355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аделаида Герцык » Из круга женского: Стихотворения, эссе » Текст книги (страница 8)
Из круга женского: Стихотворения, эссе
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:09

Текст книги "Из круга женского: Стихотворения, эссе"


Автор книги: Аделаида Герцык


Жанры:

   

Поэзия

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

«Кто первый обмолвился словом…»
 
Кто первый обмолвился словом,
         Сказал: «Ты поэт»?
Увел от пути земного
         Звездам вослед.
Отравлен тонким соблазном,
         Скитается он,
Стихом своенравным и праздным
         Заворожен.
Мечтает, как будто бы ныне
         К мечтам есть возврат!
Средь мертвой горючей пустыни
         Копает клад.
Блуждает, и в зимней стуже,
         Как летом, одет.
Ну разве кому-нибудь нужен
         Теперь поэт?
 
1921 Судак

«Чуть замрет юдоль земная…»
 
Чуть замрет юдоль земная,
Муку жизни затаив,
Прошепнет душа, стихая:
         – Дух, ты жив?
 
 
Все вокруг темно и слепо,
И во сне и наяву.
И в ответ звучит из склепа:
         – Я живу.
 
 
Все былое – небылицей
Стало уж для нас.
Замурованный в темнице
         Ждет свой час.
 
Май 1921 Судак

«Да, я умру, не поняв мою землю…»
 
Да, я умру, не поняв мою землю,
Не развернувши ее пелену,
Выси и бездны ее не объемлю,
К сердцу ее не прильну.
На заклинания не отвечу,
От лихолетья не спасу —
Новым и темным мирам навстречу
         Душу несу.
 
1921 Судак

«Эта боль – это расплата…»
 
Эта боль – это расплата
         За недавний смех.
Все, что молодо, богато,
         Стало – грех.
 
 
Не пройдет душе задаром
         Беззаботный миг.
Слышу в вечном страхе кары
         Звон вериг.
 
1921 Судак

«Мне нечего больше отдать…»
 
Мне нечего больше отдать.
Вся юность души и желанья,
И смех – были первою данью
Тому, кто нас учит страдать.
Где все, что мне было дано?
Где песни мои и одежды?
А радостные надежды
Разве не взяты давно?
Отымется кров и жилище,
Чем дальше, тем меньше жаль,
Тем легче довлеет печаль
Душе обнаженной и нищей.
 
1921 Судак

«Друзья! Ведь это только „путь“!..»
 
Друзья! Ведь это только «путь»!
Когда заря погаснет в небе,
Нам можно будет отдохнуть,
Тоскуя о небесном хлебе.
Молитве краткую шепнуть,
На миг поверить близкой встрече,
А утром снова, снова в путь
Тропой унылой человечьей…
Звезды над ней не блещут,
Птицы над ней не плещут.
Господи! Помоги нам…
 
1921 Судак

«Я растеряла свою душу…»
 
Я растеряла свою душу
В низинах бытия,
Теперь не помню и не слышу,
           Где я.
 
 
Душа развеяна на части,
Пробита острием копья.
В мечтах? В смирении? В несчастьи?
           Где я?
 
 
С собой я тщетно жажду встречи,
Зову себя из забытья…
Ни эти возгласы, ни речи, —
           Не я!
 
 
Одно лишь мне не изменило —
Предвечная вина моя.
Она одна в себе сокрыла,
           Где я.
 
1921 Судак

«Я всегда хожу около…»
 
Я всегда хожу около,
Будь то жизнь или смерть.
Я не выпущу сокола
В небесную твердь.
 
 
В ясновидящих душах я
Не узнаю, что есть.
Обрываю не слушая
О грядущем весть.
 
 
И чем встречный любимее,
Чем желанней любовь —
Назову лишь по имени,
Отдаляясь вновь.
 
 
Есть обет и в безверии,
В небытии – бытие.
Не во храме – в предверии
Место мое.
 
1921 Судак

«Ты грустишь, что Руси не нужна ты…»
 
Ты грустишь, что Руси не нужна ты,
Что неведом тебе ее путь? —
В этом сердце твое виновато:
Оно хочет забыть и уснуть.
 
 
Пусть запутана стезя!
Спать нельзя! Забыть нельзя!
Пусть дремуч и темен лес —
Не заслонит он небес!
 
 
Выходи поутру за околицу,
Позабудь о себе и смотри,
Как деревья и травы молятся,
Ожидая восхода зари.
 
 
Нам дано быть предутренней стражей,
Чтобы дух наш, и светел, и строг,
От наитий и ярости вражей
Охранял заалевший восток.
 
1921 Судак

«Мне блаженно мое незнание…»
 
Мне блаженно мое незнание.
Среди мудрых иду не спеша,
И призывные их касания
Отстраняет тихо душа.
 
 
Все веления мне непонятные,
Как чужое добро, я чту.
В заповедном кругу они спрятаны,
Кто поймет, перейдет черту.
 
 
Только тайна одна необманная
Мне открылась и дух зажгла, —
Как любить любовью безгранною,
Как в любви вся земля светла.
 
 
И мне кажется, знать больше нечего,
И блажен, кто весь мир любил, —
Эта тайна открылась мне вечером,
И другой мне искать – нет сил.
 
1921 Судак

«Заросла тропа моя к Богу…»
 
Заросла тропа моя к Богу
         Травою густой.
Никто не покажет дорогу,
         Нужно самой.
 
 
Я не знаю, что сделать надо,
         Чтобы смертный мог
Принести из Божьего сада
         Для себя цветок.
 
 
У меня лишь могильные севы,
         Всюду тлен и муть.
Богородица Приснодева,
         Укажи мне путь!
 
 
«Ты сложи суету земную,
         В нищей встань чистоте,
И в святую рань, в золотую,
         Выходи налегке.
 
 
Разойдется трава густая,
         Просветится стезя,
И фиалку из Божьего рая
         Я сорву для тебя».
 
Декабрь 1921 Судак

СМЕРТНЫЙ ЧАС
 
         Долог ли, короток ли
         Нашей жизни сказ,
         Близится неслышно
         Смертный час.
Все тебя мы втайне молим:
Приходи, ускорь свой миг!
Мы страшимся оттого лишь,
         Что сокрыт твой лик.
Ты, как полымя в степи,
Все сжигаешь на пути!
         Эта память держит, помнит,
         Душу не отпустит!
         В радости заемной
         Столько грусти!
         Искушает нас обманом
         Память – наш двойник,
         Сыплет горькие румяна
         На увядший лик.
         Через омут жизни мутный,
         Как сверкающий алмаз,
         Ты нас тянешь, ты нас манишь,
                    Смертный час!
Солнце хочет закатиться,
Сердце хочет пробудиться
Там, в обители иной,
За разлучною чертой,
Там, откуда тайный глас
                   Кличет нас.
         Так всю жизнь, того не зная,
         Мы пытаем, мы гадаем,
         Как нас встретит,
         Что ответит
                 Смертный час.
 
Декабрь 1921 Судак

ПОДАЯНИЕ
 
Метель метет, темно и холодно.
Лицо закидывает стужей,
А дома дети мои голодны,
И нечего им дать на ужин.
 
 
Над человеческим бессилием
Ликует вьюга и глумится.
А как же полевые лилии?
А как же в поднебесьи птицы?..
 
 
Зачем везде преграды тесные?
Нет места для людей и Бога…
Зачем смущенье неуместное
У незнакомого порога?
 
 
Есть грань – за нею все прощается,
Любовь царит над миром этим.
Преграды чудом распадаются.
Не для себя прошу я, детям.
 
 
Кто знает сладость подаяния?
– Вдруг перекликнулись Земля и Небо.
По вьюжной тороплюсь поляне я,
В руке сжимая ломтик хлеба.
 
Декабрь 1921

НОЧЬ
 
Святая книга. Я одна.
За мною – день чернорабочий,
Еще не спала пелена,
Не тороплюсь навстречу ночи.
 
 
Лежу так, как легла, – ничком,
Не шевелясь усталым телом.
Еще не смолк дневной содом,
Еще нет воли крыльям белым.
 
 
Безмолвна под рукой моей
Пророчественная страница.
Ах! Впереди таких же дней
Неисчислима вереница!
 
 
Что скажешь в утешенье Ты?
Простишь ли в благостной святыне
Всю неулыбность нищеты?
Все малодушие уныний?
 
 
Объемлет тяжкий сон меня,
Не давши разгореться мигу.
Сжимает сонная рука
Молчащую святую книгу.
 
Декабрь 1921 Судак

«Поддержи меня, Господи Святый!..»
 
Поддержи меня, Господи Святый!
Засвети предо мною звезду.
Видишь, нужен мне провожатый,
Еще шаг – и я упаду.
 
 
Знаю, раб я негодный, ленивый,
Не сумела сберечь свой кров.
С трудовой твоей Божьей нивы
Не собрала плодов.
 
 
И теперь, среди голых окраин,
Я колеблема ветром трость…
Господи, ты здесь хозяин,
Я – только гость.
Отпусти же меня этой ночью,
Я не дождусь зари…
 
 
Отпусти меня в дом мой Отчий,
Двери Свои отвори!
 
23 декабря 1921
НОЧЬЮ
 
         А душа поет, поет,
         Вопреки всему, в боевом дыму.
Словно прах, стряхнет непосильный гнет и поет.
На пустынном юру затевает игру,
С одного бугра на другой мост перекинет,
Раскачается над бездной седой и застынет.
         Пусть рухнет, коль хочет —
         Другой будет к ночи!
Из песен строит жилье людское —
Палаты и хаты – выводит узор —
         В тесноте простор.
Спите, кто может, на призрачном ложе.
         А кругом стоит стон.
         Правят тьму похорон.
         Окончанье времен.
         Погибает народ.
         А душа поет…
 
Декабрь-январь 1921–1922 Судак

«Она прошла с лицом потемнелым…»

Посв. М.Н.А-д.


 
Она прошла с лицом потемнелым,
Как будто спалил его зимний холод,
Прошла, шатаясь ослабшим телом.
И сразу я уразумела,
         Что это голод.
 
 
Она никого ни о чем не просила,
На проходящих уставясь тупо.
Своей дорогою я спешила,
И только жалость в груди заныла
         Темно и скупо.
 
 
И знаю, знаю, навеки будет
Передо мною неумолимо
Стоять, как призрак, она, о люди,
За то, что, не молясь о чуде,
         Прошла я мимо.
 
Январь 1922 Судак

«Не зажигай свечи в ночи…»
 
Не зажигай свечи в ночи,
         Она потушит
Тот светлый блик, что как родник
         Объемлет душу.
Проснется кровь, почует вновь,
         Что мир расколот.
И тех же стен без перемен
         Тоску и голод.
Благословенна тьма-тюрьма,
         Где мы замкнуты,
Где сон-паук заткал в свой круг
         Дневные смуты.
Земная плоть! Уйми, сомкни
         Слепые очи!
Тебя пасет здесь дух-пастух
         В пустыне ночи.
 
Январь 1922 Судак

«И каждый день с угрозой новой…»

В.Г.



Тебе, что всегда напоминала мне близость Бога и его чудес.


 
И каждый день с угрозой новой
Нас крутят волны бытия,
И только в ночь пристанет снова
         К земле ладья.
 
 
И каждый день нас обуяет,
О, маловеры, жалкий страх,
И сердце рабски забывает
         О чудесах.
 
 
А чудеса меж Ним и нами,
Сверкая, стелятся, как мост.
Смотри – вся ночь зажглась огнями
         Падучих звезд.
 
Январь 1922 Судак

ХЛЕБ
 
У мира отнят волей Бога
Небесный дар – насущный хлеб
За то, что тело так убого,
         А дух ослеп.
 
 
Когда под солнцем, на свободе,
К земле тяжелый колос ник —
Не знали мы, что он Господен
         И так велик.
 
 
Изысканной не просит пищи
Смирившаяся ныне плоть,
Но нужен ей с сумою нищей —
         Ржаной ломоть.
 
 
Как грешница без покрывала
Стоит бесхлебная страна.
Господь, сними с нее опалу
         И дай зерна.
 
1922 Симферополь

«Когда-то любила я книги…»
 
Когда-то любила я книги
(Блаженные годы и миги!),
Они были ближе людей
В сафьяновой, мягкой коже.
Любила картины я тоже
И много других вещей.
Живее живых созданий
И вазы, и мягкие ткани,
Все в жизни вокруг
В плену меня сладком держало.
Теперь предметов не стало,
Распался волшебный круг.
Иду и рассеянным взором
Снимаю последний покров.
Иду, как пустым коридором,
И слушаю гул шагов.
Чуть помню, что было мило.
Не ждет торопящий рок.
Успею ль на эту могилу
Последний сложить венок?
Как листья, осыпятся годы.
Жестокое бремя свободы
Подъяла душа и несет.
Простите, ненужные ныне!
Без вас в этой строгой пустыне
Мне легче идти вперед.
 
1922 Симферополь

«Я не знаю, я не помню…»

«J’y parviendrai» [12]12
  «Я достигну» (фр).


[Закрыть]

(Надпись на старой печати, изображающей лестницу и взбирающегося по ней воина)

 
Я не знаю, я не помню,
        Я терплю.
То грядущим, то былому
        Я внемлю.
Век назад на этом месте
        Жил мой дед.
Он оставил мне в наследство
        Свой завет —
Лестницу о сто ступеней
        И девиз:
«Силой, мудростью, терпеньем
        Доберись!»
Ввысь тянусь я каждодневно,
        Как во сне.
Только воли его гневной
        Нет во мне.
Изменились наши цели
        И наш час,
Лишь ступени уцелели
        Да указ.
Было ясно, было четко,
        Близок рок.
Стало смутно, стало кротко —
        Путь далек.
Даже ветхие перила
        Раздались,
Но таинственная сила
        Тянет ввысь.
 
1922 Симферополь
ПЛЯСКА СМЕРТИ
 
Es klippert und klappert
mitunter hin ein
Als schlug man die
Holrbun zam Fante.
 
Todentanz. Goethe[13]13
И тычет, и топчетМертвец мертвеца.Как будто бьют в тактДеревяшки. И В. Гёте «Танец смерти» (пер. с нем. С. Заяицкого)

[Закрыть]

 
Уж ты мать сыра земля.
Просо, рожь, да конопля!
Уж как ты, родная мать,
Нас заставила плясать.
Поднялися рад не рад,
Закружились стар и млад,
Заметалися в тоске,
Словно рыбы на песке.
Эх-ла! Тра-ла-ла!
Голытьба плясать пошла.
И все тот же сон нам снится —
Колосится рожь, пшеница,
Благодатные туманы
По раздолию плывут,
Скоро, скоро милость Божью
Спелой рожью соберут.
Где же нынче Божья милость?
Знать, душа не домолилась!
Где же нынче наше поле?
Пропадай, людская доля!
Ой-ли, ой-лю-ли!
Снова песню завели.
Вплоть до ночи спозаранку
Плачем, пляшем под шарманку,
Над своей кружим могилой,
– Господи, помилуй!
Истрепали все лохмотья,
Поскидали вместе с плотью,
Все истлело позади,
Суд последний впереди.
Ей, Господи, гряди!
 
Весна 1922 Симферополь

«Никому не нужна ты…»
 
Никому не нужна ты
В этой жизни проклятой!
Близким и дальним —
В тягость и в жалость.
Как ни старалась
Телом страдальным,
Как ни металась…
Никто не поверит,
Все стали как звери,
Друг другу постылы,
Жадны и хилы.
Люди живут,
Ни сеют, ни жнут.
Дни так похожи —
Этот, вчерашний,
Господи Боже,
Страшно мне, страшно!
Где же Евангелье,
Светлые ангелы?
Оком незрячим,
Люди, заплачем!
Потоками слезными
Сердце омоется,
Молитвами грозными
Дух успокоится.
Тише, тише!
Я уже слышу,
Где-то здесь рядом
Тихая дума…
Только не надо
Земного шума!
 
1922 Симферополь
ГОРБАТОЙ ДЕВУШКЕ
 
Есть злаки пришлые, что только внешне
Растут, цепляясь, на земле.
О, лилия долин нездешних
На странно-согнутом стебле!
 
 
Цветет в неведомой отчизне
Несбывшаяся здесь мечта,
И терпкий привкус твоей жизни
Томит и дразнит мне уста.
 
 
Цветок, надломленный грозою!
Как сладко сердцу угадать,
Что в чаше, избранной тобою,
Играет Божья благодать.
 
1922 Симферополь
СЛУЖЕНИЕ

Это посвящается моей мангалке, кастрюлям, корыту, в котором стираю, всему, чем я обжигалась, обваривалась и что теперь почти полюбила.


 
Я не знаю, осень ли, лето
На земле и в жизни моей, —
Обступили меня предметы
И сдвигаются все тесней.
 
 
Я вещам отдана в ученье.
Испытания долог срок.
Но уж близится примиренье —
Станет другом враждебный рок.
 
 
Целомудренны вещи, ревниво
Охраняют свою мечту,
И, служа им, – раб терпеливый —
Я законы их свято чту.
 
 
Но протянуты долгие тени
От вещей к звездам золотым.
Я их вижу, и в дни сомнений,
Как по струнам, – вожу по ним.
 
1922 Симферополь
«Это странно, что смерть пришла днем…»
 
Это странно, что смерть пришла днем.
Так спокойно она подошла,
Что за сон я ее приняла,
За усталость пред сном.
 
 
Я покорно и просто жила,
Расточая свое бытие.
Свою долю из чаши пила,
Не готовясь увидеть ее.
 
 
Не успела принять эту весть,
Как средь всех я осталась одна.
Словно встала глухая стена
Между тем, что прошло и что есть.
 
 
Это значит, что пробил мой час,
И не жаль, и не страшно ничуть.
Но хотелось бы мне еще раз
На детей, улыбнувшись, взглянуть.
 
 
Вот не стало земных уже слов
И нельзя ни просить, ни желать,
Но зачем так легко умирать,
Если дух мой еще не готов.
 
1922 Симферополь
СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ В ПРОЦЕССЕ СОСТАВЛЕНИЯ ДЕТСКОГО ЖУРНАЛАI. «Откуда ты, мальчик таинственный…»
 
Откуда ты, мальчик таинственный,
Из близких иль дальних стран?
И правда ли то, иль обман,
Что сын ты мне, мой ты, единственный?
Из близких иль дальних стран
Пришел ты, как гном заколдованный,
Принес с собой мир зачарованный.
И правда ли то, иль обман?
Пришел ты, как гном заколдованный,
Чужой мне и все же знаком.
И стал с той поры мой дом,
Как сказка, как мир зачарованный.
 
Весна 1923 Симферополь
II. ЭХО
 
Труден наш путь и далеко ночлег.
Долго ли должен идти человек?
                                       – Век.
Что его ждет, коль отступит назад?
                                       – Ад.
Если ж вперед, – будет легче тогда?
                                       – Да.
Встретит нас кто на конце бытия?
                                       – Я.
Кто ты, зовущий нас с разных дорог?
                                       – Рок.
 
Весна 1923 Симферополь
III. ГАЗЕЛЛА
 
Может быть, сердцу дано еще раз – речью напевной,
Жизни утешить тоскующий глас – речью напевной.
 
 
Мнилось, не будет ни смеха, ни чар – путь мой суровый.
Вдруг под рукой загорелся алмаз – речью напевной.
 
 
Мне ль не принять незаслуженный дар – с тайной утехой,
Мне ль не закончить свой жизненный сказ – речью напевной.
 
1923 Симферополь
IV. РОНДО
 
Шумливый стих прадедовских столетий
Недаром расставлял лукаво сети, —
Его манерный дух и ныне не угас
И тонкой грацией пленяет нас.
Опять ему внимаем, словно дети,
На склоне лет, как будто на рассвете.
И знаю, что поможет в этот час
               Шумливый стих.
 
1923 Симферополь
РОНДЕЛИ, НАПИСАННЫЕ ПО ДВУМ ПЕРВЫМ СТРОЧКАМI. «В душе у каждого сокрыт…»
 
«В душе у каждого сокрыт
Любви цветок необычайный».
О, если б видел ты, как странно
Цветок мой облаком увит.
 
 
Его как будто тайный стыд
Окутал пеленой туманной,
В душе у каждого сокрыт
Любви цветок необычайный.
 
 
Так часто нами он забыт,
Но средь судьбы моей обманной
Вдруг запоет в душе осанна,
И взор мой вновь тот клад узрит,
Что в сердце каждого лежит.
 
Весна 1923 Симферополь
II. «Как страшен безысходный круг…»
 
«Как страшен безысходный круг
Рожденья, жизни, умиранья!»
Всему навек дано названье,
И нет ни встречи, ни разлук.
 
 
Ни счастья нет, ни тяжких мук,
Неведомых еще познанью.
Как страшен безысходный круг
Рожденья, жизни, умиранья.
 
 
Как будто нас оплел паук
Непроницаемою тканью.
Все было здесь, а там – за гранью,
Быть может, нет существованья
И страшен безысходный круг.
 
Весна 1923 Симферополь
III. «Лишь сохранился тонкий след…»
 
«Лишь сохранился тонкий след
От ножки стройной и прелестной»,
Что с кавалером в век чудесный
Здесь танцевала менуэт.
 
 
Других примет и знаков – нет,
Что было дальше – неизвестно.
Здесь сохранился только след
От ножки стройной и прелестной.
 
 
Но чуть вступлю я на паркет —
Пусть то смешно и неуместно,
Но в пляске легкой, бессловесной
Качаюсь я за ними вслед,
Где сохранился только след.
 
Весна 1923 Симферополь

«Стосковался мой голубь в темнице…»
 
Стосковался мой голубь в темнице,
Мой сизокрылый, мой строгий —
Услыхал, как вещие птицы
Воркованием славят Бога.
 
 
И забился крылами в стены,
Стены темны и низки.
Рвется из долгого плена,
Чует, что сроки близки.
 
 
Что это? Пенье ли птицы?
Или то звон колокольный?
О, как трепещет в темнице
Голубь святой, подневольный!
 
1923

«Я стала робкой в годы эти…»
 
Я стала робкой в годы эти, —
Чужая молвь невнятна мне.
Так непохоже все на свете
На то, что снилось мне во сне.
 
 
Мои движения нечетки,
Живу и вижу все сквозь сон.
И речи неуместно кротки,
И старомодно вежлив тон.
 
 
Я ночью забрела незваной
В чужой, неведомый мне сад,
И далеко – в стране тумана
Зарыт ненужный, милый клад.
 
 
А здесь я нищая. И надо
Труды покорные нести.
Чему же сердце смутно радо?
Горит пред образом лампада
И главный Гость еще в пути.
 
Зима 1923–1924 Симферополь
«Он был молод и жил среди нас…»

Памяти Бориса Шульги



Посвящ. другу умершего Адриану Талаеву


 
Он был молод и жил среди нас.
Целый день его шутки звенели…
Кто сказал бы, что кончен рассказ,
Что всех ближе к последней он цели?
 
 
Отзвучали и речи, и смех,
Повернулась земная страница.
Ныне ясно: он был не из тех,
Кто в неволе подолгу томится.
 
 
Видно, в воинстве Божьем стал нужен
Тот, кто молод, и светел, и смел.
От земного был сна он разбужен,
Чтоб принять свой небесный удел.
 
 
Нет, не плакать над горькой утратой,
Не молчать, свою боль затая, —
Будем веровать в чудо возврата,
Будем ждать новых тайн бытия!
 
 
Пусть наш мир полон слез и печали,
Но он полон и вещих чудес.
Мы идем – и в неведомой дали
Мы узнаем все то, что не знали,
Что он умер и тут же воскрес.
 
Весна 1924 Симферополь

«Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?..»
 
Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?
Вокруг нас, над нами хранители?
И правду ли нам возвещает Евангелье
О вечной, незримой обители?
 
 
А вещи земные, земное томление
Растет? Волною раскатится?
Не правда ль, у входа в Господне селение
Земля наша только привратница?
 
 
Запретны, гонимы тайны нездешние…
Монашеские одеяния…
О, как разучилась я, темная, грешная,
Воздушным и нежным касаниям!
 
1924–1925

«Какая радость снять оковы…»
 
Какая радость снять оковы
Сомнений, робости, забот!
Вокруг – пустынно и сурово, —
Кто близок мне – еще придет.
 
 
Из темных недр, из заточенья
Всех выпускать на вольный свет!
Пусть думы, шепоты, виденья
Узнают вновь, что смерти нет.
 
 
Слова танцуют, как в похмельи,
И каждый звук их к сердцу льнет.
Из них сплетая ожерелье,
Неслышно двигаюсь вперед.
 
 
Как знать, дождусь ли я ответа,
Прочтут ли эти письмена.
Но сладко мне перед рассветом
Будить родные имена.
 
1924–1925 Симферополь

«Дают нам книги холодные, мудрые…»
 
Дают нам книги холодные, мудрые,
И в каждой сказано о Нем по-разному.
Толкуют Его словами пророческими,
И каждый толкует Его по-своему.
 
 
И каждое слово о Нем – обида мне,
И каждая книга, как рана новая,
Чем больше вещих о Нем пророчеств,
Тем меньше знаю, где правда истинная.
 
 
А смолкнут речи, Его взыскующие,
И ноет сердце от скуки жизненной,
Как будто крылья у птицы срезаны,
А дом остался без хозяина.
 
 
Но только свечи перед иконами.
Мерцая, знают самое важное.
И их колеблющееся сияние,
Их безответное сгорание
Приводит ближе к последней истине.
 
1925 Симферополь
ДЕТИ
 
Напиток мудрости, отстоянное зелье,
Всю сладость знанья с горечью земной
Мы бережно несем навстречу их веселью
И любящей им подаем рукой.
 
 
Резвясь, спешат, – толчок! – и из сосуда
Все вылилось… И разум заодно…
Но все, чего они коснутся, – чудо! —
Все превращается в вино.
 
 
Оно играет, бродит вместе с ними,
Они пьянеют, и пьянеем мы…
И все бледнее, все неуловимей
Разлитой мудрости следы.
 
1925 Симферополь
«С утра стою перед плитой…»
 
С утра стою перед плитой,
Дрова, кастрюли, мир предметный,
С утра дневною суетой
Опутана и безответна.
 
 
Привычной двигаюсь стопой,
Почти любя свой бедный жребий,
Но сердце ловит звук иной,
К далекой приникая требе.
 
 
Звучит торжественный обряд.
Несутся стройные моленья,
И мнится мне, что с ними в лад
Творю и я богослуженья.
 
1925 Симферополь

«Если это старость – я благословляю…»
 
Если это старость – я благословляю
Ласковость ее и кротость,
И задумчивую поступь.
Нет былой обостренности
Мыслей и хотений.
Ночью сон спокойней.
Ближе стали дети,
И врагов не стало.
Смотришь – не желая, помнишь – забывая,
И не замышляешь новых дальних странствий
В бездны и на кручи.
Путь иной, синея, манит, неминучий.
И в конце дороги – пелена спадает,
И на перевале – все былое тает,
И в часы заката – солнце проливает
Золото на землю.
Если это старость – я ее приемлю.
 
1925 Симферополь

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю