Глаголев, надевая пальто, – вспомним, как плавали на «Улиссе». Между прочим, он здесь, в доке. Нам нужно побеседовать конфиденциально, – подмигнул он хозяйке.
– Смотрите, Дмитрий Николаевич, – заметила она, протягивая ему руку, – берегите моего штурмана: без него я не найду верной дороги.
Глаголев приподнял шляпу, почтительно поцеловал ей руку и вышел вслед за Беловеским.
Простучав каблучками по винтовой лестнице, Нина Антоновна убежала к себе и, упав на кушетку, разрыдалась. Она прекрасно понимала, что уже близок час разлуки навсегда.
126
Около полуночи Беловеский сидел за большим письменным столом в пустой конторе дока. Рабочий день давно кончился, освещение было выключено, телефоны молчали. На дворе шел упрямый обложной дождь, вода стекала по грязным стеклам больших окон. От двух наружных фонарей в конторе относительно светло. Столы были покрыты пылью, повсюду валялись бумажки и окурки, под подошвами шуршала успевшая высохнуть нанесенная со двора грязь. Рано утром помещение мыли и убирали, но за день посетители снова загрязняли его.
Беловеский ждал Глаголева, который пошел на «Улисс» за Степановым. Они организовали это свидание в конторе дока, хорошо угостив дежурного инженера, мрачного пожилого ирландца. Сейчас он громко храпел на диване в соседней комнате, рядом с начатой четырехгранной бутылью с изображением на этикетке вставшего на дыбы белого коня.
Медленно тянулось время, Беловеский поминутно поглядывал на часы. Придет ли Степанов? Он может отказаться. Наконец на дворе послышались приближающиеся шаги и приглушенные голоса.
– Я не знал, что это так далеко, Дмитрий Николаевич.
Беловеский сразу узнал голос своего бывшего командира. Скрипнула дверь, и он вошел в контору. Штурман не верил своим глазам. Степанов был в черном офицерском пальто, сиявшем золотом погон старшего лейтенанта. Всё на нём было в строгом соответствии со старой флотской формой.
Вслед за ним вошел Глаголев. Пододвинув Степанову стул, он занял позицию между ним и дверью. Степанов отодвинул стул в сторону и остался стоять. Его презрительный взгляд уперся в Беловеского, тоже вставшего из‑за стола. Узнав наконец своего бывшего штурмана, командир «Улисса» насмешливо поклонился:
– Здравствуйте, большевик!
– Здравствуйте, Георгий Александрович, – спокойно ответил Беловеский, – имею к вам письмо от моего командира.
– Слышал об этом письме, но читать его не желаю.
– Ну что ж, дело ваше. Оно коротенькое, я вам сейчас его прочту.
Выслушав текст приглашения для переговоров, Степанов спросил:
– Только за этим вы меня и вызвали сюда?
– А разве это недостаточное основание? Ведь это последнее обращение России к вам лично, Георгий Александрович!
– Не смейте называть Россией вашу Совдепию!
– Так вы категорически отказываетесь от встречи с Клюссом?
– Я буду искать встречи для боя. Пусть он не надеется, что кто‑нибудь из нас к нему перейдет. От всех сочувствующих вам мы постепенно избавляемся.
– Каким же способом? – с иронией спросил Беловеский. – За борт выбрасываете?
– Всеми возможными способами. И пусть господин Клюсс не думает, что его козни против нас не будут отомщены. Мы можем даже похитить его ребенка.
– Напрасно, Георгий Александрович, вы всё это говорите. Нет у вас ни территории, ни правительства. А преступников и в Шанхае судят.
– Будет и правительство, будет и территория. Мы еще вернемся в Россию, и всем вам не нездоровится.
– Что ж, простите за беспокойство. Пошли, Митя! – И штурман вежливо поклонился.
Степанов вдруг переменился в лице и сунул руку в карман пальто:
– Вы, большевик, отсюда не уйдете. Док окружен. Мы вас задержим до тех пор, пока господин Клюсс не отдаст нам Полговского.
Штурман мгновенно выхватил кольт из‑за пазухи:
– Спокойно, командир! Наган надежное оружие, но из кармана вынимается плохо. А мой кольт уже смотрит вам в живот! Митя! Защищай дверь!
Глаголев тоже вытащил вороненый «саведж» и показал его Степанову:
– Забываете об офицерской чести! Вы же мне обещали. Если за дверью ваши бандиты, капитан, мы их просто перестреляем. Но первой жертвой будете вы, как нарушитель офицерской чести.
