Текст книги "Лесная тропа"

Автор книги: Адальберт Штифтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Выше мы уже рассказывали о том, что господин Тибуриус ради предписанного моциона выезжал из городка и ходил взад-вперед под одной скалой. Прилежания ему было не занимать стать, и расхаживал он с завидным постоянством. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он прибыл на воды, когда однажды, в один особенно для него благотворный день – над долиной сверкало словно туго натянутое синее небо – Тибуриус проехал далее обыкновенного. Перед ним высились невиданные им дотоле горы, черные ели и светлые буки подступали к самой коляске, и нам трудно судить, явилось ли его состояние результатом принятых ванн или же необычайная мягкость, прозрачность и ласковость воздуха, способная воздействовать на всех людей, оказала свое влияние и на него. Впереди виднелась залитая солнцем поляна, должно быть, с твердой и сухой почвой: со всех сторон ее обступали крутые скалы, и потому холодный ветер не достигал ее. Поляна постепенно поднималась к опушке. Это и заставило господина Тибуриуса покинуть экипаж с тем, чтобы прогуляться под теплыми лучами полуденного солнца.

– Здесь я совершу свой моцион, а не под скалой, – сказал он слуге и кучеру, – не все ли равно! Вы подождите меня там, покуда я не вернусь, и тогда поедем домой.

С этими словами он снял сюртук, как всегда делал, кинул его на сиденье коляски, ступил на откинутую слугой подножку и направил свои стопы к поляне.

Тибуриус никогда не бывал в лесу. Там, где он жил, ничего, кроме низкого кустарника, не росло, да и в него он, кстати говоря, не заглядывал, огромные же лесные урочища, раскинувшиеся на склонах гор вокруг курорта, он видел лишь из окна в подзорную трубу. И если место, избранное господином Тибуриусом, из коляски нельзя было назвать собственно лесом, то все же на недалеких возвышениях росли деревья, и вполне можно было утверждать, что сейчас он очутился на лесной прогалине. Здесь ему очень понравилось. Кругом ни души, никого не видно, не слышно! Прогалина чуть поднималась от дороги, и когда господин Тибуриус пересек ее и уже хотел было повернуть, следуя своей привычке прохаживаться взад-вперед, ему вдруг открылся вид на еще куда более красивую прогалину. Слева ее замыкала круто спадавшая каменная стена, справа, в некотором отдалении, росли редкие деревья, а прямо впереди – густой лес. Здесь господину Тибуриусу показалось еще тише: полуденный зной стекал с отвесной скалы так ласково, что чудилось, будто он шуршит. Жаловаться на жару было бы сейчас грех – миновала первая половина осени и листва кое-где начала желтеть. Почва же, благодаря сухому лету, была теперь тоже суха.

Господин Тибуриус тут же решил пересечь и эту прогалину и сделать ее площадкой для своего моциона. Ведь если он пройдет немного дальше по прямой, то по прошествии положенного срока он может повернуть обратно и таким образом исполнить предписанное, как если бы ходил взад и вперед. Да и вряд ли это может причинить вред. Нежаркие солнечные лучи, отраженные скалой, благоприятно действовали на него, и, дойдя до половины этой второй прогалины, он чувствовал себя превосходно. Все было так ново кругом, так нравилось ему, никогда бы не подумал он, что в лесу можно испытывать подобное удовольствие. Вот лежит, словно вросший в землю, длинный, белый камень, а вокруг вьются всевозможные растения. Слева, у подножья скалы, разбросаны глыбы, должно быть, отколовшиеся от нее, – и белые, и желтые, и бурые, и всякие! Среди них растет какой-то рыжеватый кустарник, то отдельными прутиками, то сплошняком. Вон села на камень бабочка невиданной господином Тибуриусом расцветки, сложила и расправила крылышки, словно нежась на солнце. А то, порхая, пролетит она мимо так же тихо, как тих и сам этот осенний воздух, и сгинет, будто никогда ее и не было. Господин Тибуриус отметил также, что запахи здесь витали самые что ни на есть благоприятные.

И он шагал все дальше и дальше. Порой, подняв свою испанскую трость, он медленно вертел ее, любуясь игрой и переливами золотого набалдашника в этом спокойном, темном и таком бездонном воздухе. Немного после подошел он к изуродованным стволам деревьев, с которых стекала смола. Никогда не видел он этого прежде и потому остановился. Прозрачная масса вытекала из-под коры и застывала каплями, висящими на тоненькой ниточке словно чистое золото. Господин Тибуриус пошел еще дальше. И увидел стайку горечавки изумительной голубины, посмотрел-посмотрел и даже сорвал несколько стебельков.

Так, шаг за шагом, он добрался до конца избранной для моциона поляны. Лес, принятый им издали за сплошную темную стену, оказался довольно редким ельником. Тибуриус остановился и стал глядеть вперед, размышляя о том, идти ему дальше или не идти. Ящерицы, сверкая на солнце, сновали меж камней, ручей неслышно бежал под корнями елей, а от ствола к стволу тянулись серебряные нити – осенние паутинки, какие он не раз наблюдал и у себя в усадьбе. Прежде чем двинуться далее, необходимо ведь было выяснить, что это за странный иней усыпал вон те дальние елки и что это за облако, заглядывающее сюда между зеленью ветвей, – не грозит ли оно дождем? Тибуриус достал подзорную трубу, свинтил ее и приложил к глазам. Иней сразу же превратился в нестерпимый отблеск солнца на гладких гранях хвои, а облако – в отдаленную горную вершину, какие в этой стороне громоздятся одна на другой. И господин Тибуриус принял решение двигаться далее, особенно потому, что слева от него все еще высилась каменная стена, и поначалу лишь редкие буки стояли между ним и ею. К тому же прямо вперед вела хорошо утоптанная черная тропа. Ступив на нее, господин Тибуриус невольно подумал о маленьком чудаковатом докторе, которому ведь подобную землю, какая лежала здесь прямо под ногами, приходилось готовить для своих рододендронов из самых различных материалов. Да и вереск здесь под деревьями цвел куда более крупный, нежели тот, который удавалось выращивать доктору в горшках. И Тибуриус тут же принял решение сообщить доктору о столь примечательном факте.

Так вот Тибуриус и шагал по тропе, поглядывая по сторонам. Порой на глаза ему попадалась красная, словно коралл, клюква, а то совсем рядом зеленели блестящие листья брусники с гроздями краснощеких шариков. Стволы деревьев делались все темней, лишь изредка одинокая береза прочерчивала между ними светящуюся линию. Только сама тропа не менялась и все бежала вперед. Но кругом постепенно все изменилось. Деревья пододвинулись вплотную, стали еще темней, и казалось, что между ветвями и воздух сделался прохладней. А это заставило господина Тибуриуса подумать о возвращении: того и гляди, он причинит себе непоправимый вред! Достав часы, он убедился в том, о чем уже стал догадываться, едва подумав об этом – он ушел дальше, чем предполагал, а ежели к этому прибавить и обратный путь, то он значительно превысил предписанный моцион.

Итак, господин Тибуриус повернул и зашагал по той же тропе в обратном направлении.

И шагал он быстрей, чем сюда, уже не рассматривая все по сторонам так внимательно; с той минуты, как он взглянул на часы, им руководил лишь один помысел: как можно скорей добраться до оставленной коляски. А тропа вилась все той же черной лентой между деревьями. Пройдя так некоторое время, Тибуриус подумал: а ведь знакомой скалы все еще не видно! Когда он шагал сюда, она высилась слева, теперь же он ожидал увидеть ее справа – однако она не появлялась. Тогда он решил, что, должно быть, шел сюда, погрузившись в свои мысли, и путь, проделанный им, был длиннее, чем он предполагал. Потому-то, не теряя терпения, он все шел и шел, правда, несколько быстрей, чем до этого.

И все же скала не показывалась.

Тогда им овладел страх. Он никак не мог понять, откуда взялось это множество деревьев, и шагал все быстрей и быстрей, и под конец до того спешил, что даже при большой поправке в его расчетах ему полагалось бы уже давно выйти к коляске. Однако скала не появлялась, да и лес никак не хотел кончаться. Тибуриус уже не раз покидал тропу, чтобы справа или слева от нее определить направление и посмотреть, не виднеется ли где-нибудь каменная стена, но так и не обнаружил ее ни справа, ни слева, ни впереди, ни позади – повсюду торчали эти деревья, заманившие его на эту тропу, – теперь это были уже буки, но росли они гораздо гуще, нежели по дороге сюда. Тибуриусу казалось, что лес густел с каждым шагом, а редкие буки, росшие между тропой и каменной стеной, как в воду канули.

И тогда Тибуриус сделал то, чего не делал с самых молодых лет: он побежал! И бежал долго все по той же ничуть не менявшейся тропе, так что сбиться не мог вовсе; но лес почему-то не редел. Вдруг Тибуриус остановился и закричал, что было мочи: быть может, его услышат слуги и откликнутся. Он кричал и подолгу прислушивался. Однако никто не ответил – в лесу стояла тишина, листик не шелохнется! В густых ветвях человеческий голос глох, словно в соломе. Тогда Тибуриус подумал: уж не удаляется ли он от дороги, где стояла его коляска, не сбился ли он с пути, сам не заметив этого? В сердцах отшвырнул он горечавку, которую все еще держал в руке – уж очень страшным показался ему сейчас синий глаз ее, – и бросился бежать в обратном направлении. Он бежал и бежал, покуда пот не выступил на лбу, однако так и не мог уяснить себе: видел ли он все то, что видел сейчас, когда направлялся сюда? Пробежав так изрядный кусок и подумав, что он равен тому, какой он проделал в обратном направлении, Тибуриус остановился и вновь стал кричать – и на этот раз никто не отозвался. Стоило ему умолкнуть, как сразу же воцарялась тишина. Да и все кругом вовсе не походило на прежде виденное им, все было чужим, незнакомым. Буки куда-то исчезли, тропа пролегала теперь между елями, стволы которых уходили все выше и выше. Солнце стояло низко, на замшелых валунах жутко сверкало закатное золото, таинственно переговаривались ручейки, во множестве струившиеся из-под камней.

Теперь господин Тибуриус окончательно убедился, что находится в лесу и что, быть может, лес этот весьма велик. Никогда еще не оказывался он в подобном положении. Беда! А к этому следовало прибавить и другие обстоятельства. Покамест он бегал взад-вперед, тщетно пытаясь найти каменную скалу, он, сходя с тропы, промочил ноги да к тому же вспотел, а сюртук был на нем из тонкого сукна – теплый он оставил в коляске, – из чего следовало сделать вывод, что садиться ему строго противопоказано и отдохнуть ни в коем разе нельзя, как бы ни манил его тот или иной покрытый мхом камень, – ведь так легко остыть и простудиться. На беду, и лекарство, которое ему надлежало принимать после полудня, осталось в гостинице. Впрочем, в одном он теперь был глубоко уверен: вместо того, чтобы бегать взад-вперед, необходимо следовать в одном каком-нибудь направлении, ведь это хоженая тропа, куда-нибудь она его да выведет. Хорошо еще, что он не потерял тропы, каково бы было ему, очутись он один в глухом лесу?

И господин Тибуриус решил держаться того направления, в каком он в эту минуту шел.

Застегнув сюртук на все пуговицы и подняв воротник, он двинулся вперед.

Так он шагал и шагал. Ему стало жарко, он с трудом дышал, усталость брала свое. Наконец тропа стала подниматься, превратившись в обычную лесную тропинку. Но ведь господин Тибуриус вовсе не знал, какие бывают лесные тропинки. Огромные камни ужасающего вида лежали слева и справа от тропы, которая порой проходила прямо по ним. Некоторые из них заросли мхом самых причудливых зеленых оттенков, другие лежали голые, и было хорошо видно, где и как они откололись. Рядом веером росли разлапистые папоротники, а стволы толстых елей, то высившиеся перед ним, то лежавшие поваленными, на ощупь были влажными. Какой-то отрезок тропы был выложен палками, чрезвычайно скользкими, к тому же под ними хлюпала вода и они уходили из-под ног, когда он на них наступал. Но вот прямо перед господином Тибуриусом показалась крутая гора. Тропа поднималась прямо на гору, и Тибуриус зашагал по ней. Наверху опять пошла ровная дорога – сухая, песчаная. Здесь тропинка бежала, словно радуясь и веселясь, и господин Тибуриус шагал по ней, никуда не сворачивая. Позднее тропа снова почернела, сделалась шире, но оставалась сухой и пружинила при каждом шаге, будто резиновая. Тибуриус все шел, полностью положившись на свою судьбу. Наконец спустился вечер, время от времени раздавались жуткие крики дрозда, а Тибуриус шагал и шагал в своем застегнутом на все пуговицы и чересчур уж тонком сюртуке.

Немного погодя ему послышалось какое-то урчание далеко внизу. Тибуриус, не останавливаясь, продолжал свой путь. Шум приблизился. Оказалось, это был лесной поток, отнюдь не облегчивший участь господина Тибуриуса, скорее напротив – в лесу от этого сделалось более жутко. Тибуриус вновь ускорил шаг, и так шел и шел, почувствовав, к сожалению, что тропа вновь поднимается. Но вот, когда он обогнул вслед за тропой огромный валун, черной громадой высившийся прямо перед ним, тропа стала спускаться, повела по каменной осыпи, и господин Тибуриус вдруг заметил, что уже нет рядом мрачных елей, а растут какие-то кудрявые кусты, чаще всего орешник, а это, как известно, свидетельство того, что лес кончается и вы уже на опушке. Впрочем, подобные приметы были неведомы господину Тибуриусу. Он шагал по мелким камушкам меж кустов, постепенно вокруг делалось светлей, кустарник остался позади, да и лес тоже: Тибуриус очутился на обширном лугу.

Никогда в жизни не пребывал он в таком состоянии. Колени дрожали, все тело от усталости обмякло и, казалось, держится одним лишь платьем. Он чувствовал, как помимо воли по членам его пробегала нервная дрожь, как пульсировала кровь. Однако и здесь, очевидно, помощи ждать было неоткуда. Со всех сторон, принимая в сизо-серой дымке самые причудливые очертания, луг обступали горы – где покрытые лесом, а где выставив напоказ голые острые скалы. Далеко-далеко впереди, за каймой зеленого леса, над всеми остальными возвышалась какая-то очень высокая гора с тремя скальными пиками. Между ними виднелись окрашенные в этот час в розово-оранжевые тона снежные поля, на которые пики отбрасывали свои тени. Но господину Тибуриусу подобная возвышающая душу картина внушала только страх. Куда ни глянь – ни живой души. Шум и рев, которые он длительное время слышал, шагая по лесу, сделались ему понятными. В самом низу долины, куда спадал и луг, по камням и кручам убегал куда-то влево и далее вниз пенящийся зеленоватый поток. А так – нигде не было приметно никакого движения.

Увидев, что тропа, перевалив через вершину луга, спускается к воде, Тибуриус вспомнил: ведь и через курортный городок, в котором он остановился, бежала такая же зеленая речка, только гораздо шире. А вдруг этот зеленый ручей впадает в ту речку? И если тропа идет вдоль него?..

Это и привело к решению спуститься вниз и следовать далее по тропе. Поборов, казалось бы, неодолимую тягу своего тела к покою, – вся трава покрылась уже холодной росой, – Тибуриус двинулся вперед, ощущая при каждом шаге нешуточные боли в коленях. Гора с розовыми снежными полями медленно скрылась за лесом, под конец его окружили только холодно-синие или темно-зеленые вершины, прочерченные полосками вечернего тумана.

Так Тибуриус спустился к самой воде. Мимо торопливо бежали голубовато-зеленые волны с белой пенистой каймой, и то, о чем он сделал предположение, здесь, у воды, оправдалось: далее тропа вела вдоль ручья. Напрягши все свои силы и как бы ничего уже не ощущая, словно в каком-то опьянении, Тибуриус продолжал свой путь.

Сумерки быстро сгущались. Несмотря на шум, производимый ручьем в порядочной глубине под ним, Тибуриус вдруг услышал позади чьи-то шаги. Оглянувшись, он увидел человека, который как раз его нагонял. За спиной у него был топор, на плече висело несколько железных клиньев, на ногах – грубые ботинки на деревянной подошве. Тибуриус остановился, поджидая. Когда незнакомец поравнялся с ним, он спросил:

– Дорогой друг, не скажете ли вы мне, где я нахожусь и как мне возвратиться в город.

– А вы как раз идете в ту сторону, – ответил человек. – Вон там в низине развилка – тропа, что получше, наверх, значит, пойдет к буковым лесам. Пожалуй, там вы опять заблудитесь… Да мне по пути – ступайте за мной, я вас выведу. Но как вы сюда-то попали, раз сами не знаете, где находитесь?

– Я из больных, – ответил Тибуриус. – Лечусь, принимаю ванны. Сегодня проехал по дороге довольно далеко, а затем прошелся пешком и в лесу заблудился. Никак не найду своих людей и коляску.

Человек с железными клиньями быстро оглядел Тибуриуса сверху донизу и с деликатностью, какая встречается столь часто у подобных людей и в какой им самым несправедливым образом отказывают, сбавил шаг и пошел значительно медленней, чем это было у него в привычке.

– Стало быть, вы ельником прошли, раз спустились через Колокольный луг к воде.

– Совершенно справедливо: я спустился к ручью, пройдя через круглый и крутой луг, весьма схожий с колоколом, – ответил господин Тибуриус.

– Вон оно что! – заметил его спутник. – А у нас народ не любит там ходить, уж больно глухой и дикий этот угол, оттого вам и некого спросить было.

– Да, да! – воскликнул господин Тибуриус. – Скажите, с кем я имею честь говорить? И кто вы, в столь поздний час повстречавшийся мне в этом глухом ущелье?

– Я дровосек, – ответил спутник господина Тибуриуса. – Сюда тоже случаем попал. Надо старшему кое-что передать, а он в буковой лесосеке. Я и инструмент потому захватил, наточить надо – дом мой оттуда в получасе ходьбы, если влево взять. А лес мы валим часов шесть ходьбы от того места, где я вас нагнал. Нынче, в субботу, мы спускаемся, а в понедельник, стало быть, опять наверх. А то и так бывает: неделями домой не заглянешь. В субботу только до обеда работа, а потому я, стало быть, и пошел.

– Когда же вы опять наверх пойдете? – поинтересовался Тибуриус.

– Нынче я у жены останусь, – ответил дровосек, – а завтра поутру в три часа схожу в буковую лесосеку, а потом и назад, к себе наверх, чтоб после полудня еще полсмены отработать.

– И все это в один день? – недоумевал Тибуриус. – И весь год так?

– Зимой нам легче, – ответил дровосек. – Зимой мы в долине, все больше на вывозе.

– Так, так, – заметил господин Тибуриус, с трудом поспевая за своим проводником, сколько тот ни сдерживал шаг.

Дровосек охотно поведал ему о своем ремесле, о жизни в горах, об опасностях, какие им приходится претерпевать, и всевозможных приключениях.

Так они и шли, покуда – хотя в наступившей темноте это было трудно различить – долина не стала расширяться и тропа не привела их к довольно крутому склону.

Дровосек ни на шаг не отступал от Тибуриуса, поддерживал его и за руку сошел с ним до самого низа. Потом они какое-то время шагали по ровному месту и наконец увидели впереди огни, светившиеся в приземистых домах.

– Стало быть, прибыли, – сказал дровосек. – Я с вами дальше прошел, нежели мне надобно было, уж больно вы слабы. Отсюда вы уж доберетесь. Этот проулок пройдете, а там будут дома, вам знакомые. Мне пора назад – еще часа два ходу до дома будет. Ночь-то коротка, а в три часа поутру опять в дорогу.

– Драгоценный друг мой! – воскликнул тут господин Тибуриус. – Вы так были добры ко мне, я же ничем не могу вас отблагодарить, у меня нет при себе денег. Они у моего слуги, а его сейчас нет здесь. Позвольте пригласить вас к себе на квартиру, где я оказался бы в состоянии отплатить вам за вашу доброту, или вот – возьмите мою трость, а мне подайте вашу. Я еще долго пробуду на водах, до глубокой осени, зовут же меня Теодором Кнайтом, и ежели вы или кто-нибудь другой принесет мне трость, дабы обменять ее на вашу, я уж возмещу долг мой по совести.

– А вы прикиньте, – отвечал дровосек, – мне же еще надобно инструмент точить, времени уж никак терять нельзя. А трость, пожалуй, возьму и при случае верну вам. У меня ведь двое детей, и ежели вы им подарите чего-нибудь, я не откажусь, да и мать их не откажется.

С этими словами они обменялись палками и простились друг с другом. Опираясь на короткую, похожую на дубинку палку, Тибуриус медленно шагал вдоль заборов и палисадников, прислушиваясь, как позади быстро удалялись шаги дровосека, который в своих тяжелых башмаках, нагруженный железными клиньями, без палки – тонкая трость Тибуриуса с золотым набалдашником, разумеется, не могла идти в счет, – направлялся теперь к своей семье, куда было ведь еще два часа ходу.

В гостинице все были немало поражены, увидев господина Тибуриуса, явившегося среди ночи с дубиной в руках да к тому же пешком. Хозяин расспросил его самым вежливым образом, другие передали это своим приятелям – и пошло и пошло по всему курорту! Тибуриус же, рассказав обо всем приключившемся с ним хозяину, не расставаясь с палкой, поднялся наверх, опустился в покойное кресло на колесах и потребовал еды. Слуги поставили перед ним столик, накрыли скатертью и принесли множество всяких кушаний. Уже за трапезой господин Тибуриус спросил, не возвратилась ли коляска. Ему ответили, что еще не возвращалась, из чего он заключил, что кучер и камердинер все еще ждут его в условном месте. Описав, в каком именно, он приказал немедля послать за ними. По окончании ужина второй слуга, оставшийся дома, снял с господина Тибуриуса платье и уложил его в постель. Уже лежа в постели, господин Тибуриус отдал приказание никого не впускать в его спаленку, разве что он сам позвонит. Когда же после этого слуга удалился, наш больной натянул на себя оба одеяла, решив после всех пережитых треволнений хорошенько пропотеть, – быть может, таким образом ему удастся избежать грозящей ему тяжелой болезни.

Прошло немного времени, как послышалось ровное и глубокое дыхание – господин Тибуриус крепко спал.

О том, что произошло ночью, нам нечего сообщить, и потому мы расскажем о событиях следующего дня.

Проснулся господин Тибуриус чуть что не в полдень. В окно светило солнце, и красные китайцы, изображенные на шелковой ширме, казалось, горели огнем. Однако глядели они все очень приветливо. Господин Тибуриус долго смотрел на них, прежде чем пошевелиться. Тепло постели было необыкновенно приятно. Но тут он вспомнил: надо же исследовать, каков его недуг. Голова не болела, пропотел он или нет – он не мог сказать, ибо спал крепко, грудь и руки тоже не ломило, желудок был явно в порядке – Тибуриус испытывал изрядный аппетит. Тогда он взял часы, лежавшие рядом, и взглянул на них. Было уже десять часов утра, время принятия сыворотки миновало. И ванну он обычно принимал гораздо раньше, однако сегодня это можно было сделать и поздней. Тибуриус пошевелил ногами, вытянул их и испытал при этом ужаснейшую боль. Особенно болели мышцы. Однако он понимал, что боли эти проистекали от усталости и не свидетельствовали о каком-то заболевании, и когда он давал себе покой, то появлялось даже приятное чувство. Так он и лежал, не шевелясь, в этой теплой и мягкой постели, испытывая нечто похожее на злорадство, очевидно, оттого, что проспал процедуры. Он поглядел на окно, на его красивый крестообразный переплет, затем стал разглядывать завитушки на обоях, мебель, стоявшую в комнате как попало…

В конце концов он все же позвонил. Вошел Матиас, слуга, который накануне ездил с ним на прогулку. Господин Тибуриус счел за благо не подниматься и сразу спросил, что было предпринято, когда он так долго не являлся.

– А мы ждали, – ответил Матиас, – как всегда, ждали, когда ваша милость прохаживалась для моциона взад-вперед. Потом вас и не видать стало. Но мы не тревожились. А вот когда прошел еще час, мы и стали почаще поглядывать на часы. Тогда, значит, я сказал, что пойду поищу. А Роберт, кучер наш, говорит, нельзя, ваша милость, дескать, всегда говорили, надо делать точно, что приказано, не более и не менее, и что, дескать, ваша милость очень строги на этот счет. «А ежели, – сказал он, – барин подойдет с другой стороны и ни тебя, ни коляски нет, что тогда?» Тут я, стало быть, смекнул и искать раздумал. Стояли мы, стояли так, а солнце-то зашло. Тут-то мы струхнули. Теперь и Роберт говорит: ступай, мол, покричи. Побежал я в лес и стал кричать – нет ответа. Туда-сюда бегаю, кричу – нет ответа. Уж темнеть начало, тогда я побежал к домам по ту сторону низины и собрал народ, чтоб искать помогли. Зажгли мы смоляные факелы и искали и кричали чуть не всю ночь. За Робертом вы отсюда прислали – он, значит, раньше уехал, а мы только часа в три вернулись. Мужики меня еще до первых домов проводили, заплатил я им и отослал.

– Хорошо, хорошо, – остановил его господин Тибуриус. – Ступай теперь.

Слуга вышел. Однако господин Тибуриус не встал, а повернувшись на другой бок, улыбнулся про себя, чем-то весьма довольный: должно быть, недаром он побывал в настоящем лесу, да еще с такими приключениями!

По прошествии часа он все же решил подняться. Позвонив, он велел явившемуся на звонок камердинеру одевать себя.

В тот день господин Тибуриус ванну не принимал – было уже поздно, да и вызвало бы только лишние хлопоты. Но вот от кое-чего другого он не смог удержаться – за чрезвычайно плотным завтраком он съел много мяса, о чем позднее пожалел.

Но худых последствий это не вызвало.

С того дня господин Тибуриус все делал опять в том порядке, какой ему был предписан, разве только ломоту в ногах он чувствовал еще в продолжение целой недели, не имея сил совершить даже малые прогулки. Однако что бы там ни было, а все это время он вспоминал лесную тропу, и желание уяснить себе, как же это он заблудился, не покидало его.

И вот однажды, вполне отдохнув от своего необычайного похода, он вновь отправился на хорошо защищенную скалой поляну. Выбравшись из коляски, он приказал своим людям, тем же, которые были с ним в первый раз, подождать и о нем не беспокоиться – теперь-то уж он не собьется с пути. Как и тогда, он прошелся по первой полянке, затем достиг и второй прогалины, так понравившейся ему, кстати, и теперь она пришлась ему по душе. Но он миновал и ее, внимательно подмечая все вокруг. Затем он углубился в лес, особенно пристально следя за каменной стеной, которая в прошлый раз так быстро скрылась с глаз. Теперь же, сколько он ни поворачивал и ни петлял, она все время была рядом. Шагая по тропе и бросая за собой маленькие палочки, коими он запасся, дабы по ним вернуться обратно, Тибуриус неожиданно обнаружил и причину, соблазнившую его тогда в первый поход. С той тропой, по которой он шагал, в каменистом месте, где она была мало заметна, сливалась другая, куда более приметная, и вскоре поднималась прямо в лес. Оттого и получилось, что всякий раз, когда Тибуриус возвращался, он попадал на это ответвление, хорошо протоптанное и уведшее его совсем в другую сторону – далеко от кареты и от слуг. Тибуриусу это показалось до чрезвычайности нелепым: как же он этого сразу не разглядел? Ведь сегодня все было так ясно! Он и не подозревал, что подобное случается со всеми, кто впервые попадает в лес. Во второй и в третий раз он для них уже привычней, покуда в конце концов не превратится в источник радости и красоты. И еще он понял, что, приняв решение не бегать более взад и вперед, а идти в одном каком-то направлении, он выбрал дорогу, уводившую его все дальше и дальше от коляски, и что, возвращаясь к городку, он проделал большой кружный путь по горам. Так, вспоминая, шел он лесом по тропе и на каждом шагу узнавал виденное тогда впервые и потому казавшееся теперь таким милым и знакомым. Возвратившись к развилке, он миновал каменистую осыпь, добрался до каменной стены, высившейся теперь справа, и вскорости достиг места, где его поджидала коляска. Тибуриус сел в нее и покатил к себе на квартиру.

И то, что господин Тибуриус проделал в этот раз, он стал делать отныне все чаще. Выдавшаяся особенно прекрасной осень способствовала его начинанию. На безоблачном, ласковом небе день за днем сияло солнце. С каждой прогулкой Тибуриус уходил все дальше от коляски, не испытывая при этом неудобств, напротив – казалось, от этих прогулок ему одна только польза. Пройдется он этак подальше, посидит у нагретой солнцем каменной стены, поглядит вокруг, посмотрит на небо и чувствует себя куда веселее обычного, чувствует себя отлично, и у него превосходный аппетит, который он и спешит удовлетворить. В конце концов он так привык к пешим прогулкам, что если выезжал не слишком поздно, ему удавалось дойти до Колокольного луга, откуда открывался вид на гору со снежными полями и где внизу клокотал ручей, и уже только тогда он пускался в обратный путь. И такой поход он совершил трижды за одну неделю.

В те времена, когда господин Тибуриус забросил писание маслом исторических сюжетов и пристрастился к более скромному рисованию, доставляя себе, таким образом, не один приятный час, он, как это уже вошло у него в привычку, приобрел несколько превосходных альбомов для рисования. Однако за время своих медицинских штудий – он же был не на шутку болен! – Тибуриус так ни разу и не взялся за карандаш. Сюда, на воды, он привез с собой рисовальные принадлежности и все еще не притронулся к ним, не взял в руки чистый лист бумаги. Прогуливаясь теперь по лесной тропе, он вспомнил о своих альбомах и подумал, не захватить ли их с собой и не попытаться ли порисовать с натуры, а быть может, и запечатлеть какие-то участки самой тропы? Ну, а так как в городке Тибуриус ни с кем не встречался, ему легко было привести свой замысел в исполнение – ни званые вечера, ни общество не препятствовали ему в этом. В один прекрасный день он и выехал, прихватив с собой альбом, и стал рисовать под залитой солнцем каменной стеной. И так он поступал теперь раз за разом, предметы, запечатленные им на бумаге, нравились ему, и в конце концов он уже не пропускал ни одного дня без того, чтобы не выехать в лес и не рисовать. Начал он с зарисовок отдельных деревьев и камней, рисовал и группы их, а затем, углубившись в лес, отважился изобразить на бумаге светотень. Особенно ему нравилось, когда солнце заливало чернеющую тропу и в лучах его она делалась светлосерой, а тени от деревьев ложились на нее черными резкими полосками. Так, мало-помалу, в его альбоме оказалась запечатленной чуть ли не вся лесная тропа. Но Тибуриус не только рисовал, он и гулял, и как-то раз прошел даже весь путь, который ему довелось проделать в свой первый поход.

По правде говоря, господина Тибуриуса уже не следовало бы называть чудаком, во всяком случае, он был теперь далеко не таким чудаком, как прежде, однако народ все еще почитал его за такового, и по той простой причине, что лечащий врач курортного городка показал кое-кому его рисовальный альбом, и в нем, как это ни странно, оказалась одна светотень. Впрочем, и я вынужден признать – постоянные выезды Тибуриуса все к той же лесной тропе следует определить как некую странность.