Текст книги "Затаив дыхание"
Автор книги: Адам Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
– Чего Эдвард добивается? Нацелился закрутить с тобой роман?
– С какой стати?
– Да кто же откажется завести с тобой шашни? – в том же легкомысленном тоне продолжал Джек. – И я этих жеребцов не осуждаю.
Я бы охотно прикончил этого подонка, соседа нашего, вертелось у него на языке, но он сдержался: перед Милли выражать ненависть к соседу, то есть к ближнему своему, – не самый умный ход.
– Клаудия сказала, Роджеру предстоит операция, – со вздохом сообщила она. – Чтобы снизить внутричерепное давление.
– О Господи.
– Он может даже умереть.
– Правда? – искренне удивился Джек.
Для конца сентября ночь выдалась на редкость теплая. Они даже простынями не укрывались. Вокруг еще вились комары – сказывалась близость прудов. Пятнышко на потолке прямо напротив головы Джека вдруг исчезло и появилось в нескольких дюймах от прежнего места. Чтобы Роджера Гроув-Кэри не было в живых? Такое в голове не укладывается.
– Для нее это был бы самый лучший исход, – сказала Милли. – Она живет, как арестантка, ее лишь изредка, под честное слово, отпускают в супермаркет «Уэйтроуз». Ей впору облачиться в чадру. Ужас, что я мелю! Ушам не верю. Откуда, говоришь, твой новый ученик?
– А?
– Юный гений, как утверждает Говард. Тот, с красоткой-мамой, откуда они?
– Кажется, из Латвии.
– А я думала, из Эстонии, – не поворачивая головы, проронила Милли.
– Возможно. Зачем тогда спрашивать?
– Я только сейчас вспомнила.
– Верно. Из Эстонии.
– Чудно. Ты же там был,а вспомнить не мог.
– Чудно, – по-американски прогнусавил Джек: спазм сдавил ему горло. Он чувствовал исходящий от Милли ток подозрения.
– Хочешь немножко почитать? – как можно более непринужденно предложил он; голос, к счастью, уже не подвел. Он посмотрел на небольшую стопку книг на ночном столике. Милли подарила ему критическую биографию Моцарта – толстенный том в твердом переплете, – но читать его на ночь скучно. – Наконец-то я взялся за Моцарта, – соврал он. – Блестящая работа. Захвачу ее с собой в больницу. Папа теперь покупает продукты в «Лидл» – дрянь жуткая. «Уэйтроуз» снесли, на его месте теперь «Лидл». Товар продают за бесценок, но качество – хуже некуда. Мороженая лазанья – просто гадость. Ладно, почитаю Моцарта.
– Это она звонила, когда ты был в Хейсе?
– Когда я был в Хейсе… – повторил он так, будто собрался рассказать анекдот. – Да, наверно.
Вот беда – он позабыл, что именно сказала тогда Кайя его жене.
– Стало быть, это и есть Кайя из Эстонии, – проговорила Милли. – Она так представилась на автоответчике.
– Хотела договориться насчет уроков, – сказал Джек.
– Кайя из Эстонии, – повторила Милли. – Конечно же, ты знал, откуда она приехала. Та самая, которая занимается творчеством Арво Пярта.
– Пярта?
Только тут Джек вспомнил: он ляпнул про ее увлечение Пяртом для маскировки. Господи, он пытается заметать следы, но забывает, каким способом! Милли повернулась на бок и выключила ночник. Джек начал было гладить ей спину, но она вздрогнула и выскользнула из-под его руки. Ему почудились тихие всхлипы; а может, просто показалось.
Он выключил ночник.
– Наверно, я перепутал потому, что она наполовину латышка, – сказал он. – Или русская. Эти балтийские страны так похожи, не разберешь. Многие даже путают их с Балканами.
Он понятия не имел, каким образом можно противостоять женской интуиции, которая логике, как известно, не поддается, но стараний не оставлял. Раз Милли ничего не ответила, даже не поцеловала его по традиции на ночь, он повернулся на бок в надежде заснуть, не замечая, что у него разинут рот – как у охваченного паникой человека. И вдруг услышал шепот Милли:
– Делай со мной, что хочешь.
– А?..
– Представь, что я проститутка. Делай все, что хочешь. Изнасилуй меня.
– Милл…
– Я серьезно. Затрахай до потери пульса. Давай сзади.
– Правда?
Он повернулся и всем телом приник к ней. Она подняла руку и спрятала в ней лицо.
– Возьми меня, – куда-то в локоть, едва сдерживая слезы, проговорила она. – Не церемонься, бери по-грубому. Как девку из Восточной Европы. Твою персональную эстонскую подстилку. Я буду просто лежать, и ты можешь вытворять все, что вздумаешь.Давай, ну пожалуйста!
Надеюсь, это не ловушка, пронеслось в голове. Нет, догадался Джек, это очередной маневр, подсказанный ее эксцентричным консультантом по проблемам фертильности, тем типом с псевдоиспанской фамилией. Но чем черт не шутит, может, стоит попробовать? Он уже изрядно возбужден. Откинув с ягодиц Милли шелковую рубашку, он стянул с нее трусы и бросил на пол. Она лежала на боку поверх простыней, будто в тропиках. Тело тяжелое, сонное. Кожа теплая, чуть влажная. Он погладил стройное бедро – к колену кожа более прохладная. Потом рука двинулась вверх, к груди; там, где действует закон тяготения, кожа натянута, и грудь напоминает носок с апельсином внутри. Джек поерзал, стараясь теснее прильнуть к заду Милли, задрал повыше ее ночную рубашку и дал волю пальцам, которые стали легонько, как она любит, поигрывать с ее сосками. Сейчас оба соска рядом, он может охватить их ладонью, словно два маленьких мандаринчика.
Милли по-прежнему не шевелилась. Склонив к груди голову, лежала на боку в позе эмбриона, и он, словно близнец, принял ту же позу, вжимаясь коленями в ее согнутые ноги. Под тяжестью ее грудной клетки у него заныл локоть. Джек попытался его высвободить, но удобного положения не нашел. После изнурительного дня в Лондоне из ее подмышки пахло не дорогущим натуральным дезодорантом, а обычным потом, но Джек вдыхал этот запах с наслаждением, как вдыхают горный воздух.
– Делай, что хочешь, —требовательно процедила она, будто сквозь стиснутые зубы. – Я – твоя рабыня. В полной твоей власти. Давай, орангутанг гребаный, дрючь меня в задницу!
Он не однажды радостно изумлялся тем вольностям, которым они законно предаются в постели, услаждая себя и друг друга, раз от разу поддавая жару, потакая своим прихотям и фантазиям. Видя ее нескрываемое удовольствие, трепет восторга и непроизвольные содрогания, слыша ее томные стоны, он возбуждается еще сильнее. Глядя, как, благодаря его маленьким ухищрениям (когда главной целью стало зачатие ребенка, его штукарство стало напоминать аниматронику), она постепенно достигает экстаза, он сам распаляется страстью. Есть в этом какая-то щедрость, почти самоотверженность. Но, может быть, он тешит себя иллюзией, а на самом деле это лишь одно из проявлений эволюции?
Однако сейчас, когда Милли лежит оцепенело, словно неживая, стараний потребуется куда больше. Ему в ляжку впился комар, Джек прихлопнул его и, протянув руку поверх ее бедра, продолжил ласки. Его пальцы нежно теребили грудь, игриво касались лба, потом живота; вот новость – над пупком нависла складочка жира. Он не без усилия отвел согнутую ногу жены и принялся гладить лонную шерстку, чувствуя исходящий от нее первобытный жар; наконец, его ладонь скользнула, как в лисью нору, меж ее сомкнутых бедер. От неудобной позы руку заломило до самого плеча. Вторая рука онемела под его собственной тяжестью. Ему показалось, что Милли издала какой-то звук. За окном промчалась «скорая помощь», вой сирены еще долго разносился по округе. В окно подуло ночной свежестью, его голое бедро стало зябнуть. Может, стоит накрыться простынями, но пока не до них.
Он уже вполне готов к бою. Тот чокнутый советник по технике оплодотворения называет соитие «моментом слияния». В этот решающий миг он из-за инертности жены больше обычного занят собой: воображает совокупление животных, жизнь свинофермы, вспоминает, что Милли говорила за ужином про всемирный продовольственный бизнес, про магазины «Асда», входящие теперь в сеть «Уолмарт». По ее словам, иммигранты, моющие салаты в «Асде», получают сущие гроши, живут в переполненных грязных халупах. Милли собирается, рискуя жизнью, сфотографировать лачуги на поле близ Кингз-Линн или где-то еще. Асда, Асда, Асда. Асдану тебя. Уол-трах-март-трах-уооол… Двигаясь в ней взад-вперед, как поршень, он целовал ее хребет, бугорки позвонков, но вместо знакомого блаженного неистовства откуда-то издалека пробивалось нечто вроде слабого шипения пузырьков газированной воды. Это близко не походило на ту неодолимую силу, что сметает с пути все остальное, включая шальные мысли про «Уолмарт», покалывание в начавшей отходить руке и ночной холодок, бегущий по голой коже.
К его облегчению, Милли повернула голову, начала чуть хрипло вздыхать и охать; от его толчков ее неповторимый, прелестный дюкрейновский профиль то поднимается, то опускается, рубашка сползла с худеньких плеч, соблазнительно открыв крошечную черную родинку возле шрамика от прививки и ключичную ямку – когда Милли принимает душ, в эту ямку непременно набегает вода. Он любит свою жену. Любит и за то, что ей сорок один год. Любит спать с ней. Любит ее родовитую кровь. Ему нравится, что ее аристократизм невозможно скрыть, что она очень богата, и тем не менее он может вытворять с ней в постели все, что захочет; нравится крепчающий запах пота из ее подмышки и лимонный аромат гомеопатической зубной пасты у нее изо рта.
– Ну же, давай, давай, – подгоняет она, не открывая глаз и царапая свою обнаженную шею. – Только ничего не говори.
Вообще-то, он не сказал ни слова. Но в последние дни они так сблизились… Может, она научилась читать его мысли?
Увы, он так и не кончил. Сколько ни старался – тщетно, ничего не получалось. Милли, однако, дольше обычного визжала и кричала, будто ее режут. Джеку послышался глухой удар в ту стену, за которой забор Эдварда, но возможно, он случайно ткнул большим пальцем себе в ухо.
– Прости, – виновато сказал он.
– Ничего, это устойчивое производство, – чуть улыбаясь, пробормотала она. – Быстро возобновляемые ресурсы. Входят в стоимость жизненного цикла.
– Очень обидно. Может, у меня не получается тебя насиловать.
– А вот у Гроув-Кэри всяко получается.
– Не думаю, что это насилие, – заметил Джек, неприятно пораженный ее легкомысленной ремаркой. Он был изнурен, выжат досуха.
– Ты волен думатьвсе, что угодно, – едва слышно выдохнула Милли. – Мужчины испокон веков себе это позволяли. Но не думай, что можешь делатьвсе, что угодно.
Так и не поцеловав его на ночь, она снова легла и накрылась простыней. Джек ничего не сказал. Счел за лучшее не выяснять, во всяком случае вслух, что именно она имела в виду. Ему долго не спалось, и не только из-за ночного холода, от которого стыли плечи.
– Все сильно осложнилось. Жена заподозрила неладное. Соседи, сама знаешь, не дремлют. Необходимо избежать скандала. Ради Яана.
– И ради тебя?
– И ради тебя тоже.
– Ты и за меняволнуешься?
– Ну конечно, Кайя.
В трубке слышались помехи – связь неважная. Потом ее голос зазвучал громче:
– Значит, в то же время, в парке, вместе с Яаном? В понедельник?
– Конечно. Без вопросов. Только домой приезжать не надо.
– Но тогда выйдет только один раз в неделю?
– Ничего, пусть – для начала.
– Он в восторге от твоего урока. Без конца про него говорит.
– Давай пока ограничимся парком, футболом и прочими развлечениями, ладно?
– Яану этого мало.
– Это лучше, чем ничего, Кайя. Могу сводить его в Музей игрушек, покатать на колесе обозрения, еще чем-нибудь займу. На этой неделе договоримся насчет денег.
– Откупиться от меня хочешь?
– Что? Повтори, пожалуйста.
– Хочешь легко отделаться. До встречи в парке. Возле Питера Пэна.
И прежде чем он успел ответить, она повесила трубку. Джек был раздосадован. Жизнь стала все больше походить на жонглирование сырыми яйцами, а у него нет сноровки для таких цирковых трюков.
Он сунул в рот жвачку с винным вкусом, пластина таяла на языке, будто мыльная. А, она с ароматом лайма. И явно переслащена. Этот вариант нравится ему меньше других.
Нет, не привык он к таким поворотам, увольте.
В свое время унылый серый Хейс незаметно сменился просторными лужайками и натертыми пчелиным воском полами Королевского музыкального колледжа; потом – дальше и выше, довольно легко и просто. Подпираемый музыкальным сообществом, женой и всем тем, что нес с собой его брак, Джек ни разу не глянул назад или вниз. До двадцати с лишним лет ежедневно по четыре-пять часов проводил за фортепьяно. На буйства молодости, на странствования и набивание шишек оставалось мало времени. А теперь – уже поздно.
Он даже рад, что нужно ездить в больницу: там он отвлекается от тревожных мыслей. Ему по-прежнему нравится, что медсестра Сьюзан называет его «шикарным мужчиной». Он читает матери новости из «Дейли мейл», кроме неприятных и печальных сообщений, а также разглагольствований правого толка (в результате, выбора у него почти не остается), и дает ей с ложечки актимель – точно так же много лет назад она кормила его с ложечки детским питанием. Ее запястья по-прежнему в гипсе, она обливается потом в своем привинченном к черепу железном каркасе, ее жизнь проходит в пятом круге ада.
– Чудесная погода, только немножко тяжеловата для меня, – порой говорит она.
В соседней одиночной палате иссохший старик каждые две минуты, как заводной, издает вопль. Это единственное, на что он еще способен. Подымается на кровати и, содрогаясь всем телом, истошно и надсадно кричит, словно его режут. Дверь в его бокс не закрывают никогда.
– Бедняга, – говорит мать Джека. – Мне его так жаль.
Вернувшись домой, Джек обычно либо правит «Воды опасного путешествия», либо идет в парк и там во время прогулки пытается мысленно выстроить всю партитуру. У него разболелась поясница, он с трудом сидит в своем ортопедическом кресле, по-прежнему злоупотребляет винной жвачкой, а главное – чувствует себя скверно: мучается тревогой и унынием. Он вернул в партитуру взрывоподобный гром литавр, но теперь их звон выражает внутренние терзания. В определенный момент без литавр просто не обойтись. Под теплым ветерком деревья роняют листья, приводя в замешательство белок. Вдруг в ушах у Джека явственно зазвучала бархатистая виолончель во второй позиции на струне до, и он заново переписал вступление.
В пятницу вечером, едва Милли приехала с работы, у калитки возник Эдвард Кокрин с бутылкой «Боллинджерз» в руках. Милли пригласила его войти. Джек сидел под сливой в дальнем углу сада и читал биографию Моцарта. Марита готовила популярное в Венесуэле блюдо, так что в кухне Джеку делать было нечего. При виде шагающего по газону Эдварда он закрыл книгу, но не встал ему навстречу. За последнее время неприязнь к соседу обострилась и приобрела иную окраску: теперь для Джека размазанная собачья какашка и то предпочтительней Кокрина.
Стоял последний день сентября, но лето этого явно не замечало: какая разница, облетают листья или нет.
– К чему это ты?
– Я нынче пью одно шампанское, – объявил Эдвард.
Милли подтащила два стула. Она свято верит, что соседа должно любить, какой бы он ни был.
– Нам нужны фужеры, Джек.
– Что ж ты не захватила их по дороге?
– Это упрек?
– Нет-нет. Я сам их принесу.
– Погожу открывать, – сказал Эдвард. – Хотя чертовски хочется выпить.
Марита что-то напевала на испанском. Из кухонного люка долетали аппетитные запахи. Вентилятор самозабвенно хрипел; Джек должен был еще год назад позаботиться о смене фильтра. Он осторожно достал из буфета фужеры, внимая их хрустально-чистому погребальному перезвону. Потом вышел на лужайку и вдруг услыхал громкий стук. Это стучит его собственная кровь, непривычно отдаваясь в ушах.
Эдвард ловко открыл бутылку и разлил по фужерам искрящуюся пенную жидкость: сказывался его немалый опыт по этой части. Недвижный воздух прорезала сирена охранной сигнализации, пронзительным воем звавшая хозяина машины.
– Выпьем за женщин, вино и песни, – провозгласил Эдвард.
– За невообразимо уверенных в своем превосходстве мужчин, которые приносят шипучку, – парировала Милли.
– Будем здоровы! – сказал Джек. – Выпьем за изменение климата – благодаря ему мы здесь и сидим.
– Про-шуу тебя, – протянула Милли.
– И за любимых, которых сейчас нет с нами, – шмыгнув носом, добавил Эдвард.
Все выпили до дна.
– Есть от нее вести? – спросила Милли.
Эдвард отрицательно покачал головой и повернулся к Джеку:
– Мне бы адресок твоей крали. Да побыстрей.
– Моей крали?!
– Той эстоночки. Она же наверняка на мели. Если не на панели.
– На панели? – снова эхом отозвался Джек.
– Ты давай не тупи. Кстати, читал про ее соотечественницу, эстонскую поблядушку? Она думала, что выходит замуж за двадцатидвухлетнего мульёнера из Суррея, а он, видать, гол как сокол. Беднее бедного. Снимает вонючую квартиренку. Денежки-то на меха и брюлики профукала, а как осталась ни с чем, своего муженька ножом и саданула. Нечаянно, говорит. Забавная история.
– Не читал, – буркнул Джек.
Милли внимательно разглядывала свой фужер.
– Учтите, ребята, я в фокус-группу не вхожу, – продолжал Эдвард. – Мне только-только сорок стукнуло, болтаюсь один по дому, точно горошина в жестяной банке, вот-вот стану разведенным холостяком, деньги зарабатываю страшенные, не считая премиальных. Как тут быть? Предположим, захотелось мне забежать к соседу потренькать на пианино. Ну, ты кивни хотя бы, что тебе, жалко, что ли? Сделай милость. Старая Европа знакомится с Новой Европой. В таком вот духе.
У Джека свело шею. Пытаясь расслабить мышцы, он проговорил:
– У нее уже кто-то есть. Банкир из франкофонной Канады.
– Блин! – с досадой воскликнул Эдвард. – А я на нее всерьез запал. Даже ахнуть не успел. Прямо любовь с первого взгляда.
– Банкир из франкофонной Канады? – переспросила Милли.
Джек сам не понимал, с чего он это брякнул.
– Да, – подтвердил он, – зовут Рауль. Канадец -франкофон.Постоялец гостиницы, в которой она работает. Несколько месяцев назад там проходил какой-то конгресс, а она обслуживала фуршет, резала и подавала ананасы, тут они и познакомились. Он знает три языка и обожает Арво Пярта.
Эдвард и Милли во все глаза смотрели на него.
– А еще Флобера, – мстительно добавил Джек. Каждая новая деталь его затейливого рассказа придавала ему сил. – Особенно та сцена с застрявшими в шпорах листьями папоротника. Из «Госпожи Бовари».
– Ого, сколько ты о нем знаешь, – заметила Милли.
– Вот черт! – подосадовал Эдвард. – Я-то думал, ей хоть кто сойдет, – такой у нее был вид на крыльце.
– Какой еще вид?! – взъярился Джек. Он готов был навалиться на соседа и, как в фильме «Зомби по имени Шон», вырвать ему горло. Недаром же это кино он пять раз смотрел.
– Будто она изголодалась по любви, – пояснил Эдвард, – само собой, при условии, что к нежному чувству прилагается большой толстый кошелек – на черный день.
– Сам ты большой и толстый, – устало вздохнула Милли. За целый день ей не удалось сбыть ни единой фотоэлектрической панели.
– Не уверен, что твои соображения, Эдвард, пришлись бы ей по вкусу. У нее, наверно, тоже есть гордость и чувство собственного достоинства.
– Брось, Джек. Телка, блин, просто обалденная. У него самого слюнки текут, только он помалкивает, – уже слегка заплетающимся языком сообщил Эдвард, наклоняясь к Милли.
– Пора бы уж повзрослеть, Эдвард, – промолвила Милли, не сводя глаз с зеленой изгороди.
– Не могу. Мой отец покончил с собой, когда мне было четырнадцать лет.
– Что?!
Эдвард обвел их взглядом, полным самодовольного торжества.
– Я вам разве не говорил? Повесился на крюке в гараже. По легкомыслию спустил все денежки. А я тогда был в частной школе. Веллингтон-скул [122]122
Веллингтон-скул – привилегированная частная школа в графстве Суррей.
[Закрыть]. Мне наставник сообщил. Я жутко расстроился: из-за чертовых похорон пришлось пропустить отбор для игры в «пятерки» [123]123
«Пятерки» – разновидность игры в мяч, популярная в Британских привилегированных частных школах.
[Закрыть]!
– Какой кошмар! – ужаснулась Милли. – До чего удручающаяистория!
Выходит, ненавидеть Эдварда теперь нельзя, совесть заест, досадовал про себя Джек.
– Значит, повзрослеть ты не можешь, – повторил он.
– Нет. И никогда об этом не жалел. Я – чокнутый. Псих. Лилиан твердила мне это постоянно. Психологически я из говноедов.
– А ты отца любил? – склонив голову набок, спросила Милли; она заметно оживилась, позой и всем своим видом выражая сочувствие.
– Так я ж его толком не знал, – признался Эдвард, по-клоунски подняв брови. – Жил в школе, а не дома. В том-то и беда. Потому и не взрослел. Откуда мне было узнать его по-настоящему?
Глава девятая
Кайя с Яаном уже поджидали Джека у статуи Питера Пэна. Завидев их, он с трудом удержался, чтобы не броситься наутек.
– Привет! Давно ждете?
– Не важно, – сказала Кайя. – Как дела?
– Отлично. Ну, Яан, будем ловить мяч или погоняем в футбол?
– В крикет, – очень серьезно ответил малыш, хотя весь трепетал от возбуждения. Он смотрел на взрослого мужчину, запрокинув голову; ему по-прежнему было невдомек, что это его отец.
– В крикет? Конечно. Эх, я дурак, забыл принести мячи и биты. В следующий раз непременно захвачу. Пока что будем учиться бросать и ловить мяч, а еще – бить по нему.
В школе Джек отнюдь не блистал в крикете и с той поры не брал в руки биту. Зато всегда обожал наблюдать за игрой, а еще лучше – слушать репортажи. К счастью, на сей раз он взял с собой теннисный мячик, а не тот – большой, красный и чересчур легкий. День выдался пасмурный и душный, без малейшего ветерка.
– Он смотрел матч на кубок «Урна с прахом», – сообщила Кайя. – В нашем доме есть жилец из Болгарии, со своим телевизором. Но в правилах мы так и не разобрались.
На ней длинная майка с аккуратно напечатанной надписью: «Не все так, как кажется». Майка туго обтягивает прямую спину гимнастки, крепкие плечи и груди.
– Из Болгарии?
– Да. А что?
– Ничего. Хороший парень?
– Вообще-то это женщина. Мы уже подружились.
Подошла чета японцев и попросила Джека сфотографировать их возле статуи Питера Пэна. Они стали у ограды и не помещались в кадре; Джек, точно военный корреспондент, вынужден был присесть на корточки и даже пригнуться, чтобы выбрать правильный ракурс. Японцы засмеялись. Сам он впервые увидел Питера Пэна примерно в возрасте Яана. Тогда статуя была гораздо выше.
Когда Кайя ушла, Джек стал показывать Яану вырезанных на бронзовом пне фей, кроликов и белок; за девяносто лет многочисленные руки и ручонки отполировали фигурки до блеска, а крылышки фей покрылись ярью-медянкой и приобрели красивый зеленый отлив.
– Питер Пэн так никогда и не стал взрослым, – объяснил Джек. – Он превратился в эльфа и взял девочку по имени Венди с собой в Страну грез. Именно там он когда-то впервые приземлился.
Уголок рта у Яана припух, образовав большую ямочку.
Они принялись кидать друг другу теннисный мячик. Одна беда: в Кенсингтон-гарденз почти все встречные кажутся смутно знакомыми, и Джек невольно занервничал. Правда, англичан было очень мало, в основном иностранцы; они с улыбкой смотрели на игру. Джек догадался, что их особенно привлекает Яан: малыш самозабвенно бросался за каждым мячом, хотя почти всегда его упускал; растрепанные темные волосы придавали ему слегка шаловливый вид, но внимательный взгляд подмечал серьезное, сосредоточенное выражение мордашки.
Это же мой сын, думал Джек.
По широкой дорожке они отправились вдоль Серпантина [124]124
Серпантин – узкое извилистое искусственное озеро.
[Закрыть]за мороженым, подкидывая ногами опавшие листья и стараясь поймать те, что еще кружились в воздухе. У Джека в кабинете висит старая почтовая карточка 1911 года с этим же самым видом. На открытке по дорожкам гуляют няни с детскими колясками, мальчики в штанах до колен или в девчачьих платьицах и девочки в кружевных шляпках. Джек купил Яану большой рожок мороженого; в его маленькой ладошке рожок казался огромным, а измазанное мороженым лицо стало напоминать старинную рекламу крема для бритья. Джек не захватил с собой салфеток и растерялся.
– Оближись как следует языком, – посоветовал он.
Но язык описывал лишь маленький кружок вокруг губ. Джек вытянул из штанишек Яана полу мягкой хлопчатобумажной рубашки, опустился на колени и, придерживая мальчика за плечо, тщательно вытер ему лицо, стараясь не задевать губы. Запах растаявшего мороженого, его сладкая липкость были неприятны, но покорная признательность, которую он читал на лице ребенка, трогала до глубины души. Джек обтер запачканную полу о густую, нагретую солнцем траву. Ему хотелось вернуть Яана в том виде, в каком получил.
– Сколько суеты! – сказал он и подмигнул.
На лице у Яана опять образовалась ямочка, и он посмотрел Джеку прямо в глаза.
Когда Кайя вернулась, Джек шепнул ей, что хотел бы кое-что обсудить с глазу на глаз. Она сказала несколько слов по-эстонски, и Яан остался на лужайке играть в мяч, а его родители сели на дальнюю скамейку, чтобы мальчик не слышал, о чем они беседуют.
– Он по-прежнему не знает, кто я?
– Да. Просто мой друг. Скоро скажу.
– Мне нравится с ним возиться. Отношения потихоньку налаживаются. Буду давать ему уроки у Говарда или сниму что-нибудь. Но только не дома. У нас там жуткий сосед, да и жена может войти в любую минуту. Начнутся расспросы…
– Ему хочется видеть тебя чаще.
– Мы будем видеться пару раз в неделю.
– Два раза в неделю?! – Кайя презрительно фыркнула.
– Пока, для начала. Но действовать надо осторожно. Пойми меня правильно, мне действительно нравится с ним встречаться. И с тобой тоже, – добавил он, чувствуя, как гулко забилось сердце.
Она скрестила руки на груди.
– Он твой сын. А не просто ученик, которого ты учишь играть. Это тебе не хобби и не клуб.
– Я и не говорил, что он для меня – хобби!
– Ты его папа. То, что ты предлагаешь, не годится. Норовишь легко отделаться. Выбрать пустячок по собственному вкусу. Очень мило. Только это не значит быть папой.
Как это все несправедливо, думал Джек, сидя рядом с ней под теплым осенним солнцем. Яан, один посреди лужайки, перекатывал мяч с ладошки на ладошку.
– Твою жену зовут Милли, да?
Джек кивнул.
– Судя по автоответчику, голос у нее приятный, благожелательный.
– На язычке медок…
– Что?
– Если я ей все расскажу, она взбеленится. Мы же много лет пытались зачать ребенка. Я рисковать не могу. Она церемониться не станет, тут такое начнется…
– Тогда я увезу Яана обратно в Эстонию. А про тебя расскажу, когда ему исполнится восемнадцать. Ты удивлен?
– Признаться, да, немного.
– На Хааремаа есть один парень. Мы с ним вместе учились в школе. Потом он поступил в университет, уехал, а теперь вернулся. Он плотник, отличный мастер, поэтому у него много работы. Он будет Яану хорошим отцом. Яану он очень нравится.
У Джека свело живот.
– Он – твой близкий друг?
– Думаю, если я вернусь, он станет моим мужем. Он этого очень хочет. А пока что – просто старый друг. Его зовут Тоомас. По-эстонски это скала.
– То есть ты можешь на него положиться, да? Вы ведь с детства знакомы.
Она кивнула и продолжила:
– Я поступлю на островную радиостанцию. Это радио местной общины. Они готовы меня взять. Кое-какие деньги у них есть. Буду немножко зарабатывать. У меня много разных планов. Учиться могу заочно. В Тарту есть знакомые профессора.
– Все же это не Лондон.
– Лондон помешан на деньгах, – бросила она. – Я скучаю по Хааремаа.
– А я буду очень сильно скучать по тебе и Яану. Мне нельзя вас навестить?
Она покачала головой:
– Так дело не пойдет. Моя жизнь – это тебе не веб-сайт. Либо ты отец, либо нет.
Стараясь не выдать колотившей его дрожи, Джек подался вперед и уперся локтями в колени.
– И никогда большене увидеть Яана? Так я не хочу, – сказал он и сам удивился своему непреклонному тону.
– Что именно рассказать, Милл?
– Про Эстонию.
Они сидели вдвоем на пластмассовых стульях в садике его родного дома, подмечая среди гальки многочисленные кошачьи какашки и гадая, была ли хотя бы раз в употреблении блестящая маленькая жаровня на колесах из магазина «Би энд Кью» [125]125
«Би энд Кью» – сеть магазинов, продающих товары для дома и сада по сравнительно низким ценам.
[Закрыть]. Утром они уже навестили мать Джека. В больницу, как всегда по воскресеньям, съехалось множество посетителей, зато из медиков – ни единого врача, только парочка загнанных сестричек да измученная мигренью старшая сестра. Потрясенная состоянием свекрови, Милли сразу устыдилась и стала корить себя за то, что, увязнув в делах, не навестила больную раньше. К обеду они оставили ее на попечение отца Джека, а сами вернулись в Хейс, чтобы немножко прибрать дом. Он был изрядно запущен. В последнее время Милли совсем забросила собственное хозяйство, почти не брала в руки пылесос и теперь с азартом взялась наводить чистоту у родителей Джека, несмотря на малоподходящее для такой работы обтягивающее платье на молнии – в нем ее фигура напоминала очки в футляре. Они привезли с собой корзину еды из «Фортнум энд Мейсон» [126]126
«Фортнум энд Мейсон» – большой дорогой лондонский магазин, славящийся экзотическими продовольственными товарами.
[Закрыть], чтобы побаловать Доналда и поднять ему настроение, а себе, на запоздалый обед, – заранее приготовленную настоящую деревенскую курицу.
От работы и сознания собственной добродетельности Милли раскраснелась. Она все воскресенье посвятила Хейсу – это для нее большая жертва. Хейс ей не нравится, но она готова мириться с ним только за то, что он напоминает ей, откуда родом ее муж; она даже радуется – главным образом за Джека. Обычно-то она забывает, что он – мальчик из рабочей среды. Но очень одаренный мальчик. Джек считает такое отношение к Хейсу нелепым, но сознавая, что по-своему городишко благотворно действует на жену, он решил, что лучшего места для исповеди ему не найти. Да у него и выбора нет.
Милли хочет ребенка, так? Яан может стать ее пасынком! На выходные, праздники, на время отпуска. Как получится. Было бы здорово. Милли человек великодушный, справедливый, она заботится об экологии планеты, о бедных и о политических беженцах, выступает против использования детского труда. Она полгода прожила в Берлине, в коммуне революционеров, пока он, как пай-мальчик, учился в Гааге. Она вкалывала на кухнях, организованных школой «Экшн Спейс» [127]127
«Экшн Спейс» («Action Space») – известная британская школа консультантов и бизнес-тренеров, практикующая системный интегральный подход в тренинге и консультировании.
[Закрыть]. Какое-то время продержалась в зимбабвийской деревне. А он тем временем изучал двенадцатитоновые ряды Луиджи Даллапиккола [128]128
Луиджи Даллапиккола (1904–1975) – итальянский композитор, пионер додекакофонии в Италии.
[Закрыть]. Изредка, без всякого повода, Милли напоминает ему, что в Соединенном Королевстве каждый четвертый ребенок живет за чертой бедности. Не исключено, что это – напоминание самой себе, потому что забыть о несчастных детях очень легко: до них никому нет дела, такие факты всплывают только на листовках, сунутых в дверную почтовую щель, но их, как правило, отправляют прямиком в мусорное ведро. Милли человек непредвзятый и честный.
Но вот незадача: она его опередила. На считаные минуты.
– Про Эстонию, – повторила она. – Расскажи мне про Эстонию.
– Ладно. Вообще-то, гм…
Где-то поблизости раздался пронзительный призывный вопль:
– Лииз! Лииз!
Очень хотелось бы услышать отклик Лииз – или Лииза. Вероятно, Лииз, как и Джек, не находит нужных слов. Вылетевший из Хитроу самолет, толкая перед собой темное облако шума, пронесся почти над самой землей – казалось, можно даже разглядеть название авиакомпании.
– Мне разбивали сердце дважды, – проговорила Милли. – Впервые это сделал парень, который у меня был до тебя…
– Фируз, – кивнул Джек. – Нет, Салим.
