Текст книги "Затаив дыхание"
Автор книги: Адам Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
Да, я и сам понимал, что надо ехать, и я поеду – если она это имела в виду. Точно так же, впервые увидев Милли, я точно знал, что она станет моей женой. Пяти секунд хватило, чтобы это понять.
– Наверно, стоит съездить, – согласился я.
– Там правда классно, – заверила меня Кайя.
Похоже, английскому ее учил какой-нибудь американец.
– До 1994 года там была советская военная зона, понимаете? Совершенно закрыто. Вход запрещен. А нам без специальной визы в паспорт было запрещено уезжать.
Вытянув из заднего кармана сигарету, она, как киноактриса, зажала ее в эффектно вытянутых пухлых губах. Значит, она курит; я был одновременно рад и огорчен. Ощущение было такое, что мы болтаем с ней уже не первый год. Спереди по ее майке вилась надпись: Планета Земля закрыта на реставрацию,крупные буквы то карабкались круто вверх, то резко бежали вниз – прямо как американские горки. Мой взгляд непроизвольно то и дело возвращался к этой фразе. Я ничего не мог с собой поделать. Фраза была из тех, что нравятся Милли; досадно. Кайя хлопала себя по карманам в поисках зажигалки, и слова у нее на груди то взбухали, то сливались в кучки: Плн Земл закрыт на рестрацию.Я вытащил купленную утром сувенирную зажигалку и щелкнул.
– Шлух? – улыбаясь, спросил я. – Шлух?
– Что-что?
– Шлу-ух? – еще старательнее протянул я эстонское слово, мысленно рифмуя его со словом «пух». И понимающе улыбнулся в знак того, что вполне сознаю смехотворность своей попытки говорить на ее языке (особенно тщетной по сравнению с ее американским английским). Открыв рот, она во все глаза смотрела на меня; сигарета тлела в ее руке. Вдруг я увидел, что другая ее рука медленно движется к моей физиономии. Движение было замедленным лишь в моем субъективном восприятии. Оплеуха, казалось, размозжила мне челюсть. К шоку, как ни странно, примешивалась уверенность, что это всего лишь шутка – хотя «шутка» почти сшибла меня со стула. Чашка кофе вместе с пирожным полетели на пол. Чашка ударилась о металлическую ножку соседнего столика и разбилась вдребезги, пирожное растеклось на полу в густую белую лужицу.
Сквозь звон в ушах и бешеные удары сердца я смутно чуял повисшую в зале мертвую тишину. Прикрыв рукой горящую щеку, я выпрямился. Бармен громко отчитывал Кайю – видимо, она убежала в кухню. Эстонские слова звучали отрывисто, резко. Кайя что-то кричала в ответ. Я еще не очухался от потрясения, на меня вдруг накатила тошнота. С трудом поднявшись со стула, я на неверных ногах двинулся к двери. Из носа потекла кровь, крупная алая капля плюхнулась мне на руку. Двадцать лет назад в Дареме, в облюбованном студентами кафе меня опрыскали газировкой из сифона: одетая в джинсу девица решила таким образом наказать меня за мой «шикарный» выговор (хотя учился я в заурядной государственной школе). Но она-то, хоть и вышла из среднего класса, состояла в Социалистической рабочей партии. Ее поведение было объяснимо. А тут я ничего не понимал. Разве только у девушки по имени Кайя с психикой не все в порядке.
Весь зал уставился на меня. Я и не глядя это чувствовал. Рука по-прежнему судорожно сжимала зажигалку. Я не расплатился за кофе и пирожное. И платить не собирался. Вошел бармен и открыл передо мной дверь.
– Мы здесь секс-бизнес не держим, – пробормотал он.
– Что-что?..
– Хочешь блуд, иди в сауна-двадцать четыре часа, – так же негромко буркнул он.
– Я же долько бредложил ей зажингалку, – прогнусил я.
– Чего?
– Долько ходел зажеджь ей сингареду. Джесдное злово.
Губы бармена насмешливо изогнулись:
– Ты хороший парень, да?
Я шмыгнул носом, но вкуса крови почему-то не почувствовал.
– Я составляю туристские путеводители и проверяю, куда стоит ходить, – без раздумий парировал я с такой же насмешливой интонацией. – Сотрудничаю с несколькими крупными английскими газетами. И пишу большую книгу с глянцевыми фотографиями.
В открытую дверь ворвался холодный воздух, у меня сразу заломило голову. Я подвигал челюстью. Перелома нет, но мягкие ткани щеки, похоже, разорваны. Меня ни разу в жизни не били по лицу, даже парни. Крикетным и футбольным мячом попадало, игрушечный медведь однажды расцарапал мне нос стеклянным глазом, но чтобы рукой, мужской или женской, – никогда. Теперь мы оба стояли на улице. Дверь сзади захлопнулась, отрезав осторожные косые взгляды посетителей. Я утер нос бумажным носовым платком. Захотелось вернуться в Лондон.
– Извини, к нам ходит всякая дрянь, много, – почти не разжимая губ, проговорил бармен; он закуривал сигарету, ловко прикрывая ладонью горящую спичку. – Дрянь люди. Каждый девушка – шлух. В Эстонии не каждыйдевушка – шлух. Больше образования, чем у тебя. Только в книгу это не пиши. Андрес, это меня звать.
Он отшвырнул спичку и протянул мне руку, но я ее пожал не сразу: голова моя походила на глухую, темную каменную пещеру, в которой где-то далеко забрезжил огонек, но свет его шел очень долго. Кровь бросилась в осажденное болью лицо, оно вспыхнуло.
– Черт подери! – воскликнул я. – Не может быть. У меня котелок не варит. Я же думал, шлухзначит вот что. – Я щелкнул зажигалкой. Ветер сразу задул пламя. – Это все таксист. Олев. Я сделал очень большой промах. – Для пущей ясности я даже заговорил с эстонским акцентом. – Ошибка. Сбой. Как в компьютере. Понимаешь? Какой же я остолоп!
В конце концов, Андрес опустил протянутую руку и нахмурился; пуссеты в его ноздрях поблескивали под лучами неяркого солнца. Не нос, а самый настоящий богомол. И вообще, хоть бармен с виду и продвинутый, на самом деле вряд ли он семи пядей во лбу, подумал я. Даже поверил моей брехне про путеводители. Зубы у меня ныли. Я отчаянно махал руками, объясняя недоразумение; как же это я не узнал такого знакомого слова и принял его за эстонское? Невероятно! Какой-то сбой в восприятии; скорее всего, вполне естественный.
Андрес вдруг расплылся в ухмылке:
– О’кей, я понимал, ага. Tulemasin.Не шлух,дерьмо, нет! Знаешь, что такое шлух?
У него шлухзвучало так, будто что-то со свистом взмыло в небо или попало под лопасти вентилятора. Ничего общего с реальным словом. Все это походило на чересчур затянувшуюся шутку.
– Теперь знаю, – ответил я. – То же, что и в английском.
Андрес тряхнул коробок спичек:
– Tuletikk. —И указал пальцем на мою зажигалку: – Tulemasin.
Я повторил за ним эти слова.
– Да, теперь запомню. Спасибо.
– Эстонка, они бьют сильно. Только литовка, они бьют больше сильнее.
– В таком случае совсем не хочется, чтобы меня ударила литовка, – грустно заключил я; бармен расхохотался и обнял меня рукой за плечи. Я тоже засмеялся.
Пока мы с Андресом стояли на улице, мне стало гораздо лучше. Мы смеялись от души, точно старинные приятели. Прохожие настороженно поглядывали на нас и ускоряли шаг.
– Знаешь, она в спорте – класс, – попыхивая сигаретой, сказал Андрес. Он и мне предложил одну, но я отказался, ткнув пальцем в ноющую челюсть. – Гимнастика. Чемпион гимнастики.
– Правда?
– Ага. Почему она такой крепкий, понял? Бам! – Андрес снова захохотал, и морщины волнами побежали по его бритой голове.
– Если бы я только знал! Чемпионка по гимнастике. Вот это да!
Сзади открылась дверь. Из кафе вышел посетитель, тощий малый лет двадцати с небольшим: узкие запястья, тонкая шея, одет в модную длинную желтую ветровку с капюшоном и кучей карманов на молнии.
– Извини, приятель, – обратился он к бармену. – Мне надо расплатиться, но никто не обслуживает. Я брал кока-колу и булку с мясом и луком.
Судя по выговору, парень был из Австралии или, может, из Новой Зеландии. Велосипедист, догадался я. Катит из Испании через Европу в Сибирь и обратно.
– Бесплатно, – сказал бармен и, затянувшись сигаретой, покосился на меня. – О’кей? Мне плевать.
– О’кей, приятель, лады, – разочарованно бросил австралиец и, повернувшись ко мне, сказал: – Гм, по-моему, в Эстонии проказничать – себе дороже.
– Не суй нос, куда не просят, блин! – не повернув головы, проворчал я.
– Да мне, вообще-то, до фонаря, – бросил австралиец и пружинистым шагом двинулся прочь.
Мне было тошно; глаза слезились. А вдруг глазные яблоки сместились от удара? Бывает такое? Кто-то сжал мне руку выше локтя. В доме напротив снова взвыла дрель.
– Слушай, я сейчас ей говорю, понимаешь? – предложил Андрес. – То, что ты на мне говоришь. Не то в другой раз – нож в сердце. Ага. После никто не ходит. И с твоей книгой – конец.
– Да, никто, кроме любителей кровавых видов спорта, – добавил я.
Меж тем мой нос кровить перестал. Андрес опять сжал мне руку выше локтя и, указывая на терраску, предложил:
– Садись. Пожалуйста.
И исчез за дверью кафе; я уселся за тот же столик, за которым несколько дней назад сидел теорбист. Теперь на терраске было не слишком холодно. Я потрогал щеку; она онемела, зато и боль заметно утихла. Все в точности как от удара футбольным мячом. Ну и в историю я вляпался. Меня так и подмывало удрать – рвануть вверх по симпатичному, мощенному булыжником переулку. Итак, она чемпионка по гимнастике, значит, привыкла действовать решительно и напористо. Сначала бей, а уж потом задавай вопросы. Теперь, конечно, придется просить у нее извинения; очень досадно. Меня вообще не тянет с ней встречаться. А бармен-то всерьез поверил байке про путеводитель. Юмор – плохой путешественник, за кордоном он до людей не доходит, особенно если держится на интонации. Дрель в доме напротив смолкла.
Когда она вместе с Андресом вышла на терраску, я увидел у нее в руке потрепанную книгу – «Анна Каренина». Накинутая поверх футболки джинсовая куртка распахнута. Поддерживая девушку под локоть, Андрес вел ее к моему столику. Я поднялся со стула.
– Он уже объяснил?
Она кивнула. Лицо непроницаемое: то ли она мучительно стыдится происшедшего, то ли вконец разобижена.
– Послушайте, я вас ни в чем не виню, мне очень жаль, что все так вышло, – самым благожелательным тоном начал я. – Мы не поняли друг друга, это глупое недоразумение случилось по моей вине, чисто языковая ошибка. О, спасибо вам большое!
Я взял у нее из рук книгу. Ни единая страница не только не выпадала, но даже на миллиметр не выдавалась из среза. Впрочем, заметок моих тоже не было. Этот казус с нами обоими теперь уйдет в прошлое, подумал я.
– Ого, как здорово починили, – продолжал я, чувствуя, что челюсти вдруг свело болью. – Насчет щеки не беспокойтесь. Все в порядке. На моем веку мне много раз попадало железными гантелями по физиономии.
Андрес обернулся к Кайе:
– О’кей? – вопросительно произнес он. – Несколько минут. Будь друг.
Потом горячо зашептал что-то – наверняка про мой путеводитель – и исчез в глубине кафе; так директор школы оставляет своих повздоривших подопечных. Подопечные молча сели друг против друга и принялись разглядывать проржавевшую обшивку стола.
– Видимо, я не сильно преуспел в эстонском, – проронил я.
Боль немного притупилась, стала тошнотворно ноющей.
Казалось, за щекой у меня взбухло целое глазированное яблоко, а вместо правой челюсти вырос огурец.
Теперь она смотрела мне прямо в глаза, в углу рта возникла складочка, но складочка эта не была предвестием улыбки. Я осознал, что еще не услышал от Кайи ни единого слова.
Она лишь оценивающе разглядывала меня, прикидывая, не сидит ли перед ней очередной заезжий враль. Глаза у нее потемнели, как залив в сумерки.
Внезапно припухлость в уголке рта чудесным образом превратилась в озарившую лицо улыбку, глаза заблестели. Не выдержав зрелища такой откровенной радости, я отвел взгляд, потом невольно опять посмотрел на нее. А она ни на миг не отвела внимательных глаз, будто вглядывалась в самую глубь моего сознания.
– Что ж, – наконец сказала она, – выходит, пора начинать вас учить.
Человеку свойственно меняться. Он решает свои проблемы, выбирая тот или иной путь, и каждое малюсенькое решение, подобно биологической клетке, способствует преобразованию всего организма.
Пусть все идет, как идет, решил я.
Хотя с самого начала знал, чем оно кончится. И, тем не менее, пустил все на самотек. В какой-то мере я был напуган, в груди трепыхалось множество шелковистых крылышек, бившихся о ребра клетки, вот я и пошел по пути наименьшего сопротивления.
Кайя не походила ни на кого из моих прежних знакомых. Правда, с самого детства в Хейсе жизнь моя текла легко и ровно, без трудностей и забот, под этаким передвижным куполом, где жила одна только музыка. И все же.
Кайя выросла в почти полной изоляции от остального мира, на небольшом, но стратегически важном острове, где основным занятием большинства людей было обслуживать ракеты, способные уничтожить весь мир. Кроме того, жители занимались сельским хозяйством, объясняла она, главным образом сообща, в колхозах, а также на своих небольших участках. Ее отец начал рядовым строителем, потом стал управляющим конторы, занимавшейся строительными материалами. И до получения Эстонией независимости он оставался одним из маленьких бюрократических зубчиков в шестеренках государственного механизма. А теперь он никто; свободен, но без гроша за душой.
– Вы представляете, что значит ничего не иметь?
– Гм, вообще-то, не представляю.
– Вы женаты? – спросила она. – Дети есть?
Я и сейчас поражаюсь тому хладнокровию, с каким солгал ей, решительно мотая головой. Помню, что большая прядь волос упала челкой на лоб до самых бровей. Я откинул ее назад. Возможно, я счел, что отвечаю на вопрос о детях, а не о браке. Вот когда я обрадовался, что не сумел надеть снятое обручальное кольцо; впрочем, след от него был еще заметен.
– Пойду-ка я лучше работать, – сказала она. – А то Андрес сильно злится на меня из тумака вам.
– Я тоже злился.
Она впервые засмеялась. Под сильным порывом ветра брезент на доме через улицу вздулся, запарусил и с громким хлопком опал; по оттиснутому в углу, наподобие марки на гигантском конверте, логотипу – синей, в золотых звездах эмблеме Европейского союза – пробежала дрожь. Под коростой грязи, оставшейся еще с советских времен, соседний дом казался закутанным в мохнатую шкуру.
Ветер норовил откинуть обложку толстовского романа, и Кайя прикрыла книгу ладонью.
– Вы любите Каренина, бедного мужа?
За предыдущие попытки прочесть роман я не продвинулся дальше первых тридцати-сорока страниц. Я пожал плечами и наугад бросил:
– Изрядная зануда.
– А Вронского? – нахмурившись, спросила она.
– Так вы, стало быть, читали роман? – задал я встречный вопрос, судорожно пытаясь вспомнить, кто же такой этот Вронский. Студент? Не миновать мне однажды публично сесть в лужу, оттого что не прочел лучшего в мире романа. И вообще мало что читал.
Зато у меня абсолютный слух.
– Три раза, – кивнула она, – я его читала, да.
– Три?!
– А вы?
– Всего раз, когда мне было восемнадцать.
Я вдруг сообразил, что не сказал еще ни слова правды. Но стоит только начать врать, дальше все идет как по маслу. Автор путеводителей, поклонник Толстого, холостяк.
– Пора перечитать, поэтому я и захватил его с собой.
– Вронский похож на акулу. Очень белый, очень прямые зубы. Вы поэзию любите тоже?
– Люблю. Правда, читаю мало.
Из нагрудного кармана куртки она вытащила сложенный лист бумаги:
– Забыла это. Оно, видимо, важное. Похоже на проект большой бомбы.
Эта был мой нотный листок с музыкальными набросками. Но я вдруг сразу увидел, сколько в них лишнего, никчемного. И с чувством поблагодарил Кайю.
– Теперь запросто могу подорвать к чертям здание парламента. Раз плюнуть.
В дверь заглянул Андрес:
– Друг? Порядок?
Мы отлично подружились, сказал я; Андрес ответил тихим многозначительным смешком. Кайя обронила что-то по-эстонски, Андрес произнес в ответ несколько слов, махнул ей рукой и исчез.
– Он говорит, не торопиться.
– Славный парень.
– Голова под кайф. Все время. Гашиш.
– Ничего себе!
– Вы здесь по делу или развлекаться?
При слове «развлекаться» я поспешно отвел глаза. Вытерев на удивление сухой лоб, я сказал:
– В поисках вдохновения. Я композитор.
– Композитор?
– Сочиняю современную музыку. Не попсу и не рок. Вот.
– А путеводитель?
– Нет. Наверно, Андрес меня неправильно понял. Это английская ирония.
– Или французская, – подхватила она. – Как у Вольтера. Вам нравится Вольтер?
– Ну, да. В общем, пишу я только музыку. Но вы ему про это не говорите.
Она медленно кивнула. По ее лицу было ясно, что она сильно заинтригована. При всем ее очевидном уме и образованности, этим своим признанием я разом повысил свои шансы. Если бы даже я назвался поэтом, и то не добился бы лучшего результата: это же происходило не в Англии, а в Эстонии. Что за игру я затеял? Моя жена только-только забеременела.
– Почемув нашей маленькой стране?
– Это британский проект к наступающему тысячелетию: в честь Новой Европы сообща сотворить большое музыкальное произведение, – объяснил я, а про себя подумал: как скучно, даже снисходительно это звучит. – По английскому композитору на страну. Мне досталась Эстония.
– Вы рады?
– По-моему, Эстония и эстонцы – сплошное очарование, – уверенно заявил я. Впрочем, мне еще только предстояло побывать в сельской глубинке, в густых лесах и на древних торфяных болотах. – Особенно когда они бьют тебе морду.
– Это для разнообразия, – объяснила Кайя. – Обычно бьют эстонцев, целых семьсот лет.
– Да, знаю. Но теперь этому конец.
– Пока что да, – заметила она. – Вы здесь ее будете играть?
– Мою пьесу? Нет. Она должна исполняться в так называемом «Куполе».
К моему удивлению, она слыхом не слыхала про «Купол».
– Это очень необычное сооружение, воздвигнутое в честь наступающего третьего тысячелетия, – как можно сдержаннее объяснил я, не желая уподобляться ярмарочному зазывале. – В захудалом районе Лондона на берегу Темзы построили махину в виде гигантской полусферы. Там предполагаются всевозможные интерактивные развлечения, например гигантское тело, внутри которого можно будет бродить, рассматривая внутренние органы, там будут выступать потрясающие воздушные гимнасты и прочие артисты. А наше общее произведение прозвучит на весьма торжественном концерте в честь открытия «Купола», съедутся важные персоны – королева, Тони Блэр, одним словом, «шишки». Плод наших усилий называется Ветры Новой Европы.Так что у меня непременно должен быть задействован хотя бы один духовойинструмент. Название выбирал не я, оно, по понятным причинам, уже доставило нам немало беспокойства.
Она озадаченно нахмурилась.
– Во всяком случае, задумано лихо, – поспешно продолжил я. – Вообще-то, будущее «Купола» сейчас под вопросом, но рано или поздно все образуется и будет классно. Участвовать в открытии – большая честь. А для меня это редкая возможность выступить перед такой большой аудиторией. Обычно на мои концерты приходит человек десять; пять из них – мои коллеги-композиторы, еще пятеро – музыковеды, ну и несколько злобных критиков впридачу.
– Получается больше десяти, – заметила она.
А я за последнюю минуту наговорил больше, чем за предыдущие девять дней, мелькнула мысль. Дело, видимо, в том, как она слушает: тихо и сосредоточенно, с едва заметным намеком на веселую усмешку. Но мне-то было ясно, что я нагородил много лишнего, особенно про себя. А она даже не спросила, как меня зовут, хотя другие на ее месте спросили бы обязательно, а услышав ответ, не сумели бы скрыть разочарования.
– А вы? Расскажите про себя, Кайя.
На следующее утро в моей квартире внезапно зазвонил стоявший на маленьком столике телефон. До того неожиданно, что я даже подскочил. Не вставая с дивана, взял трубку и с преувеличенной радостью воскликнул:
– Привет! Надо же! Что стряслось?
– Я думала, вдруг ты звонил.
– Мы же договорились, что звонить не будем.
– Так то было раньше. Дохорошей новости.
– Ах, да, я не сообразил, – пробормотал я.
Рядом со мной на диване сидела Кайя, в одной комбинации, испещренной крошечными изображениями мишени. Я встал и с телефоном в руке предусмотрительно отошел в другой конец комнаты; там, сжавшись в комок, я стал почесывать голову – ни дать ни взять ученый муж или жертва мигрени. Меня снедало желание, чтобы жена исчезла, испарилась. И сам не мог поверить, что способен на столь низкие мысли и чувства.
– Короче, солнце мое, хорошая новость подтвердилась, – объявила Милли.
– Потрясающе!
– Ты меня слышишь?
– Конечно, – ответил я.
– Поздравлять будешь?
– Еще как. Фантастика.
– Что-то холодновато ты реагируешь.
– Да?
– Ты работаешь, что ли?
– Ага. Не волнуйся. Все идет прекрасно.
Я поднял глаза. Склонив голову набок, Кайя листала журнал про жизнь телезвезд, который оставил постояльцам хозяин квартиры. На обложке красовалась балтийская знаменитость в стрингах. Кайя явно старалась не прислушиваться к моему разговору. Она только что приняла душ. В тусклом свете ее кожа была ровно того же оттенка, что и мякоть разрезанного яблока, едва начавшая нежно коричневеть. Я влюбился в нее по уши. Ее маленькие груди формой напоминали колокольцы. Я отжал в нее семя, как отжимают сквозь марлю ягодную массу, – так Милли делает джем. Ощущение было именно выжимания, а не судорожного выпрыска, и длилось оно упоительно долго. Потом еще три раза, причем каждый немного отличался от предыдущих. Я был уже почти готов к пятому заходу.
Голос Милли в трубке прервал мои размышления:
– Не стану больше тебе мешать. Просто хотелось с тобой поделиться. Думала, тебе будет интересно.
– Рановато пока ликовать, – собрав в кулак всю свою волю, проговорил я; но само это напряжение неожиданно придало мне сил. С той минуты голос мой зазвучал вроде бы вполне искренне. – Вот о чем я думаю.
– И только?
– Наверно, стараюсь не давать воли надеждам. Чтобы не искушать судьбу.
– Что ты делаешь?
– Делаю? В каком смысле?
– Ну, когда не работаешь. Встречаешься с кучей элегантных красоток? Любуешься полураздетыми девицами в стрип-барах?
Я засмеялся, но мой голосовой аппарат вышел из повиновения и резко оборвал мой смех; едва не задохнувшись, я судорожно сглотнул, живо представляя себе, с какой ослепительной улыбкой Милли ведет этот шутливый разговор. Она любит меня. В трубке слышались негромкие стуки и потрескивание; это Милли расхаживает по дому, прижав телефон к плечу (голова у нее склонена набок под тем же углом, что у Кайи), и занимается обычными по выходным дням хозяйственными мелочами.
– Ну, хорошо, пора вернуться к работе, – выдавил я. – Тружусь не покладая рук. Дело вроде как движется. А у тебя?
– Не сказала бы.
– Досадно, – посочувствовал я, теребя пальцами кружевные нейлоновые занавески. В одной из них застрял высохший остов крошечной мушки.
– Не надо было мне звонить, отрывать тебя от работы, – покаянно сказала Милли; она мне явно поверила. – Мне это тоже важно. Лучше тебя во всей Англии нет. Целую в губы и далее везде. Особенно там, пониже. В постели всегда думаю о тебе.
– Да, я тоже. Пока-пока.
Я даже прощально скрючил пальцы. Затем опустил телефон и пожал плечами.
– Надеюсь, это не девушка твоя звонила из Англии? – спросила Кайя; мокрые прядки волос легли ей на плечи и руки, их острые кончики казались вытатуированными на коже шипами.
– Господи, конечно же, нет, – идиотски ухмыляясь, сказал я. – Это мама звонила.
