Текст книги "Верность"

Автор книги: Адриан Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Пройдя скалы Три Брата, корабль нырнул в густой туман. Штурман по компасу и лагу повел судно к Шипунскому мысу. Только теперь, войдя в штурманскую рубку, Клюсс молча указал на карте пункт назначения. Беловеский, также молча, кивнул.

– Туманных сигналов не давать! Склянок не бить! Внимательно смотреть вперед и по сторонам! И слушать! – приказал командир, покидая мостик.

Слегка зарываясь перегруженным носом на пологой океанской волне, «Адмирал Завойко» быстро шел вперед, в загадочную сырую мглу. Из‑под форштевня то и дело разлетались в стороны, тяжело махая крыльями и чертя хвостами по воде, разжиревшие топорки – морские попугаи.

31

Выгрузив в бухте Калыгирь оружие и провизию для будущих камчатских партизан, «Адмирал Завойко» снова нырнул в упорно стоявший вдоль берега туман. В радиорубке было душно и жарко. Гудел альтернатор. Дутиков передавал последнюю телеграмму:

«Петропавловск Ларину. Ваше поручение выполнено все здоровы Клюсс Якум».

Жалобно пел искровой передатчик, посылая в эфир точки и тире. Сняв руку с ключа, радиотелеграфист стал слушать. Получив ответ, вынул и положил в карман предохранители, запер рубку на ключ и пошел докладывать командиру.

Клюсс сказал:

– Теперь никаких передач. Только слушать и об услышанном немедленно докладывать. За это вы отвечаете головой.

– Понял, товарищ командир. Можете быть спокойны. Разрешите идти?

Отпустив Дутикова, Клюсс повернулся к сидевшему на диване комиссару.

– Что вы намерены делать, Александр Иванович, если нас остановят японцы? – спросил тот.

Клюсс поднял брови:

– Как это – остановят? Я не намерен останавливаться, батенька.

– Они могут начать стрелять.

– И мы можем стрелять… Но этого не будет. Океан велик. Везде густой туман. А они, наверно, ищут нас на пути в Ванкувер… Если же нас всё‑таки настигнут, то спросят сигналом, куда мы идем. Я отвечу: «Во Владивосток» – ведь мы идем в этом направлении. В этом случае они или оставят нас в покое, или пойдут за нами. Дождемся тумана и постараемся улизнуть. Ну а если встретимся южнее Владивостока и тумана не будет, придется стрелять.

– Нас потопят, Александр Иванович.

– Это вы совершенно правильно догадались, – печально улыбнулся Клюсс, – не мы первые. Но уж ходить под японским флагом, как наш бывший «Орел»[8] – видали его в Петропавловске? – «Адмирал Завойко» не будет!..

Наступило молчание. Павловский почувствовал в словах Клюсса суровую решимость. «Да, – подумал он, – вот что значит военное воспитание. С юных лет оно приучает думать о смерти в неравном бою как о чем‑то само собою разумеющемся». Ему вспомнилась прочитанная ещё в гимназические годы быль о черноморском бриге «Меркурий». Командир его, вступая в неравный бой, положил у входа в крюйткамеру заряженный пистолет и объявил команде, что последний оставшийся в живых должен взорвать бриг вместе с ворвавшимися на абордаж турками…

Ободренный беседой с Клюссом, он вышел на палубу. Сразу обдало сырым ветром. Корабль плавно ложился то на правый, то на левый борт, временами поднимая скулой тучу брызг. Разгруженный нос легко всходил на волну. Зюйд‑ост свежел. Туман шел полосами. Временами видимость увеличивалась до двух‑трех миль, затем снова наваливалась пелена густой, серой, похожей на дым мглы.

На мостике вахтенный офицер и сигнальщик зорко смотрели вперед. На баке у зачехленной пушки тоже стоял впередсмотрящий в клеенчатом плаще с капюшоном. Штурман дремал в рубке. Начинало темнеть. Из кубрика донеслась песня.

Командир закричал: «Эх, ребята!

Для нас не взойдет уж заря!

– жаловался чей‑то чистый тенор.

Героями Русь ведь богата,

Умрем, отражая врага!» –

подхватил небольшой, но спевшийся хор. Щемящей тоской и бесшабашной удалью погибавших в бою русских матросов веяло от этой, родившейся в Порт‑Артуре песни. «Стерегущего» вспоминают», – подумал комиссар и, решив обойти корабль, направился сначала в кочегарку.

Крутой поворот событий, связанный с походом в Шанхай, впервые со всей остротой поставил перед Павловским вопрос о его роли. До этого он считал возложенные на него обязанности кратковременным партийным поручением, которое должно закончиться с возвращением во Владивосток. Теперь всё коренным образом менялось: корабль шел в далекий международный порт на неопределенный срок, который может затянуться на месяцы. Теперь он уже не имел права считать свою должность временным поручением. Он обязан стать подлинным военным комиссаром, человеком, который вместе с командиром несет полную ответственность не только за политическое и моральное состояние экипажа, но и за судьбу корабля. В случае его захвата белогвардейцами он должен жизнью ответить за это.

Особая трудность заключалась в том, что Павловский не был уверен в лояльности большинства офицеров «Адмирала Завойко». В глубине души он считал их если не прямыми, то потенциальными врагами, людьми, ненавидящими большевиков. В любой момент они могут предать. До сообщения о перевороте они скрывали свою неприязнь к комиссару под маской презрительной учтивости, теперь выпады против него стали открытыми. А в Шанхае для перехода этих людей в лагерь врага будут все условия. К тому же Якум покинет судно для поездки в Пекин, а может быть, и в Читу.

Всё это усиливало замкнутость и подозрительность его и без того нелюдимого характера. Только с Якумом и Клюссом, к которому комиссар проникался всё большим доверием, он мог, что называется, отвести душу, поговорить откровенно.

32

Курс был проложен вдоль Курильской гряды, восточнее обычного. Течь котла заставляла держать пониженное давление пара, и ход колебался в пределах от 4 до 6 узлов. Редко на горизонте замечали дым или мачты парусного корабля. Когда это случалось, штурман менял курс, а в машину отдавалось приказание уменьшить дымность. Эфир молчал. Только на четвертый день похода Дутиков слышал настойчивые вызовы с японского крейсера «Читозе», «имевшего важные новости». Не получая ответа, японский радиооператор выбивался из сил, но скоро сигналы его ослабли: видимо, крейсер шел на север – искать своего адресата у Командорских островов.

На параллели Сангарского пролива появились встречная зыбь и перистые облака. Клюсс задумался: идти вокруг Японских островов через пролив Осуми – можно встретить тайфун. Пойдешь Сангарским проливом через Японское море – рискуешь встретиться с белогвардейскими моряками. Посоветовался с Якумом: пресной воды оставалось мало, да и угля, в случае встречи с тайфуном, не хватит.

– Была не была, – решил Якум, – пойдем Сангарским проливом.

Клюсс поднялся на мостик и разбудил дремавшего на диване штурмана:

– Идем через Сангарский пролив, Михаил Иванович. Меняйте курс и уточняйте место.

В пролив вошли ночью с ходовыми огнями, чтобы не вызвать подозрений у встречных судов.

Наступило ясное теплое утро. За кормой уходил под горизонт низкий мыс Таппи, слева высился конус вулкана Иваки и зеленели холмы острова Хонсю. Впереди, как зубы допотопного ящера, торчали скалы Кюроку. В Японском море почти полный штиль.

Стоявший на вахте Беловеский рассматривал в бинокль проплывавшие мимо рыбацкие кунгасы. Японские рыбаки приветливо махали руками. Один из них, молодой парень, признав военный корабль, шутливо отдал честь растопыренной ладонью.

Над окутанным лиловатой дымкой далеким хребтом Оу поднялось летнее солнце и позолотило мокрую от росы палубу. «Вот уж поистине страна восходящего солнца», – подумал штурман и вдруг насторожился. Прогуливавшийся на шканцах вместе с Клюссом Якум подозвал вышедшего из среднего люка Павловского и что‑то ему сказал. Клюсс засмеялся. Павловский торопливо поднялся на мостик, вошел в рубку, посмотрел на путевую карту, а затем через плечо рулевого в компас и, не сказав ни слова, вышел на левое крыло мостика. «Проверяет, – подумал штурман, – но что именно? Что наш курс не ведет во Владивосток? Погода ясная, это и так видно, без карты и компаса!» Ему стало обидно.

– Видите впереди скалы Кюроку, товарищ комиссар? Это один ориентир, а вулкан Иваки, он у нас слева по траверзу, другой. Следуя этим курсом, мы во Владивосток никак не попадем.

Не ожидавший такой реплики Павловский вспыхнул и сразу не нашелся, что ответить, а штурман продолжал:

– Давайте, товарищ комиссар, договоримся раз и навсегда. Вы мне должны верить так же, как мне верят командир и Якум. И если вам что‑нибудь неясно в моей штурманской работе, обращайтесь, пожалуйста, без стеснения непосредственно ко мне. Ведь у нас с вами общая цель. Не так ли?

Наступила неловкая пауза. Несколько мгновений Павловский боролся с собой и наконец сконфуженно улыбнулся:

– Если это так, я очень рад. И прошу извинить.

Комиссар спустился на палубу и пошел к Якуму докладывать о результатах проверки.

«Худой мир лучше доброй ссоры», – подумал, глядя ему вслед, Беловеский.

33

В каюте доктора синеватой пеленой стоял табачный дым. На диване сидели Полговской и Заварин. В открытый иллюминатор временами заглядывал золотистый луч вечернего солнца, врывались запахи моря и слышался плеск разрезаемых кораблем волн.

– Вот вы все гадаете, как да что будет в Шанхае, а командир уже всех перехитрил, – с насмешливой улыбкой объявил Стадницкий. – Недаром перед уходом из Петропавловска его посетил японский офицер. Там они обо всём и договорились.

– Я не совсем понимаю, на что вы намекаете, доктор. Говорите прямо, здесь все свои, – отозвался старший механик.

– Какой вы недогадливый, Константин Николаевич! Зачем командиру против желания многих вести корабль во Владивосток, напрашиваться на неприятности? Гораздо удобнее в заранее условленном месте случайно повстречать японцев и повернуть домой без всяких эксцессов. Все наши большевики, увидев направленные на них жерла орудий, вмиг станут шелковыми. А Александр Иванович…

Гром пушечного выстрела прервал его речь. Каюта вздрогнула, зазвенели склянки с лекарствами. Все, толкая друг друга, бросились на палубу.

Море было спокойно, небо безоблачно. На синем, резко очерченном горизонте ничего не было видно: ни берега, ни мачты, ни дыма. У расчехленной пушки Гочкиса стояли матросы расчета.

– Наводить в горизонт! – командовал штурман. – Три патрона, беглый огонь!

С короткими промежутками прогремели три выстрела. Полговской с болезненной гримасой зажал уши. Шипя, понеслись снаряды. Легли они довольно кучно, подняв белые фонтанчики.

– Отбой! – скомандовал с мостика старший офицер.

И как бы смеясь над растерянностью Стадницкого и Полговского, звенящий медный альт трубы задорно пропел: «Отбой! Отбой! Окончен бой! Орудия промой!»

– Снаряды убрать! Принадлежность уложить! Орудию протереть и смазать! – распорядился боцман.

Штурман проходил мимо.

– Неужели вы всерьез думаете из этой пушечки потопить японский крейсер? – с замаскированной смешком тревогой спросил Стадницкий.

– А почему бы и нет?

Хлопотавшие у орудия матросы обернулись. На лице боцмана мелькнула мрачная усмешка.

– А ведь будут стрелять, можете не сомневаться, – заметил Полговской, спускаясь по трапу.

В своей опустевшей каюте Стадницкий теперь готов был молиться любому богу, чтобы встреча с японским крейсером не произошла… А над его головой топали тяжелые матросские сапоги: на палубе затеяли пляску.

– «Пошли девки на работу!» – надрывался запевала.

– «На работу, кума, на работу!» – гремел хор.

На баке царило веселье.

34

Наконец показались острова Оки. Корабль приближался к Цусимскому проливу. Жизнь на борту вошла в обычную походную колею. В определенное расписанием время завтракали, обедали, ужинали, отдыхали, сменялись вахты. Большую часть свободного времени матросы проводили на палубе. Несколько дней хорошей погоды сказались и на медвежатах: они перестали дичиться, свободно разгуливали по палубе. Самый крупный и сильный из них – Афанасий, совершая утреннюю прогулку по планширю, не удержался на бортовой качке и свалился за борт. Вахтенный бросился с докладом в каюту командира. Поспешивший на мостик Клюсс ещё на трапе скомандовал:

– Человек за бортом! Право руля! Сигнальщик! Не теряйте медведя из виду!

Засвистали дудки, на палубу выбежало подвахтенное отделение. Описав полную циркуляцию, «Адмирал Завойко» подошел к плывущему зверю. Афанасий быстро и сноровисто плыл в сторону от корабля. Застопорили машину, спустили на воду вельбот, в котором уже сидели гребцы и боцман. Весь экипаж высыпал на палубу.

Гребцы налегали на весла, вельбот прыгал по волнам. Наконец перепуганный Афанасий был схвачен за загривок суровой боцманской рукой и очутился в шлюпке. Вспыхнувшее на «Адмирале Завойко» негромкое «ура» покрыла команда старшего офицера:

– Лопаря разнести!

Его тенорок, усиленный мегафоном, заставил притихнуть верхнюю палубу. Вельбот лихо подошел под тали и через минуту вместе с гребцами и спасенным медвежонком буквально взлетел вверх под шлюпбалки: по старой морской традиции лопаря выбирала бегом вся команда. А за кормой уже бурлил винт, корабль ложился на прежний курс.

На пассажиров весь этот неожиданный и четко проведенный маневр произвел сильное впечатление.

– Настоящие моряки, – сказал Купцов стоявшему рядом Якуму.

– Да, молодцы, ничего не скажешь, – согласился тот.

Медвежонок грелся на котельном кожухе и слизывал морскую соль со своих лап. Собравшиеся вокруг него матросы радовались, что зверя удалось спасти, и с благодарностью посматривали на расхаживавшего по мостику командира.

35

Ночью проходили роковой Цусимский пролив. Командир не сходил с мостика. Огни судов, курсирующих между Японией и Кореей, очень часто оказывались в нежелательной близости. «Адмирал Завойко» то замедлял ход, то совсем стопорил машину, чтобы пропустить пароход, пересекавший курс. Наконец на рассвете вышли в Восточно‑Китайское море, судов стало меньше, и при дневном свете исчезла та таинственная угроза, которую всегда чувствуют моряки, заметив в темную ночь огни встречного судна.

Прошли ещё сутки. Появились летучие рыбки и светло‑коричневые медузы. В воздухе повеяло дыханием близких тропиков. Ленивое темно‑синее море пахло йодом и солью, а ночью сильно фосфоресцировало.

Заступивший на утреннюю вахту штурман, стоя на крыле мостика, снова вспомнил о Наташе. Она теперь далеко, в Харбине. Правда, может вернуться во Владивосток. А ему с возвращением в этот город придется подождать, Она правильно тогда сказала, что, наверное, всё случится не так, как он предполагает. Поняла, что он сам не верит тому, в чём старается её уверить. Когда теперь они встретятся?.. Впрочем, она может по железной дороге приехать в Шанхай. Но долго ли простоит посыльное судно в Шанхае? Скорее всего, через месяц‑полтора уйдет обратно на Камчатку. Хоть написать бы ей из Шанхая, напомнить, что он жив, не утонул ещё. А адрес? Адреса нет…

Пятнадцатые сутки похода начались жарким дождливым утром. Резко изменился цвет воды: сначала она сделалась бледно‑зеленой, а затем желто‑коричневой. Стали всё чаще и чаще встречаться пароходы под разными флагами, большие и малые парусные джонки с высоко поднятыми кормами, огромными ажурными рулями, двумя или тремя мачтами, на которых чернели прямоугольные циновочные паруса. Наконец сквозь пелену мелкого парного дождя показался державшийся у входных буев Янцзы белый лоцманский пароходик. Подняли лоцманский флаг.

На мостик легко взбежал молодой француз, отрекомендовавшийся капитаном дальнего плавания Компаньолем. С командиром он заговорил по‑английски, а с Беловеским вскоре перешел на свой родной язык. Находившиеся на мостике офицеры и матросы вслушивались в быструю речь чуть картавившего марсельца. Отвечая на его вопросы, Беловеский заметил одобрительную улыбку командира, немного понимавшего французский язык. Клюсс был доволен своим штурманом: этот разговор с первых же шагов поднимает престиж «Адмирала Завойко».

Лоцман удивлялся, что корабль идет прямо с Камчатки, из неизвестной бухты Калыгирь, что матросы и офицеры в таком живописном виде. На палубе пушка и медведи. В трюме, говорят, ценные шкуры диких зверей. Так вот какие сейчас русские! Очень похожи на пиратов или героев Джека Лондона. Но офицеры не утратили светских манер, и некоторые владеют его родным языком.

– Вы знаете, – сказал он командиру, – это первый русский военный корабль, который мне пришлось «пилотировать». Теперь я вижу, что революция отразилась только на вашей внешности, а культура не пострадала. У вас чисто, дисциплина…

– Наша внешность быстро изменится, – засмеялся командир, – ведь в Шанхае по‑прежнему, наверно, есть парикмахеры и портные?

– Конечно, конечно. Китайцы отличные портные, они шьют быстро и дешево. Если вы на пару суток задержитесь в Вузунге, они успеют вас полностью экипировать.

Расспрашивая лоцмана об условиях жизни в Шанхае, Беловеский не забывал делать записи и зарисовки: военный штурман должен уметь после лоцманской проводки самостоятельно пользоваться любым фарватером. Так сказал командир.

Вошли в реку. Свободные от вахт матросы, машинисты и кочегары с интересом рассматривали попадавшиеся навстречу английские, американские и японские пароходы, с которыми «Адмирал Завойко» обменивался флажным салютом. Павловский с биноклем в руках стоял среди них.

– Откуда столько пароходов, товарищ комиссар? – спросил Шейнин.

– Из Шанхая. Ведь это большой порт.

– Не только из Шанхая, – добавил подошедший ревизор, – из Ханькоу и других портов на Янцзы.

– А почему не видно китайских пароходов? Разве у них только джонки? – спросил рулевой Орлов.

– Их почти нет. В Китае засилие иностранцев. Сами увидите, – пояснил Павловский.

– Вы бывали здесь раньше, товарищ комиссар? – поинтересовался Шейнин.

– В Шанхае не бывал. Был в Гонконге.

– А это тоже большой порт?

– Большой. Там английская крепость.

– Почему же английская крепость в Китае?

– Вот вы сами увидите, товарищи, что китайцы у себя дома не хозяева. Так и у нас было бы, если б победила интервенция, – пояснил комиссар.

Общее внимание привлекли группы стоявших на отмелях джонок со спущенными парусами, издали похожие на острова. Рассмотрев их в бинокль, штурман спросил лоцмана:

– Не могу понять, что они там делают?

Заметив, что и командир повернулся к нему в ожидании ответа, учтивый француз отвечал по‑английски:

– Собирают дары моря. Все эти моллюски, ракообразные и мелкая рыбешка поступают на рынки китайского юрода и идут в пищу туземцам.

Слово «туземец» резко кольнуло ухо поднявшегося на мостик Павловского. Сколько в тоне лоцмана превосходства и презрения к коренным жителям огромной страны с культурой, создававшейся тысячелетиями! Переглянувшись с командиром, он понял, что и Клюсса коробит от этого слова, привычного в британских колониях.

У устья реки Ванпу, правого притока Янцзы, против городка‑крепости Вузунг, стали на якорь. Подошедший портовый катер увез лоцмана. Вскоре на другом катере прибыл капитан Вузунгского порта, оказавшийся бывшим русским морским офицером Тирбахом. Он говорил, что рад встретить русский военный корабль, готов оказать своим соотечественникам всякое содействие. Покидая корабль, покосился на штык часового у трапа.

Когда он уехал, старший офицер Нифонтов похвастался, что встречался с ним во время войны на Балтике и знал его как одного из сотрудников штаба Балтийского флота.

– А не его ли старший брат генерал‑лейтенант Тирбах? – спросил Якум.

– Должно быть, его, – согласился Нифонтов. – А где он сейчас?

– По моему, в Монголии. Я слышал, что он начальник штаба барона Унгерна и что попасть к нему в лапы страшнее, чем в семеновский застенок.

Нифонтов недовольно засопел, выдержал паузу и обратился к командиру:

– По‑моему, Александр Иванович, капитан порта Тирбах не интересовался… самое… нашими политическими взглядами, а видел в нас только русских людей, попавших на чужбину.

Командир улыбнулся:

– Не интересовался, чтобы не нарушать приличий. А нам здесь, за границей, большего и не нужно. Кто мы такие, рано или поздно все узнают, в том числе и Тирбах. Но выступать с преждевременными декларациями я также не собираюсь. Сначала нужно выяснить обстановку на берегу.

– Я этому русскому Тирбаху не верю, – нахмурился комиссар.

– А вас, батенька, никто и не уговаривает верить… Но вот видите, уже подходит посланная им водяная баржа. Воды у нас в обрез, сами знаете.

Боцман и вахтенное отделение быстро приняли концы. Баржа стала к борту, и запыхтел её паровой насос, наполняя междудонное пространство «Адмирала Завойко» долгожданной пресной водой.

– Команде в бане мыться, белье стирать! – залилась дудка вахтенного.

36

Съехав на берег в штатском, Клюсс, Беловеский и Купцов вошли в вагончик поезда Вузунгской железной дороги. Клюсс намеревался в шанхайской конторе Центросоюза получить деньги из аванса, оформленного Якумом под привезенную с Командор пушнину. Купцов хотел выяснить, оставят ли его при шанхайской конторе или направят в Харбин, а штурман, как ротный командир, должен был в экстренном порядке заказать форменное обмундирование команде.

Вагон был почти пуст. В разных углах дремало несколько полупочтенных англичан, да старый капитан‑норвежец раскуривал у открытого окна извергавшую искры трубку. Это был один из двух вагонов для европейцев, у входов висели таблички: «Туземцам вход воспрещен». Прочие же вагоны были битком набиты шумевшими и перекликавшимися китайскими рабочими, торговцами, огородниками и ремесленниками. Наконец поезд пошел.

– Известно ли вам, что это первая построенная в Китае железная дорога, – спросил Купцов, хорошо знавший Шанхай и его историю, – и что строили её дважды?

– Как же это? – заинтересовался Клюсс.

– Ещё в конце прошлого столетия эту дорогу построила англо‑американская компания. Когда по ней понеслись пыхтящие и свистящие поезда, население было ошеломлено, а пекинские власти поняли, что скоро вся их огромная и послушная страна будет изрезана железными дорогами. Поезда повезут во все её уголки миссионеров, иностранных купцов, английских солдат. И вот китайский император выкупил у компании чугунку и повелел разрушить её дотла. Теперь ошеломлены были иностранные строители… Но скоро китайцам стало ясно, что лучше жить без императора, но с железными дорогами, пароходами, трамваями и прочим. И вот видите, едем!

Поезд шел среди зеленевших рисовых полей и огородов. Знойный воздух доносил в вагон запахи то удобрений, то зрелых плодов. Часто мелькали деревеньки из нескольких домов с вогнутыми кровлями, крытыми задымленной черепицей. Иногда виднелись огороженные серым камнем гробницы и маленькие кумирни. Вокруг них, сидя на низеньких табуретках с маленькими лопаточками в руках, копались огородники. Кое‑где подростки вертели деревянные водяные колеса, поднимая мутную воду в оросительные канавки.

После нескольких коротких остановок потянулись дымные и людные предместья Шанхая, показались желто‑зеленые вагоны трамвая. Въехав в Чапей, поезд остановился.

Город оглушил Беловеского. Как только пассажиры вышли на привокзальную площадь, со всех сторон на них обрушилась лавина рикш. Окружив европейцев плотным кольцом, они подняли ужасный гвалт, наперебой предлагая свои услуги. Англичане и норвежский капитан быстро укатили в их легких колясочках. Беловескому, Клюссу и Купцову с большим трудом удалось протиснуться к такси и пролезть в дверцу, распахнутую обрадованным китайцем‑шофером.

– Вот так здесь всегда, – сказал Купцов и, удобно усевшись, бросил шоферу: – Forteen Kiukiang, road.[9]

Машина тронулась.

– Каждый рикша, – продолжал Купцов, – должен заработать в день доллар и несколько центов. Доллар заберет хозяин за прокат коляски, а центы пойдут на питание и ночлег. Но даже при почасовой таксе двадцать центов предложение превышает спрос.

– Неужели не противно ездить на людях?

– Эх, Михаил Иванович! – покачал головой Купцов. – Многое здесь противно, да ведь это Азия! Ведь сами видели: и в Японии, и в Китае, и в Тонкине, и в Индии, да мало ли ещё где, – везде на людях ездят. А вы думаете, до появления европейцев здесь на людях не ездили? Ездили, Михаил Иванович, но, правда, только аристократы. Хоть не в колясках, так в паланкинах. Теперь же ездит всякий, у кого есть десять центов. Всюду рикши, от Харбина до Цейлона!

Получив в конторе Центросоюза адрес, Беловеский отправился искать портного. На трамвае он доехал до Сучоу‑крик, канала, резавшего надвое Международный сеттльмент, и пешком пошел на Бродвей. Это была неширокая асфальтированная улица с великолепными каменными зданиями. На узких тротуарах бурлил поток спешивших людей. По мостовой нескончаемой вереницей бежали рикши. На мягких сиденьях их колясочек, бесшумно катившихся на двух велосипедных колесах, важно восседали безукоризненно одетые джентльмены, чопорные леди, несмотря на жару, в длинных шерстяных платьях, растолстевшие китайцы‑компрадоры, худые смуглые португальцы, хрупкие филиппинцы. Иногда мелькала выставленная напоказ стройная ножка какой‑нибудь мисс, тщательно закрывавшей личико зонтиком или веером. Автомобили здесь были редки: рикши и дешевле и манёвреннее.

На перекрестках величаво торчали индусы‑полицейские, казавшиеся ещё выше благодаря черно‑красным тюрбанам, украшавшим их смуглые бородатые лица. В руках каждого бамбуковая трость для «регулировки» уличного движения. Нарушителей она не миловала, обрушиваясь на головы и спины злополучных рикш, часто бросавшихся поперек потока в отчаянных попытках заполучить пассажира. Наблюдали за порядком и китайцы‑полицейские в конических белых колпаках с красными султанами.

В этот день город был наводнен полупьяными american boy’s[10] – с гостившей в Шанхае американской эскадры. В белых матросских костюмах с черными шелковыми галстуками, в круглых пикейных шапочках, они куда‑то ехали большими группами, развалившись в колясках потных рикш и горланя песни. Или толпились у входов в бары и салоны, задевая проходивших женщин.

Минуя витрины роскошных магазинов, Беловеский вышел на торгово‑ремесленную часть Бродвея и наконец разыскал нужную вывеску: на черной дощечке белыми буквами рядом с иероглифами было выведено по‑английски: «А. Кан, портной».

В большой комнате стрекотали две ножные швейные машины. За столами‑верстаками согнулись над шитьем подмастерья и ученики. В комнате было душно, yо работавшие, казалось, этого не замечали.

Мистер Кан, хозяин мастерской (он же закройщик), худощав, лыс, средних лет, бегло объясняется по‑английски. Ему не пришлось растолковывать, из каких предметов состоит форма русского матроса. У него нашелся альбом с формами флотов всех стран. Кроме того, он предъявил Беловескому образцы и расценки имевшихся на рынке материй. Штурман выбрал добротные материалы и попросил подсчитать стоимость комплекта. Цена по владивостокским масштабам оказалась весьма низкой. Срок готовности – тоже необычным: мистер Кан обязался послезавтра утром доставить на корабль шестьдесят комплектов рабочего платья и шестьдесят комплектов летнего обмундирования. Весь заказ будет выполнен в течение недели. Оставалось отправиться с мистером Каном к командиру для подписания договора и вручения задатка.

Клюсс и Купцов остановились в недорогой, но приличной гостинице «Савойя‑отель». Ознакомившись с условиями заказа, командир подписал договор, уплатил задаток и отпустил портного. Приближался вечер.

Беловеский стал собираться в обратный путь, но Клюсс предложил ему пойти на спектакль приехавшей из Владивостока русской опереточной труппы, переночевать в отеле и вернуться в Вузунг с первым утренним поездом.

Ставили «Риголетто». Таинственный полусвет рампы, яркие, сменяющие друг друга сцены, выразительность с детства знакомых мелодий, наполненный смокингами и декольтированными туалетами зал казались Беловескому каким‑то волшебным сном. Ещё прошлой ночью он стоял на качавшейся палубе, кругом во тьме была морская ширь, ветер свистел в снастях, а глаза искали на горизонте огни встречных судов. И вдруг огромный шумный город с тысячами соблазнов, тенистые асфальтированные аллеи, утопающие в зелени уютные особняки, Женщины, кажущиеся прекрасными и нежными. Музыка временами уносила его мысли в мир грез.

После спектакля командир и штурман сидели за одним столом с артистами, среди которых у Клюсса оказались знакомые. Беловеского посадили между Машир, артисткой, игравшей Джильду, и костюмершей, смуглой блондинкой с большими черными глазами. Вскоре он забыл обо всём, кроме своих очаровательных соседок. Время летело быстро. Когда встали из‑за стола, пора было уже ехать на вокзал.

37

Военный комиссар «Адмирала Завойко» нервно ходил по шканцам. Из открытого светового люка кают‑компании доносился звон посуды. Близился час обеда, вестовые накрывали на стол. Из машины слышалось шипение пара и голос распоряжавшегося старшего механика.

«Прогревают машину», – подумал Павловский. Якум, командир и штурман ещё вчера уехали в Шанхай. Утром зачем‑то приезжал Тирбах и минут пятнадцать сидел в каюте старшего офицера. После его отъезда Нифонтов, ничего не сказав Павловскому, приказал готовить машину. Не намерен ли он увести корабль во Владивосток? Угля, правда, маловато, но рядом в Нагасаки белогвардейское посыльное судно «Патрокл». Возможно, оно уже вышло навстречу, ведь Тирбах мог ему телеграфировать. Как же тогда поступить ему, военному комиссару, на которого ложится вся ответственность?.. Придется с боцманом, котельным механиком и той частью команды, которая к ним примкнет, помешать старшему офицеру сняться с якоря… А если его не послушают?..

Из тяжелого раздумья его вывел крик сигнальщика:

– Товарищ вахтенный начальник! К нам катер!

На баке подходившего портового катера Павловский с облегчением увидел штурмана в мешковатом штатском костюме и, лишь только тот вступил на палубу, позвал его на шканцы.

– Где командир?

Беловеский смотрел с удивлением:

– К вечеру вернется. А что?

Павловский нахмурил брови:

– На судне что‑то готовится. Утром к Нифонтову приезжал Тирбах. После этого старший офицер приказал готовить машину. Я опасаюсь, не скрывается ли за этим попытка угнать корабль во Владивосток…

С удивленной улыбкой штурман покачал головой.

– Тирбах приезжал для того, чтобы попросить нас отойти от входа в фарватер. Скоро начнется выход из Ванпу американских эскадренных миноносцев, мы им можем помешать.

Павловский понял, что попал в неловкое положение, но сдаваться сразу не хотел:

– Разве американцы не могут обойти нас стороной?

С ноткой снисходительности штурман объяснил:

– Видите ли, здесь, в международном порту, свои законы. Если мы сами не переменим места, нас отбуксируют, а в газетах напишут, что, едва русский корабль пришел в Вузунг, на нем взбунтовалась команда…

Павловский покраснел и, заметно смягчая тон, ответил: