Текст книги "Архитектура для начинающих (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Я совершила ошибку, старалась полюбить, но не вышло.

– Детский сад, – сердито качает головой Никита Михайлович. – У вас ребенок, а вы люблю, не люблю! И дом еще. Дом я вам не отдам на раздел, ни одной части.

– Вот-вот, – поддакивает Нина Андреевна. – А ты, Диана, что же молчишь? Ты ж всегда так Мишу поддерживала.

Все взгляды обращаются к Диане Рудольфовне. Она мысленно держит в руках обещание, данное давеча самой себе. Оно требует теперь от нее правильно ответа.

– Моя дочь вольна сама решать, как ей жить, – с некоторым трудом произносит Диана новую свою истину. – Я могу посоветовать, но решать только ей. Это ее жизнь.

Ничего не понимая, Золотаревы переглядываются, озадаченно глядят на Диану, словно сомневаясь, она ли это вообще?

Пряча улыбку в бороду, Павел Юрьевич незаметно ловит взгляд жены, мысленно говорит, как любуется ею и гордится.

– Дак она же глупость городит! – возмущается Нина Андреевна, обретая вновь дар речи. – Нет! Я просто так на это смотреть не стану! Так не оставлю! – ее возмущение усиливается басом Никиты Михайловича. – Что действительно, вразумить нужно молодых, а не бросать, как котят безмозглых.

– И Соньку я тебе не отдам! – отдельно от родителей, лично Рите, говорит Миша. Его взгляд исподлобья, словно чудо морское из страшных, неизведанных глубин человеческого подсознания. Даже Золотаревы-старшие на миг притихли. Только Рита не отвела взгляда, выдержала.

– Она не вещь, – отвечает тихо. – Она не нужна тебе. Ты просто хочешь сделать мне больно.

Теперь все с разной степенью волнения глядят на Мишку, а тот странно усмехается.

– Ты же мне делала все это время.

Рита пожимает плечами:

– А ты мне. Значит, мы квиты.

– Замолчите! – взрывается, не выдерживает Диана. – Соне каково это будет, ты можешь себе представить?!

– А что плохого ей у нас? – тут же вступает в спор Нина Андреевна.

– По закону родители имеют равные права на ребенка, – мирно произносит Павел Юрьевич. – Михаил не может ограничить общение Сони с Ритой, так же, как и она.

– Общаться сколько угодно, но жить она будет со мной! – стоит на своем Мишка.

– Жить она будет с матерью, – тихой, пока еще, львицей рычит Диана, но уже готова до смерти вцепиться в горло любому, кто посмеет сделать хоть одно неверное движение, слово…

– И с этой ее подругой? – Золотарев бросает победный взгляд на Риту. – Так я их обеих тогда посажу за пропаганду!

Нелепое, странное слово, шипя, падает в костер.

Взрослые недоуменно переглядываются – чего?

– Жаль, что у нас нет статьи за глупость, – негромко произносит Рита. – Тебе дали бы максимальный срок.

– Ты о чем это? – не понимает Диана.

– О чем он? – спрашивает у жены Никита Михайлович.

– О том, что она изменяла мне с вашим бастардом! С этой, блядь, Кампински гребаной! – бросая слова, как гнилые куски мяса, Мишка смотрит на Риту. – О том, что они розовые обе в полный рост! Как вам еще точнее всем объяснить?!

В повисшей паузе Рита опускает глаза, не выдерживая взгляда матери. Павел Юрьевич тоже хранит молчание. Только Нина Андреевна охает. Прекращает монолог сына Никита Михайлович одним емким словом – заткнись!

– Это правда! – не так просто Мишке теперь развернуться на своей невидимой трибуне правозащитника. – Они по всему Городку шлялись, на глазах…

– То, что ты идиот! – вскакивает, рявкает в бешенстве его отец. – Вот это правда! И в зубы за любое слово!

====== 17 ======

Отъезд Золотаревых получился еще более скомканным, чем начало визита. Никита Михайлович обрывал сына на каждой попытке хоть что-то сказать. Нина Андреевна охала и всячески встревала между мужем и сыном. Афанасьевы молчали, Рита прятала взгляд.

Проводив полуночных гостей, Павел Юрьевич вернулся к остывшему месту бесед. Немного подумав, положил на тлеющие угли бересту и несколько разнокалиберных чурок. Диана тем временем отнесла грязную посуду в дом, заглянула на обратном пути в комнатку Сони, нашла там Риту, стоящую в молчании над маленькой дочерью. Взяла Риту за руку и повела за собой.

– Рассказывай, – просто просит Диана, когда все втроем сели рядышком у разгорающегося заново костра.

Уже глубокая ночь. Над лугами и перелесками темень, луна прошла половину звездного неба.

– Он правду сказал, – тихо отвечает Рита. – Этот мифический «кто-то», о ком ты меня сегодня спрашивала, была именно она.

– Была? – уточняет мать.

Дочь грустно подтверждает:

– Да.

Павел Юрьевич палочкой поправляет поленья в костре и молчит.

– Это случилось не вдруг, – решает продолжить откровение Рита. – И никто меня не соблазнял, не обманывал, не вводил в заблуждение. Я сама про себя уже достаточно давно все поняла. Сомневалась, – в памяти кадрами старой кинопленки вспыхивают отдельные моменты жизни.

– Перечитала огромное количество литературы, форумов, всего, что хоть как-то, хоть какие-то ответы могло дать. Мама, я столько сомнений пережила, сколько другой не выдержит даже на полчаса.

Молча Диана и Павел слушают Ритину правду, при этом каждый смотрит в свой собственный мир, размеченный с поправками «истинно» «ложно».

«Спасибо вам хоть за это, – мысленно искренне благодарит Рита. – За то, что хоть даете возможность объяснить».

– Я не ненавижу мужчин, не считаю себя мальчиком, не собираюсь менять пол и тело, не пускаю слюни на всех женщин в радиусе досягаемости. Я просто вижу мир немного иначе. Я очень остро чувствую таких, как Ольга. Как объяснить вам? – лицо Риты будто светлеет воспоминанием о дорогом сердцу человеке/истории. – Вы ведь тоже когда-то встретили друг друга и почувствовали. Что вы чувствовали, глядя друг на друга?

Вопрос невольно заставляет Павла и Диану переглянуться. Молчаливый ответ их свидетельствует о самых теплых взаимных чувствах, построенных на уважении, признании.

– Желание коснуться невидимого мира/ауры, узнать его по крупицам, по строчкам– продолжает Рита. – Заинтересовать своим. Поиграть. Увлечь. Стать его частью и раствориться в нем бесконечно, приобретая друг в друге новое Я через МЫ. Только вам легче, ваша модель в обществе считается нормой.

Рита делает паузу. Собраться с мыслями, дать время маме и отчиму обдумать ее слова.

– У меня не было отношений до Ольги. Только желания, мечты и самоограничения. Семейный долг, супружеский долг, дочерний. Я не в укор вам, не подумайте, – Рита смотрит на мать, Диана еле заметно кивает.

– Время от времени я встречала в Городке «особенных» девушек. Это как легкая вибрация у меня, похожая на мини-концентрат психоза. Она проходит в воздухе через все тело/сознание. Это понимаешь по глазам, по незаметным, едва уловимым деталям. Я не смогу вам сейчас назвать что-то определенное. Все вместе моментально, на уровне интуиции, радиации, животного ощущения складывается в некий знак/понимание, как у Киплинга – мы одной крови, ты и я. Причем, особенно откровенная внешность не в счет. Несколько раз было как раз наоборот, когда девушка изо всех сил кричит своей внешностью «я не такая, как вы!» или «да, я именно то, что вы подумали!», но вибрации нет. Я не чувствую ничего, кроме агрессии к миру, рожденной неуверенностью.

– Да ты психолог по наитию, – негромко произносит Павел Юрьевич. Это первые его слова за весь остаток ночи после отъезда Золотаревых.

– И ты… с ними…? – Диана, моргая, смотрит на Риту. Дочь удивленно поднимает брови, а после догадывается.

– Нет! Я ни с кем не заводила ни знакомств, ни отношений, ничего абсолютно. Я лишь рассказываю о том, что есть еще такие, как я. И о том, чего я сама себе не позволяла.

– Что же с Ольгой случилось? – кивает мать на предыдущее объяснение «принято». – И общность, родство душ, взглядов, интересов часто встречается среди людей одного пола. Почему ты сразу решила, что это имеет прямое отношение к… греческому острову?

Рита и Павел Юрьевич почти одновременно отзываются смешками на последнее определение.

– Мам, я не сразу, – терпеливо продолжает Рита. – Я долго думала, сомневалась, проверяла относительно практическим путем.

– Погоди! – Диана озвучивает их общий с Павлом вопрос. – Как это? Относительно практическим?

Рита кусает губы. В ее глазах загорается странный блеск. Такой непривычный взгляду Дианы Рудольфовны.

– Ох, не хотела бы я вставать на дорожку этой очень скользкой темы, – Рита качает головой и продолжает. – К примеру, мама, у тебя есть знакомая, которая знает все о пионах. Вы можете часами с ней обсуждать эту тему лично, по телефону или в интернете, но, думаю, ни на один миг ты не обратишь внимание на ее губы или то, как она смотрит тебе в глаза или смотрит в небо. Ты будешь слушать, что она говорит, но при этом вряд ли обратишь внимание на ее голос, как она произносит слова, как он действует на тебя, и кожа невольно покрывается мурашками, хочется вдруг дышать глубоко-глубоко и непременно с голосом, с самых ее губ вдохнуть ее запах, чтобы эта эфемерная частичка нее попала прямо в тебя, в твою кровь и сознание…

– Рита…! – пораженно шепчет Диана, невольно поднимает ладони, словно ими хочет остановить поток откровения.– Это ж… порно какое-то!

– По содержанию еще эротика, – тихо смеется Павел Юрьевич. – Да-с. Недурственная такая.

– Паша! – посмотрев на него, Диана вдруг разражается хохотом. – Ах ты, старый кот! Да ты заслушался!

– Диана. Она права, – он смотрит в глаза жене. В их глазах отражается пламя костра. – И у тебя есть шанс проверить твои отношения с пионщицей!

Рита тем временем делает глоток чая, настоянного на весенних свежих травах. Греет ладони о бока кружки.

– Я проверяла не один раз, как на меня действуют женщины, как мужчины. Разумеется, они об этом даже не догадывались. Я хорошо умею скрывать свои… эмоции и еще могу на сто процентов точно сказать – ни от одного мужчины у меня не было этих бабочек в животе. А вот с Ольгой все сразу пошло не так, и позже я не смогла остановиться вовремя. Хотя сейчас понимаю, что не смогла бы остановиться с ней и в любое другое время. Сама того не зная, она стала моей Нимфой, а я тем самым мальчиком. И теперь, боюсь, мое сердце постигает участь одноименной картины.

Диана бросает на дочь долгий, задумчивый взгляд.

– Отец Кеши написал про нас картину/историю. Он никогда не говорил кто есть кто, что это именно мы, – после поясняет она мужу. – Она жила вместе с нами, эта картина, а мы все жили с ней и понимали, видели в ее персонажах каждый свое.

Спать Мишка остался в доме родителей. Соседнее темное строение, бывшее его собственным домом, невольно внушало суеверный страх – так мы в детстве боимся бабайки из-под кровати или темноты в шкафу.

Никита Михайлович, молчавший всю обратную дорогу и запрещавший сыну сказать хоть слово, по приезду пошел в баню. Ему было о чем теперь подумать, а парная всегда помогала упорядочить мысли, ледяная вода – смыть лишнее, чередование того и другого – принять единственно верное решение.

Нина Андреевна привычно остается ждать «хозяина». Ей всегда есть чем заняться в кухне. И только Мишка никак не мог найти себе места.

«Какая, в задницу, парная!» – раздраженно отнекался от предложения матери присоединиться к отцу в бане. Поговорить там с ним по-мужски, решить, как быть дальше с Риткой и Сонечкой.

– Я не отец, я не могу в жаре думать и вообще, – не договаривая, чего же именно «вообще», Миша развернулся назад. Думать сейчас ему не просто не хотелось, а было даже больно. Словно каждая мысль вливалась в мозг раскаленным железом, рушила нейронные связи вместе с принципами, на которых всегда прочно стоял его мир. Хотелось с разбегу удариться головой о бетонную стену и разбить все нахрен, окончательно.

Вместо этого Мишка молча прошел в свою старую комнату. В ней теперь спят племянники, когда остаются на ночь у деда с бабой. Сегодня никого. Упал на старую свою кровать, пообещал себе обязательно достать и убить теперь Кампински, и выключился на этой мысли из реальности черным, тяжелым сном без сновидений.

Ольга переключила зашипевшую радиоволну, прислушалась, сделала чуть громче. Космическо-электронная музыка заполнила позднюю ночь своим ритмом и задумчивостью.

Почти уже утро. До Москвы остается совсем немного. До района, в котором Ольга проживает с не очень давних пор, и того меньше. Машин на дороге практически нет.

Мысленно Кампински уже оставила ауди на подземной парковке, поднялась на свой двадцать пятый, включила приглушенный свет…

– Только в душе не уснуть, как тогда, – хмыкает сама себе вслух.

Отдохнув в Питерской кофейне, Ольга так и не смогла ничего решить себе окончательно. Еще раз поднялась в старую тетину квартиру, прикинула, сколько здесь потребуется ремонта. Поняла, что сейчас вряд ли найдет время им/ей заниматься. Спустилась вниз, прокатилась по раскрашенному в алый закат городу, любимым улицам, старым местам, купила в булочной большой пакет разнокалиберных плюшек-витушек, которые точно никогда не осилит в таком количестве, но «самая вкусная выпечка именно в Питере!»

А потом неприкаянно, само собой, рванула в Москву. Словно осенний лист, подхваченный ветром. Его тоже больше никто и нигде не держит.

На трассе Ольга встретила ночь – дорога успокаивает. В дороге есть простая и понятная цель – пункт назначения. Цель задает смысл жизни на короткий, стремительный период.

На этой скорости свет фонарей кажется единым, призрачным, едва пульсирующим фоном. Он же сливается с музыкой в стиле транс и красивым женским вокалом, пронизывающим пространство, время, мысли, все Ольгино существо. Делает его безграничным, как вселенная. Таким же легким и вечным.

Не так давно для ощущения полета не нужно было дополнительных стимулов. Оно не прекращалось. Она творила и была безгранично счастлива. Сейчас же бессмысленно свободна.

«Что-то явно пошло не так в этот раз?» – саркастически усмехается внутренний циник.

«Тебе не хватает ее?»

– Это пройдет, – сама себе вслух произносит Ольга. – Это было не один раз. И так же не единожды повторится.

Это не первый и не последний мой проект.

– Уникальный? – Да!

– Масштабный? – Безусловно!

– Гениальный? – Ольга улыбается летящей навстречу Москве.

– Я не льщу себе, все это правда! – почти смеясь, она на миг поворачивает голову вправо…

Улыбка медленно сходит с лица талым снегом.

Ольга серьезно, холодно смотрит вперед.

«Все пройдет. И не единожды повторится!» – справа пустует холодное кресло.

Как утренний звон будильника, как заботливое мамино – «вставай, уже время», попорченное этим самым временем и нещадно добавившее в ее голос что-то старческое; как бутерброд с неизменным маслом на пол – все в мире внезапно ополчилось против Михаила.

Ветки в саду цепляют за волосы, роса с некошеной травы вымочила брюки, даром, что шел он по тропинке.

Очередное утро начинается с побега – за последние три дня этот способ начинать день, похоже, вошел в странную привычку.

Этим утром он бежит от завтрака с родителями, дабы не участвовать в пунктуационном разборе событий собственной личной жизни. Слишком хватило вчерашней ночной поездки к теще на дачу, Ритиных и прочих откровений, чтобы еще раз обсуждать их за утренним кофе.

Тишина одинокого дома внезапно показалась Мишке благословенной. Никто ни о чем его не спрашивает, не сожалеет, не советует – вот оно, счастье земное!

Только стены укоризненно насупились со всех сторон, но Миша решил игнорировать их.

Включил горячую воду в душевой, снял с себя брюки вместе с носками и нижним бельем, запнул за пластиковую корзину – пофиг!

Побрился, любуясь на фингал – даже в армии таких не было!

Принял душ.

Мстительно бросил мокрое полотенце на еще аккуратно застеленную Ритой кровать.

Новую жизнь непременно нужно начинать с идеального внешнего вида – сегодня праздник, «че там!»

Из шкафа появляется светлый костюм для особых случаев.

Белые носки.

Одеколон.

«А теперь я устрою тебе свободную любовь!» – затягивает перед зеркалом галстук.

Расчесав волосы щеткой, Рита снова взлохмачивает их, вертит головой вправо-влево, затем с любопытством разглядывает «как кучеряшки лягут?»

– И этому человеку скоро тридцать! – беззвучно смеется зеленоглазое отражение.

Вынужденный ночной камин-аут и последовавшая за ним долгая беседа у костра закончились почти под утро недолгим сном.

Встав по будильнику, Рита наскоро собралась, чмокнула спящую дочку, оставила маме записку на холодильнике и, ежась от утренней свежести, отправилась на автобусную остановку, ощущая странную неприкаянность в каждом шаге. Словно впервые ступаешь по земле. Волнение, неуверенность и острое, непонятное чувство в груди – вот сейчас подует ветер, как в детском мультике закружит тебя, поднимет, унесет.

«Это свобода?» – мысленно задается вопросом Рита.

«Эта странная невесомость, словно я не человек еще, а просто игра светотени».

Тропинка выводит из уюта дачного поселка на оживленную проезжую часть.

Мимо с шорохом проносятся машины. Далеко на востоке поднимается солнце. Оно уже перекрасилось из ярко-алого в золотистый. С некоторых пор они с Ритой особенные друзья. А может быть, она себе лишь все это надумала, но свет золотых лучей тем не менее теплый и приятный.

Рита садится в подъехавший автобус, оплачивает проезд, занимает дальнее место под открытым люком.

Сказать, что ее удивила реакция мамы, значит, ничего не сказать!

Наверное, больше всего за последние дни Рита боялась именно разговора с Дианой Рудольфовной. Оттягивала его, как могла, продумывала варианты, и все они были, на ее взгляд, не подходящими.

Вчера вечером (еще до неожиданного приезда Золотаревых) она, в общем-то, тоже не собиралась откровенничать. Они готовили костер, «мухоморы», смеялись над забавами Сони и деда, и Рите вдруг так до слез захотелось поделиться самым сокровенным своим секретом с мамой. Ужасом и счастьем текущего момента своей жизни. Это был просто порыв. Просто момент, в который Рита не смогла удержаться.

«Разговор и правда напугал меня», – она смотрит из окна автобуса, резво бегущего по серой ленте асфальта в Городок.

«Такой открытости/откровенности между нами никогда еще не было до. Мама никогда не признавала раньше, что могла теоретически допустить ошибку. Вчера же…. Случилось из ряда вон выходящее событие», – Рита тихо вздыхает.

«Спасибо, мама, что не стала спорить со мной. Доказывать, как я не права и какую совершаю ошибку, убеждать не делать, не поступать, не уходить», – со страхом Рита готовилась раньше к холодной войне. Отстаивать свое мнение и видение мира она собиралась до последнего.

Теперь же, посвященная в мамино ощущение происходящего, понимает, насколько все сложнее, чем казалось ей раньше.

Рита вспоминает вчерашнего Золотарева – хмурого, потерянного, выбитого из колеи.

«По-человечески мне очень жаль тебя. Правда», – мысленно обращается к нему.

«Я бы сказала тебе в лицо, но ты не станешь, да и не сможешь сейчас меня слушать. О “понять”, я вообще сомневаюсь».

«Прости», – продолжает внутренний монолог. Он необходим ей. Он расставляет пропущенные запятые и прочие знаки препинания.

«Ты во многом, безусловно, прав, и я даже спорить не буду. Я просто хочу уйти и отныне жить своей собственной жизнью. Без тебя и твоей правды», – Рита в смешанных чувствах глядит на приближающиеся окраины Городка.

«Не осуждай меня... Или обсуди со всеми своими родственниками, отныне это меня не касается».

«Я не хотела тебе зла. Я изначально не собиралась за тебя. После изо всех сил старалась быть тебе хорошей женой. Верной, заботливой и тупой. Ибо, что еще требуется от женщины в твоем понимании?»

Не надеясь на ответ, она заглядывает во вчера и переводит взгляд в предполагаемое завтра.

«Боюсь, что последнее мне особенно удалось за те пять лет, что я не жила, а спала с открытыми глазами».

«И в этом уже, как ни прискорбно, вина моя собственная. Хотя так хочется наехать именно на тебя, Золотарев!» – Рита усмехается, что это было бы смешно, если бы не было так грустно!

«Да, мне пришлось остаться здесь вместо запланированного побега в большую жизнь. Подчиняться расписанию гинеколога и общественному мнению, диктуемому нашими мамами в один голос. Мне пришлось отказаться от мечты найти свою единственную… любовь. И в какой-то момент я отказалась даже от самой себя».

«Какая-то безысходность родилась вместе с ребенком, древняя, наверное, как все наше общество, где у матери с рождением детей ее собственное будущее исчезает, заменяется лишь будущим потомства».

«Правильно! Не можешь обвинить Золотарева – пристыди общество в целом!» – иронизирует некий внутренний провокатор.

«Но, может быть, ты уже перейдешь от вечного первого русского вопроса ко второму? А?»

Рита вновь отворачивается в окно, кусает губы, ибо в нашем обществе-таки не прилично/не принято спорить со своим «я» в общественном транспорте! Не пристало улыбаться без причины, либо тогда объяснить ее во всеуслышание, иначе соседка (суровая бабушка) сейчас кааак решииит, что ты именно над ней тут усмехаешься и ухмыляешься…

Облегченно вздохнув, Рита покидает тесный мир автобуса. Дальше ноги ее несут к студии, а мысли в известном направлении «что делать?», где каждый полосатый столб, венчающий очередную версту, буквально увешан бессмертными творениями классиков, так и не нашедших (к сожалению) окончательный ответ.

«Значит, у меня еще есть шанс!»

То, что Ритка никогда его не любила, Миша знал всегда. Ровно, как понятия не имел, что именно она вкладывает в смысл этого дурацкого слова. «Может быть, это вообще просто игра такая?» – ведь мы не ругались, жили вместе, иногда спали.

Он лично был готов для нее на все. Он строил дом, зарабатывал деньги, дарил подарки и никогда ничем ни разу не обидел. Он был терпеливым, не ревнивым, не пьющим и практически не гулящим. Потому что Джамала – это уже почти как член семьи за столько лет их личного знакомства. И вообще, мужчины полигамны, это общеизвестный факт. И Ритку-то я ничем не ущемлял в этой ситуации! Дом есть, деньги тоже, секс? – так он ей нафиг не сплющился.

Теперь, вроде, понятно, почему. Но все равно, ни фига не понятно! – ну, не может она полностью заменить ей…. – здесь Мишка неожиданно задумался, выбирая между одним известным органом в частности и целым мужиком в общности.

«Ладно», – успокоил сам себя.

«Ни то, ни другое она не сможет ей заменить. Ну если только временная подделка из силикона. А дальше-то что?»

Он паркует машину у здания офиса.

«Дальше она вернется обратно. Это же как белый день!» – приходит внезапное озарение.

«Мать побурчит, отец назовет непутевыми, а мы сделаем ему еще одного внука, и все станет еще лучше, чем прежде, – этой формуле не одна сотня лет! Просто она встречается крайне редко. Так и Ритка у меня того – изюм».

В приемной, изо всех сил маскируя страх и неуверенность под деловую вежливость, Золотарева встречает Джамала. Иногда его уже бесит ее постоянно идеальная, ухоженная внешность. Словно она не живой человек, а биоробот из космоса, засланный шпионить.

– Доброе утро, – росой падает к ногам голосок «синтетической» женщины, убеждая Золотарева в истинности нелепых последних выводов.

Хлопая ресницами, Джамала ждет и не ждет его ответ. Машина выполнила свою функцию, что-то там озвучила, прописанное/предписанное ей Великим Программистом и все. Дальше действия Человека. Только он управляет миром бестолковых служанок-машин.

Миша нарочито небрежно кивает, берется за ручку двери своего кабинета. Затем останавливается и оглядывается. Джамала стоит на прежнем месте, смотрит на него стеклянными глазами. Несколько минут Мишка ждет хоть каких-то проявлений человечности. Может быть, ее слез или просьбы простить. Чего угодно, только не этот стеклянный взгляд электронной машины.

– Дура ты, – разбивает последний мостик из инея Михаил, так и не дождавшись, сам не зная, чего. – Всегда была дурой. Ничему не научилась.

В ответ Джамала дарит ему одну из самых сексуальных своих улыбок и произносит издевательски нежным голосом:

– Ваше мнение очень важно для нас.

В свой кабинет Золотарев практически влетает, с ненавистью хлопая дверью.

«Она не дура! Нееет! Она сука! Первостепенная!» – бьется в крови бешенство нерастраченной сексуальной энергии.

«Ну, погоди! Я тебя оставлю сегодня стенографировать в полный рост или в полный рот!»

Сделав два круга по кабинету, Мишка останавливается около селектора.

– Кофе мне сделай! – бросает в динамик, садится за стол. Включает ноутбук, смотрит, как осенними листьями сыплются почтовые сообщения, абсолютно не воспринимая мозгом происходящее. В висках стучит только бешеная кровь, и сознание рисует картины, одну пошлее другой.

«Вот сейчас она зайдет со своим кофе, а я...» – дверь открывается, но вместо Джамалы в кабинет неожиданно входит отец. Глядя на него, Мишка начинает часто моргать, чувствуя, как предательским огнем вспыхивают уши.

– Не беспокоить! – не глядя, рявкает Золотарев-старший в приемную. Закрывает за собой дверь.

Визит главы филиала к подчиненному (и наплевать, что этот подчиненный собственный сын) никогда не предвещает ни капельки позитивного.

– Бать? – Мишка поднимается из-за стола, смотрит на приближающуюся крепкую фигуру. Пропорционально сокращающемуся расстоянию растет мерзкое чувство тревожности. Вот так вроде все почти хорошо, и день замечательный, и решение всем проблемам найдено, а приходит отец, и становится понятно – ты дебил, ни фига ты не соображаешь и вообще непонятно, чем здесь занимаешься.

– Сядь, открой почту, – сухо бросает Никита Михайлович, обходит стол, останавливается позади, послушно опустившегося в кресло, сына, заглядывает из-за его спины в монитор ноутбука.

– Вот это письмо, – указанная строка разворачивается в официальный бланк.

– Твое назначение руководителем проекта «Северо-Запад» принято вчерашним числом. Вторым на проекте назначен Исин Талгат от Центра, он приезжает завтра вместе с Кампински. Ты знал, что она изначально рассчитывала проект так, словно он уже утвержден?

Даже подозревая сына в неком предательстве, Никита Михайлович может твердо смотреть в глаза и задавать вопросы прямо, по-мужски.

– Я говорил тебе об этом, – отвечает Мишка (в отличие от отца, ему, даже стопроцентно правому, сложно сохранять твердость во взгляде и голосе).

– С самого начала.

Отец делает несколько неспешных шагов. Обходит стол, за которым продолжает сидеть сын, слегка сбитый с толку.

– Нужно было тогда еще дать тебе на расчет «Северо-Запад», – бурчит Никита Михайлович в споре с внутренним «я». – Это моя ошибка, – он вновь бросает взгляд на Михаила. – Принимай проект. Ты должен его удержать. Он станет основным на ближайшие годы.

По большому счету это сродни капитуляции. Золотарев-старший негласно сейчас передает бразды правления Золотареву-младшему. Только последний не очень готов в этот именно момент.

«А интересно, с моим отцом как это происходило?» – глупая искорка мешает и без того пляшущим мыслям собраться в цивилизованное, выверенное русло официоза. То, что правление СМУ еще советского периода его отцу передал их родственник, Мишка знает давно, как и то, что однажды он должен будет продолжить здесь главенство Золотаревых. Но никогда не задавался глупым вопросом – «как именно эта передача эстафеты выглядела? Клянешься ли ты….?»

– Бать… – Мишка вновь поднимается, в два шага сокращает расстояние, спешно подыскивая нужные слова.

– И ни слова ни одной собаке о Кампински, – продолжает Никита Михайлович.

Вот теперь отец и сын не смотрят друг на друга. Рядом с ними возникает призрачный образ кровного врага, играющего бесчестно, но так виртуозно, что не подкопаешься!

– Как скажешь, – разворачивается Михаил.

– Я помню, как Дашка сама пришла сначала к нашим родителям. Своих больше боялась. Особенно Федора. В памяти Никиты Михайловича их старый домик, вокруг которого они с отцом расчищали место под разметку будущего фундамента. – Я уже давно женат был, Светке четвертый шел, мать тобой ходила. В калитку несмело вошла худенькая девушка из крайнего на нашей улице дома. Бледная, заплаканная, перепуганная.

– Мне нужно поговорить с вами. Здравствуйте, – были первые ее слова. – Мать как-то сразу догадалась, – Никита потирает подбородок. – Да все мы, в общем, сразу как-то сами сообразили. Генка за неделю до этого срочно вызвался родню навестить в Подкопаевске. Еще до этого от каждого телефонного звонка шарахался. Тут даже Шерлоком не нужно было быть, чтобы понять, что эти двое натворили между собой.

– Почему не поженили их? – задает резонный вопрос Миша. – В то время, мне кажется, это было не проблемно.

Отец морщится.

– Им по шестнадцать лет обоим было. Генка, когда узнал, обосрался весь и давай рассказывать всем, с кем Дашка якобы чесалась, кроме него. Его дружки поддержали. В общем, когда история дошла до Федора Игнатьевича, звучало все так, будто она с половиной Городка переспала.

– Зачем ты мне сейчас это рассказываешь? – по большому счету Мишке глубоко плевать, что там было в далеком прошлом до его собственного рождения.

– Затем, что я не могу относиться к ней по-другому, – хмуро отвечает отец. – В ней наша кровь. Моя и твоя. И Генкина, и отца. И наша трусость.

– Мы-то здесь при чем? – Мишка категорически не согласен с таким раскладом. – Ну, да. Ну, дура Даша была. Дядь Гена вон до сих пор «свободный художник».

– Я мог удочерить ее, – в этих словах почти тридцатилетнее чувство вины. – Сказать, что двойня.

– У нас два месяца разницы, бать, какая двойня? – сын делает несколько шагов вперед, а потом оборачивается. Перед собой видит почти постороннего человека, раздавленного какими-то сожалениями. – Тебя гложет, что она не твой сын. Вот что! – горько хмыкает Миша, разводит руками. – Ну, извини, не оправдал, – единственное, что действительно лишало его силы и уверенности, это отсутствие одобрения отца. И пусть уже не маленький мальчик, не подросток и не юноша, а сложившийся, состоявшийся мужчина.

– Заткнись, – отворачивается Золотарев-старший. – Если ты мой сын, так и веди себя соответствующе, – он поворачивается и буквально придавливает Мишку взглядом.

– Перестань шляться. Покажи, кто в доме хозяин. И поставь архитектора на ее место. Зарвалась совсем! …

Когда он покинул кабинет, Миша не сразу заметил, что один. Слова отца еще некоторое время висели в воздухе его виртуальной памяти, и когда осторожно в дверь постучалась Джамала, он лишь грозно гаркнул:

– Не входить!!!

====== 18 ======

За те два года, что Рита неофициально проработала в фото-рекламо-студии, она всего пару раз общалась со своим непосредственным работодателем – обычным мужичком лет сорока пяти на вид. Обычно он носит растоптанные в тапочки кроссовки, тертые джинсы и рубашку-ковбойку.

– Здравствуй, – Олег Игоревич с любопытством смотрит на безымянную подчиненную, неожиданно вызвавшуюся на очную встречу, да еще нашедшую такие слова, что ради нее он приехал сегодня туда, куда не собирался – в «сборник» собственных фирмочек под одной крышей.