Текст книги "Верность"
Автор книги: Адриан Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Жаннетта попросила сделать маленькую ставку и на неё.
– Сейчас, мадемуазель, попробуем и ваше счастье, – отвечал австралиец и поставил тысячу долларов на пиковую даму.
Когда он выиграл и на этот раз, все вскрикнули. Ошеломлен был даже банкомет…
– Довольно, мистер Джон, пойдемте. Выпьем чего‑нибудь холодного. Я понимаю толк в игре: сейчас нужно уйти, иначе вы очень быстро лишитесь своего великолепного выигрыша. Да и в самом деле, мы изнываем от жары и жажды.
Нелли крепко сжала локоть австралийца, и он под её требовательным взглядом встал и, пропустив подруг вперед, нехотя вышел.
– А я бы ещё поставил, – сказал он в ресторане, усаживаясь за столиком и заказав подбежавшему бою шампанское со льдом и фрукты.
– И обязательно проиграли бы, – возразила Нелли. – Уж поверьте, у меня большой опыт, и я чувствую, когда нужно вставать из‑за стола. Мой муж не хотел этого понять, как я его ни уговаривала. Вот и потерял имя и свободу. Воюет теперь с дикарями, и неизвестно, останется ли жив. У них, говорят, отравленные стрелы. А я… Впрочем, что это я вам рассказываю? Это вам не нужно знать. Наша танцевальная встреча ни к чему не обязывает. Завтра вы о нас забудете.
– Вас я никогда не забуду.
– Это все так говорят. А впрочем, посмотрим. Может быть, вы будете исключением. Но кто же из нас вам больше нравится?
– Простите, девочки, – улыбнулся австралиец, – но я никак не могу сделать выбор. «Безусловно, это женщины легкого поведения, но какие!» – подумал он.
Жаннетта тем временем, при содействии услужливого боя, уже допивала третий фужер.
– И не делайте выбора, мистер Джон. Этого не нужно. Без Нелли мне всегда грустно, что я такая… – На глазах у неё блеснули слезы. Вытерев их миниатюрным платочком, она рассмеялась с наигранным весельем: – Вот что сделало вино! Какая я, наверно, смешная! Говорю совсем не то, что следует…
Она все больше пьянела, в её английскую речь вплетались выражения её родного, звучного языка. Нелли это заметила и поспешила исправить положение:
– Мистер Джон! Довольно вина. Поедем на «рубикон». Скорая езда в открытой машине освежит нас. А то уже поздно, и в таком состоянии мы не можем вернуться домой: у нас строгая мама.
– Мама? – переспросил также опьяневший мистер Джон. – Разве вы сестры?
– Нет, конечно, но мама у нас общая. И, вы увидите, очаровательная. Но строгая… Платите, пойдем!
Прислуга провожала их с низкими поклонами. Пожилой китаец‑бой, получив на чай десять долларов, не удивился и подумал: «Повезло девочкам. Уж они‑то получат гораздо больше, наверно не одну сотню. А для меня и десять долларов огромная сумма». Убрав фужеры, вазу и пустые бутылки, он весело побежал в буфет.
Заказанный по телефону роскошный автомобиль мчал австралийца и его новых подруг по прямой как стрела авеню Жоффр, среди окаймлявших ее благоухавших садов. Сквозь сочную зелень мелькали огоньки уютных вилл белых пришельцев, разбогатевших на трудовом поте нетребовательного и покорного народа. И Нелли и Жаннетта, да и мистер Джон, как и все шанхайские европейцы, над этим не задумывались. Для них китайцы были привычным и недорогим дополнением к давно здесь установленному колониальному комфорту. Консульский корпус, полицейские дубинки, винтовки волонтеров и орудия стоявших на реке крейсеров охраняли этот комфорт, и он казался нерушимым.
Мистер Джон сидел посредине. Разомлевшая от вина Жаннетта прильнула к нему, положив почти детскую головку на его правое плечо. Она жадно вдыхала летевший навстречу прохладный воздух. Нелли прижалась слева, взяла его за руку и касалась его щеки своей пышной прической. Все трое молча наслаждались быстрой ездой, ночной прохладой и близостью друг к другу. После поворота вдоль канала на неосвещенную дорогу, которая и называлась «рубикон», мистер Джон осмелел. Но и здесь Нелли подчинила его своей воле.
– Не обижайте нас, мистер Джон, – прошептала она ему на ухо, – не делайте ничего, о чем завтра было бы неприятно вспоминать,
И мистер Джон сразу смирился…
…У подъезда бордингхауса их встретила Нина Антоновна, очень интересная при свете фар.
– Вот наша мама, – шепнула Нелли, увидев её стройную фигуру на крыльце.
С первых же слов Нина Антоновна пожурила подруг за позднее возвращение:
– Я так за вас беспокоилась, мои дорогие! Почему вы мне не сообщили, что едете кататься? Всё время забываете про телефон, это так легкомысленно!
Мистер Джон извинился по‑английски, но «мама» неожиданно для всех возразила ему по‑русски:
– Ну уж вы‑то не виноваты, сэр. Ведь вы не знали даже о моем существовании, а тем более не могли знать моего телефона.
«Мистер Джон», очарованный Воробьевой, забыл о своём инкогнито и из озорства отвечал также по‑русски:
– Счастлив познакомиться с вами, сударыня. Буду признателен, если вы сообщите мне ваш телефон.
Они попрощались, и «мама» пригласила его обедать в пятницу к пяти часам.
– Кто он, мои дорогие девочки? – спросила она, когда, шелестя шинами по гравию дорожки, автомобиль медленно укатил.
– Говорит, что австралиец, и как будто богат, – отвечала Жаннетта.
– А по‑моему, еврей из Харбина, – холодно и презрительно отпарировала Нелли, всегда верившая, только своим глазам, – но азартный игрок! Это в нём сильнее всего.
– Хорошо, посмотрим. Завтра я всё о нем узнаю. В пятницу после обеда вы поедете проветриться в Ханчжоу. Если он вами заинтересовался, тоже поедет. Если нет, я всё сделаю сама. А вы побудете в Ханчжоу. В пятницу там праздник, будут катанья по озеру с разноцветными фонариками. Не правда ли, чудесно, девочки? А теперь спать! Уже очень поздно или очень рано, не знаю, как и сказать.
Взявшись за руки, они со смехом побежали в дом по широкой лестнице.
Китаец‑привратник запер на ключ входную калитку и снова уселся дремать на свою скамеечку.
52
Широкая лестница из белых мраморных плит с золочёными деревянными перилами и зеркалами на каждой площадке вела в бельэтаж «Асторхауза». От неё в обе стороны расходились сверкавшие натертым паркетом коридоры с мягкими ковровыми дорожками. По ним бесшумно плыли бои с подносами, посудой, отглаженным платьем. На их застывших лицах смесь невозмутимого безразличия и привычной угодливости. Правый коридор замыкала дверь в номер люкс.
Здесь Якум наконец встретился с долгожданным комиссаром Камчатской области. Ларк ещё далек от старости, он в расцвете жизненных сил. Красивый, мускулистый, статный, широк в плечах. Некоторая склонность к полноте свидетельствует о сытой, безоблачной молодости. Лицо юношески гладкое, без единой морщинки. На тщательно выбритых щеках – здоровый румянец. В его жестах и манерах – энергия и наигранная солидность. Чувствовалось, что он, как начинающий артист, постоянно бросает взгляд на самого себя: действительно ли ему удается заданный себе образ.
Ларк принял Якума очень любезно. Крепко пожал руку, усадил в кресло. Внимательно выслушал информацию о положении на Камчатке, об «Адмирале Завойко», об его командире. О работе сотрудников экспедиции слушать не стал, прервав Якума:
– Об этом, товарищ Якум, я имею уже подробные доклады. Слышал я и о похождениях товарища Кузнецова. Его я намерен немедленно отстранить и направить обратно в центр. Вас же очень прошу в вопросах подготовки экспедиции, да и там, на Камчатке, быть моим заместителем.
– «Ральф Моллер», товарищ Ларк, совершенно готов к рейсу, но для «Адмирала Завойко»…
– Кстати, об «Адмирале Завойко» – он сейчас в вашем ведении? Там надежная команда? И военком даже есть, вы говорите?.. 'Тогда я вас попрошу передать это судно в мое распоряжение. Но пусть оно останется военным судном ДВР. Так будет лучше.
Якум согласился.
С первой же встречи Ларк не произвел на Якума обнадеживающего впечатления. Самоуверен, властолюбив, всё знает, всё решает сам. Но Кузнецова отстранил, а значит, работать с ним можно.
Якум и Клюсс представили Ларку письменный доклад. В нём был изложен план мероприятий для спасения положения, так как меркуловское «правительство» ещё не сумело отправить на Камчатку военную экспедицию. План состоял в следующем: вооружить артиллерией «Адмирала Завойко», зафрахтовать «Ставрополь», загрузить его трюмы углем и отправить в залив Святой Ольги. Там пароход примет десант – от 100 до 300 партизан и выйдет в Петропавловск совместно с подошедшим из Шанхая «Адмиралом Завойко» и принявшим дополнительный запас продовольствия «Ральфом Моллером». Легкие 57‑миллиметровые пушки купить в Шанхае и установить на палубе «Адмирала Завойко» по выходе из порта.
Время уже упущено, поэтому действовать нужно быстро и энергично. Все три судна должны отплыть не позже чем через неделю, чтобы прибыть на Камчатку раньше меркуловской военной экспедиции.
План этот связан с известным риском, но при сложившихся обстоятельствах без риска на Камчатку не попадешь.
Ларк не стал читать доклад, небрежно бросил его на стол и попросил изложить содержание устно. С усмешкой выслушав Якума, заявил, что лучше информирован о положении на Камчатке и во Владивостоке, что предпочитает действовать без всякого риска. Английский флаг «Ральфа Моллера» неприкосновенен для японцев, а тем более для белогвардейцев.
– Жаль, что на «Адмирале Завойко» нельзя поднять английский флаг. На этом судне поеду я, как глава экспедиции, и ему следует выйти несколько позже «Ральфа Моллера» и идти океаном. В этом вы правы. Вооружать его нет никакого смысла: наша экспедиция не военная. «Ставрополь» нам вообще не нужен, и разговоры о нём следует прекратить. «Ральф Моллер» пойдет через Сангарский пролив: это и скорее и дешевле.
Однако самоуверенность Ларка была показной. После ухода Якума и Клюсса он несколько раз перечитал доклад и стал колебаться: на каком судне идти? На «Ральфе Моллере» или на «Адмирале Завойко»? На английском пароходе, он полагал, безопаснее. На «Адмирале Завойко» больше комфорта и почета. Для камчадалов преемственность будет наглядным уроком: на известной им яхте камчатского губернатора прибыл новый «губернатор» – советский комиссар.
Но с назначением дня отплытия обоим судам он медлил. Причина была веская: крупная игра на бирже и в карты привела его к большому проигрышу. Нужно было выбрать момент и отыграться. Иначе его уличат в растрате и могут даже судить. Тут не поможет и заступничество отца с его революционными заслугами…
Время шло. Ларк колебался, слал запутанные телеграммы окружным путем. Играл в карты. То понемногу отыгрывался, то снова проигрывал. Изучал биржевые бюллетени. Танцевал. Обо всём этом в шанхайском обществе шептались. Удивлялись, что живущий в «Асторхаузе» австралиец является советским комиссаром, что он образован, очарователен и совсем не похож на страшных большевиков. Неужели они все такие?.. Жалели, что он намерен покинуть Шанхай и уехать к белым медведям и ездовым собакам…
А тем временем нагруженный и вполне готовый к отплытию «Ральф Моллер» простаивал на рейде. Экипаж его изнывал от безделья и с утра до вечера резался в карты. Капитан в одиночестве осушал одну бутылку шотландского виски за другой. Лицо его от жары и алкоголя из красного становилось лиловым. Перебравшиеся на пароход сотрудники камчатского «комиссариата» ссорились с администрацией судна, требовали улучшения питания и удобных помещений. Возглавлявший их Воловников каждый день ездил к Ларку за распоряжениями, возвращался грустный и озабоченный. Он и Якум были возмущены. Надо жаловаться, но кому? Телеграфная связь с Читой была прервана…
53
Из владивостокских газет и писем стало известно, что «особоуполномоченным» Приамурского правительства на Камчатку выезжает рыбопромышленник Бирич и что туда готовят военную экспедицию. В кают‑компании «Адмирала Завойко» это вызвало оживленный обмен мнениями.
– Так, значит, на Камчатку едут два комиссара – красный и белый, – сказал Нифонтов. – Если Бирич с войсками будет там раньше нас, все закупленное в Шанхае снабжение попадет к нему в руки.
– Почему это он будет там раньше нас? – возмутился комиссар.
– Отсюда на Камчатку на тысячу миль дальше. Следовало бы торопиться. А мы все чего‑то ждем да болтаем. Весь город уже знает о «Ральфе Моллере».
– Кто ж это болтает? – потерял самообладание Павловский. – Не ваши ли знакомые?
– По‑вашему, Бронислав Казимирович, все плохое, что происходит в Шанхае, делают мои знакомые. Это я давно от вас слышу. А в действительности первым разболтал о нашей экспедиции Кузнецов. Ответственный работник, с позволения сказать! Чего вы киваете на моих знакомых? На своих попристальней посмотрите.
Павловский покраснел:
– На кого это вы намекаете, Николай Петрович? Говорите прямо.
– Вы сегодня свободны, штурман? Поезжайте в город вместе с Брониславом Казимировичем и познакомьте его с Воробьевой. Он ей, конечно, понравится, и она его пригласит к обеду. Там он своими глазами увидит, как проводят время его высокие знакомые и как они швыряют деньгами.
– Шанхай, – отозвался штурман с недоброй усмешкой он всем кружит голову, а может и вовсе шею свернуть.
Все сдержанно улыбались. Павловский был вне себя. Он прекрасно знал, что это не клевета на «ответственных товарищей», что действительно некоторые из них ведут себя недостойно. Он был юношески честен, искренне верил, что в партии могут быть только проверенные люди с чистыми помыслами. Но теперь он знал и иных. Такие, безусловно, компрометируют партию, когда они у власти и когда только храбрые могут их обличить. Но он этого сделать не может. Не перед беспартийными же ему выступать. Это только вред принесет партийному, очень важному делу! Он считал, что нужно глушить разговоры о поведении в Шанхае «ответственных товарищей» и ждать отплытия: в море всё быстро станет на своё место… Но Нифонтов! Этот ужасный Нифонтов!
Почувствовав, что теряет над собой власть и боясь сказать старшему офицеру что‑нибудь непоправимое, Павловский, обжигая рот, залпом допил чай и ушел к себе в каюту.
– Значит, на Камчатке будет война, – задумчиво сказал штурман, посмотрев вслед комиссару.
– Какая там война! Это не Приморье, Михаил Иванович.
– Какая же разница, Николай Петрович?
– Некому там воевать. Население в партизаны не пойдет, а большевиков там горсточка. Да и Ларк не годится для роли Дубровского. Это скорее Германн из «Пиковой дамы», но гораздо… самое… расчетливее и оборотистее. По‑моему, он не очень торопится на Камчатку. Скорее всего, под каким‑нибудь предлогом вообще туда не поедет.
– Эх, Николай Петрович! Знамя партизанской войны поднимают не Дубровские. Народ, свергнувший самодержавие, никогда не подчинится белогвардейщине.
– Успокойтесь, штурман. Камчадалы самодержавия не свергали. Это сделали петроградские солдаты, матросы и рабочие. Уж вам‑то это хорошо известно…
Не желая спорить, штурман промолчал.
54
На баке тоже шумно спорили.
– В газетах вон пишут, что в России голод. Даже комиссию какую‑то американцы создали для помощи. А здесь вот комиссары приехали, в отелях живут, ни в чем себе не отказывают. Пароход на Камчатку всякой всячиной нагрузили. Или, ты думаешь, врут газеты, в России всего вдоволь?
Все с интересом смотрели на рулевого старшину Кудряшева и спорившего с ним машиниста Губанова. Губанов насмешливо улыбнулся и отрицательно покачал головой:
– Что всего вдоволь, я не говорил. В России ещё не скоро будет всего вдоволь. И что голодают там, всё может быть. Ведь не шутка – три года гражданской войны! И красных и белых мужик кормил, да и мало мужиков в деревне осталось. Одни бабы. А вот в помощь‑то американскую я не особо верю. Не дружеская это помощь, несерьезная. Вроде как медведю нашему кусок сладкого пирога дали!
Все захохотали, а Губанов продолжал:
– Американцы и немцам помогают. Да так, чтобы их к рукам прибрать. Видал я во Владивостоке, как они за шелк и духи французские девок покупали. Тоже, скажешь, помощь?
– Так, по‑твоему, принимать у них хлеба не надо. Пусть мрет народ с голоду?
– Этого я опять не говорил. Пусть везут хлеб, но не по кабальным обязательствам. Будем богаты – расплатимся.
– И о чём вы спорите? – вмешался старший матрос Дойников. – Не матросское это дело – решать. Для этого правительство у нас есть. Ленин.
– По‑твоему, матросское дело на вахте дрыхнуть и за это на французской гауптвахте сидеть? – съязвил Шейнин. – Нет, ребята, есть здесь и матросское дело. Голодают в России, это точно. Так давайте поможем. Давайте отчислим половину месячного матросского оклада в пользу голодающих. И офицеров к этому призовем. Ведь на Камчатку идем, оттуда это сделать трудно будет.
Матросы примолкли. Предложение Шейнина всех озадачило.
– Так это добровольно? – спросил кочегар Василевский.
– Само собой, добровольно.
Вмешался боцман:
– Тут, ребята, надо комиссара. Пусть командиру доложит, что команда, мол, желает. И подписной лист по всей форме.
– А деньги эти куда отдадут? – поинтересовался Василевский.
– Ревизор на почту сдаст. Правительству в Читу, – пояснил боцман.
Все молчали. Губанов встал и окинул матросов вызывающим взглядом:
– Ну что? Согласны?.. Чего молчите? Или денег жалко?
На баке загудели:
– Кому жалко? Ты поаккуратней! Надо комиссию.
– Комиссию, говорите? Вот Шейнин, я и ещё вот Кудряшев. Пойдешь с нами к комиссару? По подписному листу каждый и даст, сколько может и сколько захочет. Никого неволить не будем, но с каждого подпись возьмем.
– А кто не захочет? – опять спросил Василевский.
– Тот проставит ноль и распишется.
Все захохотали, а Василевский воскликнул:
– Так не делается! Это уже принуждение!
– Принуждение, говоришь? – отпарировал Губанов. – Ну ладно, пусть так. Тогда я за тебя распишусь.
Все опять захохотали.
55
Командующий белой Сибирской флотилией рассеянно слушал доклад начальника штаба. Настроение с утра было испорчено. Только что у него был начальник плавучих средств порта и, заикаясь, доложил, что ночью большевики угнали у него два лучших паровых буксира. Накричав на него, он минут пять, тяжело дыша, ходил из угла в угол своего просторного кабинета. Остановившись перед почтительно вытянувшимся Подъяпольским, Старк старался понять, что такое он говорит.
– …Князь Гедройц доносит, ваше превосходительство: большевики снаряжают в Шанхае экспедицию на Камчатку. С заходом в Ольгу…
Адмирал выставил ладонь и скорчил нетерпеливую гримасу:
– Доносит… Вот видите, как получается? Почему до сих пор красные не выбиты из залива Святой Ольги? Там у них целая флотилия! Хорошо, что угля нет… Чего мы ждем? Чтобы туда пришел из Шанхая пароход с углем?.. А «Адмирал Завойко»? Почему он до сих пор не вернулся во Владивосток?
– Старший лейтенант Клюсс отказался, ваше превосходительство.
– Отказался. Вот именно!.. Ведь это безобразие! У нас под носом в иностранном порту беспрепятственно действует большевистский корабль. Подрывает наш авторитет. Пока будет продолжаться это безобразие, союзники нас не признают!.. Необходимо сменить командира, привести «Завойко» сюда. Укомплектовать надежным, преданным родине личным составом, поставить на палубу грозную артиллерию… Потом снова послать его на несколько дней в Шанхай для утверждения нашего авторитета. Русская колония должна устроить торжественную встречу. Газеты об этом должны писать. Иностранные! «Шанхай Дэйли ньюс», например. Понимаете?!
Подъяпольский растерянно молчал. «Старик размечтался не на шутку», – подумал он, понимая, как трудно всё это организовать. Вдруг его осенила мысль: Хрептович! Скомпрометирован, но может пригодиться.
– Есть, ваше превосходительство. Я разработаю шанхайскую операцию. Вы не будете возражать против кандидатуры капитана 2 ранга Хрептовича? В своё время захватил «Патрокл», был в заграничном плавании. Говорит по‑английски…
– Хрептович… Гм… А где он сейчас?
– Сейчас не у дел, ваше превосходительство.
– Ах да… Да, конечно. Хрептович… Какая‑то с ним была история… Но это неважно. Хрептович подходит.
Адмирал с торжеством прошелся по кабинету.
– Доложите, когда у вас всё будет готово. Хочу поговорить с Хрептовичем перед его отъездом. В иностранном порту нужно действовать дипломатическим путем. Гроссе и капитан 1 ранга Крашенинников должны ему помочь. Князь Гедройц – обеспечить информацией…
«Хрептович – дипломат! Комедия какая‑то, а я в роли режиссера, – подумал начальник штаба, выходя из кабинета. – Весьма возможно, – размышлял он, – что наш избранник окажется не на высоте и попросту провалит операцию. Где, интересно, баронесса Таубе? Нужно навести справки».
Тем не менее он разработал план: штаб флотилии отдает приказ об отстранении старшего лейтенанта Клюсса от занимаемой должности за незаконную продажу пушнины, принадлежащей правительственному ведомству, и о назначении на «Адмирал Завойко» нового командира. Хрептович с этим приказом, письмом к Гроссе и небольшой группой офицеров выезжает в Шанхай. Там группа пополняется добровольцами из белоэмигрантов. Они заводят знакомства с офицерами и матросами большевистского корабля и заручаются содействием некоторых из них. Ночью или под утро, незаметно подойдя на нанятых китайских джонках, группа бросается на абордаж, применяя только холодное оружие. Арестовывают комиссара, свозят на берег командира. Утром новый командир наносит визиты властям, расплачивается с кредиторами и уходит в море. Гроссе докладывает о смене командиров китайскому комиссару по русским делам, но только тогда, когда эта смена станет свершившимся фактом. В газетах публикуется письмо Меркулова к Гроссе о том, что старший лейтенант Клюсс отстранен от командования за самовольный уход в Шанхай, продажу пушнины и присвоение части вырученных денег… Команду Подъяпольский в расчет не принимал. Старых революционных матросов в ней нет, а молодые должны с радостью встретить весть о возвращении во Владивосток. Особенно если им за месяц вперед выдать жалованье в иностранной валюте.
Для этой смелой и, как ему казалось, хорошо продуманной операции нужны были деньги. Через несколько дней и этот вопрос был улажен.
И вот обласканный адмиралом Хрептович, в новом костюме, с кожаным чемоданом и крупным чеком на шанхайское отделение «Чосен‑банка», взошел на палубу парохода. В Шанхае он поселился на Бродвее у князя Гедройца и начал «изучать обстановку». Для этого необходимо было посещать рестораны и другие увеселительные места, знакомиться с «нужными» женщинами и мужчинами, пить с ними вино. Для танцев Хрептович был тяжеловат, но этот пробел восполняли прибывшие с ним молодые офицеры. Шатание по дансингам и попутные возлияния часто заканчивались поездкой на рикшах в Хонкью,[20] к Japanese girls.[21]
Через две недели в банке сообщили, что аккредитив кончился. Одновременно с этим неприятным известием у Гедройца открылась застарелая болезнь. Нужно было немедленно лечиться. Это тоже требовало денег. В такой обстановке следовало действовать без промедления. Первое мероприятие, пришедшее на ум Хрептовичу, было письмо адмиралу Старку с настоятельной просьбой о переводе в Шанхай дополнительной суммы «для завершения операции».
56
«Нужно бросить всё и серьезно лечиться. Деньги для этого у кого‑нибудь занять», – думал Гедройц, сидя в приемной доктора Михайличенко. Он вспомнил, что год назад, опять‑таки из‑за проклятых денег, перестал ходить сюда, так и не рассчитавшись с врачом. Курс лечения остался незавершенным, что, по предупреждению Михайличенко, угрожало серьезными последствиями. Но тогда Гедройц колебался. Он был уверен, что врач из чисто коммерческих соображений старается подольше удержать пациента. Пропустив несколько сеансов и не почувствовав себя хуже, он стал избегать появляться даже на рю Мсштабан. Ему казалось, что он совершенно здоров и может по‑прежнему не ущемлять себя относительно спиртного и поездок в веселые дома… И вот теперь он снова сидит в приемной, напуганный вновь появившимися грозными симптомами.
Из кабинета вышел очередной пациент, и сидевший против Гедройца полный мужчина, по виду торговец и отец семейства, насупив брови, поспешно вошел в кабинет.
– Прошу, прошу, – раздался оттуда голос врача, почему‑то чужой, незнакомый. – Ну как мы себя чувствуем? – Дальше Гедройц не слышал: дверь заперли.
Через десять минут толстяк вышел в сопровождении врача.
– Так теперь я ваш гость через месяц? – Глаза его были веселы, как у преступника, которому объявили помилование.
– Через месяц прошу. Нужно будет окончательно убедиться в вашем излечении. До свидания! – кивнул ему вслед врач. Это был не Михайличенко. Белый халат, зачесанная назад седая шевелюра, пенсне на золотой цепочке, козлиная бородка, прямой угреватый нос… Где он его видел?
– Простите, доктор, а где же…
– Доктор Михайличенко сейчас не принимает, он болен. Уже около месяца я его замещаю. Как прикажете вас записать?
– Запишите – Иван Петров. Это не моё настоящее имя. А вас как зовут, доктор, если это тоже не секрет? – Гедройц кисло улыбнулся.
Эта улыбка‑гримаса позволила Полговскому узнать нового пациента.
– В этом нет секрета, ваше сиятельство. Если изволите помнить начальника экипажной швальни[22] надворного советника Григория Ивановича Полговского. Он же ассистент доктора Мандрыкина.
Гедройц с радостью тряс руку Полговского. «У него можно лечиться в долг, – думал он, – черная кость уважает княжеский титул».
– Как вы попали в Шанхай, Григорий Иванович? Уже устроились? Где вы живете?
– Живу пока на корабле, князь. Я судовой врач «Адмирала Завойко», а в свободное время практикую в городе.
– Замечательно, замечательно, – заторопился Гедройц. «Нужно с ним быть осторожнее, – подумал он, – сначала узнать, какие у него планы, какие отношения с командиром. Но сегодня займусь только лечением».
Осмотрев пациента, Полговской сказал, что нужно немедленно возобновить вливания. Согласился лечить в долг, но только при условии, что князь будет аккуратно являться на прием, не будет пренебрегать его советами.
– В ваших интересах, князь, поскорее со мной распрощаться, – сказал он, посмеиваясь.
– Почему, Григорий Иванович? – спросил Гедройц, думая о том, что через Полговского можно будет завести знакомство с матросами «Адмирала Завойко». Но сейчас же понял, что вопрос звучит неуместно и, пожалуй, глупо.
– Чем скорее отделаетесь от вынужденных поездок на pro Монтабан, тем дешевле вам обойдется лечение.
Услышав это, Гедройц покраснел. Ответ врача как кнутом ударил по самолюбию и вернул его к неприглядной действительности: он, недавно блестящий офицер, его сиятельство, вынужден лечиться от дурной болезни в долг у недавнего фельдшера, нижнего чина. «Чувствует, каналья, своё превосходство».
Полговской тоже понял, что невольно намекнул на обычные у эмигранта денежные затруднения. Правда, князь сам напросился, но неловкость нужно загладить.
– Да и здоровье ваше, князь, не позволяет медлить.
– Да, конечно, – заторопился Гедройц и, распрощавшись, ушел.
После него Полговской принял еще двух пациентов, но чувство допущенной им бестактности не рассеялось.
57
Очень давно, ещё до появления у берегов небесной империи кораблей европейцев, несколько поколений китайских землекопов прорыли от древнего города Сучоу судоходный канал, соединивший Юнхэ Дады[23] с устьем Янцзы. Теперь, грязный и занесенный илом, он оказался в центре выросшего вокруг него Международного сеттльмента, обмелел, потерял свое прежнее транспортное значение и получил чужеземное название Сучоу‑крик.
У соединения с глубокой и капризной Ванпу его перекрыл широкий стальной Garden bridge,[24] связавший Бэнд с Бродвеем. По мосту текли потоки рикш, автомобилей и пешеходов. Берега заставленного сампанами сонного канала и постоянно бурлящей реки здесь облицованы серыми бутовыми плитами, а у моста между рекой и Бэндом раскинулся Сучоу‑гарден – небольшой сквер. В нём всё было по‑английски: и подстриженные кусты мимоз, мирт и акаций, и посыпанные красноватым песком дорожки, и газоны, и клумбы с цветами, и надписи у входов на английском и китайском языках: «Туземцам вход запрещен!»
Сейчас Сучоу‑гарден стал местом сбора безработных моряков‑европейцев. Послевоенное сокращение морских перевозок многих из них привело к периодической и порой длительной безработице. Многие застревали в Шанхае и вынуждены были жить в sailors homes,[25] своеобразных гостиницах – биржах труда, содержавшихся предприимчивыми компрадорами. Там моряк получал в долг койку и питание. Долг погашал капитан, который впоследствии через компрадора нанимал моряка. Погашал, конечно, за счет нанятого. При этом содержатель матросского дома получал на 10–20 процентов больше, чем было им истрачено. Кроме того, по традиции, нанятый должен был угостить виски всех остающихся товарищей. Безработица усиливалась, капитаны, не задумываясь, списывали на берег за малейшее нарушение не всегда справедливой дисциплины. В матросские дома компрадоры стали принимать только квалифицированных специалистов, на которых был спрос. Но и для них иногда не было свободных мест. Не попавшие под крышу ночевали на скамейках Сучоу‑гарден, а днем слонялись по Бродвею и докам в поисках случайной работы или обеда на каком‑нибудь судне. Тарелку жиденького супа можно было также бесплатно получить в доме Армии Спасения или в клубе Христианского союза молодых людей, но при обязательном условии: предварительно прослушать проповедь и хором под фисгармонию пропеть на голодный желудок псалмы. Найти какую‑нибудь подсобную работу в Шанхае моряку‑европейцу было очень трудно. Её и дешевле и лучше выполняли непризнанные хозяева страны – китайцы.
Павловский любил вечером посидеть на скамейке в Сучоу‑гарден, полюбоваться на речную ширь, на стоящие на бочках крейсеры, приходящие и уходящие в море океанские пароходы. Наблюдать безработных английских моряков, слушать их замечания, споры. А иногда и самому вступать в разговор – и для практики в языке, и из желания пробудить в собеседниках классовое самосознание, узнать их отношение к русской революции. Он жадно вслушивался в их перебранку, старался уловить в их словах зарницы грядущей мировой революции, которой искренне желал и в которую верил.
Однажды вечером, наблюдая собравшихся в сквере людей с мозолистыми, привыкшими к канатам руками, с небритыми обветренными лицами, он заметил на соседней скамейке горбоносого парня, по виду своего ровесника, во фланелевой матросской рубахе и засаленных суконных штанах. Они переглянулись. Парень улыбнулся. Комиссар подсел к нему:
– May I site beside you?[26]
Парень молчал.
– Can you speak English?[27] – снова спросил Павловский.
Парень ответил по‑русски:
– Не будем насиловать себя только потому, что мы в Шанхае. Уж если хотите разговаривать, давайте по‑русски. Это и для вас и для меня легче.
Они познакомились. Парень рассказал о себе. Он уроженец Владивостока. Окончил гимназию, год был студентом, но на ученье денег не хватило. Плавал на катерах кочегаром. Как‑то во время рейса на Русский остров он не удержался от спора с пассажиром, своим сверстником, кадетом Хабаровского корпуса. На Русском острове теперь этот корпус. Когда кадет стал поносить Ленина, спор перешел в драку, и Ходулин, так звали парня, ударом в подбородок свалил противника на палубу. После этого кадеты его приметили, старались арестовать как большевика. Вмешалась контрразведка, дело приняло серьезный оборот. Пришлось бежать из Владивостока на грузовом пароходе. Знакомые кочегары помогли ему: при всех досмотрах он стоял с лопатой у котла. Там никаких документов не спрашивали. Трое на вахте? В кочегарке действительно трое – значит, всё в порядке.
