Текст книги "Затаив дыхание"
Автор книги: Адам Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
Джек кивнул; на душе было смутно и одиноко.
– Прекрасная мысль, Кайя. Но пока богатство на тебя не свалилось, я хотел бы вытащить вас из той дыры. Словом, поддержать материально. Даже если мы не станем делать анализ на ДНК.
– Анализ? На ДНК?
Джек небрежно махнул рукой:
– Чистая формальность. Чтобы убедиться, что отец – действительно я. По закону положено. Я тебе, конечно, верю, но, боюсь, чтобы оформить все официально…
Он смолк и смущенно почесал затылок.
– Ты меня не понял, – сказала она, глядя на него в упор. – Он от тебя. Твой сын.
– Я знаю, но…
– На хрен сдался твой анализ!
Джек был потрясен ее реакцией, лицо его запылало. Он тупо уставился на озеро; что-то выпрыгнуло из воды и плюхнулось обратно; наверно, крупная рыбина. На Кайю смотреть не хотелось. А она, раскачивая скамью, продолжала его честить.
– Думаешь, я тоже врунья? После тебя я целых два года ни с кем не сходилась. Ты знаешь, каково жить одной с ребенком? Круглые сутки с ним да с ним. Молчишь? Как ты можешь? Я не переставала тебя любить ни на минуту. Слушаю твою музыку, смотрю на твое фото в интернете – и еще сильнее тебя люблю. Я родила от тебя ребенка. Ему нужен папа, ясно? Ты можешь это понять?
Джек сидел, понурив голову; на ее вопрос он с натугой кивнул – будто у него заело шейные позвонки.
– Перед встречей с тобой я страшно волновалась, а теперь сама все гроблю. Но отец Яану необходим.Ну? Что скажешь? Говори же! – настойчиво и громко потребовала она.
Шедшая мимо пожилая чета обернулась; по лицам было видно, что эта колоритная размолвка на лавочке в парке их забавляет.
Не поднимая головы, Джек пристально глядел под ноги. Чего там только нет! Маленькие безобидные камешки, пыль, земля, мятая бутылочная крышка, рваная, похожая на цветок, обертка от «сникерса». Все вместе складывается в довольно замысловатую картину.
– Как там лис? – обращаясь к земле, едва слышно спросил он. – Тот, который в клетке сидел? Как он теперь, без твоего отца?
– Кто? Лис? – она пренебрежительно фыркнула. – Да все так же. Мама его кормит. Она его зовет Мик-Мик. Теперь у него есть имя.
– Надо было назвать его Джеком, – сказал он.
Следующие несколько дней прошли в разъездах: из Хэмпстеда в Хейс, оттуда вместе с отцом на автобусе в больницу к матери; остановка напротив «Трэвел-Инн», в нескольких минутах ходьбы от дома.
Джек не перестает удивляться тому, что Хейс, подобно многим другим городишкам, неуклонно приходит в упадок посреди общего процветания, потребительского бума с оборотом в триллионы фунтов, в стране, где только ленивый не берет кредитов. Вместо знакомого с детства универсама «Уэйтроуз» появился гигант «Лидл» [121]121
«Лидл» – немецкая сеть супермаркетов.
[Закрыть]цвета помоев. Бесследно исчезли зеленная лавка Данстана, «Скобяные товары» Дагли и ателье Хепворта; давно пропал, как не бывало, угловой магазинчик, масло там всегда отрезали от большого бруса и аккуратно подравнивали специальными деревянными лопатками. Зато теперь на каждом шагу вульгарные бутики, магазины товаров по сниженным ценам, увешанные режущими глаз аляповатыми тряпками, и запакощенные галереи игровых автоматов. А то и вовсе ничего взамен. Шумная, забитая машинами Аксбридж-роуд рассекает город еще более безжалостно, чем прежде, немногим уступая Северной Окружной. Невзрачная пивнушка, куда он частенько захаживал в старших классах, превратилась в претенциозно оформленный бар, на террасе постоянно тусуются субчики, очень смахивающие на наркоманов, – все в плащах «берберри» и ослепительно белых кроссовках; в «счастливые часы» скидок они охотно налегают на спиртное. Как назло, к остановке надо идти мимо этого бара; и, хотя Джек с отцом обычно ходят по другой стороне улицы, насмешек и ругательств им все равно не миновать. Слова на «б» и «х» сыплются на них градом.
– Я еще в армии к такому привык, – только и проронил отец.
– Вступать с ними в перепалку вряд ли стоит; а хочется.
– Эти сопливые хамы только того и ждут, Джон. Если они тебе всего лишь сломают пальцы, считай, тебе повезло.Надо вернуть в Англии воинскую повинность. Пускай эти межеумки роют берлоги, чтобы в проливные ноябрьские дожди им было где приткнуться на ночь.
Джек покосился на отца: тот с трудом сдерживал накопившийся гнев, на виске змеилась толстая жила.
– Быть может, оно всегда так было, – предположил Джек. – Просто мы забываем.
– Вздор. Разве это люди? А ведь среди них и цветных-то почти нет.
Жизни матери уже ничто не угрожало, но ее, тем не менее, перевели на предпоследний, шестой, этаж, в гериатрическое отделение, и это вызывало беспокойство. На самом верхнем этаже, будто уже за гробом, располагалось детское отделение. Выше – только небо. Мать похудела, но держится бодро, оживленно. Отец выглядит крайне измученным. Похоже, здесь все забыли, что она ничего не видит. Сестры и няньки постоянно меняются, английскую речь наполовину не понимают. Старшая сестра повесила в изножье материнской кровати большой лист с предупреждением: СЛЕПАЯ ПАЦИЕНТКА, но ничего не изменилось – нянечка по-прежнему протягивает стакан воды и ждет, чтобы больная его взяла; или в ответ на ее просьбу молча кивает.
– Это вопрос культуры, – говорит отец. – В странах, откуда они к нам едут, их не учат элементарным вещам.
– Одна-две сестрички очень даже милые, – замечает мать, со вздохом откидываясь на подушки.
Дырки в черепе от винтов, на которых держится упор для головы, воспалились. Врачи опасаются стафилококковой инфекции, но мер никто не принимает, лишь время от времени протирают раны дезинфицирующими салфетками. Больница представляется Джеку гигантским памятником иллюзии здравоохранения, особенно здесь, на этаже для стариков. Стоит копнуть чуть глубже, и под пристойным медицинским обличьем обнаруживается непробиваемый монолит отчаяния, безнадежности жизни. И нечего уповать хотя бы на передышку: смерть никого ждать не станет. Но почему-то Джеку упорно вспоминается хиленький китаец с полиэтиленовым пакетом в руке, стоявший перед танковой колонной на площади Тяньаньмэнь.
Даже после того как дома он принял душ и переоделся, от него все равно отдает больницей. Этот запах въелся в тело. Милли тоже его ощущает. Последняя поездка была особенно трудной, даже чтение не спасало: он не мог сосредоточиться, постоянно думал о Кайе и Яане. Особенно о Яане. Все это напоминает жонглирование яйцами, только не крутыми и не деревянными. После встречи в Ридженс-парке он решился им позвонить, но Кайя разговаривала сухо. Непреклонно.
Их встреча у озера завершилась, мягко говоря, не лучшим образом.
– Ну? Что скажешь?
– Не знаю, Кайя. Речь идет о моей жизни. Моя жена… гм… ждет ребенка, – сказал он, уверяя себя самого, что это отчасти правда.
Вчера они опять предавались любви. Милли обычно бывает напряжена в предменструальный период, но тут она выпила несколько бокалов вина, расслабилась, и они занялись друг другом на диване перед телевизором. Би-би-си-2 передавала репортаж из Афганистана.
– И что? – сухо спросила Кайя.
Утки вдруг подняли истерический галдеж, напоминающий барабанную дробь перед казнью.
– Ну, и мне страшно не хочется… Можем договориться о какой-то…
– О чем?
– Я уже объяснял, – продолжал Джек, сознавая, что надо брать быка за рога, иначе он будет и дальше мямлить что-то невразумительное. – Я действительно хочу помогать Яану. Материально.
Кайя долго смотрела на озеро, на уток. Какой-то малыш сердито замахал рукой, пытаясь разогнать птиц. Нет, он их, оказывается, кормит. Вся прибрежная водная гладь усеяна хлебными крошками, утки крутятся, стараясь ухватить побольше. Мальчишка бросает неумело, часть хлеба летит ему за спину. Тут подходит мать, берет его за руку и портит все удовольствие. Кайя наблюдает за ними, уголок губ у нее припух. Но теперь это не предвестие улыбки, а гримаса досады.
– Для начала вытащу вас из вашей конуры в более приличное место.
Он уже это говорил. Появилась женщина в пиджаке, похожем на пиджак Милли; сердце Джека дятлом застучало в ребра. Милли тоже может случайно оказаться в Ридженс-парке: вдруг она отменила поездку в Девон и уже идет по дорожке сюда? Запросто. Или притопает кто-нибудь из его знакомых. Эндрю Бик, например. Абигейл Стонтон. Или кто-нибудь из друзей Милли. Хоть та же Олив Николсон.
– Деньги, – Кайя кивнула.
– А?
– Хочешь легко отделаться.
– О чем ты? Не понимаю.
– Потом дойдет.
Джек непроизвольно пожал плечами: все-таки она иностранка. Большую часть жизни провела на советском острове. Ее английский его раздражает, он вовсе не так хорош, как ей кажется. Впрочем, порой и собственный голос его раздражает – до того он вялый, тусклый. По-английски самодовольный. С гнусавостью, типичной для уроженца графства Мидддсекс. Он предпочел бы иностранный акцент.
– Я хочу, чтобы у моего сына был отец, – сдержанно сказала Кайя.
– Отец у него будет, обещаю. Я стану с ним видеться. Мы все будем проявлять терпимость и держаться в рамках приличий.
Она посмотрела ему в глаза. Наверно, он говорит глупости или бестолково излагает разумные вещи.
– А что будет со мной?
Джек отвел взгляд.
– С тобой я тоже смогу видеться. Разговаривать.
– Бухло! – раздался крик, точно сигнал тревоги.
– И что это значит?
– Останемся друзьями. Просто друзьями.
Такое чувство, что это произносит подросток, где-то в другом парке, на другой скамейке. Ему же сорок три года! Джек выпятил подбородок, стараясь держаться как зрелый мужчина.
– Бух-ло-о! – эхом разнеслось над озером. На то и был расчет.
Кайя кивнула.
– Для тебя – прекрасно. Для тебя все правда прекрасно. А его дразнят в школе, понятно? Из-за ноги. И английского. Одноклассники дразнят. Он страдает. А я? Зачем я здесь? Из-за Яана. Из-за тебя.
Джек отвел глаза и смиренно развел руками. А он, зачем он пишет музыку? Зачем вообще живет? Мальчишку мать уже силой тащит от воды, он вопит и молотит ножками. Утки отплыли на безопасное расстояние.
– Дело в том, что если жена узнает про Яана… – Он выразительно вздохнул и потер пальцами лоб. Тогда всем несдобровать, вертелось у него на языке, но голос не слушался. Впервые он пожалел, что шесть лет назад зашел в кафе «Магнолия». Кажется, так оно называлось. Боже, он забыл название! «Майоран»? «Маргарин»! «Магия»! Это просто смешно. Он сходит с ума. Кто кого обманывал? Одно дело – экстаз, и совсем другое – обычная жизнь. Нельзя строить жизнь в надежде на сплошной экстаз.
– Для тебя все прекрасно, – повторила она, будто не слыша его, и резко вскочила с места. Разболтанная скамейка отчаянно зашаталась; на миг Джек решил, что она опрокинется назад, и, размахивая руками, рванулся вперед. Идиотское зрелище.
Кайя швырнула окурок на дорожку. Она плачет. Глаза покраснели, в них блестят слезы; сунув ладони в задние карманы шортов, она смотрит на дымящийся окурок. Какая у нее прямая спина – спина и плечи настоящей гимнастки. На дорожке появилось трое сутулых придурков в бейсболках козырьком назад – типичные хулиганы; заметив Кайю, они призывно засвистели. Она даже бровью не повела. Придурки обернулись, заулюлюкали; Джек отвел глаза. С другой стороны приближался парень с айподом – звук включен на полную громкость, кажется, что он слушает стаю попугаев. «Мадьяр». «Мохаммед». Кафе «Мандибула».
– А ты-то чего хотела? – спросил он, подаваясь вперед. – На что рассчитывала? На… большее?
Ее ответ изо дня в день звучит у него в ушах, особенно когда он сидит в больнице у постели матери.
– Надеялась, что из моих рук и ног выдернут гвозди. Милли теперь много времени проводит с Клаудией Гроув-Кэри. После того как Роджер вдребезги разбил ее машину и ушиб себе голову, он стал жаловаться на приступы головокружения. В результате все дела свалились на Клаудию, а Роджер, развалившись в шезлонге, целыми днями прохлаждается в саду.
К концу той недели, на которой Джек встречался с Кайей, Роджера уже увезли в клинику «Ройял-Фри» под наблюдение врачей; Клаудия по ошибке сказала: «Под надзор». Поскольку спиртное ему строго-настрого запрещено, Роджер не дает житья сестрам и нянькам. А у Милли выдалась неделя не слишком напряженная, она могла разок-другой отпроситься на полдня и посидеть с Рикко, пока Клаудия, по ее выражению, «сбегала из дому».
Вернувшись домой, Милли разражалась слезами. Для нее возиться с малышом, брать его на руки, целовать покрытую мягкими волосиками головенку – ни с чем не сравнимое удовольствие. У меня есть все, и в то же время – нет ничего, твердит она. Джек пытается ее утешать, но из больницы он возвращается почти без сил.
Вспоминая ту страстную сцену в кухне, он очень досадует на себя, что не кончил тогда в Милли. Быть может, их ребенок высох в ее ладони. Жена, по доброте душевной, винила себя, говорила, что выпила лишнего под рыбную запеканку. Зеленый горошек больше походил на жесткий сушеный горох из школьной столовой.
Первая настоящая встреча с Яаном была назначена на понедельник, так что выходные все равно прошли бы в напряженном ожидании. Миддлтоны решили принять тех, у кого сами уже побывали в гостях («По очереди отстреливать будем», как выразилась Милли), или же копить новые светские обязательства. Милли была измучена, поэтому «отстрел» проходил в ресторанах, что в их кругу тогда считалось вполне допустимым. Правда, прибавился новый должок: днем, среди большого стечения народа, они бродили по выставке Матисса, где запахи стареющих тел и застоялого парфюма напомнили Джеку больничный душок, а затем опять поехали обедать к не знающим усталости Николсонам.
На приемы и визиты они потратили оба уик-энда, им и часу не удалось побыть вдвоем. В гостях пришлось выслушивать утомительно подробные описания путешествий в экзотические края, куда еще несколько лет назад забирались лишь киношники или сотрудники международных благотворительных организаций. В августе Хьюлетт-Арквеллы вместе с тремя детьми две недели бродили пешком по Непалу; они рассказывали об этом паломничестве так, будто съездили на двухдневную экскурсию в Озерный край. Джек чувствовал себя никчемным занудой. Совсем мелкой сошкой, по любимому выражению матери. Другая супружеская пара, более солидного возраста, владеющая старинной деревянной яхтой, только что вернулась из путешествия на Канары. Оба докрасна загорелые, лоснящиеся самодовольством.
– Одна беда, – манерно растягивая слова, говорила жена, – в наше время люди просто помешались на деньгах. Деньги, деньги, деньги! А сколько в жизни вещей куда важнее. Например, здоровье.
Все дружно согласились; правда, Джек, подтверждая сложившееся у Николсонов мнение, все же не удержался и спросил:
– Значит, яхта досталась вам бесплатно?
Милли сочла его выходку вопиющей грубостью, а позже сообщила Джеку, что супруги потеряли единственную дочь – ее сгубили наркотики.
Милли, естественно, выступает против туризма, передвижения на самолетах и далее на машинах – кроме случаев крайней необходимости. Но дело не только в этом. Джек впал в апатию. Ему ничего не хочется. Сколько мороки: билеты, заказ гостиниц и прочее. Единственное место на земле, куда его безотчетно тянет, – это острова в Белом море. Почему именно туда, он давно позабыл; может быть, прочел в детстве книжку про Россию. Хааремаа с ними, наверно, схож.
В то же воскресенье вечером они еще поехали на концерт в Уигмор-Холл – только потому, что Джек обещал Барнаби послушать его. Барнаби – старый приятель, играет на клавесине, они вместе учились в музыкальном колледже, а сейчас бедняга на грани нервного срыва. Милли на концерте заснула. Исполнение было холодное, неинтересное – будто музыку отстукивали на пишущей машинке. После концерта он обнял Барнаби и заверил, что играл тот изумительно.
Джек сильно нервничал из-за предстоящей встречи с Яаном – вдруг она разочарует их обоих? Так оно и вышло.
Кайя предложила сразу после урока музыки привести сына в парк Кенсингтон-гарденз, к статуе Питера Пэна. Джек заранее купил большой красный футбольный мяч, но он оказался слишком легким, поскольку был сделан из пластика. Дул сильный осенний ветер, и мяч то и дело относило вверх и в сторону. Из-за косолапой ступни Яан не получал от игры удовольствия, а только огорчался. Некоторое время Кайя стояла поодаль, наблюдая за ними, потом незаметно ускользнула.
Джек забыл ее спросить, сказала ли она сыну, что мистер Миддлтон ему отец, и поэтому не знал, как держаться с мальчиком. В кино его двойник непременно обнял бы ребенка, но Джек на это не решался: сначала надо убедиться, что Яан все знает.
Видя, как трудно Яану бить по мячу, он решил сменить игру:
– Давай бросать его друг другу – кто ловчей поймает.
Но ловить мяч Яан тоже не умел. Было видно, что это занятие его не радует. Он оглядывался, ища глазами мать. Подняв мяч, Джек стал перекидывать его с ладони на ладонь, потом с кулака на кулак, но под порывами ветра мяч жил своей жизнью. На губах мальчика мелькнула улыбка и мгновенно исчезла. Джек попытался соскрести ярко-зеленую наклейку с ценой, но не тут-то было: из-за жары она держалась стойко. Мальчик, щурясь, наблюдал за ним.
– А в крикет умеешь? – спросил Джек.
Яан пожал плечами и вопросительно произнес:
– Кайя? Моя мама?
В его речи уже слышался акцент лондонских окраин.
– Она пошла прогуляться, – сказал Джек.
– Почему?
– Потому что солнышко светит.
Он пытался перехватить взгляд Яана, но тот глубоко задумался. Мальчик заметно избегает смотреть людям в глаза и не любит, когда смотрят на него. Он крайне застенчив. Лицо чаще всего грустное. Лишь изредка его освещает улыбка, и тогда грусть кажется чем-то другим – возможно, это погруженность в свою внутреннюю жизнь. Может, он и вправдунеобыкновенно одарен? Пошел в отца? Джек и сам не умел в детстве бить по мячу, да и ловить тоже. Вокруг Питера Пэна толклась большая группа крикливых французских школьников; жаль, Джеку хотелось, чтобы Яан рассмотрел статую вблизи. Они пошли к Круглому пруду – полюбоваться на снующие по поверхности модели катеров и яхт, которые там традиционно запускают. Яан не взял Джека за руку, он один подошел к самой воде – еще совсем малыш, в джинсах и ярко-красной майке – и сосредоточенно наблюдал за шумным юрким катерком, который на бешеной скорости описывал круги, подчиняясь бесшумным командам сутулого мужчины в военной форме цвета хаки.
Глядя на мальчика, Джек испытывал странное, жутковатое чувство: это же он сам в детстве. Хорошо бы Яан, в отличие от отца, сумел полностью реализовать свой дар, пронзила сладкая мысль. От отца? Да, надо полагать, он в самом деле его отец, и Кайя не водит его за нос. Если, конечно, она не склонна к болезненным фантазиям.
Но между ним и мальчиком, который вроде бы его сын, есть какая-то преграда, нечто вроде сетчатого экрана. Глядя на своего отпрыска, на повторение самого себя, он испытывает едва уловимую брезгливость. Он почти уверен, что воспринимал бы ребенка иначе, если бы его родила Милли: тогда все было бы честно и по закону. А теперь он оказался в странном, неестественном, навязанном ему положении. Но он старается не наломать дров. Отсоединяет проводок за проводком, пытаясь отключить взрыватель на смертоносной бомбе. Но проводков этих – не счесть.
Вместе с Яаном они вернулись к статуе и с облегчением увидели, что по лужайке к ним уже идет Кайя. Яан бегом бросился к ней, обнял и с нескрываемой радостью уткнулся лицом в ее бедра. Она улыбнулась и заговорила с сыном по-эстонски, ласково выпевая долгие гласные.
– А мы хорошо порезвились, – сказал Джек. – Он победил, молодец!
Договорились встретиться на том же месте через неделю.
– Потом, может быть, чаще, – проронила Кайя. В ярком свете солнца ее глаза сияли; Джек терялся под ее взглядом.
– Посмотрим, как пойдет, – пробормотал Джек, ероша Яану волосы.
– Как пойдет, – повторила Кайя, глядя на сынишку, который старательно приглаживал спутанные пряди. – Очень по-английски сказано. Практичный подход.
– Потихоньку-полегоньку оно лучше.
– Хочешь учиться у Джека играть на фортепьяно? – спросила Кайя. – У него дома. Такое умение всегда пригодится.
Мальчик кивнул. Джек понимал, что рано или поздно этот вопрос неизбежно возникнет, и даже прикидывал, как самому заговорить об этом с Яаном, но тут невольно подумал: ловко она меня обставила. На Кайе были шорты – по-модному неподшитые, с бахромой ниток – и опять открытая майка, но было видно, что ей не холодно. От нее чуточку пахло потом, а не духами с серой амброй, как шесть лет назад. Здорово было бы обнять ее прямо сейчас. Он чувствует, что погружается в эту мечту, как в трясину, а она тем временем говорит что-то Яану по-эстонски. Мимо прошла крупная девица, через всю грудь по розовой майке вилась надпись: КАНИКУЛА – ЛУЧШИМ МИГ ГОДА.
Яан снова кивнул. Его мать повернулась к Джеку:
– Он очень хочет, чтобы ты учил его играть на рояле. Когда? После трех тридцати он свободен.
Только когда жены нет дома, вертится у него в голове.
– Мне удобно во вторник. В пять тридцать ко мне приходит другой ученик. В четыре часа устроит? Во вторник в четыре приедете?
– Это же завтра.
– Верно.
Сын держал Кайю за руку, другой она подбоченилась и, щурясь от солнца, снова глянула на Джека. Яан их не слушал: он самозабвенно двигал бровями – вверх-вниз, вверх-вниз.
– А ты стал другой, – тихо сказала Кайя. – Понимаешь? Может, в Эстонии был не ты?
– Ага, мой однояйцевый близнец, – отозвался Джек, почему-то уязвленный ее словами.
Она покачала головой:
– Близнецы всегда одинаковые.
– И кого из нас двоих ты предпочитаешь?
– Уж точно не английский вариант, – фыркнула она. – Но, возможно, это и есть настоящийты. До завтра.
И ушла, прежде чем разом помрачневший Джек вновь обрел способность говорить. Яан похромал за матерью; казалось, к его ножке прикована цепь с чугунным шаром. Джек знает, что это за цепь и что за шар.
Нет такого понятия: история. Есть только наследие отцов.
Джек никак не мог сообразить, что именно замышляет Кайя. Если она действительно что-то замышляет. Поэтому ему было трудно разработать план обороны. Его преследовало ощущение, что он уже полностью разоблачен, поэтому и не думал сообщать Говарду, как развиваются события. А Говард скоро уедет на Сицилию, будет преподавать на летних курсах под кустами цветущей бугенвиллеи; примерно там, где Циклоп расправился с Акидом.
По понедельникам и вторникам, а также в выходные Джек дает несколько частных уроков и поэтому обычно не ездит в Хейс – живет по особому расписанию, в которое теперь входит и Кайя.
На следующий день ровно в четыре раздался звонок в дверь.
– Кайя, привет! Здорово, Яан! – с напускной сердечностью, как принято в Англии, поздоровался Джек. У маленькой железной калитки стоит такси, рядом, скрестив на груди руки, высится упитанный детина.
– У меня нет наличных, – объяснила Кайя, – а кредитку он не берет.
– Не волнуйся, – сказал Джек и ступил за порог, под яркое солнце.
К несчастью, именно в ту минуту на крыльце своего дома Эдвард Кокрин прощался с маляром, который только что закончил ремонт. Не прекращая разговора, оба жадно уставились на Кайю. Джек вышел за калитку и расплатился; из-под бархатистой рубашки таксиста выпирали складки жира, напоминая носовую часть судна на воздушной подушке.
Возвращаясь в дом, Джек сдержанно помахал Эдварду. Может быть, он потерял не только жену, но еще и работу.
– Я верну тебе деньги, – сказала Кайя.
– Не надо. Значит, придешь за ним через час?
В прихожей их точно никто не видит.
– Я могу и здесь подождать. – Она произнесла это так, будто он сморозил глупость. – У тебя тут, похоже, не слишком тесно.
– Пожалуйста. Можно пойти в сад, посидеть в тенечке. Теплынь-то какая, в сентябре это редкость. К чему бы?
Потом ему стало жутко стыдно. С каким радушием и щедростью принимали его на Хааремаа. А он обращается с Кайей, как с мамашей очередного ученика. Минут десять он готовил ей чай, раскладывал на тарелочке излюбленные крекеры Милли – безвкусные, отдающие сеном, без крупинки сахара. Каким огромным и богатым, наверно, кажется Кайе особняк, в котором он разыгрывает перед ней свою обычную жизнь. О доме она больше не сказала ни слова, лишь несколько раз пошутила, чтобы развеселить Яана. Джеку на миг почудилось, что они – семья и это их дом, а Милли вообще не существует. Он ужаснулся. В то же время его злило, что Кайя влезла-таки в его жизнь. И даже командует. Но что с этим делать, непонятно.
Чайник закипел, и тут позвонила Марджори, уверенная, что дочка дома. Теща объяснила, что заснула на верхней лужайке, а проснувшись, решила, что время позднее. Солнце тем временем не дремало, а двигалось по небосводу, и Марджори оказалась на припеке. Я зажарилась, как сарделька, заключила она. Джек со вздохом положил трубку. Теща назвала его Джеко.
– Твоя мама?
– Нет, – ответил Джек, стараясь не замечать понимающей усмешки Кайи. Не ее это дело.
Он повел их в сад, надеясь, что Эдвард ушел в дом.
– Это типичный английский сад, Яан, – сказала Кайя и повторила фразу по-эстонски. Так, во всяком случае, думал Джек. Она проговорила что-то еще, после чего Яан посерьезнел и, выйдя на лужайку, старательно сделал кувырок вперед – только ноги мелькнули. Джек и Кайя захлопали в ладоши.
– Будущий гимнаст, – улыбнулся Джек и тут же спохватился: его слова можно принять за иронию! – Кстати, ты ему уже сказала? – тихонько спросил он.
– Нет. Еще нет. Хочу подождать и посмотреть. Как пойдет.
Яан стоял и, наклонив голову, внимательно разглядывал траву под ногами. У Джека екнуло сердце. В детстве я точно так же частенько замирал на нашей лужайке размером с носовой платок, думал он. Потому что в пять лет ты ближе к земле, тебе не нужно опускаться на коленки, чтобы разглядеть, что там происходит. Хотя после папиных стараний облагородить нашу лужайку в Хейсе, на ней мало чего происходило.
Пока Джек занимался в кабинете с Яаном, Кайя сидела на воздухе в шезлонге и читала толстую эстонскую книгу по лингвистике. В любую минуту на пороге могла возникнуть Милли, хотя теоретически она должна вернуться из Хакни только часов в семь-восемь. Урок шел трудно – не по вине Яана, для своих пяти лет мальчик усваивал все легко, без малейшего напряжения, но Джека терзал страх, что Милли вернется раньше времени. Яан играл плоскими растопыренными пальцами, приходилось приподнимать и округло сгибать их. Прямо не пальцы, а цветочные стебельки, думал он. Когда Клара Ноулз ставила ему, уже десятилетнему, руку, она частенько повторяла, что его руки похожи на лесные анемоны – тоже не знают покоя. Лесной анемон еще называют ветреницей дубравной, объясняла она, поглаживая его пальцы между костяшками. Джек потом заглянул в свой «Справочник диких цветов» и удивился, увидев там почти слово в слово то, что говорила Клара. Его тоже тянуло погладить пальчики Яана, но он не решился. Знакомая учительница музыки, работающая в одной лондонской школе, говорила Джеку, что ей вообще запрещено касаться рук учеников – даже когда она ставит пальцы или делает замечание при их неверной постановке. Но Яан же его сын, значит, Джек имеет право взять его ручонку и сжать в своей. Очень хочется стиснуть его маленькую лапку, но Яан ведь не подозревает, что Джек его отец. Глупейшая ситуация.
Урок окончился, Яан пошел за матерью. Джек остался ждать их в зимнем саду.
– Спасибо, – сказала Кайя. – Ему понравилось.
– Мне тоже. Я вызову такси.
– Не надо. Мы сядем на автобус.
– Мне казалось, ты не любишь ездить на автобусах.
– Не очень. Но меня с детства научили справляться с такими страхами. Сколько я тебе должна?
– Шутишь, что ли?
Кайя пристально взглянула на него, словно хотела прочесть мысли по лицу. Джека почему-то охватила страшная усталость.
– Ладно, – сказала она. – Через неделю в то же время?
– Ну да.
– А в Кенсингтон-гарденз? В понедельник, после урока альта? Ему очень понравилось, как ты играл с ним в мяч.
– На следующей неделе мне сложновато, – соврал Джек. Нужно хотя бы отчасти овладеть ситуацией. Она и так выходит из-под контроля. Но слова Кайи о том, что Яан получил большое удовольствие от прогулки с ним, растрогали Джека. Слышать это было очень приятно.
– Я позвоню? Накануне? В воскресенье?
– Пожалуй, сюда звонить не стоит.
– Но я всего лишь мать ученика.
Джек понизил голос, чтобы не услышал Яан:
– Не совсем.
Когда Джек проводил их, из-за забора его окликнул Эдвард:
– Выбираешь все моложе и моложе?
Стоя на крыльце, только что покрытом желтой краской элегантного оттенка, Эдвард любовался результатом. Похоже, он простоял там битый час. Маляр вместе со своим снаряжением уже ушел. Джек в который раз пожалел, что живая изгородь, разделяющая участки, не вымахала хотя бы в человеческий рост.
– Начинать учиться лучше всего как раз в пять лет, – объяснил Джек. Он решил принять вопрос соседа за чистую монету. – Даже в четыре можно.
– Я про мамашу. Или это нянька?
– Мать.
– По виду иностранка. Откуда она?
Джек пожал плечами:
– Из Латвии, что ли.
– А богатенький папик ей не требуется? Я бы с ней такое закрутил…
– По-моему, у нее уже кто-то есть.
Эдвард недовольно хрюкнул.
– Вот всегда так, – проворчал он. – А малец – это не тот вундеркинд?
– Какой вундеркинд?
– Ты про него рассказывал после кенвудского концерта. Помнишь? Про вундеркинда, которого учит Говард. Только тот не из Латвии, а из Эстонии. Я тогда даже подумал: а не махнуть ли мне снова туда, не подыскать ли там себе женку, – растравил ты меня своим рассказом про Эстонию.
– До такой степени? – спросил Джек, чувствуя, что Эдвард не спускает с него глаз.
– Бабы нас используют в хвост и в гриву, вот в чем штука. Знают, что нам до зарезу охота перепихнуться, вот и пользуются. Как тебе цвет?
– Отличный, – уже с порога откликнулся Джек.
– А Лилиан желтый ненавидела! – крикнул ему вслед Эдвард.
Он укладывался в постель рядом с Милли, уже сгорая от желания: она так соблазнительна в новой рубашке кремового шелка с широкими, украшенными тесьмой лямками поперек ключичных ямок…
– Эдвард сказал, у тебя новый ученик, – вдруг проронила Милли.
– Да. Вундеркинд, от Говарда.
– Ты мне не говорил. Хотя обычно рассказываешь.
– Неужто не сказал?
Словно чародей, он провел рукой над ее грудями, почти не касаясь скользкого шелка, потом стал ласкать бедра, стараясь не задевать пах: Милли не нравится, когда он ускоряет любовную прелюдию, она видит в этом проявление мужского сексизма. Впрочем, ей обычно не нужно много времени на раскачку.
– Может быть, из-за матери? – проронила она.
– А?
Сердце заколотилось почти у горла, но он крепился и продолжал ласкать ее, как ни в чем не бывало. Интересно, слышит она, как бухает его сердце? Может, чувствует его удары?
– Эдвард говорит, обалденная телка. Это, разумеется, его выражение.
Джек убрал руку и откинулся на спину. Он изрядно напугался, но продолжал бессмысленно улыбаться. Они по-прежнему касались друг друга плечами и бедрами, но он ощутил, что она чуточку отодвинулась.
