Текст книги "Затаив дыхание"
Автор книги: Адам Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Глава седьмая
Джек сидел у Говарда в крохотной, примыкавшей к гостиной комнатке. Коробушка, а не комната, сказали бы раньше, но формой она на короб вовсе не походит: узенькая, чуть шире односпальной кровати. Еще там стоят письменный стол и стул, поэтому дверь толком не открывается. Джек сел на стул и прислонился головой к закрытой двери. Если слегка наклонить голову, то его глаз или ухо окажется возле замочной скважины. Как все это нелепо!
Яан еще не приехал, и Говард решил сварить кофе, чтобы поддержать силы соглядатая. Джек тем временем рассказывал о большом интересе Кайи к его творчеству:
– Мы часто говорили про мою работу. Она считает, что в жизни важнее всего быть честным с самим собой. Не кривить душою. В общем, не мешать себе. Знаешь, люди часто соглашаются на самую поганую работенку, лишь бы не сочинять концерт, не писать великий роман или замечательную картину. Да, они вынуждены зарабатывать деньги… но, может быть, им не требуется…
Говард засмеялся:
– Скажи-ка, дружище, когда ты последний раз свистел в кулак?
– Я просто рассуждаю вслух, Говард.
– Тогда попробуй! Вперед, чувак, в мансарду – умирать с голоду. А в твоем варианте – блюсти строжайшую вегетарианскую диету в изысканно оформленном пентхаусе.
Он снова рассмеялся, потом посерьезнел и сердито глянул на Джека. На их счастье, в Коломбо неожиданно начался ливень со шквалистым ветром, матч был прерван, так что они почти ничего не пропустили.
– Тут, Джек, не до шуток. Давай попытаемся действовать с минимальным ущербом для обеих сторон. Она ждет, что ты ее пригласишь. Вернее, их обоих. Она не должна чувствовать себя незваной. Или непривлекательной. Это не в наших интересах. А то ей захочется форсировать события.
– А, как сказал Шёнберг, надо еще успеть написать…
– Да-да, шедевры в до мажоре. Какая жалость, что Шёнберг их не написал! Итак?
Сейчас кружка стоит на столе, кофе остыл. Джек довольно отчетливо слышит все, что происходит за дверью, но в скважину видна только часть гостиной. Урок уже идет к концу. Джеку вспомнились его собственные занятия с учениками; Говард объясняет гораздо лучше его. Ему припомнился давний урок с егоучительницей музыки, звали ее Клара Ноулз; довольно скоро она заболела рассеянным склерозом. Ему было тогда десять или одиннадцать лет, и он делал большие успехи: они уже работали над «Gymnopédie № 1» Эрика Сати [115]115
Эрик Альфред Лесли Сати (1866–1925) – французский композитор и пианист.
[Закрыть]. Учительница сказала, что ключ к этим пьесам – в том, как Сати использует эффект résonance [116]116
Резонанса (франц.).
[Закрыть]. Она была бельгийка по происхождению и это слово произнесла по-французски Клара сыграла ноту ми, объясняя маленькому Джеку, что ми звучит целых девять четвертей, а другие ноты в то же время играются без отзвука; если не взять ми достаточно сильно, этого наложения не будет, и вся безыскусная красота пропадет. Но если ударить чересчур сильно, вся мягкость, грусть и тоска Сати тоже пропадет. Главное здесь – найти le juste milieu [117]117
Золотую середину (франц.).
[Закрыть].
Она сыграла ми – и действительно, на ми, как на нить, стали бусинками нанизываться другие нотки! Где-то глубоко внутри Джек ощутил трепет восторга. Музыка, которая лилась ему с белых облаков над Хейсом, походила на résonance, вызванный ми, уже едва слышный под каскадом других нот, вылетавших из недр фортепьяно, но ее дрожащий отзвук консонировал или диссонировал с другими нотами, и это взаимодействие создавало красоту. Оставшееся время урока он целиком потратил на то, чтобы добиться столь же чудесного результата, как у Клары. И все равно, той красоты не получалось. Он был почти влюблен в Клару, с ее гривой черных, как смоль, волос. Она то и дело откидывала их на одну сторону, и, когда Джек оказывался под этим водопадом, волосы больно хлестали его по лицу, но вместе с болью он испытывал острое удовольствие. Клара ничего не замечала, потому что Джек даже не вздрагивал, мечтая о повторении блаженства.
– Это все равно, что бросать мяч на определенное расстояние, – объясняла Клара. – Ты ведь играешь в мяч, да?
Джек, сидя в «коробушке», кивнул, будто Клара только что задала свой вопрос. Он с удовольствием рассказал бы ей, что Пярт использовал тот же прием в пьесе «Für Alina», но Клара теперь недостижима, даже для тишины. Голос Яана в соседней комнате почти не слышен: то ли он вообще не открывает рта, то ли говорит очень тихо. Зато все время рокочет баритон Говарда. У него привычка чуть снисходительно наклоняться к собеседнику; возможно, эта поза настолько надоела Яану, что он засомневался, стоит ли ему дружить с таким человеком.
Кайя привезла сынишку на урок, но сама не поднялась. Иногда она забирает его после занятий, даже не входя в квартиру; поэтому Говард без околичностей попросил ее подняться к нему к концу урока. Они с Джеком уже обсудили вопросы, которые надо под сурдинку задать Кайе; в основном, естественно, речь пойдет об успехах Яана.
Над письменным столом Говарда висит большая парадная фотография королевы в мехах и бриллиантах. Снятая много лет назад монархиня смотрит из рамки с таким выражением, будто хочет спросить одного из своих многочисленных подданных, что это он затевает.
Джек закрыл глаза. Идею подал Говард. Уловка вполне в его стиле. Может, из нее и выйдет определенный толк. Не исключено.
Вот так моя мать теперь воспринимает окружающее, сидя с закрытыми глазами, думал он. Для нее жизнь превратилась в коробушку, наполненную разными голосами. Именно в коробушку, потому что безопасное пространство кончается на расстоянии вытянутой руки. Джек вытянул руки и немедленно что-то опрокинул – как выяснилось, стакан с карандашами; треск и шум был такой, будто пальнули из ружья. Джек замер, но голос Говарда как ни в чем не бывало продолжал бубнить свое, а потом Яан стал играть на альте кусок из какого-то этюда; Говард одной рукой аккомпанировал ему на фортепьяно. Закрытая дверь немного приглушала звук.
Джеку трудно примириться с мыслью, что он – отец этого маленького альтиста. Он испытывает совсем не те чувства, которые должен бы испытывать, будь он и в самом деле его отцом. Надо надеяться, Говард сумеет осторожно выведать правду: отец – другой любовник Кайи, возможно тот, чью фамилию она теперь носит. Только не надо преувеличивать, он вовсе не «великий музыкант»; или же просто не добился известности. Возможно, он трагически погиб, но не в катастрофе, а, как Клара Ноулз, медленно и страшно умирал, до последнего надеясь на исцеление.
Надежда и есть résonance, который примиряет с жизнью, делая ее мучительно-прекрасной; особенно когда жизнь – или смерть – составляют контрапункт надежде.
Джек заглянул в замочную скважину, но опять увидел только снующий туда-сюда локоть Яана. Ширина обзора, прикинул Джек, составляет всего пять-шесть футов. Друзья заранее провели эксперимент: Говард поставил стул в поле зрения Джека; если Кайя на него не сядет или станет ходить по комнате, Джек не сможет ее увидеть. Что, если она вдруг распахнет дверь в коробушку, а там, скорчившись и зажмурив один глаз, сидит Джек? Скорее всего, она прыснет со смеху. Хорошо бы, если бы так.
Его нимало не смущало, что он намерен подслушивать и подсматривать, но очень беспокоила ее реакция на осторожные расспросы Говарда.
В комнатушке стало жарко. Зимой, наверно, еще жарче, вон какая огромная батарея, но Говард любит круглый год ходить дома налегке, и отопление у него работает на полную мощность. Иной раз в декабре застаешь его в одних шортах. Милли такого поведения терпеть не может – считает проявлением преступного эгоизма, свойственного американцам. Джеку вспомнилась квартирка Кайиных родителей на Хааремаа. Он надел хорошую рубашку, и с него там ручьями лил пот. Лучше бы он майку надел, тогда не парился бы так. Окно в комнатенке они с Говардом закрыли: в Лондоне всегда шумно, вдобавок где-то поблизости тарахтит и воет пневматическая дрель. А Джеку не хочется упустить ни слова.
В скважине вновь появилось плечо Яана и рука со смычком; как Джек ни изворачивался, ничего больше не увидел. Наконец, урок окончился, у скважины выросли ноги Говарда, вблизи прямо-таки гигантские, затем резко уменьшились: Говард отошел к столу, у которого в ключевом месте поставлен стул. На несколько мгновений перед Джеком возник Яан, весь, целиком. Да, он похож на Микеля, отца Кайи. Лицо вообще ничего не доказывает. А черноволосых людей на свете не счесть. В Эстонии их, может быть, меньше, но…
– Можно в туалет? – попросился Яан.
– Беги, приятель. Как закончишь, опусти крышку на место.
Яан несмело улыбнулся Говарду и захромал в коридор. От этой робкой улыбки, от задранной вверх мордашки у соглядатая потеплело в груди. Джек даже удивился этому чувству. Ему-то ведь хорошо знакома эта неуверенность, он отлично помнит, какими недоступно высокими кажутся взрослые.
Говард повернулся и подмигнул двери в коробушку.
Раздался звонок во входную дверь. Спустя какое-то время, показавшееся Джеку вечностью, в поле зрения вновь появился Говард, он что-то говорил, держа наготове стул, точно официант перед посетителем.
– Я могу постоять, – послышался голос Кайи.
Она находится слева, ее не видно. Только краешек колена. Похоже, она в джинсах. Спина Джека уже ноет, дышать в такой позе тоже трудновато. Надо было стать на колени, и вообще, следовало заранее все проверить на месте. Говард перешел направо, теперь видно половину его туловища. – Яан делает большие успехи, – сообщает он матери. – Мальчик весьма неординарный, в этом мы с вами сходимся. Но мне хотелось бы побольше узнать о его раннем детстве, о семье и местах, где он рос. Надеюсь, вы не против?
– Про людей? Или про природу? – уточнила Кайя; это походило на намеренную колкость.
– А если про все сразу? – улыбнулся Говард.
– Хорошо.
Голос у Кайи немножко изменился. Прежде, по телефону, Джек этого не заметил, да и связь была плохая. В тот же миг он учуял причину: она все еще курит. Причем стала закоренелой курильщицей, не то, что раньше. Когда они познакомились, она выкуривала одну-две сигареты в день, не больше. А здесь дымит, причем вроде бы не спросив разрешения у Говарда. Говард курильщиков не жалует, но тут и бровью не повел. Вдруг в поле зрения появилась сигарета – прямо напротив замочной скважины. Те же тонкие длинные пальцы, ласкавшие его тело; те же косточки суставов, которые он любил целовать.
– Какое все это имеет значение? – спросила Кайя новым, более хриплым голосом.
– Эти сведения помогли бы мне в работе. Вы действительно не хотите сесть?
– Я целый день сидела. Так мне кажется. Транспорт ходит плохо. В автобусе я наверх не поднимаюсь, потому что… ну, не знаю, внизу, по-моему, безопаснее.
Рука с сигаретой исчезла, потом появилась опять, а за нею все заволокло дымом. Обтянутое джинсовой тканью колено вылезло на передний план и оказалось коленом в джинсовой юбке. После чего скрылось вновь. Джек сделал глубокий вдох: ему нужно успокоиться.
– Ответьте, например, на такой вопрос, – гнул свое Говард. – Отец Яана был джазовым музыкантом? Меня интересует, тяготел ли он к импровизации. Он был выдумщик, любил экспромты?
– Зачем это вам?
– Затем, что ваш ответ подскажет мне, в каком направлении…
– Мой сын такой, какой есть. Вы что, верите в музыкальные гены?
Перед ним сейчас иная Кайя, более агрессивная, более нетерпеливая. А по сути – гневная. Неужто онпревратил ее в эту злюку? Вдруг против скважины возникло ее лицо, склонилось к пепельнице, которую пододвинул Говард, и через мгновение снова исчезло. Лицо то же и не то: прекрасные густые волосы небрежно собраны в пучок на макушке, выбившиеся завитки висят вдоль щек; напоминает изображение на греческой вазе. Не совсем то лицо, которое он хранил в памяти все эти годы. Теперь оно одновременно пугает и успокаивает. На его взгляд, оно по-прежнему прекрасно, хотя немножко осунулось. Он чувствует, что взволнован и сбит с толку. Наверно, он ее разлюбил.
– Это, скорее, вопрос бессознательного влияния, – задумчиво, будто после долгих размышлений, произнес Говард. – Мне ведь даже неизвестно, знал ли Яан своего отца. Я не собираюсь лезть к вам в душу, но тогда остается только гадать. Может быть, малыш слышал, например, как отец играет на альте?
– Он слышал, как яиграю на скрипке, – засмеялась Кайя. – Потому и выбрал альт.
– От противного, значит, – усмехнулся Говард. Он явно наслаждался происходящим.
– Я никогда не заставляла его заниматься музыкой. Силой не тащила. Он услышал альт на диске и сказал, что хочет на нем играть. Я думала, стоит начать со скрипки, но он уперся, уговоры не помогали. На Хааремаа нашлась одна учительница музыки, ей было уже за шестьдесят, она держала пансион и давала уроки, в том числе игры на альте. Ей пришлось везти маленький альт из Таллинна, мы взяли его напрокат. Но Яан так быстро все усваивал, что она, наездами бывая на острове, учила его бесплатно.
– Поразительно! – воскликнул Говард. – Наверняка гены сказались.
Появился Яан, стал между ними и приник к материнской юбке; Кайя обхватила сына руками. Окурок, наверно, так и торчит у нее в зубах, подумал Джек. Догадка тут же подтвердилась: рука исчезла, все заволокло дымом. Мальчику дым не на пользу. Совсем не на пользу.
– Он, кстати, его вообще не видел, – проронила Кайя.
Мальчик поднял голову и залопотал по-эстонски. Обвив сына руками, Кайя что-то сказала в ответ. На Джека внезапно нахлынул страх: до чего сложна жизнь! Мало ли что еще может произойти… Вновь заработала пневматическая дрель, но сквозь закрытое окно вой почти не слышен. В комнатенке стало невыносимо жарко.
– Что он говорит? – ласково улыбаясь, поинтересовался Говард.
– Спрашивает, говорим ли мы про его отца, – сказала Кайя; в ее красивом певучем голосе сквозила легкая ирония.
– Про него говорим, про него, – Говард утвердительно кивнул мальчику. – Во всяком случае, пытаемся.
– Я придерживаюсь принципа, что смотреть надо вперед, а не назад, – сказала Кайя. – Если эстонцы смотрят назад, то видят кучу дерьма. Если англичане смотрят назад, видят много хороших вещей.
– Далеко не все хорошие, – заметил Говард.
– Они думают, что хорошие, – уточнила Кайя. – А мы не можем даже думать, что там было хорошее, потому что это – как колючая проволока, вросшая в живое дерево. Проволока не растет, зато дерево растет. Между прочим, такое говорит один поэт, знаменитый поэт, не я.
– Очень выразительный образ, – согласился Говард, – но он наводит на мысль, что вам мучительно вспоминать о связи, сыгравшей столь большую роль в вашей жизни.
– Я не хочу говорить ничего такого, чего Яан не может понять, – сказала Кайя.
– Хорошо, согласен.
Стало ясно, что Говард исчерпал свой запас вопросов. На короткое время сигарета исчезла из поля зрения.
– Я скажу вам, что я сообщила сыну про его отца, – прозвучал голос Кайи. – Я сказала, что отец уехал до его рождения.
– Уехал?
– Да, обратно.
– Обратно?
Молчание.
– Значит, его отец был альтистом. А может, рок-музыкантом?
Кайя засмеялась. Как же приятно слышать ее смех.
– Вы просто с ума сошли, мистер Давенпорт. Вам же известно то, что вы пытаетесь узнать. Прямо как КГБ, они всегда спрашивали о том, что уже знали.
Джек прислонился ухом к двери. В голове вертелось бухгалтерское выражение, которым часто пользуется Милли: «издержки жизненного цикла».
– С чего вы взяли, что я все уже знаю? – ошарашенно спросил Говард.
Кайя взъерошила сыну волосы.
– Я и так много всякого сказала. Не важно. Яан сегодня хорошо играл?
Пока Говард излагал свои замечания и советы, Джек вспомнил, как на Хааремаа они с Кайей однажды утром заехали на велосипедах в деревню – одну из крошечных, подновленных, почти обезлюдевших деревушек – и увидели, что на спортплощадке между кладбищем и замусоренным лесом шесть-семь парней играют в футбол. Ребята вежливо предложили им присоединиться. Кайя устала от долгой езды и предпочла роль зрителя. Площадка была неровная, в одном месте из земли торчала ржавая железяка дюйма в два высотой, но Джек с удовольствием принялся гонять мяч, стараясь не ударить лицом в грязь перед своей девушкой, и даже забил гол.
После игры ему отчаянно захотелось сына, но Кайе он об этом желании не сказал.
Яан стоял, опершись локтями на колено матери и неловко оттопырив увечную стопу, – возможно, по чистой случайности. Джек не помнит, чтобы сам когда-нибудь приникал к материнскому колену. Впрочем, и с ним, наверно, такое тоже бывало.
Бесшумно прислонившись головой к двери, он вообразил, что везет Яана в Хит, и там, в парке, они перекидываются на площадке мячом. Джека снова охватила тоска от сознания сложности бытия, сетью окутавшей мозг. Его раздражают черные волосы Яана, раздражает, что они падают ему на уши и свешиваются на лоб. Зато очень нравится неловкая поза мальчика, его забавные движения: обхватив ладошками подбородок, он виляет бедрами из стороны в сторону; но мать кладет конец этому развлечению. Маленький мечтатель. До чего же высокие и важные эти взрослые.
Кайя снова попала в его поле зрения – вроде бы, та же, что и шесть лет назад. Разве только чуть похудела. А перед ней, оторвавшись от ее колена и враз посерьезнев, стоит ее сын. Очень возможно, и егосын.
А он за ними подглядывает.
Потом она взяла какой-то листок – может быть, нотный, – который протянул ей Говард, и надела некрасивые темные очки с овальными стеклами.
– Хотите чаю? – согласно предварительному сценарию, хоть и с запозданием, спросил Говард.
– С удовольствием. Ужаснохочется пить, – отозвалась Кайя, кивая головой, точно прилежная ученица.
– Как вы полагаете, можно быть христианином и в то же время считать Страсти Христовы всего лишь символом, чем-то вроде поэмы о человеческих страданиях? И не более?
– То есть голой метафорой, без религиозного наполнения?
– Да. Метафорой. И метафорой не божественного замысла, а наших земных жизненных обстоятельств.
– Вы сами именно так на это смотрите, верно?
– Я вамзадала вопрос. Что вы скажете?
Наконец она села на заветный стул с парусиновым сиденьем, теперь Джеку ее отлично видно. На ней джинсовая юбка, ярко-розовые колготки, черные сандалеты, желтовато-кремовая кофточка с короткими рукавами и застежкой на спине; руки и плечи оголены. Джек с удивлением замечает на правом плече, повыше лопатки, лиловое пятно, напоминает геральдического дракона или птицу; а, это татуировка. Кайя сидит, положив ногу на ногу. В основном видно ее спину и волосы. У Говарда в спальне со времен его детства стоит на полке игрушечная деревянная ферма со всевозможной животиной, и Яан сейчас там играет. Это тоже было задумано: незачем мальчику слушать разговоры взрослых. Кайя, надо полагать, сняла очки.
Говард обхватил подбородок рукой. Вид у него непривычно серьезный.
– Знаете, что говорят про нас, англичан? Что мы, мол, свою веру, как и свою сексуальную жизнь, предпочитаем не афишировать. Считаем, что в таких делах лучше обходиться без посторонних глаз.
Кайя хихикнула. Постепенно она становится той Кайей, которую Джек хорошо помнит.
– Так вот, – продолжал Говард, – как истый англиканец, я считаю, что человеку позволено все, лишь бы он не причинял страданий другим. Постулат, конечно, хиленький, уж извините. – Говард пренебрежительно фыркнул. Хорошо зная друга, Джек понимает: Говард иронизирует над собой. Он поддерживал вторжение в Ирак именно потому, что Саддам Хусейн заставлял страдать множество людей.
– Нет-нет, я с вами согласна, – сказала Кайя.
– Очень хорошо. Терпеть не могу религиозных свар.
Кайя рассмеялась. Молодец Говард. Даже чересчур молодец, ревниво подумал Джек. Теперь он стоял перед скважиной на коленях, но они уже начали болеть.
– Как вам кажется, миссис Крон, ваша жизнь – тоже крестная мука?
– Зовите меня Кайя. Ненавижу обращение «миссис Крон». Но теперь уже трудно это изменить.
– А вы меня – Говард.
– Ну, ладно; только вы ведь великий альтист и педагог тоже, кстати.
– Тем самым вы несколько умаляете дар отца Яана, – заметил Говард. – Ведь именно он, по вашим словам, – великий музыкант.
– Ну да, возможно. Только я так не думаю.
Некоторое время оба молчали. Зачем она без конца говорит «ну»? И это «кстати», от которого отдает курсами английского языка. Правда, она точно так же разговаривала и шесть лет назад, и ему это даже нравилось. Теперь Кайя от него отвернулась; так оно и будет впредь.
– Нет, он действительновеликий музыкант.
– Угу, – промычал Говард.
Пауза. Джек ощущает каждый восторженный удар своего сердца.
– Он играл на банджо.
Говард издал странный звук – будто из ванны выдернули затычку, и вода устремилась в трубу.
– На банджо?!
– Каджун, джаз. Блестяще играл. И эстонские песни тоже. Мог исполнить на банджо все что угодно. А потом бросил.
– На банджо?
– Да, а что? Чем это плохо?
– Ничем, – проронил Говард, глядя на свой сломанный палец. – Но все же не альт.
Она улыбнулась и, затянувшись сигаретой, кивнула. Затем выпустила струю дыма, будто задувала свечу, и повторила:
– А потом бросил. И все. Стал скульптором. Начал вырезать из мрамора акул.
– Акул?!
– Да, а что? Вырезать акул тоже плохо?
Говард засмеялся и спросил в лоб:
– Так это и есть мистер Крон?
– Вы из КГБ?
– Нет, из ЦРУ.
Веки, прижатые к металлу скважины, похолодели. К горлу подступает тошнота. Кайя метнула взгляд в сторону двери, на миг Джеку показалось, что их глаза встретились. Этого не может быть! Тем не менее Джек инстинктивно рванулся вбок, и далеко не бесшумно. Он замер. Но разговор за дверью продолжается. Значит, Яан не его сын. У него нет сына. Королева смотрит на него со стены с царственным презрением. Старая карга.
Голоса смолкли. Джек снова глянул в скважину. Кайя стоит неподвижно, уставившись в пол. Лица почти не видно. Потом вынимает бумажный платок, сморкается и утирает глаза, но платок от лица не отнимает. Впрочем, Джек не видит, что она делает, а скорее догадывается. До него вдруг доходит, что его лицо сведено мучительной гримасой. Медленно, постепенно ему удается расслабить мышцы щек. От стояния на коврике жутко разболелись колени. Отчаянно хочется чаю.
– Для нас важнее всего была правда, – сказала Кайя. – Она стала единственным источником света. Единственным. И еще природа, природа тоже. Природа ведь никогда не лжет, верно?
– Думаю, да. – Говард побледнел, вид у него измученный, как после концерта. – Природа живет себе и живет. Хотя маскировку ведь можно назвать ложью. Взять хотя бы ту бабочку со свирепой физиономией на хвосте. И наоборот, ложь можно трактовать как маскировку.
Кайя подалась вперед и твердо, непререкаемым тоном спросила:
– Как может природа лгать, если она знать не знает, что такое ложь, черт возьми?
В тот вечер Джек чувствовал себя совершенно разбитым. Физически и эмоционально. Он убавил до минимума жар под зеленым горошком. Милли уже осторожно стягивала через голову кружевную кофточку. Лифчика под ней не было.
Целый день она провела в Бате, на конференции, посвященной способам поддержания теплового комфорта; от тамошнего жутко загрязненного воздуха у нее все еще резало глаза.
Она расстегнула юбку и сбросила ее на кухонный пол. После чего опустилась на четвереньки.
На ней были только трусики «танга», что еще больше удивило Джека. Веревочка скрылась между ягодицами, – так нож утопает в большом шаре голландского сыра «гауда». Милли призывно, по-звериному завиляла задом.
– Бери меня, – приказала она.
В кухне горит свет, опустить жалюзи никто не позаботился; любой прохожий может заглянуть в окно. Сейчас на Уиллоу-роуд ни души, но рано или поздно кто-нибудь непременно пойдет мимо.
– Что?
– Давай быстрее, врач-консультант велел не упускать время. Нам, сказал, очень кстати была бы доза адреналина. Испуг, говорит, тут только на пользу. Видно, адреналин в таких случаях помогает. Это же основной звериный инстинкт. Заложен природой в каждое живое существо. Тебя при этом могут съесть. Если накинется саблезубый тигр.
– Что еще за консультант?
– Новый. Хуан-Карлос. Не сдавайтесь, говорит. Здесь все решает психофизический фактор. Понятно, почему он такой дорогущий. А сегодня как раз благоприятный день. По лунному календарю.
– Нас могут увидеть через окно, – заметил Джек.
– За дело, блин. Представь, что я шлюха. Или твоя любовница. Трусики не стягивай. Трахни меня по-собачьи, как кобель сучку.
– У меня нет любовницы.
Опершись на локти, Милли опустила верхнюю часть тела еще ниже и положила голову на пол. Теперь ягодицы возвышались двумя большими бледными дынями. На правой краснел прыщ.
– Пожалуйста, – торопила его Милли. – Ну, пожалуйста.
Прохожим обзор закрывают шкафы и полки возле окна, прикинул Джек, но дело куда хуже, если кто-нибудь вздумает заглянуть в дом с холма по другую сторону улицы; к вечеру там в кустах любят собираться девчонки-школьницы: курят, хихикают и сплетничают. А вдруг одна из них влезет на дерево? Но ей понадобится бинокль. Ошеломленный, испуганный, но уже возбужденный, Джек согнулся, стал на колени и стянул с себя брюки вместе с трусами.
– Не туда! – вскрикнула она и, протянув руку, направила его мимо хлопчатобумажной веревочки в нужное отверстие. – Мы же делаем мне ребеночка! Боже ты мой, мы же делаем ребеночка!
По улице, болтая и смеясь, прошла группа людей; казалось, их каблуки топают прямо по кухне. Слава Богу, никто не заглянул в окно. Стоя на коленях, Джек как можно ниже склонил голову. Милли вскрикивала и стонала, даже не пытаясь сдержаться, а он, чувствуя, как его сжимают влагалищные мышцы, ускорял темп. Он был уже сильно возбужден и получал немалое удовольствие.
И тут в окне он увидел Эдварда Кокрина.
Эдвард махал ему с улицы, держа в другой руке сумку из винного магазина «Оддбинз».
– Что случилось? – выдохнула Милли.
– Там Эдвард.
– Не обращай внимания. Ох, как здорово! Ну же, дорогой, кончай!
– Не могу. Вот уставился, черт его дери.
– Ах, как хорошо, останься, не выходи, золото мое! Адреналин сработал! Чувство опасности! Саблезубый тигр. Погладь мне груди! Погладь!
Джек сдержанно кивнул Эдварду, не меняя неловкой скрюченной позы и обхватив измазанными маслом и отдающими рыбой ладонями груди жены; он все еще двигался в ней, только темп убавил – чтобы верхняя часть тела, которая, по его расчетам, только и видна Эдварду, оставалась неподвижной. Сосед, однако, был явно озадачен. Наверно, хорошо нагрузился во «Фляге», своем любимом кабаке. Что, если Эдвард подойдет к входной двери и заглянет в окно возле крыльца? Кошмар.
– Ну, дорогой! Давай, кончай!
– Кокрин все еще там, – почти не шевеля губами, прошипел Джек. – Поднял вверх сумку со спиртным. Наверно, приглашает нас зайти.
– А ты кончай, глядя на него! Вся опасность в нем! И адреналин от него! Он и есть саблезубый тигр!
Она протянула между ног руку и кончиками пальцев сыграла на его яичках несколько арпеджио – настолько восхитительных, что его смущение стало таять. Удивляясь собственному самообладанию, он учтиво покачал головой и одними губами произнес: «Нет». В ту же секунду Милли издала глубокий стон, содрогнулась всем телом и уронила голову на руки.
– А ты-то кончил?
– Почти.
У него ломило поясницу. Он все же не гимнаст.
– О, мой дорогой!
Милли так мощно вращала задом, что Джек с трудом сохранял равновесие; где уж тут держать голову и плечи в полной неподвижности.
– Осемени меня своим семенем, наполни до краев!
Эдвард уныло пожал плечами; в ту минуту он был очень похож на Тони Ханкока [118]118
Энтони Джон «Тони» Ханкок (1924–1968) – английский комический актер.
[Закрыть].
– Я уже почти кончаю. Не вертись так.
Вдруг, неожиданно для себя, он дернулся и выскользнул из нее; она попыталась запихнуть его обратно, – и тут все их надежды выплеснулись ей в ладонь.
