Текст книги "Архитектура для начинающих (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Видимо, кофе был сегодня крепок, – отвечает, списывая для себя и для Ольги эту странность на не совсем трезвое состояние последней. – В нем было больше коньяка, чем кофе?

И пока Рита разыгрывает стандартную роль, Ольга не делает и даже не планирует попыток объяснить и просто ответить что-то. Она со своей этой полуулыбкой читает растущие с каждой минутой неловкость, сомнения в душе Риты. – «Остаться ли ей теперь или идти дальше? И куда вообще идти, и что будет, если останусь?»

«Хорошо будет и интересно» – соблазнительно обещает вечер.

– В прошлый раз нам помешали... продолжим? – Ольга жестом предлагает сесть напротив. Ее голос опускается еще чуть ниже по шкале тембра/бархата. Осознанно или нет, но она уже включилась в игру. По венам пробежал огонек азарта. Он же тайным кодом вплелся в голос и в слова, что микроскопически точно теперь попадают в нужные соединения, задевают тайные струны, отчаянно скрываемые Ритой глубоко в душе.

«Либо еще не осознанные ею до конца. Из страха признаться самой себе в некоторой «неправильности», – догадывается Ольга.

– Не знаю, – выдыхает в ответ женщина, не в силах контролировать учащающееся сердцебиение, умножаемое самой настоящей внутренней паникой. Кровь приливает к вискам, зрачки расширяются. Ольга почти физически ощущает зарождающийся в сознании Риты двенадцатибальный тропический шторм. Он приятен, нравится ей, откликается ленивым теплом в руках, а затем резко обрывается дурацкой неизбежностью, где «городок» неистребим в душе каждой его жительницы/жителя.

Ольга опускает взгляд, чтобы скрыть от обеих Ритин побег. – Не садятся незнакомые женщины вечером за столик к незнакомым женщинам.

– Здравствуй! – за временно Ольгин стол порхает Джамала с избитым: – Какие люди и без охраны!

Ольга выгибает бровь. «Сколько лет этой дурацкой фразе? Бесит она меня», – последнее замечание двусмысленно намекает и на саму Джамалу.

Джамала красиво поправляет локон, коварно выбившийся из общей прически. Трогает сережку и дарит самую милую из запаса своих улыбок:

– Холодно там! Мороз! – разумеется, она чувствует негласный Ольгин намек.

– Как же тебя отпустили проветриться? – иронично усмехается последняя. – Да еще в полной боеготовности.

– С корпоратива сбежала, – поясняет Джамала, достает из рукава фляжку. – Ну, не будь злюкой, – делает глоток и протягивает старой подруге. – Давай трубку мира?

Вот что всегда Ольге действительно нравилось, так это Джамалина способность сглаживать острые углы и гасить многие ненужные конфликты еще в стадии искорок.

Фляжка из чеканного серебра, зловеще булькнув, переходит в Ольгину ладонь. Содержимое приятно обжигает язык, нёбо, горло историей не менее тридцатилетней выдержки и, оставив на губах легкую горчинку, разливается в сознании бархатом из множества вкусов.

– Все должно быть на высшем уровне? – Ольга возвращает фляжку. До конца погасить искры разноликих чувств в Ольгиной душе ни Джамале, ни коньяку не удалось, поэтому с сарказмом звучит следующий вопрос:

– Его ни с чем не перепутаешь, но ты сама-то знаешь ли ему цену? – Ольга смотрит, как Джамала делает маленький глоточек, невольно морщится и честно отрицательно качает головой.

– Начальству сегодня подарили. Они до этого водки уже напились, так что никто не заметит.

Эта честность убивает.

Ольга прячется вновь в свой невидимый панцирь, вертит в руках телефон, хранящий неподобающе много личного. Например, легкие трещины на дисплее, оставшиеся после одного из недавних вечеров.

– Еще по одной? – соблазняет Джамала.

Ольга не хочет задаваться вопросом – «Зачем она здесь и сейчас такая красивая, мирная?» Фляжка делает новый круг, щедро раздаривая золотое тепло одного из старинных коньячных домов Франции.

– Не сердись на меня, – чуть вправо склоняет голову красивая женщина, по-своему истолковывая задумчивое молчание подруги. – Я тогда была глупой, перепуганной девочкой, – в ответ на ее слова Ольгина память подгружает нужные слайды с эхом старых ощущений.

– Я сама была немногим умнее, – признает Кампински, отвлекаясь от иных мыслей. – Надеюсь, сейчас… – она разводит руками, подыскивая нужные слова, но обращенные к другому человечку, слова-предатели прячутся по углам, как испуганные дети, и не хотят выходить на свет для развлечения нежеланной гостьи.

– Сейчас все хорошо, – утвердительно кивает Джамала. – И я очень рада встретить тебя.

Ольга делает очередной глоток из фляжки, закручивает крышку, отдает хозяйке.

– Не стоит злоупотреблять. Он слишком хорош для банальной пьянки, – поднимается. – В местном кафе.

– Продолжим в другом где-то? – следом за Ольгой Джамала выходит в сумерки вечера. – Надеюсь, ты пешком? Я провожу тебя. Помнишь, как мы гуляли здесь в темноте?

– Фонари горели через два, и я страшно хотела поцеловать тебя где-нибудь за очередным темным столбом, – хмель развязывает лишние подробности.

– Я понимала, что с тобой что-то творится, но никак не понимала, что именно, – Джамала берет Ольгу под руку, вдвоем идут по оттаявшей и замерзшей аллее. Все, без исключения, фонари исправны. Их свет подобен гигантской качели, то озаряет лица девушек, то угасает вновь, оставляя их в матовом полумраке.

– К тебе? – подходя к дому, сладко/заманчиво спрашивает Джамала. Обе живут на одной улице, через дом. Останавливаются на углу. Ольга смотрит в честные-пречестные лживые глаза и улыбается. «Ты ведь никогда не была с женщинами, не ври мне». – Ты безумно соблазнительна, сказка моя несостоявшаяся, – произносит вслух, ласка в голосе стелется шелком и бархатом.

– Все хотят меня, – многообещающе улыбается другая. – Все хотят сказку, но я к тебе… Сейчас нам не помешает никто….

– Не сомневаюсь, – шепчет Ольга в самое ушко. – И нам было бы хорошо, нереально. Но прошлое мы не изменим, а будущее друг другу подпортим.

Джамала хлопает ресницами, отстраняется:

– Не понимаю!

– Спокойной ночи, – издеваясь, желает циник. Уходя, Ольга слышит темпераментные проклятья в свой адрес, вызывающие в ней безудержный смех.

На темной улице Риту догоняет автомобиль, резко останавливается, слегка скользя на предательской наледи.

– Ну ты бегаешь! – открыв дверь, восхищается Миша. – Еле догнали!

В машине кроме него еще Соня и Золотаревы-старшие. Играет музыка, пахнет чесночными салатами, баней, духами, самогоном.

– Садись давай, – раскрасневшаяся свекровь подвигается на заднем сидении.

– Я к маме! – Сонечка живо перебирается через бабушку. В этой кутерьме свекор успевает бросить внимательный взгляд на невестку.

– За тобой будто гнались, – хмыкает он. Дверь закрывается, Миша ведет машину дальше.

– Здесь в горку, – унимает дыхание Рита. – И домой торопилась.

– А чего так поздно задерживаешься? – вступает свекровь. Сонька обнимает маму за шею, а Рита изо всех сил пытается скрыть свою дрожь. Ее словно озноб колотит.

– Заказ интересный. Засиделась.

– Сколько стоит тот заказ? – скептически настроена женщина.

– Мам, я хорошо зарабатываю, – отвечает Мишка за жену. – Рита может вообще нигде не работать.

– Так и взял бы ее к себе в контору вместо этой таджички. Там тоже ничего делать не нужно, только ногти красить, да начальству кофе варить.

– Бать, надо нам Нину Андреевну начальником отдела кадров посадить, – хохочет сын. – Секретарши будут по струнке ходить и перестанут решать личные дела в рабочее время.

– Она за моей зарплатой шпионить начнет. Нет уж, – хмыкает в ответ Никита Михайлович.

– Мам, я видела королеву, – шепчет Соня на ушко. – Сегодня, когда в садике все спали, я видела ее в рисунках на окне, а потом они исчезли. Ты веришь мне?

– Конечно, солнышко. Мы же барахтались в теплом снегу.

– А другие не верят.

В полутьме Рита улыбается Соне:

– Они просто знают, что “этого не может быть”, и поэтому, даже когда видят что-то необычное, просто не видят его, потому что его...

– Не может быть! – по-заговорщически тихо смеется девочка.

Машина останавливается у больших темных ворот. Золотаревы-старшие и младшие живут по соседству, через забор.

Соня и Рита спешат домой, Миша остается загонять машину в гараж, а Никита Михайлович подозрительно глядит вслед невестке. – «Не такая уж она и фригидная, как ты думаешь».

– На какой такой работе она у тебя шляется по ночам? – не выдерживает все-таки и хмыкает сыну. Миша любовно проводит ладонью по капоту машины и отвлекается на голос отца.

– А?

– Дурак, – с чувством отвечает Михаил Никитич. – То, что она с тобой не спит, еще не значит…

– Перестань, бать! – Мишка резко меняется в лице. – Не начинай! Ритка проверена уже и не раз. Ее просто вообще секс не интересует ни с кем.

– Я тебе говорю, – не унимается отец. – Она сегодня с кем-то была! Мне-то со стороны виднее!

– Спокойной ночи, – давно оставив надежду переубедить отца, Мишка стремится покинуть семейное «поле боя». – Закрой дверь плотнее, когда пойдешь.

====== 7 ======

Глядя в черное зеркало на дне медной турки, Ольга варит кофе. В ответ на нее хмуро косится собственное отражение. После выпитого коньяка неприятно, тупой болью давит виски. Нужно было либо совсем не усугублять, либо набраться в синий блюз, ибо все летит к чертям.

Честно – Ольга в данный момент откровенно сожалеет о капитуляции Золотарева-старшего. О своей, «так называемой», победе.

Лучше бы он зарубил, как других, еще там, в самом начале, но, нет!

Поднимаясь пеной, солнечный напиток грозит вулканической лавой обрушиться на языки синего пламени, доводящие его же до кипения, погасить их и застыть самому в отсутствии огня.

– Как аллегорично! – вовремя снимая кофе с плиты, саркастично усмехается Кампински.

Впрочем, если быть до конца честной, проект еще не одобрен. Его попросту нет в конечном своем варианте. Он еще не родился. Она на сносях, мается бесплодными потугами, а мешает всему вынос мозга, именуемый «личной жизнью», бьет по нервам, выбивает из колеи, проваливая незадачливого архитектора в творческий кризис, когда из всех идей в голове остаются только матерные. Они не рифмуются с новым районом на проблемной земле. Они убивают любое доброе Ольгино начинание в личном, что приводит к вышеозначенному выносу мозга, он – к отсутствию творчества. Порочный замкнутый круг.

Налив кофе в чашку, Ольга делает маленький глоток на пути в комнату. Кофе обжигающе горек. Разложенные на столе чертежи – скучная скатерть исчерканных бумаг. Мертвых. Абсолютно.

«Как и все мои чувства к кому бы то ни было».

Завернувшись в плед, Ольга впадает в какое-то оцепенение, словно зародыш в тесной и темной яичной скорлупке.

Лежа в темноте с закрытыми глазами, Рита слышит, как в спальню тихо на цыпочках входит муж. Притворяясь спящей, она дышит на счет – так более правдоподобно и менее нервно, что крайне необходимо после сегодняшней мимолетной встречи с Ольгой. Рита панически боялась признаться себе в том, что пошла туда вечером с тайной надеждой на эту самую встречу, что Ольга словно поймала ее на месте преступления своим взглядом, и теперь Рите смертельно стыдно за свой глупый, наиглупейший побег.

Тихая, невидимая возня в темноте – Мишка раздевается, старательно складывает свои вещи.

«Сейчас он уляжется, наконец!» – растет снежным комом раздражение.

Тяжесть здорового, мужского тела продавливает соседнюю сторону широкой супружеской кровати.

«Один, два, три, четыре, четыре, три, два, один», – на вдох и выдох бесстрастно считает Рита, завернутая, словно мумия, в свое личное одеяло. Время от времени Миша еще пытается требовать супружеский долг, но с каждым годом все реже, все четче и нерушимее негласная «государственная» граница, старательно выстраиваемая Ритой.

Прошло время, когда она пыталась переспорить себя, свои «неправильные» желания «правильными». Искала удовольствие в интимной близости с дурашливым Золотаревым. Пыталась доказать самой себе, что он хорош, ведь не зря же все его бывшие хоть и ненавидят, но до сих пор готовы простить. Но никогда она не хотела его так, как сходила с ума от одного только взгляда некоторых женщин. Как горела сегодня в глазах Ольги – воспоминание тут же волной дрожи прошило тело.

– Ты чего? – полусонно буркнул Мишка.

– Спи. Простыла. Наверное, – из-под своего одеяла отозвалась Рита. Отвернулась.

Спорить с собой бесполезно, а изменить что-либо невозможно.

«У меня есть всё, что нужно любой женщине», – так все считают. Все, кто только желал ей простого женского, старался, прилагал усилия... а ее собственно-придуманное счастье это миф, зло, блажь (кому как больше покажется правильным).

«Инфантилизм чистой воды – выполнять чужую волю, а потом этих “условно-чужих” обвинять в собственных неудачах, снимая с себя ответственность», – признает Рита, чувствуя себя еще более глупой, еще менее недостойной чего-либо иного. За это свое “иное” нужно уметь воевать и отстаивать собственное на него право!

Собравшись в позу «зародыша», привычно сдерживая слезы, Рита обещает себе в следующий раз бежать без оглядки от того кафе и даже от мысли еще одной возможной встречи с Ольгой.

«Я не достойна ее. Не достойна этих встреч.... глупая домохозяйка», – убеждает себя, дрожа то ли от страха, то ли от странного чувства без названия, очень похожее на смесь из противоречия эмоций.

Ни к чему хорошему не приведут игры с тем глупым «я», которого, возможно, больше нет давно. Только разрушат и без того шаткое равновесие, выстроенное/выстраданное с огромным трудом.

«Я не смогла, не успела уйти в жизнь собственную, а теперь не смогу/не посмею разрушить чужие. Моей же... все равно нет больше. Только в отражении жизни дочери».

– Угу, – шумит кто-то над головой.

– Прости, пожалуйста. Я была не в себе вчера, – негромко произносит знакомый, почти официальный голос. В фотостудии сегодня людно. Всем срочно понадобились фото на документы, сканы документов, формы документов. Как вошла сюда Кампински, Рита не успела заметить, а теперь спешно пытается придать лицу обычное свое отвлеченное выражение. Теперь Кампински стоит над ее столиком и делает «хорошую мину», или Рите только это кажется?

– Мне нужна твоя помощь, – продолжает Ольга, когда первый испуг в глазах Риты успокаивается. – Больше никто в Городке не сможет помочь. У меня проблема. Нет камеры, но очень нужно сделать несколько хороших снимков на профессиональный аппарат. Понимаешь?

«Провокационный вопрос!» – тая в глазах Ольги, мысленно кричит Рита. – Я не могу! Я обещала им, дочери, маме....» – и понимает, что абсолютно не помнит формулировки своего никогда не звучавшего вслух обещания, произносит вслух, слегка заикаясь:

– П-прямо сейчас? – и благодарит стечение обстоятельств за то, что, по крайней мере, сидит, ибо слабость в ногах поистине приобретает угрожающие размеры. Лицо Ольги, напротив, не выражает ничего, кроме вежливого, живого внимания. За ее мысли и ощущения Рита не может поручиться. Представлять, что в них есть хоть тень сочувствия ее собственным, Рита просто не решается.

– Да, – подтверждает Кампински, явно намереваясь добиться своего. – Если это платная услуга, я плачу двойной тариф за срочность. Если нет, то любое твое условие.

«Что же ты делаешь, жизнь, со всеми нами?!» – спустя несколько минут Ритины обещания самой себе с треском летят в мусорную корзину, а Ольгина машина прочь из Городка. Что-то отчаянно-радостное и волнующее есть в ее полете/побеге. Рита сидит впереди, рядом с Ольгой, проверяет уже проверенный десять раз уровень заряда батареи, карту памяти.

– Мне нужны будут панорамы железнодорожного узла, автомобильной развязки и целины, – безусловно, чувствуя зашкаливающе-высокий эмоциональный фон, тем не менее совершенно спокойно Ольга скашивает взгляд на Ритину обувь. Сегодня Рита в не очень высоких зимних кроссовках. – Хотя, в саму целину же нам лезть не обязательно?

Подобно эквилибристу Рита делает очередной маленький шаг по странной грани между невидимым волнующим и очевидным спокойствием:

– Думаю, нет, – заключает, чуть прикусывая губу.

Дома заканчиваются, начинается загородное шоссе, пролегающее сквозь заснеженный лес. За окном мелькают деревья, с ног до головы одетые в поблескивающий на солнце иней. Машина легко и почти бесшумно летит вперед к свободе и неизвестности – «той самой, которой нет… у меня…», предательски шепчет кто-то в Ритином подсознании. – «Или на которую у меня нет морального права»,  – ибо тут же в эфире сознания встревоженно поднимают голоса ответственность, обязанности и куча невидимых/неподъемных долгов.

– Не холодно? Если что, говори обязательно, – идея о панорамах пришла Ольге спонтанно, стремительно, сама собой. Изначально Кампински лишь хотела извиниться и, может быть, пригласить на чашечку кофе. Но не удержалась! Бабушка сказала бы «черт попутал», да Ольга была слишком хорошо знакома с тем самым лукавым, практически на «ты», и зачастую носила его собственное имя. Ей до жути приятно было свое собственное и Ритино, в унисон, легкое волнение, наполнившее тело/сознание, что – не удержалась!

В этой сейчас непосредственной близости волнение усилилось, стало глубиннее.

– Обязательно, – повторяет другая. «Опасным любопытством» еще в детстве она сама для себя назвала странный щекоток, что рождается в солнечном сплетении из смеси страха, интереса, возбуждения, передающегося трепетом всему телу, а за ним и вселенной. Он мешает говорить Рите, делает ее фразы рваными, односложными, либо вовсе грозит заиканием.

Легкая улыбка едва касается Ольгиных губ:

– Спасибо, что согласилась, – она смотрит вперед на серебряную ленту дороги. Ее голос, напротив, вселенски спокоен. – Я очень боялась, что откажешься, и тогда не знаю даже, что бы я делала. Это просто адски важно и срочно.

У Риты же никак не вяжется оксюморон из спокойствия Ольгиного голоса и тревожного смысла слов о едва не пережитом ею крахе «дела всей жизни».

– П-правда? – скусывает с губ заикание. – Так невозможно? Для чего?

Ольга включает музыку. Приятно-инструментальное созвучие незаметно растворяет избыток напряжения, заполняет невесомым, невидимым, но осязаемым эфиром неловкие пустоши в диалоге.

– Для работы, Рит. Для всего Городка.

Психологи утверждают, что самое сладкое слово для человека, это имя его. В данном случае Рита будто услышала его впервые из Ольгиных уст. Оно ей понравилось. Они с Ольгой словно стали еще на пару шажочков ближе, несмотря на то, что сидят в соседних креслах.

– А что… чем ты занимаешься? – теперь она смелее смотрит на спутницу и даже пытается шутить. – Там находятся полезные ископаемые?

Кампински на миг встречается с Ритой глазами (в них улыбается солнце).

– Надеюсь, что нет, – ее голос вновь не вяжется со словосодержанием. – Иначе мой проект коту под хвост, а ваши земли под ковш экскаватора.

Расшифровка для Риты занимает несколько секунд. Она удивленно-испуганно хлопает ресницами:

– Ужас какой!

– И я о том же, – кивает Ольга. Впереди показывается нагроможденность ж/д узла. – Давай здесь несколько кадров, а потом ближе.

Машина паркуется у обочины, девушки выходят на воздух (Рита хватает его глотками). Не холодно. Пахнет весной, и дышится так легко, что кажется, сейчас взлетишь.

– Так чем ты занимаешься? – заметно успокоив волнение, повторяет вопрос Рита. – Ты так и не ответила.

Привычные движения отвлекают, снимают неловкость. Она «пристреливается», делает несколько панорамных снимков, оглядывается на Ольгу, стоящую чуть поодаль.

– Хотела пошутить, что ворую государственные секреты, – отвечает та. – Но, думаю, это была бы не лучшая моя шутка.

Ее слова сегодня прямо иезуитская пытка для незадачливого фотографа из Городка. Рита неуверенно улыбается. – «Она всегда такая? Или это я сегодня мисс придурок номер один?»

– Я архитектор, – признается Ольга. – Проектирую жилые районы, – ветер слегка треплет ее волосы и относит слова в сторону. Рита подходит ближе. С тем же успехом Ольга могла бы сказать ей – я Бог, просто Бог.

– Вот это да! – в голосе Риты удивление соперничает с восхищением и тушуется легкой тенью недоверия. – Правда? Здесь будут дома? – позади нее искрится снежная целина, над ней в серо-синее перистыми, далекими облаками, небо, взмывает ветер.

– Целый район с магазинами, школами, фитнес-центрами, – Ольга ведет машину дальше. Рита греет руку об руку, трет ладони и пальцы. Фотоаппарат лежит у нее на коленях.

– Но…. Здесь же болота, – несмело высказывает расхожее мнение, пытается вспомнить, почему, собственно, здесь никогда и ничего не строили раньше. Ольга не смотрит на Риту, но улыбается именно ей и еще тысячам городчан в ее лице.

– В этом для меня весь интерес! Понимаешь? – она совершенно искренне на миг ловит Ритин взгляд. Теперь нет городчан в эфире, только Ольга и Рита. Творец-хулиган и восхищенные глаза красивой женщины. – Кроме всего прочего, о чем тебе сейчас долго и нудно объяснять. Про ветры, почвы, технологии – помимо этого всего – это вызов такой! Мой родной Ленинград тоже стоит на болотах и ничего, неплохо стоит уже несколько сотен лет! Там не осталось ничего для меня, только пример от великого предка, как строить нужно. А здесь, звучит издевательски, но непочатый же край работ! – слушая Ольгу, Рита по-новому смотрит/видит целину, простирающуюся по обе стороны дороги. – Я «Северо-Запад» в дипломной рассчитывала, потом побоялась и переиграла на другой, теперь же не брошу! Теперь или никогда! – она смеется, Рита улыбается, латино-музыка танцует в облачных просветах неба и солнца.

– Значит, ты все-таки не из Городка? – говорит Рита, когда машина несет их обратно, неотвратимо приближает момент расставания, уже зарифмованный Ритой в свой собственный час расплаты за украденное удовольствие у… она теряется в определении, чего именно. Будь любой другой человек на месте Ольги, у Риты не было бы и намека на что-то подобное, но Кампински действовала на нее как удав на кролика, при этом сама-то понимает ли?

– Я родилась в Питере и прожила там до шести лет, – отвечает Ольга. – Моя мать отсюда. Здесь ее родители живут, здесь я училась в школе. Потом уехала. А ты?

Признаться, по некоторым обрывкам фраз Ольга уже составила определенную «карту» Ритиной жизни до. Теперь остается проверить.

– А я, наоборот, приехала после одиннадцатого. Рождалась и училась в Москве, – отвечает Золотарева. – Не считая политеха, его здесь заканчивала.

– Я там живу последние несколько. Год минус или плюс в опыт – был в Питере и просто между небом и землей.

– А Москва тебе нравится?

– Очень.

– Многие фыркают, живут там, работают и ненавидят.

– Я не такая.

Рита улыбается Ольге.

– А какая Москва тебе нравится больше?

Ольга улыбается Рите.

– А знаешь… всякая, от старых улочек до ультрасовременных высоток.

Заснеженный лес вдруг приобретает очертания милых Ритиному сердцу московских двориков, сквериков, одной ей известных «фишечек». Ольга словно видит их в Ритиной ауре, любуется исподволь ими и мечтательной соседкой. Ее улыбкой, блеском восхищенных глаз, смешным носиком, заколотыми второпях кучеряшками.

Почувствовав, Рита поворачивает голову, но Ольга глядит на дорогу.

«Мне показалось?» – Рита исподволь любуется новой странной знакомой. Ее образ в целом притягивает, завораживает внутренней энергией, чем-то невидимым и оттого, наверное, грандиозным. Черты ее лица правильные, как у античных богинь, при этом волосы вносят определенный хаос в человеко-перфекционизм.

– Если тебя еще не потеряли, заедем ко мне, скинем фотки сразу в комп? – предлагает Ольга, подъезжая к месту отправления. В глазах пляшут чертики, заманивая все дальше, глубже. – С меня кофе и поесть. Мне так очень хочется… кушать.

«…не отпускать тебя. Мне интересно с тобой, приятно», – слышит Рита в Ольгиных словах свой собственный смысл, верит в него, спорит с собой, что «и омут не так уж страшен, и его обитатели вполне себе симпатичны».

– Кать? – Рита узнает коллегу, ответившую на телефонный вызов студийного «городского». – Как у вас?.. Отстрелялись? … – жестом показывает Ольге ехать дальше, мимо студии. Кампински прибавляет скорость, машина пробегает мимо поворота. – Я еще задержусь здесь немного… – прощается с невидимой Катей Рита. – Хорошо, я потом посмотрю, отправь мне в локалке, ну или на «ц» скинь… Пока.

Впереди, чуть на отшибе от пятиэтажного квартала, высятся три двенадцатиэтажки серо-стального цвета, выбивающиеся по всем параметрам из всего Городочного пространства. Словно специально именно этого эффекта добивались.

– Ты в Шукшинских живешь? – риторически произносит Рита, когда машина въезжает на территорию крайнего дома. Здесь все еще так ново, что в некотором смысле режет глаз.

– Почему Шукшинские? – ожидая лифта (хотя обычно ходит пешком до своего третьего), Ольга удивленно выгибает бровь. Рита поднимает глаза. Странная дрожь снова мешает ей говорить, угрожая косноязычием и заиканием.

– Потому, как три тополя, – отрывисто поясняет меткий народный юмор. Ольга в это время как себя чувствует Риту. Ее волнение, неуверенность, возбуждение…

– Шутники, – с улыбкой предлагает войти в открывшиеся двери лифта.

«Почему бы и да?» – Ольга смакует фривольное размышление, уже давшее телу команду на лень и жар. – «Она прекрасна, я ценитель прекрасного», – перекатывая на языке собственные ощущения, Ольга из-под ресниц следит за Ритой, словно кошка с мышью играет и оправдывает собственные действия неизменными законами дикой природы. – «За все время поездки и предыдущих диалогов ни разу не проскользнуло ни единого намека на личную жизнь. Ни звонков, ни сообщений, ни колец... В конце концов, нам обеим уже не 15».

Рита, напротив, прячет взгляд. Ее сердце стучит в висках, ее нервы натянуты куда сильнее лифтовых канатов одним-единственным вопросом – «как далеко я готова зайти? или... все только надуманно? Кажется?»

В прихожей незнакомой квартиры Рита вслед за Ольгой скидывает обувь, куртку и шарф, проходит в комнату. За Ольгиной спиной Рита чувствует себя спокойнее. Нервный озноб почти отпускает, пока она знакомится с новым пространством.

В комнате два окна – одно большое с балконной дверью, второе обычных средних размеров.

Примятая кровать, два стола – один длинный и прямой, как для мини-банкета, завален листами А3 с различными чертежами и чертежными инструментами. Второй – компьютерная этажерка с моноблоком, проектором и чем-то еще.

– Карту, – произносит Ольга, оборачивается. Рита не успевает остановиться. Столкновение неизбежно. Следствием ощутимого соприкосновения рождается обжигающе-невидимая волна. Она проходит сквозь обеих, сквозь их одежду, не оставляет сомнений в том, что обе уже давно на взводе.

– Сейчас…. – Рита путается в ремне фотоаппарата, последнего пассивного препятствия между. Ольга помогает Рите снять его с себя. Возвращаясь обратно, волна бьет с новой силой. Теряя равновесие, Рита обнимает Ольгу за талию. Теряя самообладание, Ольга жадно целует ее в губы, так, словно они первые и последние в ее жизни. Разрушив табу, тайну, нельзя, Рита обнимает Ольгу за плечи, запускает пальцы в шелковый хаос ее волос. Ольгины руки пробегают по спине Риты, оказываются под свитером, обжигают прикосновением к коже и замирают…

– Только не останавливайся, – выдыхает бессилием Рита. – Или я умру.

Свитер летит к чертям. Она оказывается на кровати, Ольга стаскивает свою водолазку и оказывается над Ритой. Глядя прямо в глаза, она медленно склоняется и со вкусом целует ее в губы. Перед глазами Риты плывут облака. От невыносимой истомы хочется кричать, но с губ, учащаясь, срывается только дыхание, переходящее в стон. Кровь превращается в яд, яд превращается в мед, сочится потом со сладковато-терпким запахом. Стекая языком с холмиков в ямочку, Ольга пьет эту соль, чувствуя истерию желания в своих руках, управляет ею, изматывая Риту. Расстегивает молнию ее джинсов, ныряет пальцами в горячее ожидание и ощущает, как предательская волна, столкнувшая их у стола, теперь топит обеих, вознося сначала к звездам, а затем стремительно роняя в бездонную пропасть. Впиваясь ногтями в Ольгину спину, Рита кричит ее имя, словно древнее заклинание, бушует, извивается. В пальцах Ольги после стихает пульс уходящего шторма.

– Ты нереальна, – шепчут пересохшие губы. Медленно, нирваной наползает полнейший штиль.

– И что теперь будет? – подпирая кулачком подбородок, Джамала смотрит, как оголяются стены ее кабинета, вернее, приемной кабинета заместителя начальника филиала. Двое соотечественников в синих робах советуют сходить на обед или в любое другое место.

– Сейчас тут будет очень грязно и пыльно, – поясняют они. На днях в злополучной приемной лопнула труба отопления со всеми вытекающими из нее последствиями.

Миша решил воспользоваться несчастьем и заполучить новый капитальный ремонт, в это время честно увиливая от работы. А Джамале осталось неприкаянно слоняться по офису и помогать тем из сотрудниц, кому особенно делать нечего.

С самого первого момента их знакомства Золотарев занял в ее душе обособленное место, то, в котором до этого негласно проживал образ отца. Соединившись в единое целое, этот образ и мальчишка-одноклассник возымели двойную силу воздействия на маленькую, а затем и на подрастающую девушку. Джамала боялась Мишку, ненавидела его за этот свой страх, но одновременно не могла сказать ему ни слова против. Впрочем, как и многие в их классе. Вряд ли у всех них образ Золотарева складывался с чем-то большим или тайным. Обычная ребячье-дворовая иерархия. В которую никак не вписывалась Кампински со своим Ленинградом. Ее Джамала ненавидела за свое безумное восхищение ею же. Оля олицетворяла собой все, о чем Джамала могла только мечтать – смелость, решительность, ум, своеобразное чувство юмора и врожденное чувство стиля. Ощущая рядом с ней себя в безопасности (относительно Золотарева), в младших классах Джамала копировала жесты и произношение ненавистного кумира, старалась учиться так же. Для этого приходилось много зубрить. В старших классах проблем добавили взбесившиеся гормоны, и теперь страх перед Золотаревым грозил обернуться в страсть.

В одиннадцатом классе Ольга стала совсем странной. Она скрывала причины внезапного разрыва отношений с Мишкой. Она иногда начинала дрожать, оставаясь наедине с Джамалой, и говорила, что мерзнет, хотя вовсе не было холодно. На выпускном они договорились станцевать вальс. Репетировали его у Ольги дома, а потом Оля провожала подругу, собирая недобрые взгляды соседа по улице. Мишка свистел им вслед, Оля зло плевала ему под ноги. Джамала немела от непонимания и беспричинного страха.

– После выпускного все изменится, – в последний вечер сказала ей Оля. – Как бы глупо это ни звучало, но мы станем считаться взрослыми. И им придется считаться с нами, – она ждала выпускного, как освобождения от тюрьмы, собиралась в свой Ленинград, в котором ее должна была ждать наследственная квартира.