Текст книги "Затаив дыхание"
Автор книги: Адам Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Глава восьмая
На следующее утро он сидел в кабинете, глядя в пространство; в груди зияла пустота. Его оцепенение прервал звонок в дверь.
На пороге стоял Эдвард Кокрин, уже без сумки из «Оддбинз». Часы показывали десять утра, но Эдвард был явно навеселе.
– Ты ее все-таки открыл?
– Ты о чем?
– О бутылке, о чем же еще! Пробка, что ли, тугая попалась? А может, рука ослабла? Винцо наверняка было славное. Я в таких случаях использую вакуумный насос.
– Славное, но не очень, Эдвард.
– Хуже нет распивать хорошую бутылочку в одиночку. А я было поначалу решил, что ты жену трахаешь – аж весь скрючился.
– Слушай, я сейчас работаю…
– Ты за ней смотри в оба. Не то останешься с носом, как я. Будешь пить в одиночку. Всё – в одиночку. У меня – гляди – руки не слабые. – Издав отвратительный смешок, Эдвард заговорил вдруг с выговором итонского выпускника пятидесятых годов. – Кстати, в любой момент можешь сдать мне ее напрокат. Она ведь жутко аппетитная, а тебе и невдомек.Кто произвел на свет трех пригожих ребятишек? Я! Без проблем. Уж по этойчасти недостатков – ноль.
– Слушай, Эдвард, прости мою прямоту, но ты даже на забавного клоуна уже не тянешь. Обыкновенный хам, блин, и точка.
Джек раздраженно захлопнул дверь. Перед носом у соседа! – досадовал он на себя, расхаживая взад и вперед по кабинету. Еще и облаял Кокрина. Слово «недостатки» не выходило у него из головы.
Говард счел, что хитрость с замочной скважиной удалась на славу. Джек в этом не уверен. Нет, он, конечно, Яану не отец; вообще говоря, он и Кайе никто. Возможно, он несостоятелен во всем. Но это не мешает ему чувствовать свою причастность к этой истории.
Он немного опасается Кайи – кто знает, что у нее на уме? Стало быть, ему нужно участвовать в происходящем. Она приехала в Лондон, разыскала Говарда, вторглась в его мир, потому что надеялась – нет, точно знала, что встретит здесь его.В конце концов, у них состоялся разговор. Она сказала «возможно». Зачем? Это же вранье. Яан не имеет к нему никакого отношения. Он более прямой. Очень своеобразный. Его сын.
Нет, Яан – сын какого-то другого человека. Даже не бывшего мужа Кайи.
Джеку представилась длинная череда мужчин: шаркая ногами, они идут мимо нее. И он в их числе. Бредет, повесив голову. Один из многих.
– Я кое-что пропустил. Отчего она заплакала, а потом заговорила о правде и лжи? – позже спросил он Говарда.
– Да ни с того ни с сего, – ответил Говард. – Может быть, из-за моей шутки насчет ЦРУ. С иностранцами ведь никогда не знаешь, где у них больная мозоль. Между прочим, уходя, уже на пороге, она заявила, что непременнотебе позвонит. Насчет аккомпанирования Яану. Теперь ситуация сильно упростилась, правда? Никакой кровной связи. Сопутствующих потерь, как говорят юристы, удалось избежать. Скажи мне хоть спасибо, скотина ты неблагодарная.
– Спасибо, Говард.
Джек и не заметил, как проспал на диване полдня. Из забытья его вывел звонок телефона. От причудливого сновидения в памяти осталась лишь смутная картина бегства и вымазанных черной липкой гадостью лошадей. Джек откашлялся и взял трубку. Вопреки опасениям, звонила не Кайя, а его ученик Радж, щупленький двенадцатилетний гений из Индии, Джек занимается с ним по вторникам, но в этот вторник он про урок совершенно забыл. Радж, как и его учитель, обладает абсолютным слухом. Живет он в фешенебельном районе Чок-Фарм, на втором этаже, а на первом – шикарный магазин кулинарии и деликатесов, который принадлежит его родителям. Радж уже на крыльце, звонит по мобильнику, потому что ему никто не открывает дверь. А времени половина шестого, даже больше.
Джек соврал, что возился в саду, и пошел ополоснуть лицо холодной водой. Они с Раджем работают сейчас преимущественно над фразировкой; в память о Кларе Ноулз, Джек предложил взять Сати, «Gymnopedie» № 2. Занятие прошло на удивление гладко. Он посоветовал Раджу посильнее налегать мизинцем на самую низкую ноту, чем очень развеселил мальчика.
– У тебя фразы не знают, где они завершаются, – пояснял Джек, хлопая ладонью по нотам. – А ведь у каждой есть начало, середина и конец. У тебя же середина может оказаться в конце, а конец – в середине; в результате в следующих двух тактах тебе некуда двигаться. Каждая фраза – это целая история. Смотри, вот эта длится пять тактов. Значит, тебе нужно предугадывать развитие твоей истории.
– Тогда в конце концов я расскажу их все, – со свойственным ему апломбом заключил Радж. В школе он наверняка успевает лучше остальных по всем предметам, кроме физкультуры, и с досады одноклассники его поколачивают.
– Верно, – подтвердил Джек, чувствуя, как у него теплеет на сердце: смышленый ученик – отрада для учителя, это одна из привлекательных сторон преподавания. – А большая история, которую Сати предлагает тебе разыграть, состоит из маленьких рассказиков. И каждый со своим настроением, говаривала моя давняя учительница музыки. Как и мы сами. Каждый из нас – это большая история, состоящая из множества мелких.
– Только у человека в одно и то же время происходит несколько маленьких историй, – подхватил Радж. – Они друг на друга налезают, как чешуйки у рыб. А в музыке не так.
Господи, подумал Джек, не мудрено, что в школе его задирают.
– Мне кажется, Радж, у нас все куда сложнее, – сказал Джек. – Больше похоже на пучок спутанных проволочек, чем на рыбью чешую.
– Надеюсь, что не на голую проволоку, подсоединенную к мощному генератору, – вставил Радж, выразительно корчась на табурете.
– Нет. Но если ты влезешь в мою шкуру, то – да.
Радж закатился смехом и чуть не свалился на пол.
Тут опять зазвонил телефон; в трубке послышался голос Кайи.
Ему совсем не хочется умереть на электрическом стуле. А что еще важнее, он никому не желает такой смерти. Завтра в одиннадцать утра он встречается с Кайей в Ридженс-парке. В среду, по ее словам, у нее в гостинице выходной. Он не стал спрашивать, чем она там занимается: момент неподходящий, есть опасность поставить ее в неловкое положение. Скорее всего, работает горничной: меняет грязные простыни, вытирает пятна от напитков на прикроватных столиках, вытаскивает из-под матрацев заскорузлые комья бумажных салфеток и носовых платков, у двери номера сваливает в кучу влажные махровые полотенца, которые в прачечной потом стирают и отбеливают, в ущерб мировой экологии. Как-то, приехав в Мадрид, Джек остановился в четырехзвездочном отеле и застукал уборщицу на месте преступления: она обшаривала его чемодан. Какой только плесени не водится в больших отелях! А какими желаниями одержим персонал! Постояльцам лучше в углы да под ковры не заглядывать – себе дороже. То же самое можно сказать и про мир музыки, подумал Джек и усмехнулся. Он возился на кухне: Милли скоро должна вернуться из Оксфорда. Теперь его главная задача – спланировать свои действия так, чтобы никому не причинить боли, чтоб обойтись без жалоб и доносов. Кайя должна понять, что между ними все кончено. Он извинится за то, что ей привирал, и на этом точка. Отлично. А в качестве возмещения он будет бесплатно давать Яану уроки. И деньгами поможет. Внесет свою лепту в строительство новой Европы.
Милли ни о чем не узнает. Он представит Кайю как мать одного из своих учеников, и все будет шито-крыто.
Рубашка на нем еще отдавала больничными запахами, хотя уже побывала в стирке. Его мать привыкла и к своим страданиям, и к лечебным процедурам; все вошло в свою колею.
Милли приехала из Оксфорда в половине одиннадцатого, измученная и раздраженная: без видимых причин поезд простоял в тоннеле полтора часа. Внимание, сказал себе Джек, входим в зону предменструального напряжения. Ступай неслышно и заметай следы, точно лис. Раз Микель умер, может быть, того лиса все-таки выпустили из клетки возле дровяника. Не забыть бы спросить Кайю.
Ужин, который он старательно приготовил, не удался. Жене обычно нравится его запеканка с мясом, но, простояв в духовке лишний час, блюдо пересохло и вдобавок стало отзывать пропотелым исподним. Милли молча насупилась и подлила себе вина. Но в кулинарной неудаче он не повинен, решил Джек.
До приезда жены он смотрел по кабельному телевидению какой-то малоизвестный документальный фильм о постановке в Румынии оперы по «Андромахе» Расина и теперь самому себе кажется вялым английским занудой. Убийство Пирра было представлено прямо на сцене: под, откровенно говоря, чахлую и скрипучую музыку в жестяную ванну вбухивали жуткое количество свиной крови. Молодой композитор с пуссетами в ушах и прической под панка, очевидно, помешан на Штокхаузене и Кейдже. А в общем, можно считать, что получилось очень свежо.
Джек пожалел, что не родился там, где жизнь трудна и интересна, хотя сознавал, что само это желание типично для обитателей Хэмпстеда.
Он принялся пересказывать Милли этот документальный фильм, но она отделывалась лишь невнятными междометиями; мысли ее витали где-то далеко, глаза остекленели. Она выступала на конференции с докладом о юртах и разбранила чиновника из градостроительного ведомства за инструкции, затрудняющие использование юрт под жилье. В ответ чиновник разразился пустой бессмысленной речью, выставив ее перед участниками собрания какой-то хиппачкой.
Отстраненность жены действовала Джеку на нервы, хотя он понимал, что злиться глупо: после тяжкого, посвященного юртам дня она же не обязана, следуя некоему идеалу семейной жизни, восторженно внимать описанию румынской оперы по трагедии «Андромаха».
На эстраде в Ридженс-парке он увидел группу детей из Хорватии. Некоторые в джинсах и майках с надписью на груди: «Хороший Стрелок Молодец – Этот Хорватия!», остальные – в национальных костюмах.
Джек пришел рано, Кайя пока не появилась. Погода для сентября стоит на редкость жаркая, к чему бы это? Бред, не хватало еще волноваться из-за погоды.
Он сел в шезлонг; тут же подошел служитель и взял плату. Ребятишки прекрасно пели хорватские хоралы и народные песни, но потом перешли на английскую популярную классику. Когда они завели «Вечер трудного дня» [119]119
Песня английской группы «Битлз».
[Закрыть], Джек поднялся и ушел. Зря они это поют, думал он. Прочие зрители в шезлонгах, по большей части престарелые англичане и туристы с фотокамерами, снисходительно улыбались и хлопали.
Настроение у него испортилось; к чувству превосходства примешивалось ощущение ущербности. Он прошелся до озера, потом обратно – проверить, не появилась ли Кайя.
Когда мальчишеский дискант на варварском английском запел «Желтую подводную лодку», Джек понял, что худшего места для встречи во всем Лондоне не сыскать, за исключением разве что магазина грамзаписей «HMV» на Оксфорд-стрит.
Он вдруг сильно занервничал, захотелось в уборную.
Естественно, в ту же минуту на дорожке появилась Кайя.
– Привет!
– Привет, Кайя.
В последний момент он заколебался: поцеловать ее легонько в щеки или ограничиться рукопожатием? В результате оба смутились, закивали головами и бестолково замахали руками.
Кайя рассмеялась и прижала ладони к щекам:
– Мы с ума сошли!
Сейчас, в солнечном свете, он может разглядеть ее куда лучше, чем в замочную скважину или в церковном сумраке, – как тогда, в Хэмпстеде, – или выглядывая из-за дерева на другой стороне улицы. От прежней Кайи шестилетней давности эту отличают лишь тонкие морщинки у глаз и налет усталости. Длинные распущенные, как раньше, волосы почти одного цвета с ее ожерельем из позолоченных кружочков, похожих на старинные кованые монетки. Одни эти волосы цвета спелой ржи мгновенно притягивают восхищенные взгляды. Самое мощное оружие эстонок, обронила она когда-то. Те же необыкновенные сине-зеленые глаза, аспидно-серые в сумерках. Так же поблескивают высокие скулы. Его губы помнят их гладкую кожу.
– Да уж, ведем себя как ненормальные, – натянуто улыбаясь, согласился Джек; ее непринужденность и красота почему-то вызывали раздражение.
Склонив голову набок, она окинула взглядом его лицо, волосы и заключила:
– Ты немножечко постарел.
– А ты нет, – отозвался он, и раздражение улетучилось, словно воздух из пробитой шины.
На ней низко сидящие шорты и тонкая кремовая майка без рукавов; лифчика, видимо, не надела. В оголенном пупке золотистой капелькой мелькнула пуссета. Модные рваные шорты из джинсовой варенки доходят ей до колен: похоже, дорогие. Джек вдруг почувствовал знакомое возбуждение и подосадовал на себя. Он успел позабыть, какое у нее гибкое тренированное тело – мускулистые плечи, крепкая спина; да, Кайя разительно отличается от сутулых, пугливых англичанок. Может, она специально оделась, как поп-звезда?
– Ладно, давай-ка подыщем лавку и сядем, – холодноватым тоном предложил он. – Денек сегодня на редкость погожий.
Довольно долго они шли по берегу почти в полном молчании, изредка перебрасываясь репликами про плещущихся в озере уток. Вода отступила, от обнажившегося илистого дна тянуло гнилью. Утки, как обычно, галдели; они то шумно ссорились, то выступали с сольными импровизациями, эхом разносившимися по парку. Заслышав их, маленькие дети сначала замирали, а потом тыкали в птиц пальцами и сами поднимали крик. Но народу вокруг было не много.
Наконец, они с Кайей нашли скамейку и сели в нескольких дюймах друг от друга. Прохожие примут их за влюбленную парочку, а мужчины будут бросать на его девушку восхищенные взгляды, кольнула неприятная мысль. Тем более неприятная, что его так и подмывает тихонько обвить рукой тонкую голую талию Кайи, или прижаться губами к татуировке на спине, повыше лопатки, или стянуть с ее ног римские сандалии и сжать ладонями ее ступни.
– Это журавль? – спросил он, едва не пошлепав ее по татуированному плечу.
– Феникс, – ответила она. – Возрождается из пепла.
– Понятно. – Он кивнул и сунул ладони под бедра.
– Джек, я не хочу здесь долго задерживаться.
– Вот как?
Она смотрит прямо перед собой на воду, на камыши и плавающих по озеру птиц, среди них затесались лысухи и одинокий, сердитый с виду лебедь. Развесистая ива слева от скамьи бросает кружевную тень. Вокруг большей частью итальянская или французская речь. Изредка слышится английский: аристократический выговор, мудреные словеса, чересчур громкие реплики; похоже на отбракованные кадры из передачи об искусстве. Стрелки на столбе указывают путь к зоопарку и к Ридженс-Парк-колледжу. Милли раньше ходила туда к гомеопату, его звали Брайан. Джек ощутил, что привычная жизнь крепко держит его на крючке.
– Знаешь, все могло быть гораздо серьезнее, – заговорила наконец Кайя. – Но ни стрельбы, ни ударов ножом не будет. Ничего такого, что, к примеру, описал Толстой в «Крейцеровой сонате». Помнишь?
– Помню, – сказал Джек, хотя «Сонаты» не читал. – Но трагедии случаются и без таких выходок. Могут случиться.
– Я ждала шесть лет.
Одна утка то и дело опускала головку в воду и выдергивала обратно. В воду – и обратно. Вытянет голову, отряхнется, осмотрится – и опять в воду.
Таков, видимо, конец очень длинной фразы, которая началась в Таллинне с затяжки тонкой сигарой, а теперь завершается ныряющей в воду гладкой перламутровой утиной головкой.
– И не оставляла надежды?
– Нет.
Она вынула помятую фотографию и протянула ему. Джек в смятении смотрел на карточку: он стоит перед деревянной овцой, на ее заду болтаются большие стригальные ножницы. В смятении он оттого, что выглядит жалким идиотом и вдобавок заметно моложе себя теперешнего. А вид-то какой самодовольный! И при этом смущенный. Волшебное было время. И безумное.
– Надо же! – только и выдавил он.
Она сунула карточку в сумку, вынула пачку «Кэмел» и одну сигарету протянула ему.
– Почему бы и нет? – сказал Джек и взял сигарету.
На миг их глаза встретились; радужка у нее тоже серо-перламутровая, как внутренняя сторона двустворчатой раковины, отметил про себя Джек. Скорее всего, этот образ он где-то позаимствовал – возможно, прочел в журнале, романе или стихотворении, когда искал для себя что-нибудь вдохновляющее на сочинение пьесы или хотя бы музыки к стихам. Кайя щелкнула пластмассовой зажигалкой «бик» – он видел такие у парижан, – поднесла огонек ему, потом закурила сама. Джек вдохнул дым и закашлялся.
– По крайней мере, на этот раз обошлось без оплеухи, – прохрипел он, хлопая себя по груди. Кайя рассмеялась, а он сквозь кашель добавил: – Прости, но я сигареты терпеть не могу.
– Следует понимать, что их не терпит твоя жена.
– Пусть так, но в этом я с ней согласен.
– Она очень сильная женщина, да?
– Да.
Джеку было неприятно, что Кайя заговорила про Милли, он невольно ощетинился. Мерзкий вкус табачного дыма заполонил рот.
– Во-первых, должна тебе сказать, что я знаю про ребенка, – продолжала Кайя. – Знаю, что вы его потеряли. По твоей музыке поняла.
– Ты шутишь?
– «Песнь с черного экрана».
– Вот это да! Браво! Самое неудачное название в мире.
– Я даже плакала. Правда, пьеса мне понравилась не сразу, пришлось слушать много раз.
– С тех пор нам никак не удается зачать ребенка – почти наверняка вследствие той трагедии. Что-то… надломилось. В общем, шансов теперь мало.
– Ты в этом уверен?
– Таково мнение специалистов.
Его коробит, что она сочувственно обсуждает их с Милли глубоко личные дела, но ведь он рассказал о них сам, по собственной воле. Вдалеке заверещал малыш: требует чего-то, а ему не дают. Несмотря на расстояние, детский крик действует на нервы: в нем, как ни странно, слышится подлинное страдание. На миг вопли смолкли, потом разом возобновились, будто кто-то включил рубильник. А каково тем, кто рядом, подумал Джек, – полный кошмар. Он смахнул запутавшийся в волосах медно-рыжий лист.
– И не сказать, чтобы мы с женой оставили попытки, – проронил он и почувствовал, как загорелись кончики ушей.
– Понятно.
Выпятив губы, Кайя затянулась и тут же выпустила струю дыма. Солнце, пробиваясь сквозь листву, щедро осыпало золотом ее волосы. Очень длинные и такие легкие, что вздымаются даже под едва ощутимым ветерком. Наверно, если она разденется догола, они, как прежде, закроют ей груди.
Вся в мыльной пене…
– Наш сын… Его дефект был… – она смолкла, подыскивая слово, – спровоцирован.
Слово «наш» исполнено огромного смысла. Возможно, отец еще присутствует в их жизни.
– Ты имеешь в виду ногу?
– Ну да. Сейчас она уже много лучше, гораздо прямее. С младенчества – гипс, разные фиксирующие аппараты, врачи… Эта нога всегда будет чуть короче и менее подвижная, чем другая. А что спровоцировало, знаешь? Стимуляторы для спортсменов.
– Допинг?
– Ну да, когда я занималась гимнастикой, еще в советские времена. Я же тебе рассказывала.
– A-а, да-да.
На самом деле она мельком обронила, что ее заставляли принимать препараты, позволяющие добиваться высоких результатов. Возможно, благодаря этой химии она и выглядела юной девушкой, почти подростком. Сейчас она уже так молодо не выглядит.
– Отрыгнуть и выплюнуть всю отраву не удавалось. Не исключено, что я скоро заболею раком.
Джек нахмурился; перед глазами возник серый лабиринт коридоров, какие-то фигуры в белых халатах со шприцами в руках.
– Серьезно? И что за препараты?
– Гормональное дерьмо, которым нас пичкали. Друзья его сдавали на исследование; теперь они сами на пороге смерти, понимаешь? А у девочек из моей команды – у них рождались увечные детки и даже мертвые. Мы стали маленькими солдатами в «холодной войне»: обязаны быть во всеоружии, побеждать любой ценой. Не спорт, а политика.
Она глубоко затянулась. Напрасно она курит, особенно если есть угроза рака.
– Как себя чувствует твоя мать? – спросила она.
Приятно, что Кайя про нее вспомнила. А он все еще пытается осознать те грязные уловки с допингом, их последствия, их страшный вред, – точно старый заброшенный завод, продолжающий отравлять землю ядовитыми отходами. Разрушительное вторжение мрачного прошлого. Надо было хотя бы посочувствовать ей, но теперь, как водится, подходящий момент уже упущен.
– Со здоровьем у нее неважно, – ответил Джек. – Хвастаться нечем. Она ведь ослепла.
Кайя кивнула.
– Но у тебя есть музыка, – сказала она.
– У меня?
– Твоямузыка. Мистер Давенпорт говорит, что ты пишешь мало, но я думаю, твоя музыка очень неплохая.
«Очень неплохая»! Джек огорчился. Слушая ее певучий голос, ее мягкий иностранный акцент, он ожидал, что длинное предложение завершится совсем иначе.
– Неплохая, значит…
– Ну да. Хорошая. Я покупала все твои диски.
– Ага, все, то есть три. Удивительно, что тебе удалось их раздобыть.
– Пришлось, конечно, повозиться. Я знаю про все твои концерты и лекции. Выискивала в интернете всё, что можно. Выслеживала тебя. Ты оставил мне придуманную фамилию, но я рыскала по сети, используя имена Джек и Арво Пярт, плюс город Хейс. На поиски ушло несколько минут, потому что это же шесть лет назад. Но сеть тебя выловила. За несколько минут.Джек Миддлтон! Ура! Вот он: хорошая фотка, сидит, откинувшись на спинку пластмассового стула, невозмутимый такой. Узнать адрес тоже было легче легкого. Я долго плакала. Знаешь, какую фамилию ты мне написал?
Джек покачал головой. В спешке он нацарапал первое, что пришло в голову. Она посмотрела на него, и ее глаза снова затуманились. В скамейке, видимо, ослаб крепеж, она слегка покачивается.
– Стьюфорт, – сказала она. – Джек Стьюфорт.
– Ну, ладно тебе, – пробормотал он и отвернулся; хоть бы она сейчас не заплакала. В то же время на душе полегчало: значит, в длинную череду бредущих мимо Кайи слюнтяев он никогда не входил.
– Так вот зачем ты использовала моего друга Говарда как прикрытие. Чтобы выследить меня. А потом уже действовать в открытую.
– Мне нужно знать, чем занимается отец Яана, – твердо сказала она.
– Э-э, постой, – начал Джек. Не хватает еще, чтобы она на него давила.
– Точно, как говорил Каплинский – эстонский поэт, помнишь? Я тебе часто читала его стихи. Так вот: стихотворение, говорит он, похоже на прогулку вглубь своей души. Когда я навожу о тебе справки, это сходно с таким стихотворением.
– Тут одна маленькая заковыка: Яан не мой сын.
– Твой.
– Кайя, я знаю,что нет. Знаю наверняка.
– Понятно – ты думаешь,что он не твой сын. Но он твой. Без всякого «возможно». Точно.
– Гм, прости, но ты сама сказала Говарду… Вернее, Говард Давенпорт мне сказал… что Яан безусловно сын… музыканта, который играл на банджо. И любил музыку каджун. Сын твоего мастера по акулам.
Джек глядел в неверную темную глубь распахнутых глаз, не сомневаясь, что перед ним закоренелая, патологическая лгунья.
– Я это сказала со злости.
– На кого?
– На тебя. За то, что подглядывал.
– Я? Подглядывал?!
– Подслушивал, точно шпион. Почему не установил «жучок»? А? – Она покачала головой, глядя, как он хочет прикинуться несправедливо обиженным, а у самого вид до смешного виноватый. – Подглядывать в замочную скважину – как это недостойно и примитивно! Ну да, я тебя заметила. И очень разозлилась.
– Как заметила?
– Поняла, что ты там сидишь. Когда мистер Давенпорт заговорил об отце, его взгляд сразу скользнул к двери. На секунду. И тут я увидела в скважине глаз. Естественно, твой. Чей же еще?
Видя искреннее изумление Джека, она презрительно фыркнула:
– Ты, видно, забыл, где и как я росла? На даче мы часто пели песни. Эстонские песни. Они были под запретом: пропаганда национализма. Ясно? – Он кивнул, но по-прежнему не мог себе это представить. – Прекрасные народные песни. Под запретом. Каждый раз нужно было проверять, что никто не притаился в засаде, не подслушивает нас. И тогда пели, пусть тайком, с опаской, но все-таки пели. Для меня замочная скважина – огромное отверстие. Мне видно все, что творится за ней. Перемена в освещении, тень, движение, звуки. У меня глаз рыси, вот. Понял? Эстонской рыси. Думаешь, я круглая дура? Нам приходилось постоянно быть начеку, читать по лицам и глазам людей. Ведь собственный отец, сестра или дядя могли оказаться шпионами. Или лучший друг. Мы вечно вглядывались в лица. Чтобы вовремя заметить вранье.
Джек онемел. Все его нутро испуганной мокрицей свернулось в тугой узел.
Солнце скрылось за тучей, вода, трава и деревья разом потемнели. В груди тяжелым орудием забухало сердце, началась самая настоящая нервная атака. А причина ей – Яан.
У него есть сын! Он ведь и так был в этом уверен. А сейчас должен взять на себя какие-то обязательства. Джек глубоко вздохнул, но заговорить не успел.
– Ладно, теперь ты знаешь, – заключила Кайя. – Ты – его папа. Без сомнений. Потому что никакого другого не было. У меня свое… достоинство. Я тебя ждала. Писала письма…
– Мы переехали, – невнятно пробормотал Джек.
Он не забыл, как, не читая, рвал письма, которые пересылались на его новый адрес. Кайя снова презрительно покачала головой.
– Послушай, я хочу попытаться… стать отцом. Но не хочу оставлять жену. Милли.
Кайя сосредоточенно вглядывалась в его лицо, будто сомневалась в надежности собственной позиции.
– А как же я? – спросила она.
– Ты?
Она прижала ладони к щекам и рассмеялась, сжимая в пальцах горящую сигарету:
– Чистое безумие, блин!
– В чем безумие?
– Уезжая из Таллинна, ты дал мне неверный номер телефона и адрес. Прокричал что-то, чего я не расслышала, потом замахал рукой, будто отплывал на корабле далеко-далеко. Ты не хотел, чтобы я ехала за тобой, мистер Стьюфорт, но я все-таки поехала.
– Я крикнул, что черкну тебе. Это значит «напишу».
– Очередное фуфло, – отрезала она.
Джек закусил губу, раздираемый досадой и раскаянием. Над догорающей сигаретой вился дымок. Вероятно, словечек типа «фуфло» она нахваталась у преподавателя-американца.
– Я влез в твою жизнь, – забормотал он. – Нарушил твои планы. Испортил все, что мог. Позволь мне хотя бы попросить прощения.
– Я тем не менее продолжала учиться, – будто удивляясь самой себе, сказала она. – Мои родители стали помогать мне с Яаном, года через два, понимаешь? Я изучала русский, французский и английский. В октябре начну работать над докторской диссертацией в университете Вестминстера.
– Ничего себе! – воскликнул Джек, чувствуя смутную тревогу.
– Да, по эстетике русского дореволюционного футуризма. Они, кстати, отвергли символизм ради фонетической формы – чистейшая лингвистика. Музыкаязыка, то самое, что поэты опасались использовать, потому что это, понимаешь… это как скрип при шлифовке…
– Режет ухо?
– Да-да, режет. Невероятно! Представь: чистокровная эстонка изучает русских футуристов! Вот она, интеграция. В ней есть великодушие, готовность прощать. Она только чуточку запоздала. Я была год замужем. За парнем по фамилии Крон, он финский эстонец. Строил супермаркет на Хааремаа. Но я его бросила. Он влез в очень грязное дело. Я этого не знала. Не наркотики, не девочки и тому подобная гадость, а финансы. Может, отмывал деньги? Его отправили назад в Финляндию.
Она снова глубоко затянулась и несколько мгновений не выпускала дым. Ее рассказ произвел на Джека большое впечатление. Ей удалось повидать куда больше, чем ему. Трудно даже представить себе, чего и сколько она навидалась. А мистер Крон? Плечистый мордатый финн с вульгарно ярким галстуком?..
– Почему ты оставила его фамилию?
– Несколько месяцев я все же была счастлива.
– Молодец, что сумела заняться наукой.
А с мистером Миддлтоном она была счастлива всего несколько дней. Десять, наверно, не больше. В ушах зазвенел тоненький голосок: Я плачу слишком дорогую цену. Что я такого сделал? Всего-навсего с ней переспал.Мысленно отмахнувшись, Джек поставил локти на колени и подался вперед. Лавка опять качнулась. Черт, попробуй тут сосредоточиться, с досадой подумал он.
– В жизни обязательно бывает что-то хорошее, – промолвила она.
– Я действительно ездил на пресловутую Северную Окружную, пытался найти твою квартиру в Баундз-Грин.
– У нас там комнатка при кухне, – сказала Кайя, глядя на свои сандалии. Ногти у нее на ногах веселенького зеленого цвета – для смеха, что ли. – Но дом трясется, только если мимо едут тяжелые грузовики. Унитаз вечно забит дерьмом. Правда, на Хааремаа канализация была не лучше. Когда я на работе, а у Яана нет уроков, за ним присматривает одна латышка.
– Ты ей платишь?
– Нет, учу ее английскому. Взаимовыгодный обмен. Она официантка.
– В той же гостинице?
– Я работаю от агентства по найму. В двух или трех гостиницах, вернее, крупных отелях. Платят очень мало. В год выходит меньше восьми тысяч.
– Уборщицей?
Кайя засмеялась:
– Бери выше, это называется горничная. Дерьмо, а не работа. Я вкалывала три недели. Потом мне предложили место администратора. Я хорошо выгляжу, владею английским, русским и французским. «Les jardins, comme des femmes, semblent faire leur toilette pour les fêtes de l’été» [120]120
«Сады, словно женщины, наряжаются к летним праздникам» (франц.).Перевод Н. Любимова.
[Закрыть].
– Неплохо. Бодлер?
– Флобер. «Госпожа Бовари». Однажды пришлось переводить весь этот абзац на эстонский. Прелестная строчка. Очень музыкальная, правда? Флобера я в диссертации тоже затрону.
Джек кивнул и задумчиво потер подбородок. Куда девать руки?
– Из «Госпожи Бовари» я отчетливо помню, как лист папоротника зацепился за ее шпору, – сказал он.
– Ммм?
Джек сел на собственные ладони, скамья качнулась.
– Тот, гм, тот эпизод в лесу, перед страстной сценой; они едут верхом, друг подле друга, она и ее любовник. Он нагибается к ней, чтобы вытащить из стремени листья папоротника, помнишь? Я когда-то мечтал написать оперу «Мадам Бовари». В семнадцать-то лет. Очень амбициозный был юнец. Что я тогда понимал!
– Словом, я администратор, – сказала Кайя, и Джек понял, что подавил ее болтовней про папоротник, про свои юношеские честолюбивые мечты и раннюю одаренность.
– Хорошо, что не уборщица.
– Да, только уже с души воротит от мужчин, которые с места в карьер норовят заманить меня в постель.
Джек понимающе кивнул; уши у него опять вспыхнули.
– А тебе известно, – продолжала она, – что уборщица обязана пальцем замерять, сколько бумажных салфеток осталось в коробке?
– Замерять салфетки?! – фыркнул он.
– Ну, а почему нет? Если слишком мало, остаток просто выбрасывают и кладут новую стопку. А вот если постоялец остается вообще без салфеток – тогда точно беда. И для постояльца, и для уборщицы.
– Неужели правда?
– Да, хуже, чем грязь в туалете. Сразу вышвырнут с работы. Как-то в коридоре отеля я заглянула в наши пакеты с мусором; знаешь, что я увидела? Чуть ли не все коробки были наполовину полными. Столько добра – на ветер! Я все думала, как эту задачку решить. Догадайся как.
Непонятно, шутит она или говорит серьезно. Может, это какая-то замысловатая метафора? Не важно; он не в силах оторвать глаза от ее движущихся губ.
– Извини, сдаюсь.
– И ты считаешь себя гением?
– Увы, нет.
– Ладно. Так вот, просто-напросто надо красной чертой отметить уровень, с которого пачка идет к концу, – как на чековой ленте в магазинах. И на уровне последних пятнадцати или, там, двадцати салфеток печатать эту красную черту. Тогда не нужно будет ни пальцем замерять, ни выбрасывать добро на помойку. Отличная идея, да? Вот таким способом я и разбогатею.
