Текст книги "Затаив дыхание"
Автор книги: Адам Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)
Словом, когда Уодхэмптон-Холл станет собственностью Филипа, пребывание там вряд ли будет для Миддлтонов хоть сколько-нибудь сносным, и потому Джек от всей души желает Ричарду и Марджори долгих лет жизни. Вопрос о том, кто из близнецов унаследует поместье после Филипа, пока еще не рассматривался, хотя с чисто формальной точки зрения наследовать должен Ланс, опередивший брата на десять минут. Бедняга Рекс, опять ему не повезет.
Милли больше всего раздражают бесконечные разговоры матери о детях, а на отца она сердится за то, что он в эти разговоры не вмешивается. На самом деле ее недовольство родителями вызвано, конечно же, безысходным горем и сознанием своей несостоятельности. Подложив под спину подушки, она сидит на кровати и изливает свои жалобы; новая ночная сорочка соскользнула с плеч, соблазнительно приоткрыв освещаемые луной груди. Джек отвечает исполненным сочувствия голосом, в стиле софт-джаза, хотя больше всего ему хочется зарыться в них лицом.
– Они не позволяют построить на территории поместья даже юрту, черт бы их побрал! – возмущается Милли. – Боятся, что сюда валом повалят хиппи. Вот уж консерваторы так консерваторы – до мозга костей.
– Как ни говори, это все же их земля, – осмелился заметить Джек.
– Она скоро перейдет к Филипу, – отозвалась Милли. – Чтобы избежать налогов на наследство.
– О-о, тогда им действительно лучше построить себе юрту.
– Вышвырнуть родителей он не сможет. Только после их смерти.
Нечаянная шутка Милли рассмешила Джека, и высокое массивное изголовье затряслось. Потемневшее, изъеденное жучком дерево покрыто резным орнаментом из цветов и рыб, характерным для конца пятнадцатого века. Сколько людей – мужчин, женщин и детей – умерло, наверно, в этой самой кровати от чумы, оспы, да мало ли от чего еще. При каждом движении она громко скрипит. Однажды в ней снимали сцену убийства для телефильма по рассказу Эдгара Аллана По. В ней же родилась Милли (об этом событии Джек предпочитает размышлять отвлеченно, без подробностей), а в это время Ричард Дюкрейн, высокий молодой мужчина, за тридцать лет до того сам появившийся на свет в той же кровати, нервно расхаживал по главной спальне. Как все это напоминает беглый просмотр какого-нибудь старинного романа, думает Джек. Жаль, что ему не пришло в голову более яркое сравнение, но его мозг переводит все в музыкальные фрагменты, оркестрованные (он нахмурился, пытаясь сосредоточиться сразу на звуках, очертаниях инструментов и на торопливой нотной записи) для кларнета, ударных, скрипки, контрабаса и женского хора. Фантастика. Психоз какой-то. Потому что где-то в самом сердце пьесы слышится скрип тормозов грузовика, медленно продвигающегося в дорожной пробке. Милли тихонько посапывала во сне, старая лошадь-качалка посверкивала на Джека одним глазом, но стояла неподвижно. Если бы она качнулась, он забеспокоился бы всерьез. Потом в доме послышались негромкие, вразнобой, звоны и удары – минут десять часы били полночь. И не мудрено, усмехнулся Джек, в таком огромном доме несколько часовых поясов.
В полночь особенно ясно думается; положение, в котором он оказался, делится на три части: в его жизни снова возникла Кайя, возможно, делая ставку на его возможногосына; она, безусловно, считает вероятного отца лживым подонком (пусть и в несколько иных выражениях). Но она не станет разрушать то, что уже случилось, иначе ей не выйти в дамки. Все выстраивается очень неплохо. Самое главное – не терять хладнокровия. Только переговоры, никаких боевых действий.
Эхо. По-эстонски Кайя значит эхо. Она – эхо в его жизни, а он – в ее. Но любые виды эха – это полноценный звук. Возможно, работа в гостинице не оставляет ей времени для общения, даже с ребенком. Куда же она девает Яана? Может быть, соседка взялась за небольшую плату водить его в школу и домой. Интересно, удалось Кайе закончить университет? Можно будет спросить при встрече. От этой мысли у него свело желудок. Надо надеяться, не от предвкушения рандеву.
Изголовье пахнет бесчисленными слоями пчелиного воска и еще чем-то темным, давним, – вроде дыма или сажи; подложив ладони под затылок, Джек оперся на деревянную спинку, и теперь от рук отдает тем же запахом. Сколько раз с 1627 года топился в спальне камин – не счесть; возможно, эти запахи въелись в дерево. Музыкальные фрагменты не сцепляются друг с другом, а крутятся-вертятся где-то между ушами. Кровать со скрипом несется сквозь века, он и Милли – это лишь мгновение, они скоро умрут. Джека как третьеразрядного композитора наверняка забудут, хотя, возможно, откопают его произведения и станут изредка исполнять заново; если, конечно, культура вообще выживет в более или менее узнаваемом виде. Никаких гарантий тут быть не может: случись крупная экологическая катастрофа, к власти придут тираны, появятся полицейские государства и религиозные маньяки. Музыка либо будет запрещена вообще, либо станет военной или чисто духовной. Возможен и другой вариант: останутся только легкие для восприятия побрякушки, примитивная дрянь, на которую неизменно клюет руководство корпораций. А величайший, нежнейший, самый дивный дар, которым наделен человек, пойдет прахом – его разотрут в порошок, спрессуют и превратят в стерильный продукт, который будет беспрерывно звучать во всех общественных местах. Никто не станет сочинять песни в лесу, о Шуберте уж и говорить нечего. Впрочем, наряду с гениальными произведениями, он, по правде сказать, насочинял кучу дряни.
Джек почувствовал себя совершенно несчастным. Будущее человечества рисовалось ему очень и очень мрачным. Когда они с Милли ехали в поезде, она сказала, что самые могущественные люди в мире, со своими самыми могучими армиями в истории человечества, в сущности, антиэвалюционеры.«Настоящие безумцы, – возмущалась она, – это же все равно, что выступать против существования деревьев». Все пассажиры в вагоне были моложе их, по преимуществу – одетые в костюмы громкоголосые мужчины с бычьими шеями; приникнув к своим айподам и мобильникам, они ехали в Бейзингсток и дальше. Судя по их виду, им глубоко наплевать, продолжится эволюция или нет.
Джеку казалось, что он так и не заснул, потому что не помнил, чтобы просыпался. И вдруг увидел, что у окна стоит женщина.
Милли? Нет, вот она, Милли, спит рядом с открытым ртом.
На женщине одеяние, напоминающее раздуваемую ветром палатку, на голове тоже что-то темнеет, но ему виден только ее силуэт, а лунное сияние сзади нее теперь потускнело. Она плачет. Он не слышит всхлипов, но точно знает, что она плачет, потому что вся темная спальня вибрирует от ее рыданий: стены – он чувствует, почти видит, – обливаются ее слезами. Он не в силах ничего поделать: он знает, что это призрак, фантастическое видение, оставшееся с незапамятных времен для определенной цели, но момент достижения этой цели так и не наступил. Он лежит, смотрит на женщину и впитывает в себяее скорбь. И чувствует, что, разделяя с нею ее бремя, помогает ей.
Кроме прочего, он ощущает и некую разлитую в воздухе сексуальность: эта призрачная женщина (интуитивно, каким-то шестым чувством, он понял, что ей еще нет и тридцати) избрала его, потому что он – малый в самом соку.
Внезапно она подплывает к нему… да это никак Кайя, только зубы у нее чуть крупнее Кайиных. Нет, намного крупнее, огромные такие зубищи и вдобавок преострые. Она ухмыляется ему в лицо, а глаза у нее пришиты к физиономии.
Спустя некоторое время он проснулся в поту, с гулко бьющимся сердцем, и не сразу сообразил, что ему уже сорок пять лет.
После завтрака Джек немедленно отправился искать Грэма и нашел его во дворе конюшни: Грэм наблюдал, как недоросток Дин, юный конюх Дюкрейнов, чистит щеткой хозяйского гнедого жеребца. Тут до Джека дошло, что он ни разу не видел Грэма за каким-нибудь занятием: он лишь смотрит, как работают другие; тем не менее все убеждены, что Грэм постоянно чем-то занят. Джек едва не окликнул его по прозвищу – Иа. Но так смеет называть его только Марджори.
– Грэм, можно тебя на минутку?
– Ну да.
Джек рассказал ему про ночной кошмар, который ему привиделся в спальне, что в западном крыле дома; раньше она была комнатой Милли. Грэм выслушал, кивнул и осведомился:
– И что с того?
– Какая в той спальне атмосфера, Грэм?
– Тяжелая. Леди Маргарет – она умерла в 1473 году, – частенько ее посещает.
– Именно эту спальню?
– Ну да, – подтвердил Грэм таким тоном, будто досадовал на дурацкий вопрос. – Родила мертвых тройняшек, размером с мышат, и отдала Богу душу.
– Господи помилуй! Значит, то крыло дома не сгорело?
– Откуда я знаю.
– Но ты говоришь, она умерла в 1473 году – стало быть, задолго до пожара.
– Ну, вот, все сходится. – Грэм повернулся к Дину: – А потом, приятель, займись-ка моимконским хвостом.
Дин рассмеялся. Под его щеткой бока гнедого заблестели, как скорлупа спелого каштана.
Перед обедом они вчетвером пошли прогуляться. Вдоль границы поместья с полмили идет тихая дорога, которая затем делает резкий поворот; у поворота стоит очень славная пивная «Наседка с цыплятами». Поскольку Марджори ослабела, они выбрали более короткий путь – широкую лесную дорогу, проложенную еще римлянами и позже использовавшуюся саксами. Теперь она служит только местным охотникам, официальным главой которых является Ричард Дюкрейн.
– У нас тут случались досадные недоразумения с людьми, исповедующими новомодный принцип «брожу, где хочу», – сказал Ричард. – Они еще хуже тех типов из «Туристской ассоциации» [107]107
«Туристская ассоциация» – организация, пропагандирующая максимальную эксплуатацию туристских троп, особенно незаконно закрытых фермерами или землевладельцами.
[Закрыть], с их жуткой волосней и куртками. Уверен, многие из них – форменные вредители, как и все наше чертово правительство.
Ричард Дюкрейн впервые в жизни даже вышел на демонстрацию: он поехал в Лондон специально для того, чтобы махать плакатом, протестуя против принятого парламентом закона о защите дикой природы Великобритании.
– Их можно понять, – проронила Милли.
– У них есть тропа! Давным-давно обо всем договорились! Еще в восьмидесятые годы!
– Да, одна-единственная тропка через здоровенную кляксу на карте – в тысячи акров земли.
– Не называй нашу землю кляксой, Милли. Это тебе не клякса! – вознегодовал Ричард. Он с утра был раздражен. По воскресеньям такое с ним нередко случается.
– Извини. Дубовые дубравы, сердце древней Англии! – нарочито гнусаво (с американским – а, может, гемпширским прононсом) воскликнула она.
– Туристы частенько оставляют после себя кучи мусора, – заметила Марджори.
– Можно повесить плакат с предупреждением или поставить бак для мусора, – предложил Джек, хотя ему самому эта идея совсем не нравится. В глубине души он мечтает, чтобы все поместье стало исключительно частной собственностью, но не решился бы произнести такое вслух.
– Думаешь, они умеют читать? – с иронией спросил Ричард.
– Папа, слышал бы ты себя со стороны! – возмутилась Милли. – Ты же просто закоренелый фашист.
– Никакой не фашист, а пьянчуга, – поправила Марджори.
– Вот глядите, перья, – Ричард указал на пушистую кучку на краю колеи, будто это жалкое зрелище говорило само за себя.
– Лисица, небось, лакомилась, – предположил Джек. Никто не возразил, но и не согласился; реплика повисла в воздухе. – Однажды я видел лиса, просидевшего в клетке много лет, – неожиданно для себя выпалил он. – Жалею, что его не выпустил.
– Так тебе же это приснилось, ты мне сам рассказывал, – сказала Милли.
– Да, помстилось что-то, – невнятно пробормотал Джек, делая вид, что погружается в творческие раздумья.
День стоял солнечный, под кронами буков свет был зеленый, как в аквариуме, хотя листья уже начали жухнуть и кое-где облетали. Перед прогулкой все четверо вооружились тростями – старинными, с рукоятками из слоновой кости и наконечниками, вонзавшимися в мягкую землю. Шли неторопливо, щадя Марджори. Все это похоже на снятый по роману фильм, думал Джек, окидывая взглядом деревья. А он мог бы сочинить музыку к нему – в чисто неоклассическом стиле, этакую типичную постмодернистскую стилизацию. Тут в кадре появилась Милли, он ей улыбнулся. Жестокое солнце высветило на лице у нее морщинки и едва заметные волоски на подбородке. Вчера, за ужином при свечах, а потом в спальне при лунном свете, она выглядела на десять лет моложе. Скажем, чуть за тридцать. И даже показалась ему такой, какой она была в тот день, когда он впервые увидел ее возле Перселл-Рум.
– Филип говорит, мальчикам стало скучно, – сказала Марджори, словно продолжая общую беседу.
– Где, мама?
– На спектакле. По Шекспиру, вы их водили. Прости, разве речь шла не про это?
– По-моему, нет, – ответила Милли.
Джек бросился теще на выручку:
– Со мной такое происходит сплошь и рядом.
Марджори хмуро глянула на него:
– Какое «такое»?
– Затея была не наша, Филип нас попросил. Мы из любезности согласились, – сердито чеканила слова Милли. – Он самзаказал билеты. Или Арабелла.
– А они правда скучали? – спросил Джек, раздосадованный не меньше жены. – Для меня это новость.
Он живо представил себе, как Филип, скрывая под модными темными очками самодовольную ухмылку, меняет в Дубае оружие на нефть, пока его сыновья смотрят Шекспира.
Вдруг страшно заверещала сойка – будто ребенок в руках убийцы, – и стала с шумом продираться сквозь ветви. Джек даже вздрогнул.
– Тоже мне сторож нашелся, черт побери! – гаркнул Ричард. Его сильный тенор эхом раскатился по лесу. И сам он казался высоченным, как могучие буки вокруг.
– Дорогой, ты же распугал всю оставшуюся дичь.
– А я – их властелин, – заявил Ричард, вращая перед собой трость. – Главный управляющий.
Снова завопила сойка, и все рассмеялись. Лесной, чуть плесневый дух, мешаясь с запахом растоптанной под ногами травы, сладко дурманил. День был почти жаркий, и Ричард облачился в «костюм для тропиков» – рубашку из плотной ткани, шорты и ботинки; последний раз он так экипировался в 2000 году, когда они с Марджори ходили в пешие экскурсии по Мадагаскару. В таком виде неловко являться в пивную.
– Знаю, ты скажешь, что я тебя этими разговорами заела, – нервно моргая, вдруг начала Марджори. – Но ты бы хоть посоветовалась смоим приятелем с Харли-стрит [108]108
Харли-стрит – улица в Лондоне, где располагаются многочисленные приемные частных врачей.
[Закрыть].
– С ума сойти! – не выдержала Милли. – Мы вчера только все это обсуждали. И на прошлой неделе! И месяц назад! Хватит, мама! Черт возьми, тебя послушать, я не человек, а обыкновенная сука! Или кобыла, которой вынь да подай жеребца! Что за хрень!
С обеих сторон дороги неслось негромкое жужжание и стрекот: там шла своя неизвестная, невидимая дикая жизнь.
– Ну, ты знаешь, что я про это думаю, – тихо промолвила Марджори.
– Погодите, – попытался унять их Ричард, – давайте сначала пропустим по пинте бочкового.
– Нечего годить, – оборвала его Милли. – Я больше не желаюобсуждать эту тему. Никогда.Вам обоим ясно? Извините, но… Извините, —яростно прошипела она.
Наступило молчание. Джек не смел и пикнуть. В глазах у него потемнело. Пустой черный экран. Ночной кошмар окутал его. Нужно встретиться с живой Кайей, тогда кошмар развеется.
– Ты что-то жутко побледнел, Джек, – сказала Марджори.
– Правда?
– И отлично, – рассеянно проговорил Ричард, поддевая тростью прошлогодние листья; сверху уже сыпались свежие. – Отлично.
– Законченный пьянчуга, – буркнула Марджори. Она уже выбилась из сил, а ведь еще недавно это была бы для нее небольшая прогулка.
– В конечном счете поездка, на мой взгляд, вышла удачная, – сказал Джек, когда они уже сидели в вагоне, направляясь домой.
Ричард сам довез их на «бентли» до станции, потому что в воскресный полдень даже Грэму положен отдых. Ехать было страшновато: в «Наседке с цыплятами» лорд Дюкрейн выдул две пинты пива, потом дома, под жаркое (как всегда, их новая кухарка Сандра передержала его в духовке), добавил еще полбутылки бургундского урожая 1989 года. А ведь между Уодхэмптон-Холлом и станцией установлено минимум тридцать камер, фиксирующих скорость; вдобавок, петляющая дорога покрыта ярко-желтой разметкой, точно вертолетная площадка.
Алкоголь, однако, на Ричарда действует иначе, чем на всех прочих: машину он вел заметно медленнее, а если «бентли» и отклонялся от курса, то исключительно потому, что рулевое управление было сконструировано в эпоху, когда о нынешней точности регулировки и не мечтали. Но ужасала дикая трата времени. Выскочив из машины, они сломя голову помчались к станции и влетели туда, как полоумные. Тревога оказалась ложной: по случаю воскресного дня поезд опаздывал на двадцать минут, билетов первого класса не было, как и контролера.
– Надеюсь, хоть машинист на месте, – заметила Милли.
Во всех вагонах пахло дымом, а хуже того – курильщиками, и чуть подванивало кишечными газами. Возвращаясь из Уодхэмптон-Холла на грешную землю, Джек всегда испытывает странное чувство, тем более что в силу географической близости в роли «земли» выступает Бейзингсток. Хотя наступил час воскресного чаепития, новый торговый центр прямо-таки кишел людьми, их автомобили и детские прогулочные коляски сильно затрудняли движение и усугубляли панику пассажиров «бентли».
– До чего же англичане некрасивы, – глядя в окно машины, бормотала Милли. Она выпила перед обедом бутылочку крепчайшего пива, и напрасно. – Настоящие уроды,притом жирнющие, ресницы – как у хомяков, а одеты! Боже! Отвратительно,мерзко, разве можно такоена себя напяливать?
– Смотри, не называй их «чмо», – манерно протянул Джек, шутливо изображая хлыщеватого сопляка с почти отсутствующим подбородком.
– Я же не вешаю на них ярлыков, – возразила Милли. – Просто делюсь своими наблюдениями. Беда в том, что этими людьми манипулируют.Они сами – жертвы.
С обочин и тротуаров на «бентли» и его пассажиров таращились мужчины с неразвитыми плечами и огромными бедрами в шортах. Раскормленные дети в спортивных костюмах пастельных тонов тыкали в машину пальцами. Бочкообразные женщины в розовых платьях и белоснежных кроссовках кивали головами, словно узнали сидящих внутри знаменитостей. В просторном, уютном, обтянутом кожей салоне «бентли» Джек с удовольствием ощущал себя всесильным фашистским диктатором. Если дойдет до дела, можно будет запросто стереть с лица земли миллионы – сначала обозвать их «чмо», потом превратить в недочеловеков, в муравьев и просто размазать сапогом.
Его родители тоже любили устраивать по воскресеньям долгие походы по магазинам, обычно завершавшиеся посещением «Икеи».
Вагон уже почти опустел.
– Господи, с родителями общаться все труднее, – заметила Милли. – Они ведь, увы, не молодеют.
– Да уж. Мне кажется, ты правильно сделала, что устроила им небольшую вы…
Его прервал трезвон ее мобильника: «рассвет в джунглях»; если не ответить сразу, начинается оглушительная какофония из клекота попугаев и воплей мартышек. Джек не выносит этих звуков. Милли бросилась рыться в сумке. Между Фримли и Уокингом шли путевые работы, поезд остановился. Это может затянуться на несколько дней, думал Джек. Под вагонным полом что-то равномерно постукивает, точно капли воды, падающие со сводов темницы. Всякий раз, когда у Милли звонит мобильник, сердце Джека начинает бешено стучать; от страха за детей колотит, наверно, еще сильнее, подумал он.
– Алло? Привет. Что? О Боже. Нет. Нет. Нет. Прекрасно, – бросала она, правда, чересчур громко, устремив безумный, ликующе-неподвижный взгляд в пространство; такой взгляд бывает у человека, когда его незаметно для окружающих дрочит по мобильнику собеседник. – Супер. Н-да. Нет. Гордон Беннет. Нил? Блин! Черт подери. Да. Нет. Вот блин! Я уже… Даг, мы уже объясняли им про отвод отходов… Да. Я знаю. «Эй, есть там кто-нибудь?» – и прочее в том же духе. Ужаснодосадно.
Джек с восхищенной улыбкой наблюдал за женой. Из типичной молоденькой представительницы высших слоев английского общества, окончившей очень привилегированную школу, Милли перековала себя в крутую бизнес-леди, занятую спасением планеты.
– Использованная вода на восемьдесят процентов подлежит восстановлению, – говорила она. – Да-а. Я же ему объясняла, черт побери. Ишь, умник нашелся!
Когда мобильник затренькал, Джек на миг вообразил, что звонит Кайя, каким-то образом выяснившая номер Милли. Значит, он ее по-прежнему боится. Боится, что вся его комфортабельная жизнь – пусть и с нереализованными возможностями, но очень комфортабельная – разлетится вдребезги. Так бывает, причем без всякой железнодорожной катастрофы, землетрясения или принесенной в рюкзаке бомбы, а просто от случайного соединения несоединимого; впрочем, такое соединение как раз предполагается по законам эволюционной вероятности.
Глядя в грязное вагонное окно, он пытался сообразить, что теперь делать. Он надеялся найти ответ в буковом лесу, но не получилось. Часы, пропитанные элем и вином, пролетели впустую, он чувствует, что переусердствовал в возлияниях, что потрепан и жалок, как пейзаж за окном – скопище магазинов с парковками среди бескрайнего пустыря, поросшего мелким, чахлым кустарником. На металлическом заборе кто-то вывел черной растекшейся краской: ДАЛЬШЕ ГЛУБОКАЯ ЖОПА – будто специально для фотосъемки, заказанной модным журналом.
Надо во всем этом разобраться; его клонит в сон, а ему надо разобраться.
– Именно в воскресенье звонят, твою мать! – Милли захлопнула мобильник так, что Джек тут же очнулся от дремы. – Паникеры несчастные.
– Значит, все в порядке?
Что-то попало Милли в глаз; протирая его, она проворчала:
– Порядка вообще не бывает, а в то же время все в порядке. Понимаешь?
– Верно. Отлично понимаю.
Поезд со скрежетом дернулся и проехал несколько ярдов, потом издал почти человеческий стон и замер.
– Нет, не может быть, не верю! – воскликнула Милли, обращаясь, по-видимому, к оконному стеклу, к заоконному воздуху, ко всей бесчувственной сети приватизированных железных дорог. И вдруг другим голосом произнесла: – Я совершенно спокойна. Я расслабилась. Ничего страшного, блин, всего лишь остановка поезда.
Говард опять оказался в их районе: приехал в здешнюю церковь на дневной концерт, в котором участвовал бы сам, если бы не сломал палец. Вместо него выступит Ффиона с двумя «ф», она сыграет Шумана и Фрэнка Бриджа [109]109
Фрэнк Бридж (1879–1941) – английский композитор и альтист.
[Закрыть]на одолженном у Говарда альте 1625 года. Звук у инструмента – неземной красоты.
На время репетиции Джек уселся на скамью для прихожан и стал перекидывать висящую перед ним молитвенную подушечку с колена на колено. Акустика в церкви оставляет желать лучшего, рояль звучит слишком громко, пианисту стоило бы чуточку приглушить звук. А самоуверенный тенор Джонатан Мэтьюз – будущая знаменитость в непрезентабельных джинсах – при любой оплошности шутливо хлопает себя по щеке. В пьесе Бриджа Ффиона опоздала на такт и поспешно извинилась, но заметила, что метр в аранжировке Бриттена трудноват для исполнения. Мэтьюз выразительно отвел вбок ногу и засмеялся.
– Не обращай на него внимания, – посоветовал Говард.
Положив локти на спинку стоящей перед ним скамьи, Джек опустил подбородок на руки и продолжал наблюдать за происходящим. Музыка смолкла.
– Замечательно, – сказал Говард, и все четверо широко заулыбались, уверенные в своих способностях и мастерстве. Начали подходить первые слушатели, они толпились в дверях у столика с программками. Тенор примеривался, где ему лучше стать.
– Не хочу, чтобы ты отходил еще дальше от меня, – заявил пианист.
– Ладно, ладно.
– Ага, вот так.
Говард взглянул в зал и, заметив Джека, спросил:
– Темп нормальный, Джек? Не слишком быстрый?
– Пожалуй, чуть быстроват.
Говард согласно кивнул. Джек встал и направился к музыкантам. Джонатан Мэтьюз скрылся где-то в укромном месте, чтобы переодеться.
– Ффиона, лапочка, немножко помедленнее, ладно? – попросил Говард.
– Ладно, – отозвалась Ффиона. Она заметно нервничала. В церкви было сумрачно. Высвеченная желтыми прожекторами, Ффиона казалась очень привлекательной.
– Это хорошо, – сказал пианист. Он приехал из Норвегии.
Все держатся в высшей степени любезно и непринужденно, с удовольствием отметил про себя Джек; привычный музыкальный мир его радует. Он повернулся направо и почувствовал, что земля уходит из-под ног, будто он залпом выпил тройную порцию виски – перед ним возникли два знакомых профиля: Кайя и Яан брали со столика программки, улыбаясь пожилой женщине у аналоя. Скорее всего, их пригласил Говард. Но ему не сказал. А с чего Говарду предупреждать Джека? Он ведь не в курсе.
Джек быстро пересек сцену и, миновав рояль, нырнул в ризницу. Там все еще сидел тенор, выставив пухлые колени: он был без брюк, в одних красных трусах, и явно удивился появлению Джека. В ризнице пахло как в хорошей гостинице.
– Все прошло отлично, – сказал Джек. – Жаль, что не могу остаться. Мать в больнице, других неприятностей тоже хватает. Пожалуйста, скажите ему, – Говарду то есть, – скажите Говарду,пусть, как мы уговорились, заедет потом ко мне, но только один.Соло. Хорошо?
– Один. Говард. Заметано.
Из ризницы Джек вышел на церковный погост. Воздух казался удушливо серым. Джек остановился у могилы Рекса Харрисона [110]110
Сэр Реджинальд «Рекс» Кэри Харрисон (1908–1990) – английский актер театра и кино.
[Закрыть]и чуть не разрыдался: возможно, он бежит от собственного сына. И тем не менее двинулся дальше.
– Жаль, что ты так поспешно умчался. Здесь Яан. Мой вундеркинд. Вместе с мамой.
– Разве Джонатан тебе не сказал? Про моюмаму?
– А, так ты, значит, сейчас в больнице?
– Говард, имей хоть капельку сочувствия…
Говард звонил из церкви. Голос в мобильнике металлически дребезжал.
– Мне надо с тобой кое о чем поговорить, – сказал Джек. – С глазу на глаз. Может, пройдемся по Хиту? Ты не против?
Полсентября уже позади, но парк этого даже не заметил. День был по-летнему жаркий. Длинные руки Говарда свободно болтались при ходьбе. Сразу по приезде он переоделся в футболку с надписью Хельсинки Музыка Новаи брюки-капри с тропическим рисунком; брюки прикрывали его костлявые колени, зато зад выглядел особенно толстым. На всякий случай они с Говардом унесли альт 1625 года в темную подсобку и спрятали под грязным бельем. Только потом Джек сообразил, что Марита, вернувшись, может бросить инструмент в стиральную машину вместе с исподним, носками и платками.
Несмотря на успешное выступление ученицы, Говард был взвинчен.
– Клифф ходит ходуном, – начал он.
Ходит ходуном?! Да, ходит ходуном, но на одном месте, никуда не сдвигаясь. Джек признался, что такое состояние ему знакомо. Это же прелюдия к смерти, заявил Говард. Он навел справки в интернете и поразился количеству болезней, которыми страдают золотые рыбки. Джек тем временем ломал голову, как половчее, тихо и незаметно перевести разговор на Кайю. Ему до зарезу нужна помощь. Необходимо перестать ходить ходуном.
Для начала он сократит свои расходы. Первое: будет покупать меньше одежды и предметов роскоши, вроде темных очков «Оукли». И вообще, надо избегать бессмысленных трат, на которые провоцирует богатство, – просто переложить их на Милли. С его стороны это – очевидная жертва. Нечто вроде искупления греха. А Милли нипочем не узнает.
Говард продолжал бубнить о том, как трудно теперь добиться толку в чем бы то ни было:
– В наше время, если у тебя нет докторской степени по теории содержания золотых рыбок, они будут ежеминутно дохнуть у тебя на глазах.
Приятели пешком направились в Кенвуд. Джек всегда полагал, что в компании Говарда можно прекрасно провести время, но тут его ждало большое разочарование. Говард всегда производит впечатление человека открытого; на самом деле в нем переплелись разнообразнейшие комплексы. Солнце меж тем скрылось за тучей, похожей на гигантский пузырь со льдом.
Джек откашлялся:
– Гм, она мне, между прочим, не звонила.
– Кто?
– Мать Яана.
– Ты же прямо сейчас мог с ней договориться о встрече.
– Черт возьми, я уже объяснял!
– Зачем тогда вообще о ней говорить? – искоса глядя на приятеля, спросил Говард.
На лужайке расположилась группа дошколят с раскрашенными, как у воинственных индейцев, мордашками. Мужчина с пучочком волос под нижней губой – видимо, отец одного из малышей – строил из гибкой проволоки какое-то замысловатое сооружение. Матери в темных очках и свободных цветастых летних платьях вели серьезные беседы, словно на политическом митинге. Все это походило на реконструкцию жизненного уклада семидесятых годов.
Мамаши такие опытные, такие самодовольные. Как будто им никогда не случалось навсегда потерятьребенка.
На общем фоне единственным диссонансом была женщина в желтом комбинезоне, исполнявшая жалкие прыжки на батуте; возможно, ее просто наняли развлекать ребятишек. Она была поразительно похожа на Джимми Сэвила [111]111
Сэр Джеймс Сэвил (1926–2011) – английский теле– и радиоведущий, первый английский диджей.
[Закрыть]. Спрыгнув на землю, она развела руки в стороны и поклонилась, но ей никто не похлопал.
– А все же по натуре люди добры,правда? – сказал Говард, широко улыбаясь и детям, и взрослым.
– У тебя есть какое-нибудь представление об отце?
– О чьем отце?
– Яана.
– Ни малейшего. Зачем мне лезть в их дела?
Вдали замаячил Кенвудский дворец; не удивительно, что его постоянно сравнивают с огромным свадебным тортом – очень похож, даже лепнина на фасаде поблескивает, словно сахарная глазурь.
– Едва ли ей удастся добиться для Яана гранта, верно?
Говард покачал головой:
– Где уж там, тем более что она, скорее всего, – нелегальная иммигрантка.
– И что же их ждет?
– Понятия не имею.
Они плюхнулись на поросший травою холм перед дворцом. Говард откинулся на спину. На склоне, обращенном к озеру и гигантской уродливой белой арке, под которой проходят концерты на открытом воздухе, там и сям виднелись парочки, стискивавшие друг друга в объятиях разной силы и страсти. Одна пара, видимо, предавалась соитию сидя – голые ноги девицы торчали с обеих сторон талии кавалера; впрочем, возможно, ему почудилось.
– Великий музыкант, – вдруг произнес Говард, – теперь мне ясно, как день.
– Кто?
– Отец. Ве-ли-киймузыкант. Тайна одаренности Яана раскрыта, ха-ха.
Джек поморщился, в груди жгло как огнем.
– Да ну? И как же ты ее раскрыл?
– Она сама призналась, – заявил Говард, жуя травинку. – Мистер Давенпорт, говорит она мне, он – ве-ли-киймузыкант. Так и сказала. Но больше – ни звука. Я и не спрашивал. Она велела мне держать язык за зубами. Что-что, а это я умею.
Джек сосредоточенно смотрел на зеленый склон. Двое мужчин перебрасывались ярко-желтой «летающей тарелкой». Он внимательно наблюдал, как она каждый раз проплывала мимо простертых рук – неизменно недосягаемая.
– Ты что, нуждаешься в постоянном одобрении? – внезапно спросил Говард.
Джек очнулся, перед глазами все плыло. Невероятно – оказывается, он задремал. Взгляд уперся в костлявые, покрытые легким пушком колени Говарда, колени эти почему-то раздражали Джека.
– Да знаю я, куда ты клонишь, – проговорил он, ожидая, что Говард сейчас все расскажет, и у него отлегнет от сердца..
– По-моему, да.
– Что «да»?
– Недаром твоей последней работе… гм… не хватает стройности.
