Текст книги "Архитектура для начинающих (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Вспоминая себя, Рита молчаливо соглашается. Она тоже не могла найти слов когда-то, а те, что нашла, лучше бы позабыла.

– Вы переспали? – она должна была это спросить. Джамала подтвердила наклоном головы.

– Это был наш общий первый раз с Золотаревым.

– А Ольга?

– Она уехала ночным в Ленинград и больше с ней мы никогда не виделись до прошлого февраля.

Ревность шевельнулась в сердце Риты.

– Ты решила наверстать с ней упущенное?

– Я устала от всего здесь. От этого Городка, Золотарева, сплетен и зависти со всех сторон. Больше всего на свете я хочу уехать из Городка туда, где можно начать сначала, с чистовика. Перевестись из филиала Компании в центр. Я увидела в ней возможность, – Джамала замялась, замолчала.

– Но тут незапланированно появилась я, – закончила Рита фразу не прозвучавшими словами Джамалы, заодно вынесла собственную оценку. – Тогда твои откровения с Катей – хороший шахматный ход. Эта истеричка отвлечет от тебя Золотарева, сейчас она клещами вцепится в него и меня.

– Прости, – Джамала ладонями закрывает лицо, а потом открыто смотрит вновь. – Я очень искренне прошу прощения. Мне очень жаль, что я столько лет… я не знаю, честно, какими словами можно это блядство назвать. Я считала Золотарева мне должным за то, что он сделал когда-то. Я заставила его деньгами заплатить за свою, в общем-то, ошибку. Я пыталась даже ненавидеть тебя, оправдывая свою беспринципность. И я никогда еще никому ничего подобного не говорила.

– Я принимаю твои извинения, – ровно, странно произносит Рита. – «И я убью тебя, если увижу рядом с Ольгой» – не произносит внутренняя ведьма.

После странного звонка Джамалы, поймавшего Ольгу между Питером и Городком, связь почти пропала. Смартфоновая антенна долго еще показывала миниатюрный знак вопроса, пока желание перезвонить не пропало/позабылось вовсе.

Дорога хорошая. Ауди словно летит над серой лентой в окружении размытой зелени леса. Километры расстояния тают и можно на время отключить память с мыслями. Не думать ни о чем. Режим ожидания дает определенные преимущества. Словно на время дороги ты отстраняешься от происходящего в привычном мире. Делаешь паузу. Зависаешь вне этого самого времени и прочего груза.

Наслаждаясь поездкой, Ольга вовсе выключает смартфон – так я продлю свое пребывание в нирване. Включается в чувство полета, словно сливается в единое целое с машиной, подключая к своей нервной системе бортовой компьютер, сердце к мотору, шинами ощущает сцепление с асфальтом, обшивкой потоки воздуха. Восторг полета медленно заполняет сознание.

Золотарев же буквально выпал из этого самого сознания в это примерно время. Затих. Нина Андреевна мстительно поджала губы.

Сына ей доставили два охранника из Компании. Пока они везли его, звонил муж, предупредил, чтоб «Мишку крепко держала, нечего ему шататься, позориться по Городку!», поэтому встретила во всеоружии. Сначала запихала в душ, где попеременно включала горячую с холодной водой, щедро поливала пенящимся гелем куда придется – на голову, плечи, спину и кричала – «сымай портки, идиот! Что я там такого у тебя не видела!», но Мишка мычал, бурчал что-то нечленораздельное, а раздеваться не торопился. Лишь после того, как он ясно и осознанно пообещал матери справиться с дальнейшей своей помывкой самому, Нина Андреевна нехотя отступила.

– Полотенце здесь, штаны я тебе сейчас принесу. Одежку в раковине оставь, да не наплескай на пол! Горе мое! И не закрывайся!

Пока Михаил под струями душа пытался избавиться от тяжести намокшей одежды и событий последних дней, Нина Андреевна одновременно звонила мужу и грела суп в микроволновке.

– Ну, Ритка, ну, змея, – слушая гудки в телефонной трубке, сердито приговаривает женщина, справедливо, по ее мнению, считая виновной во всем исключительно непутевую невестку. – Мой, конечно, тоже дурачок, но хоть безобидный, а вот она…

После душемойки Мишка завернулся в безразмерный махровый халат и пришел на запах еды в кухню, где был тут же усажен матерью за стол и вооружен ложкой, борщом и куском хлеба.

– КрасавЕц! – глядя на сына, Нина Андреевна емко оценила «раскрас», выгодно выделяющий теперь его лицо из любой толпы доброборядочных горожан фиолетовым бланшем.

– Они обманули меня, мама! – ковыряя ложкой в борще, совсем как в детстве, пожаловался взрослый мужчина. – Эти сучки сговорились просто!

– Ешь! – Безапелляционно ответила женщина-мать. – Отцу объяснять потом будешь.

– Мама, – безнадежно продолжил Мишка, – я же любил ее, а она с девками, понимаешь?

– Не понимаю, – позже, глядя на спящего сына, Нина Андреевна по крупицам восстанавливает в памяти диалог, в залог того, что «у трезвого на уме у пьяного на языке».

– Вот и я не понимаю, – сокрушался Мишка, выдавая что-то несусветное. То ли Ольгу Кампински он любил, то ли Ритку, жену свою, а что там у Ритки с Ольгой вообще не понятно. Ясно одно – Ритка изменила, и этого он не простит ей и почему-то Кампински.

– Я всегда знала, гнать надо эту змею, – уверенно произносит Нина Андреевна. Глядит через окно на соседний дом, построенный Мишкой с отцом на общем с ними участке для своей собственной семьи. – Ненормальная она, слишком много о себе воображает. С такой счастлив не будешь.

====== 16 ======

– Спасибо, что предупредила, и за откровенность, – выслушав остаток речи об утренних геройствах мужа, Рита засобиралась уходить. За разговором и сбрасыванием масок обе напрочь забыли о кофе и ланче (что неудивительно). Джамала поднялась следом.

– Спасибо, что простила, – искренне шепнула, избегая взгляда Риты, глядя исподволь, размыто, в общем. На душе действительно стало легче, словно сняли с нее три КАМАЗа, нагруженных под завязку самыми тяжелыми сплавами. Рита неопределенно повела плечами:

– Иди с миром, как говорится. Мне теперь многое понятно. И уж я точно не держу на тебя зла.

Девушки расстались на улице, каждая побежала по своим делам.

«Что будет дальше? Следующий ход?» – до конца рабочего дня занял Риту один-единственный вопрос. Он развеял осадок от утреннего шоу Кати, затмил некую напряженность в общении с коллегами и, наконец, встал ребром к шести часам вечера.

Возвращаться домой, видеть мужа, тем паче говорить с ним или объясняться – Рите не хотелось до зубной боли. И глядя, как безжалостно/бесстрастно отсчитывают студийные часы время, отчаянно понимала, что иного выхода нет. И нужно сделать выбор – с кем объясняться сегодня – муж или мама.

– Хотя… – набирая знакомый номер телефона, предположила еще один вариант.

– Мам, вы сегодня на даче? – огласила его после дежурных приветствий. – Можно мы с Соней у вас переночуем? Да, в квартире. Просто… хочу ночью с заказом поработать, а дома не совсем удобно, да и в сад от вас ближе.

Однако, маму не проведешь, и пропустив мимо ушей легенду о ночной работе, она высказывает встречное предложение:

– Лучше приезжайте на дачу, Павел Юрьич будет вечером в Городке и заберет вас. Тут тебе и тишина и спокойствие, а завтра первым рейсовым в сад успеете, или вообще Сонечку оставишь у нас на день. Мы с ней пионы высадим…

– Там не тебя ждут? – одна из коллег трогает Риту за плечо. За окном остановилась машина Никиты Михайловича. Сам он сидит за рулем, разговаривая по телефону.

– Хорошо, мам, – спешно соглашается Рита, – договорились, ладно, мне еще кое-что тут успеть надо, позже перезвоню.

– Только его не хватает! – досрочно закончив переговоры с мамой, шепчет Рита сквозь зубы, спешно соображая, как еще можно выйти из здания незаметно, ибо все ее рассчитанные планы на вечер рушатся одним-единственным – исполнять супружеский долг, быть примерной женой возле законного мужа, которому сейчас с перепоя, мягко сказать, не айс.

«Особо показательно, что свекор сам за ней решил заехать. Такого за ним еще не наблюдалось», – отмечает мысленно женщина, просит коллегу «если что» сказать: «Рита вот только ушла, за пару минут до вас», и спешит в сектор рекламных мастерских, только там есть второй «грузовой» вход-выход. Потом на остановку и на маршрутку.

Она успела. Из детского сада мама и дочь, как заправские шпионы, ускользали через «калитку садовника», а точнее, через открытые ворота хозяйственной части, куда обычному человеку вход категорически воспрещен. В тот момент рабочие разгружали ящики с рассадой. Они, в общем, и внимания не обратили на Соню с Ритой, изо всех сил делающих невозмутимый вид, будто каждый день выходят из детского сада именно этим путем.

За воротами через переулок на соседний бульвар, оттуда в арку проходного двора и дальше.

– А мы куда? – светясь и подпрыгивая от любопытства, спрашивает дочка.

– К бабушке на дачу, – отвечает мама, крепко держит за руку.

– А почему не как обычно? – не унимается Сонечка.

– Потому что это игра такая, – улыбается Рита, мысленно смеется собственному давно забытому ощущению побега со школьных занятий. – Как обычно не интересно.

– Совсем не интересно! – взвизгивает от удовольствия девочка.

Выбирая цветущие липами переулки по-принципу «не как обычно», Рита и Соня добрались до старинного трехэтажного дома, в котором со дня его рождения/сдачи проживает семейство Афанасьевых. Целая династия учителей-физиков, из которых здесь сейчас остался только Павел Юрьевич. Его родители давно умерли, братья женились и разъехались. Вокруг в разное время выстраивались городские кварталы, но позади дома так же, как и в самом начале пути, зеленеет бульвар, звенят время от времени проезжающие трамваи. Во дворе новый детский городок, как преемственность поколений. Соня любит играть с местными ребятишками и качаться на качели. Здесь, в неразберихе голосистых карапузов, решено было ждать «деда Павла».

На звонок же Рита решила ответить, только почувствовав себя в полной безопасности. Нина Андреевна «поймала» Риту в пути сотовой сетью, когда машина преодолела уже большую часть расстояния, в кармане завибрировал вызовом телефон, и ворчливый голос на Ритино «але» недружелюбно поинтересовался – «Ну и где ты? Время знаешь сколько?»

Как ни в чем не бывало Рита безмятежно улыбнулась невидимому абоненту.

– Мы с Соней едем к маме на дачу. Да, высаживать пионы, – она подмигивает дочке. – Не предупредила? Предупреждаю… – качая головой, отнимает от уха телефон. Из динамика слышатся частые гудки.

– Ай-яй-яй! – грозит Павел Юрьевич, Соня смеется, Рита улыбается и отводит взгляд. На самом деле ей совсем не до смеха.

Ольга стоит у мутного окна в пыльном коридоре пустой квартиры, смотрит вниз – там канал, мост, фонари. Ничего не изменилось с тех пор, как в детстве, сидя на этом самом подоконнике, она мечтала увидеть прекрасный парусник, неким чудом входящий в узкий Грибоедовский. Как выйдет после на нем в море, узнает много нового, откроет новые земли, а потом обязательно вернется к тетушке в ее любимый город и украсит его морской звездой.

Это был необъятный мир детских фантазий. С тех пор квартира, канал, да и сам Ленинград стали казаться Ольге меньше, но от этого не стали менее значимы.

Много лет доказывая, что ее «не касается больше наследство», Ольга понимает сейчас, что именно здесь дожидалась ее возвращения странная суть, похожая на их общую с городом и теткой, душу. Из этих неуютных сейчас стен с ободранными обоями на нее смотрят самые светлые, детские воспоминания. От них чувствуется странное тепло, умиротворение, чувство дома. Словно после долгого-долгого пути.

«Странно, ведь моего здесь давно ничего не осталось», – Ольга проходит по комнатам, останавливается в кухне. Здесь окна проходного двора-«колодца» заглядывают друг другу в глаза. На старых рассохшихся рамах ошметки тысячу раз переклеенных матерью газет, чтоб соседи не подглядывали, и как улыбка судьбы микроскопический кораблик, выведенный ею самой в далеком детстве тушью на облупленном куске рамы.

Мать никогда не хотела и не собиралась делать здесь ремонт. Узурпировав квартиру, она тем не менее никогда не считала ее своей. Просто жила как бездомные на развалинах исторических памятников. Устраивала нехитрый быт, рожала «законного» ребенка от тихого, смурного мужа. Оба вечно работали, вечно мечтая (наверно) о пенсии. Одна из трех комнат всегда сдавалась квартирантам. Все деньги уходили сначала на покупку участка за городом, а потом на постройку дома. Так говорила мать. Возможно, что так оно и было. Ольга заехала к ним за ключами. Наполовину отделанный коттедж навеял на нее тоскливое настроение. Как человек, разочарованный в жизни, он похож на строящийся мавзолей, под сводами которого полягут сами строители.

Мать немного постарела, похудела. Глаза нервно выделяются на бледном, красивом лице. Смотрят с немым укором. Впрочем, Ольга давно перестала принимать этот укор на собственный счет.

– У тебя новая машина, – отметила взглядом притаившуюся за воротами иномарку.

– Хорошо зарабатываешь?

Ольга оглянулась, пожала плечами:

– Не жалуюсь.

– Ты в Москве?

– Последние три месяца в Городке.

– Будешь продавать? – ее манера вести диалог всегда сбивала Ольгу с толку. Вот и сейчас.

– Здорово, сеструха! – спасением явился из гаража высокий худощавый парень с забранными в хвост русыми волосами. – Давно не виделись! – он протянул приветствием руку, наскоро обтертую от машинной смазки.

– Денчик! – его Ольга искренне была рада видеть. – Ну, ты хипарь прямо!

– А то! – рассмеялся парень. – Пойдем, я тебе своего коня покажу. Пойдем, пойдем, когда еще заедешь…

«И в самом деле, – Ольга выходит из квартиры, закрывает дверь на ключ, сбегает по ступеням вниз. – Мне больше незачем к ним заезжать».

«Мать никогда не примирится с моим существованием», – оставив машину во дворе, Ольга идет в ближайшее кафе. С самого утра только был легкий перекус в придорожном мотеле.

Денчик два часа взахлеб рассказывал о восстанавливаемом им лично раритетном харлее. Но предложить «сеструхе» чаю так и не догадался. Сколько ему? Семнадцать? Восемнадцать?

Сделав заказ, Ольга садится за столик у окна.

«Это, наверное, у нас семейное, – она вспоминает замкнутый мирок своих стариков. – Мы, Кампински, все какие-то холодные одиночки. Каждый сам по себе. Нервный. Гордый и обязательно сильный».

Мать, наверное, тоже хотела тепла, раз в семнадцать лет повелась на пустобреха из соседской большой и шумной семьи. Она была у стариков поздним ребенком. Отличница. Вся примерная и вечно испуганная/скованная на старых фото. Словно глядит на родителей и спрашивает – так правильно?

Она и сейчас пытается соответствовать тем самым неписанным правилам – муж, дом, сын – все как у всех и как положено, но ошибки Кампински не прощают. И если вежливо молчат о них, вовсе не значит, что забыли – помнят друг другу до самой смерти.

«Я же олицетворение ее самой главной неправильно решенной задачи» – Ольга оглядывается на тихий зал маленького кафе.

Нам, Кампинским, обязательно нужно иметь мечту, идти к ней через тернии и профессионально расти, служить народу. Личная жизнь у нас лишь досадное приложение, которое лучше подогнать под пункт первый. Так бабушка – это «верный товарищ и первый помощник» дедушки. Теть Сонин адмирал был такой же преданный Ленинградец, как и жена. Прадед Кампинский, кажется, фанател от географических исследований и пропал где-то в Гималаях.

«А мы, непутевые дети – теть Сонин сын, посмевший уехать из Ленинграда за дамой сердца, Денчик – механик-пацифист. Я еще держусь в первом списке из-за творческих свершений и полного отсутствия личной жизни, но что будет, если о моих предпочтениях станет известно?»

Официант приносит заказ и приборы, аккуратно и быстро сервирует стол.

«А вот у Риты на даче было тепло…» – перескакивает в иное русло Ольгина память. – «Именно так, как мне рисовалось когда-то и где, я уже не помню. Рита сама по себе такая – нежная, светлая идеалистка…»

Глядя в окно, Ольга вдруг понимает, что от последней мысли мир становится глух, нем и слеп. Рита чужая, не ее. Теперь тем более.

Не дождавшись ответа, Нина Андреевна откладывает телефон и сердито смотрит на мужа. Никита Михайлович приехал злой. На сына не посмотрел, велел звонить Рите, ее ответ привел его в полное бешенство.

– Как мальчик! Как дурачок бегал за ней по всему Городку! – рычал он. – Что она вообще о себе думает?

– Что хитрее всех, – поддакнула Нина. – Она гуляет с кем-то, а нам мозги пудрит всем. Миша узнал, потому и пьет.

– Звони сватье, – он внимательно наблюдает, как жена берет старую нокию, набирает номер.

– Не отвечает, – спустя несколько минут ожидания Нина отнимает от уха телефон.

Никита Михайлович сердито поджимает губы. – Ну, подожди.

Диана не слышала звонка по той простой причине, что вся ее семья сейчас в сборе и шумит разноголосием в беседке. Павел Юрьевич собирается завтра с утра на рыбалку, Соня непременно хочет идти с ним, а еще мама недавно ей прочла сказку про «огневушку-поскакушку», значит, рыбалка это то самое место, где можно развести костер, сварить себе обед и сидеть тихо-тихо, дожидаясь, пока на углях запляшет магическая девочка ростом с ладошку. Выдав тираду на одном дыхании, Соня внимательно разглядывает свои ладони. В какую сторону рост той девочки мерить?

– Хорошо, – сдается дед Павел. – Если хочешь Поскакушку посмотреть, то вовсе не обязательно ждать завтра и вставать в пять утра. Мы костер с тобой сейчас разведем, а вместо обеда картошки напечем. Огневушка любит картошку.

Соня подозрительно щурится на деда:

– А ты откуда знаешь?

Он разводит руками:

– Я давно живу, я еще и не такое знаю, и вообще, я эту книжку читал, когда твоя мама еще пешком под стол ходила.

Девочка на глазок соотносит мамин рост с высотой стола, чем вызывает смех мамы и бабушки, а потом разрешает. – Ладно, костер сейчас и картошку, и грибы, они там грибы еще жарили!

– Грибов нет пока, не выросли, – смеется Диана Рудольфовна. – Могу предложить сосиски и помидоры, наколете вместо шляпок.

– Будет как мухомор! – догадывается Соня. – Мы согласны!

Поглядывая на дочь, Диана в сотый раз напоминает себе свое собственное обещание – не искать ошибок в решении Ритиных задач. Не настаивать на собственном, единственно верном решении. Не подозревать ни в чем и не критиковать.

«Но, наблюдать-то я могу», – дает себе согласие на «обработку данных», помогает наколоть на шпажки «мухоморы», улыбается внучке. Но девочка, занятая костром, почти не замечает бабушку, сейчас дед Павел ее герой.

– Он с ней сам как ребенок, – Диана заканчивает последнюю шпажку, кладет её к остальным.

– Да, видели бы его студенты, – соглашается Рита. – Я помню, как мы все его боялись раньше. Не думаю, что это сильно изменилось. Хотя… – Рита дарит маме хитрую улыбку.

Диана качает головой:

– Ничего не изменилось, в институте он все тот же «железный Феликс», а дома не старше нашей Сони.

– Мам, – Рита вытирает полотенцем вымытые пальцы, собирается с мыслями и поднимает глаза. – Мне нужно поговорить с тобой. Это очень важно.

Диана в сто двенадцатый раз дает себе слово «не исправлять ошибки» и согласно кивает дочери.

– Давай. А то я уж боялась, что ты так и не решишься. Я же вижу, что-то происходит.

– Я хочу уйти от Золотарева, – быстро, словно боясь передумать, произносит Рита. – Вернее, можешь считать, что я уже ушла, потому что я не вернусь туда больше совсем. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Вот.

Выпалив, озвучив, наконец, самое страшное, Рита и сама вслушалась в отзвук собственных слов. Теперь даже мамина буря протеста будет не так страшна.

Но Диана молчит. Складывает в руках салфетку.

Рита молчит в унисон.

Позади них Соня с дедом пляшут вокруг костра шаманский танец.

Над ними совсем по-летнему синеет небо, готовится зажечь звезды, а между – непонятное молчание.

– …мам? – настороженно произносит Рита.

Словно легкая паутинка легла, Диана ладонью проводит по лицу.

– Я давно это знала. С самого начала, но убеждала себя, что все правильно и так будет лучше, – в бессилии женщина качает головой, тяжело садится, словно после невыносимо долгой и тяжелой дороги. – До последнего надеялась, что все еще образуется, стерпится.

Рита остается стоять. Раздумывает над прозвучавшими словами. Не знает, как реагировать на подобное откровение – мама знала, что ей плохо, но все равно настаивала на продолжении, надеясь на это самое житейское лучшее?

Диана поднимает глаза на дочь.

– Миша и его семья. Ты за ними как за каменной стеной. У тебя и твоей дочери есть уверенность, достаток, какое-никакое положение в Городке.

– Еще добавь «стерпится – слюбится» и «главное, чтоб человек хороший был», – теперь Рита даже не знает, что хуже – война матери или такие вот откровения.

– Ты не знаешь, что такое жить на квартире от зарплаты до другой мизерной зарплаты! – отвечает Диана. Подобные ее слова раньше звучали догмой, истиной, а сейчас почему-то оправданием. Обе это слышат, обеим страшно неловко во внезапно открывшейся честности, но остановить теперь невозможно.

– Зато я очень хорошо знаю, как жить прихлебателем и бедным ненавистным родственником, – в голосе Риты яростно скрываются слезы. – Я теперь знаю, как жить с человеком, который тебе до ненависти, до омерзения противен во всех своих проявлениях. И каждую минуту ты убеждаешь себя, что он, в сущности, неплохой и тоже тварь божья. Ты готова убить его просто за то, что он вообще есть! Раздавить, как мокрицу, как… Причем, он же не специально! У него, вроде, даже чувства к тебе, благородные, а ты такая дура неблагодарная! – умолкая на полуслове, Рита закрывает глаза, словно прячась за веками от реальности.

– С самого начала мы все очень хотели этого брака. Мишка, Я, наши родные, – негромко, с расстановкой произносит Диана. – Все, кроме тебя.

– Мы все хотели как лучше, – эти слова не столько удивляют Риту, сколько удивительно слышать их от собственной матери. – Мы же все со стороны точно знаем, как правильно поступить, – она тяжко вздыхает. – Прости меня.

Рита чувствует, как невыносимо в изюминку сжимается сердце.

– Мамочка!

– Я недавно это поняла, – продолжает Диана. – И боялась признать свою ошибку. Потому что ты заплатила за нее годами собственной жизни. Это ужасно – сознавать себя виновной в несчастье дочери.

– Мам! – не в силах сказать еще что-либо, только остается восклицать. – Ты режешь меня без ножа!

– Значит, в тот дом ты возвращаться не собираешься? – пережив первое потрясение, мать и дочь садятся обсудить детали и дальнейшее развитие Ритиной жизни.

– Я хочу на время попроситься к вам, – подтверждает Рита. – Пару месяцев, пока найду квартиру и устаканю с работой кое-что. Я постараюсь, чтобы Соня не слишком отвлекала деда.

– Дело не в этом, – останавливает Диана. – Паша все лето здесь будет, со мной, на даче. Твой муж знает об этих планах? – она внимательно смотрит в лицо дочери. – С ним ты говорила?

– Нет, – Рита отрицательно качает головой. – Еще никто из Золотаревых ничего не знает. Сначала я хотела с тобой объясниться.

– У тебя есть кто-то? – к этому вопросу Диана готовилась и боялась его давно. Точно знала ответ, но изо всех сил надеялась на ошибку.

– Уже нет, – тихо отвечает Рита.

И это не продуманный Дианой ответ.

Костер догорел вместе с закатом. Над красными углями дрожит марево жара, а на ясное небо выкатилась неполная луна.

– Ты буковки знаешь уже? – сидя с внучкой под одним пледом, спрашивает дед. Соня сладко зевает, кивает:

– Да, только путаю.

– А знаешь, как определить, растет луна или убывает? – он видит, как все медленнее открываются ее глазки. – Подставь мысленно к неполному краю палочку, если получится Р, то луна еще будет расти, пока не станет круглой, а если Р неправильная – в другую сторону смотрит, то луна скоро уменьшится и исчезнет до следующего месяца.

Кивая, Соня засыпает у деда на руках. Над полянкой стелется пряный дымок печеной картошки.

Хороший получился вечер. Один из тех, которые душевным фундаментом останутся в основании Сониного характера на всю дальнейшую жизнь, а для Павла теплой искоркой на всю оставшуюся.

– Лето в этом году можно считать официально открытым, – тихо, не обращаясь ни к кому, Павел вспоминает фразу брата из собственного детства. В то время отец часто любил работать именно здесь, на даче. Он рассчитывал возможность и целесообразность застройки к северо-западу от Городка, а Пашка с братьями и соседскими мальчишками валяли дурака – ходили на рыбалку, но, каждый раз, весь день проплескавшись в озере, возвращались без улова.

– Поэтому нам только и оставалось, что печь прошлогоднюю картошку в углях, – тихо рассказывает он давно спящей Сонечке и притихшим Диане с Ритой. Кажется, мать и дочь перешли на новый уровень взаимопонимания.

– Я и подумать тогда не мог, сколько всего разного в жизни меня ждет, – продолжает Павел. – Я думал, что она всегда будет именно такой, как в тот момент, когда Володька торжественно объявлял очередное лето открытым, а мы с младшими выбирали себе картошки побольше и катали её в ладонях, чтобы не сильно кусалась.

– Вот как?! – тихо удивляется Рита, цепляясь слухом помимо всего прочего за краешек более актуальной для нее лично информации. – Значит, «Северо-Запад» задумывался еще вашим отцом? А Ольга? – она удивленно вскидывает бровки. – Значит, это не ее проект?

– Конечно, ее! – утвердительно отвечает Афанасьев. – И я думаю, если бы отец мог увидеть, во что вылились его исследования, он был бы горд. Я спрашивал, и она подтвердила, что много слышала о них от собственного деда. Один из проектировщиков Завода, они дружили с отцом. Он всячески поддерживал северо-западное направление…

Автомобильный гудок из-за закрытых ворот останавливает на полуслове, нарушает идиллию позднего вечера.

– Кто это? – в один голос удивляются Диана и Рита.

– Подержи-ка, – Павел Юрьевич передает Рите на руки спящую Соню. – Пойду посмотрю, что за поздние гости.

Устраиваясь удобнее в импровизированном кресле, Рита в который раз удивляется, насколько тяжелее становится мирно спящий ребенок. Словно успокоение и сон добавляют ему физической массы.

«Вот оно, значит, как!» – вспыхивают лампочки в голове. – и «Северо-Запад», по сути, начался отсюда, из дачного кабинета. Удивительно! И хорошо, что мама уговорила меня приехать».

Негласная благодарность отдается ноткой удивления. Рита долго собиралась с мыслями, моральными силами для последнего разговора с Дианой Рудольфовной. Она ожидала шквала возражения, стены огня, нравоучений, войны. Но никак не спокойного рассуждения в стиле – «а ты хорошо подумала?»

Пережить/осознать это удивление оказалось тоже своеобразным испытанием, которое несколько отвлекло Риту от «основной» своей темы. Поэтому «разобрать» вопрос по полочкам до конца не успели, правда, впереди еще целая ночь (и целая жизнь).

«Неужели я доросла, наконец, до взрослого диалога с мамой?» – Рита нежно улыбается, глядя в личико спящей дочери, а потом чувствует – на нее смотрят. Так на мир ложится тень от застилающей солнце тучи. Машинально подняв глаза, Рита, каменея, встречает тяжелый Мишкин взгляд. Рядом с ним его отец и мать. Всей своей мафией-стеной они стоят по другую сторону россыпи углей с блуждающими огоньками жара. Красные ответы ложатся на лица.

Рита не успела ни удивиться, ни задуматься, откуда они сейчас здесь появились.

«Они похожи на обвинителей, – мелькает мысль в голове. – Не хватает только треугольных белых колпаков и веревки в руках. Они пришли судить меня и карать. Вот только интересно, Мишка им все-все рассказал?»

– Доброй ночи, – негромко произносит Рита. В ответ красноречивое молчание.

«Нет, вряд ли», – отвечает сама себе на свой же мысленный вопрос. «Родственники» реагируют каждый по-своему – Мишка криво усмехается, Нина Андреевна сердито поджимает губы, а Никита Михайлович сохраняет «покер-фейс» или просто по-русски каменное выражение лица (еще мой папа говорил морду-лопатой – пытается не улыбнуться Рита).

– Садитесь, в ногах правды нет, – приглашает Павел Юрьевич, на какое-то время он вместе с мамой выпал из Ритиного внимания. Видимо, за это время Диана успела посвятить мужа в основные детали Ритиной «новости». Замечание Павла Юрьевича о предстоящем сейчас долгом и нелегком разговоре подтверждают верность Ритиного наблюдения.

– Да уж, есть, о чем поговорить, – присаживаясь на выструганную из толстого, цельного бревна лавку-кресло, соглашается Никита Михайлович. Справа от него опускает жена, слева сын.

– Диана готовит нам чай, Рита, – Павел Юрьевич поворачивается к молодой женщине. Его глаза добрые, как у деда мороза, в голосе тихая уверенность. – Отнеси пока Сонечку в дом. Так будет лучше.

С некоторым трудом Рита поднимается. Миша смотрит на нее, опускает глаза, сидит рядом с отцом и не решается встать и помочь.

– Мы с Сонечкой пекли сегодня картошку, – Павел палкой выкатывает из углей черных барашков, складывает их на простую глиняную тарелку. – Надо съесть, пока не остыли.

Диана наливает всем чай. На маленьком столике первый «свой» салат в этом году – редис, огурчики, зелень.

– Мы есть сюда приехали, что ли? – не очень дружелюбно бурчит Нина Андреевна и незаметно для себя переходит на житейско-огородное. – Огурцы-то свои?

– Да, уже грунтовые, с кучи, – отвечает Диана. – Пробуйте, угощайтесь.

Рита чувствует, как желудок начинает предательски ворчать от голода, она ведь сегодня не ела еще ничего с самого утра и даже не заметила за всеми дневными событиями, что практически валится с ног от голода. Слушая вполуха беседу «взрослых», аккуратно счищает с картошки подпеченную кожуру, заворачивает ее в пластик копченого мяса, которое поставляет им брат Павла Юрьевича. Этот странный, улыбчивый человек живет с семьей своим хутором, натуральным хозяйством, пасекой и пишет очередную диссертацию. «О чем» Рита никогда не вдавалась в подробности. Возможно о том, как сотворить идеальный копченый окорок…

– Так пусть она сама нам расскажет, – врывается в мысли Риты сердитый голос свекрови. – Что такое случилось? Почему она вдруг решила не возвращаться? Плохо тебе с моим сыном? – женщина исподлобья буравит взглядом невестку. – И к кому она, такая хорошая, собралась?

Едва не подавившись от такого неожиданного напора, Рита спешно глотает недожеванный кусок, запивает горячим чаем.

– Я не к кому, а от кого, – стерев губы салфеткой, отвечает, наконец. – Мишка замечательный человек. Ваш сын мечта любой женщины.

Ее слова звучат странной издевкой, даром, что голос по-пионерски искренен.

– Но тебе не подходит? – скрипит Нина Андреевна.

– Да бросьте, мама! – не выдерживает, взрывается Мишка. – Я вам баран, что ли, на распродаже? Как две торговки!

– Просто я не люблю его, и все это знают, – Рита смотрит на Мишку. Он сидит напротив, за жарким угольным «морем». Он мрачен, подавлен. Ему тяжело.