Текст книги "Из круга женского: Стихотворения, эссе"

Автор книги: Аделаида Герцык

 
Золотая осень бредет, чуть тлея,
По дорожкам сада со мною вместе.
Из прозрачной дали несутся, вея,
         Тайные вести.
 
 
Догораем мы. Но она невинна
И, даря последний обет любовный,
Поникает в нежной одежде дымной,
         Я же виновна.
 
 
Только в чем вина – я совсем забыла.
Все ищу истоков своих я темных,
Что украла я и кого убила —
         Трудно мне вспомнить.
 
 
У кого прощенья просить – не знаю,
Перед кем земные творить поклоны?
Я смотрю, как листья, дрожа, слетают
         С желтого клена.
 
 
И душа пред миром стоит загадкой.
Кротко солнце льется в листву сквозную —
И, склонясь за деревом, – я украдкой
         Землю целую.
 

1914

 
Я верна тому, кто меня не любит,
Кто душой беспечен, мне изменяя.
Ах, но верю я, что спасу, играя,
         То, что он губит.
 
 
Говорю все те же слова, что прежде,
Хотя ныне стали они безродны,
И хожу в любимой его одежде,
         Совсем не модной.
 
 
И в вечерний час зажигаю свечи
Я на том столе, где сидели рядом;
Все глядят, не видя, кому навстречу
         Горю я взглядом.
 
 
Я храню обряд свой светло и строго,
Пред огнем погасшим моленье длится,
И наверно знаю, что там у Бога
         Обман простится.
 

1914

 
Мне не страшно больше, что он изменит.
Я сижу в своей одинокой келье.
На девичьей, строгой моей постели
         Мирные тени.
 
 
Здесь неслышно зреют мои святыни,
И повторность мигов несет отраду.
Ему много странствий изведать надо
         В дальней чужбине.
 
 
Как с горы, отсюда весь мир объемлю,
Все люблю и все сберегаю свято.
Он ушел и бросил когда-то
         Милую землю.
 
 
И когда устанет, вернется внове,
Мне не страшны смена и рой событий.
Я сижу, плету золотые нити
         Вечной любови.
 

1914

 
Затаилась и не дышит – свирель пана.
Захотелось сердцу слышать – свирель пана.
 
 
Я пробралась в чащу леса, где спят звери,
Не звенит ли там, где тише, – свирель пана?
 
 
Где-то близко трепетала – душа леса.
Ветер хвои не колышет – свирель пана?
 
 
Я ли мертвая стою, или пан умер?
Расскажи мне, как услышать – свирель пана.
 

1915

 
«Видал ли ты эбеновые дуги
Под сенью тяжких кованых волос?»
«Запомнил трепетный, точеный нос,
Уста алее роз на дальнем юге?»
 
 
«Раскаты чуял заглушенных гроз?»
«Ее озерные покои, други,
Держали вас, как в заповедном круге?» —
Так за вопросом сыплется вопрос.
 
 
Художники, толпясь вокруг любовно
И соревнуясь в пышности речей,
Все выше строят деве мавзолей.
 
 
Она ж, в своих богатствах невиновна,
Стоит, спокойно душу затая,
Средь брызг и воль земного бытия.
 

1915 Судак

Посв. Людвигу Квятковскому

 
Был поздний час, и веяла прохлада,
Когда переступил он наш порог.
В тяжелом пламени немого взгляда
Зрел неуклонный непонятный рок.
 
 
В душе его мы чуяли преграду,
Он среди всех казался одинок.
Хотелось знать, где боль и где отрада,
В какой борьбе он духом изнемог.
 
 
Шли дни, – и все, что было в сердце сжато
Средь творчества и дружеских бесед,
Исторглось песнями и стало свято,
 
 
С судьбы был снят мучительный запрет.
Пришел к нам бранник темн<ый> и винов<ный>
– Ушел свободный жертвенный < …>
 

Сентябрь 1915

 
Ты мне сказал, что любишь мало,
Что страсть упала,
И ум ленив, и скуден дух.
Но речь твоя не испугала.
Давно я знала,
Что я должна любить за двух.
Пребудь в дремоте невзмутненной,
Смотри, как мимо
Печаль и радость летят, —
Я понесу одна, незримо,
            Неутомимо,
Любви таинственный обряд.
 

1915

 
Пока позволено мне быть невинной,
Приемлю все без думы и борьбы,
Не испытую дерзостью судьбы,
И бережется посох мой пустынный
И дух полынный.
 
 
В душе уснули строгие обеты,
И клады скорби, и кристаллы слез,
Не слышу моря стихшего угроз,
Лучами солнца вечного пригрета,
Играю где-то.
 
 
А всколыхнется бездна роковая,
Прихлынет горькая к ногам волна,
Я вспомню все, покорна и верна,
И понесу печаль земли, играя,
К воротам рая.
 

1915 Канашово

 
Рифма, легкая подруга,
Постучись ко мне в окошко,
Погости со мной немножко,
Чтоб забыть нам злого друга.
 
 
Как зеленый глаз сверкнет,
Как щекочет тонкий волос,
Чаровничий шепчет голос,
Лаской душу прожигает
 
 
Едче смертного недуга.
Рифма, легкая подруга,
Все припомним, забывая.
Похороним, окликая.
 

Октябрь <1916>

 
Он первый подал знак. Еще дразня,
Томились мы надеждой и безводьем
И уз не разрывали.
А он покинул нас, и мы узнали,
Что он ушел вперед на богомолье,
Где тьма растет, безумствует земля,
И жить, как жили мы, уже нельзя.
      Не дни ль Суда настали?
Зачем цветы увяли,
Куда ведет горючая стезя?
Но, скованный дремотой,
Упорно медлил дух и ждал чего-то.
Какие путы держат в жизни нас?
Как нам оставить то, что было мило,
      Развеять сны былого?
 

<1916>

СТИХОТВОРЕНИЯ 1918–1925 ГОДОВ

 
Ах ты знойная, холодная
             Страна!
Не дано мне быть свободной
             Никогда!
Пораскинулась пустыней
             Среди гор.
Поразвесила свой синий
             Ты шатер.
Тщетны дальние призывы —
             Не дойти!
Всюду скаты и обрывы
             На пути.
И все так же зной упорен —
             Сушь да синь.
Под ногами цепкий терен
             Да полынь.
Как бежать, твой дух суровый
             Умоля?
Полюбить твои оковы,
             Мать земля!
 

1918 Судак

 
В кресле глубоком, старом
Поникла старая – я.
Легким, туманным паром
Зыблется жизнь моя.
 
 
Было на сон похоже.
Как трудно руку поднять!
Суд совершался Божий —
Некому было понять.
 
 
Гибли народы, дети.
С тех пор в голове моей шум.
Много лилось на свете
Крови, и слез, и дум.
 
 
Искрится нить огневая —
Это Он проложил стезю.
Вот отчего, догорая,
Все еще я горю.
 
 
Прошлое давит мне плечи.
Скорее бы мне уснуть!
Милые! Ждите встречи,
Близок теперь вам путь!
 

Декабрь 1918 Судак

 
Нет прекраснее
И таинственней нет
Дома белого,
Где немеркнущий свет,
Где в курении
Растворяется плоть, —
Дом, где сходятся
Человек и Господь.
 

1919 Судак

 
Ничего, что мы забыли Божии
Сады и не поливаем их?
Отмирают день за днем похожие,
Теряясь в заботах дневных.
 
 
Обуяли нас труды безвестные,
За ними не видно нам,
Зацветают ли поля небесные
И лилии есть ли там?
 
 
Ах, премудрость нас уводит тайная,
Тяжелой рукой обняв.
Впереди – пустыня бескрайняя
И горечь неведомых трав.
 

Январь 1919 Судак

 
Приду в далекое селенье
К святому старцу отдохнуть.
Скажу: «Открой мне, в чем спасение,
Забыла я свой строгий путь.
Забыла ближнее и дальнее,
Все нити выпали из рук,
И вот я стала бесстрадальная
Среди страдающих подруг.
Земные сны и наказания
Уж сердце не язвят мое.
Легки обиды и незнания,
Не страшно мирное житье.
Душа незамутненно ясная,
Но и слепа, слепа всегда…»
Приду, скажу, на все согласная,
И буду ждать его суда.
Но вдруг в привычной безмятежности
Забуду то, зачем пришла,
И потону в небесной нежности,
Присев у ветхого окна.
 

Март 1919 Судак

Иконе Скоропослушнице в храме Николы Явленного в Москве

 
В родимом граде Скоропослушница снимает грех,
В любимом Храме моя Заступница сбирает всех.
Толпятся люди и к плитам каменным с тоскою льнут.
Чуть дышат свечи из воска темного. Прохлада, муть.
«Уж чаша наша вся переполнена и силы нет,
Скорей, скорей, Скоропослушница, яви нам свет!
От бед избавь, хоть луч спасения дай увидать!»
С печалью кроткою глядит таинственно Святая Мать.
И мне оттуда терпеньем светится пречистый взгляд,
Ей все открыто: ключи от Царства в руке дрожат.
Лишь станет можно – откроет двери нам в тот самый час.
О сбереги себя, Скоропослушница, для горьких нас.
 

1919 Судак

Маргарите С.

 
Ты о чуде долго молила,
Призывая Матерь Господню.
И все глуше, все безысходней
Становилось в жизни немилой.
И вняла Царица небесная —
Развязала путы безбольно
И под светлый звон колокольный
Послала гостя чудесного.
Но, изжив мгновение это,
Жажда чуда в сердце упала,
И навек тебя осияла
Благодать вечернего света.
Говорили люди с участьем:
«Она вовсе стала блаженной»
И не видели нити нетленной,
И не знали, в чем ее счастье.
 

1919 Судак Страстная неделя

 
Греет солнце, как прежде
В бестревожные годы.
Всюду вешние всходы
В изумрудной одежде.
 
 
Шумно бегают дети,
Реют птицы в лазури,
Будто не было бури,
Будто мирно на свете.
 
 
Только то стало ново
В каждый миг этой жизни,
Что к небесной отчизне
Потянулись мы снова.
 

Апрель 1919 Судак

«История года»

Коллинз

 
Господь сбирает дань с Своих садов.
У нас весна, чуть роза зацветает,
На небе осень рано наступает —
Полны корзины огненных плодов.
И ангелы покинули свой рай,
Чтоб жать, сбирать и числить урожай.
О, только бы ко мне не подошли!
В душе бесплодной не созрели
Дары Ему – и даже иммортели
Бессмертные лежат в пыли.
Не возрастет колосьев золотых
В земле, дождем не орошенной,
И, прячась от Него, смотрю смущенно,
Как Он сбирает дань с садов Своих.
 

Май 1919 Судак

 
Не входи – я жду другого,
Не веди приветной речи,
Я готовлюсь к новой встрече,
Видишь – Гостя жду большого.
 
 
Его Имя, как светило,
Пламя жизни излучает.
Его Имя разлучает
С тем, кому оно не мило.
 
 
У меня здесь нет чертога,
Чтоб принять Его, как Бога,
Но, слагая гимн незримый,
День и ночь неутомимо
Буду ждать я у порога.
 
 
Проходи же молча мимо.
 

Июнь 1919 Судак

 
Таясь за белыми ставнями,
Я  жизнь твою стерегу.
С твоими врагами давними
Глухую веду борьбу.
Люблю колебания голоса,
Смотрю, как, бродя босиком,
Ты рыжие сушишь волосы
В саду под моим окном.
Смотрю, как страсть ненасытная
Сдвигает жадную бровь.
Ах, только моею молитвою
Спасется твоя любовь!
 

1919 Судак

Благословен ты, час великих страдных встреч!

 
Наступит радость живых встреч,
Живая вновь зазвучит речь.
Вот руки руку, как встарь, жмут
И взоры взорам творят суд.
 
 
Пытают: «Бури взошел сев?
В душе проснулся святой гнев?
Прозреть во мраке твой дух смог?
Куда уводит тебя рок?»
 
 
Но сердце молит: – Молчи, друг,
Пусть замыкается весь круг!
Давай забудем, какой плод.
Мы снова вместе, смотри – вот
И вместе плачем, и Бог есть,
И эти миги – Его весть.
 
 
Завесы темной взвился край.
Я помню, Боже, что есть рай.
 

1919 Судак

 
И поднялась буря великая,
И, встав, Он запретил ветру
И сказал морю: умолкни, перестань!
 

Евангелие от Марка (IV; 29).

 
Господь мой, запрети ветрам!
Их гибель стала неминучей,
А дух борением измучен,
Не к небу льнет, к земным страстям.
 
 
Господь мой! Души успокой!
Все глуше рокот непогоды.
Тебе подвластны сушь и воды —
Сойди к ним пенною стезей!
 

1919 Судак

 
Все строже дни. Безгласен и суров
Устав, что правим мы неутомимо
В обители своей, очам незримой,
Облекши дух в монашеский покров.
 
 
Не ждем ли знака от иных миров?
Иль чаем встречи с братией любимой?
Когда мы, кротостью своей томимы,
Встаем с зарей под звон колоколов.
 
 
Единый есть из них, из меди алой,
Неутомимей всех гудит в тиши,
Грозит и милует и холодом металла
 
 
Сдвигает ритм замедлившей души.
И тонким пламенем, поднявшись выше,
Она горит молитвенней и тише.
 

1919 Судак

 
В годину бед и страшного итога
Тебя коснулся он крылом своим,
Но тот, что раньше был неустрашим,
Стоит теперь смущенный у порога.
 
 
Глядит вперед задумчиво и строго,
Тоскою новой дух его томим,
Он мира не видал еще таким,
Здесь нет ему готового чертога.
 
 
Но храмом может стать ему весь свет.
Вы, полюбившие на грани лет!
Ваш жребий жертвеннее и чудесней.
 
 
Вокруг сожженные поля лежат —
Вам суждено всему сказать: воскресни!
И обратить пустыню в Божий сад.
 

1919 Судак

 
Вчера, в таинственной прохладе сада
Я ветку нежную сорвала, всю в цвету.
Был вечер тих, лил в сердце полноту,
Казалось мне, что ничего не надо.
 
 
Прекрасен мир и не нужна пощада.
Не радостно ль сгубить свою мечту
И мирту вешнюю отдать Христу?
Не в жертве ли нежнейшая услада?
 
 
Отныне буду я обнажена.
Долой зеленых листьев покрывало!
Но отчего растет во мне вина?
 
 
Душа ль незримая затосковала? —
Так я стояла, сердцем смущена,
А мирта под ногой благоухала.
 

1919 Судак

 
Вожатый, что ведет меня измлада,
Склонился в тихий час и мне сказал:
«Пусть дни твои горят, как звезд плеяда,
Как до краев наполненный фиал!
 
 
Пусть каждый будет полн любовью, страдой
И будет все ж прозрачен как кристалл.
Нейди вперед, не засветив лампады,
Чтоб каждый день в веках не угасал!»
 
 
Ах, дней моих безвестных вереница!
За то, что я не осветила вас, —
Увы! – стал каждый сам себе темницей!
 
 
Но мне из прошлого чуть слышный глас
Ответствует: «Ты нам воздашь сторицей
Тем светом, что зажжешь в свой смертный час».
 

1919 Судак

 
Хор дней бредет уныл и однолик,
Влача с собой распавшиеся звенья.
Лишенная пророческого зренья,
Забывшая слова священных книг,
 
 
Стою одна я в этот страшный миг.
В душе ни чаяний, ни умиленья.
– И чудится, что где-то в отдаленьи
Стоит, как я, и плачет мой двойник.
 
 
Утешной музы не зову я ныне:
Тому, чьи петь хотят всегда уста —
Не место там, где смерть и пустота.
 
 
И голос мой раскатится в пустыне
Один, безмолвием глухим объят,
И эхо принесет его назад.
 

1919 Судак

 
Не грезится больше, не спится,
Ничто не радует взоры.
Владычица стала черницей,
И сняты с нее уборы.
 
 
Тревогою сердце сжато.
Рассыпалось все на свете.
Не стало ни мужа, ни брата,
Остались только дети.
 
 
Их больше, чем было прежде,
Собой мы их заслоняли,
В изношенной, тесной одежде
Милей еще, чем бывали.
 
 
Им нужно, чтоб их любили,
И нужно, чтоб их одели…
О, если б они свершили
Все то, что мы не сумели!
 
 
Так сладко за них молиться:
Помилуй, храни их Боже!
Ах, снова мы в них царицы
Богаче еще и моложе.
 

1919 Судак

 
Когда я умру – ты придешь проститься,
Мертвым нельзя отказать —
На умершие, стихшие лица
Сходит с небес благодать.
 
 
Для строгой души и строгого тела
Не будет ни зла, ни добра…
Ты скажешь, ко мне наклонясь несмело:
«Она была мне сестра»…
 

1920

Судак

Диме

 
С высот незыблемых впервые
Я созерцаю тяжкий дол.
Неясной мглой туман оплел
Хребты и впадины глухие.
И память скудная забыла,
Какая правила там сила.
 
 
Здесь вольный дух и перекаты
Громов, стихающих вдали,
Там – дней бессонные рои
Несут усталость и утраты.
И всякий подвиг, всякий миг
Для сердца труден и велик.
 
 
И держит крепко и сурово
Меня приведшая рука:
«Ты спустишься опять туда,
Зажжешь свою лампаду снова».
Но испытаньям нет конца —
Вот путь и замысел творца.
 
 
Трепещет бездна голубая:
Долины, люди, цепи гор
Плетут таинственный узор.
И дни, что были там, у края,
Все дальше к вечности идут,
Творя земной и Божий суд.
 
 
Свершилось все. Огонь заката
На кручах каменных горит,
И муравьиный дол кипит.
Сжимаю руку провожатой:
«Я вижу все, но надо жить,
Благослови меня забыть».
 

12 июня 1920

Судак

 
Лунная дорожка
Светит еле-еле.
На моей постели
Посиди немножко.
 
 
Стали без пощады
И земля, и Небо.
Я не знаю, где бы
Засветить лампады.
 
 
Хочется молиться,
Но слова забыла.
Господи, помилуй
Всех, кто здесь томится,
 
 
Чьи безумны ночи
От бессонной боли
И в тоске неволи
Чьи ослепли очи.
 
 
Помнить эту муку
Сердце так устало.
Здесь, на одеяло
Положи мне руку.
 
 
В этот миг не ранят
Нас ни Бог, ни люди.
Расскажи, как будет,
Когда нас не станет.
 

Июнь 1920

Судак

 
Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь,
Брожу, не смея подойти.
Над бездной тихой, колыхаясь,
Встают блудящие огни.
 
 
Мой дух, не знавший бурь, не ведавший сомнений,
Влачится жадно к твоему,
Познавши вечного смиренья
Неискупимую вину.
 
 
Принять твою тоску, твою изведать муку,
Твой страшный сон изведать въявь…
И Ангелу, что на плечо кладет мне руку,
Шепчу безумное: Оставь!
 

Июнь 1920

Судак

 
На моей могиле цветы не растут,
Под моим окном соловьи не поют.
И курган в степи, где мой клад зарыт,
Грозовою тучею смыт.
 
 
Оттого, что пока не найден путь,
Умереть нельзя и нельзя уснуть.
И что кто-то, враждуя со мной во сне,
Улыбнуться не может мне.
 

Август 1920

Судак

 
Одной рукой глаза мои накрыл,
Другую мне на сердце положил,
Дрожащее, как пойманная птица,
И вдруг затихшее, готовое молиться,
И ждущее Его завет.
Но я не знала: здесь Он или нет,
Лежала долго так, боясь пошевелиться.
И тлела жизнь, как бледною лампадой
Чуть озаренная страница.
Вокруг была прохлада.
 

Лето 1920

 
По бледным пажитям, ища уединений,
Блуждаю, робко озирая мир.
Сменяются полдневный зной и тени,
Вечерний воздух свеж и сыр.
И всюду близ себя я тихий голос слышу,
Как флейта нежная, трепещет и поет —
То говорит со мной, живет и дышит
Душа, ушедшая вперед.
Душа: «Да, это так. Тоска неисцелима.
Пусть от зари до поздней ты поры
Дневную пряжу ткешь неутомимо.
И это все? Где ж вечности дары?
Где радость тайная и неземная,
Что расцвела в годину темных бед?
Что ты возьмешь с собою, умирая?
Какой ты Богу дашь ответ?»
Я: «Не спрашивай меня. Меня заткала
Густая паутина бытия.
Судьбы моей давно не стало,
И мне неведомо, где я.
Но что-то здесь во тьме еще роится
И алчною тоской меня гнетет…
Что это? Грех? Он мне простится?
Скажи, ушедшая вперед».
Душа: «Цветок, оторванный от корня, – вянет,
И гаснет свет, из пламени изъят.
Смотри, смотри! Все ярче и багряней
На небе стелется закат…
Уж близки сроки и блаженны встречи,
Быть может, ты права в своем пути,
Менять судьбу во власти ль человечьей?
Поможет только Он – Его проси».
И голос смолк. Как будто дух крылатый
Умчался вдаль, крылами шевеля.
Как сладостно в ночи дыханье мяты!
Как тесно слиты небо и земля!
Есть путь прямой – прямое достиженье.
Ничьим не внемля голосам,
Из всех темниц, минуя все сомненья, —
Лицом к лицу, уста к устам.
 

1920

Судак

 
Нас заточили в каменный склеп.
Безжалостны судьи. Стражник свиреп.
Медленно тянутся ночи и дни,
Тревожно мигают души-огни;
То погасают, и гуще мгла,
Недвижною грудой лежат тела.
То разгорятся во мраке ночном
Один от другого жарким огнем.
Что нам темница? Слабая плоть?
Раздвинулись своды – с нами Господь…
Боже! Прекрасны люди Твоя,
Когда их отвергнет матерь-земля.
 

 
В этот судный день, в этот смертный час
          Говорить нельзя.
Устремить в себя неотрывный глас —
          Так узка стезя.
И молить, молить, затаивши дух,
          Про себя и вслух,
          И во сне, и въявь:
          Не оставь!
 

В ночь на 9 января

 
Ночь ползет, тая во мраке страшный лик.
Веки тяжкие открою я на миг.
На стене темничной пляшет предо мной
Тенью черной и гигантской часовой.
Чуть мерцает в подземельи огонек.
Тело ноет, онемевши от досок.
Низки каменные своды, воздух сыр,
Как безумен, как чудесен этот мир!
Я ли здесь? И что изведать мне дано?
Новой тайны, новой веры пью вино.
Чашу темную мне страшно расплескать,
Сердце учится молиться и молчать.
Ночь струится без пощады, без конца.
Веки тяжкие ложатся на глаза.
 

 
Я заточил тебя в темнице.
          Не люди – Я,
Дабы познала ты в гробнице,
          Кто твой Судья.
Я уловил тебя сетями
          Средь мутных вод,
Чтоб вспомнить долгими ночами,
          Чем дух живет.
Лишь здесь, в могиле предрассветной,
          Твой ум постиг,
Как часто пред тобой и тщетно
          Вставал Мой Лик.
Здесь тише плоть, душа страдальней,
          Но в ней – покой.
И твой Отец, который втайне, —
          Он здесь с тобой.
 
 
Так чей-то голос в сердце прозвучал.
Как сладостен в темнице плен мой стал.
 

6–21 января 1921 Судак

 
Господи, везде кручина!
Мир завален горем, бедами!
У меня убили сына,
С Твоего ли это ведома?
Был он, как дитя беспечное,
Проще был других, добрее…
Боже, мог ли Ты обречь его?
Крестик он носил на шее.
С детства ум его пленяло
Все, что нежно и таинственно,
Сказки я ему читала.
Господи, он был единственный!
К Матери Твоей взываю,
Тихий Лик Ее дышит сладостью.
Руки, душу простираю,
Богородица, Дева, радуйся!..
Знаю, скорбь Ее безмерна,
Не прошу себе и малого,
Только знать бы, знать наверно,
Что Ты Сам Себе избрал его!
 

Февраль 1921

 
Жила-была дева, чиста и стыдлива,
Росла, расцветая людям на диво.
          Играйте, мертвые струны, играйте!
Пришел, соблазнил ее витязь лихой,
Сманил ее лаской и песней хмельной.
Увел, нагулялся, натешился вволю,
Любовь разметал по безгранному полю.
Лежит она где-то мертва и бледна,
Погасли у Бога ее письмена.
          Плачьте, ржавые струны, плачьте!
Здесь, на земле, уж стопы ее стерты,
К небу душа и очи простерты.
Пусть каждый, кто может, кольцо ей скует.
Поднимется цепь в голубой небосвод.
          Звените, струны, звончей звените!
Ныне молчать не пристало!
Мертвая дева восстала.
Сколько скуют ей жертвенных звений,
Столько на небе будет ступеней.
          Пойте, кто может, пойте!
          Звенья златые стройте!