Текст книги "Архитектура для начинающих (СИ)"

Автор книги: White_Light_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

«А если бы тогда я прошла мимо него? – сколько лет она задавалась этим надрывным, в невозможности изменить прошлое, вопросом. – Если бы я уехала с ней в Ленинград? Я ведь не понимала тогда ее чувств».

Скрестив руки на груди, Джамала прислоняется спиной к березе и смотрит ввысь. Ветер колышет гирлянды листьев на тонких висячих ветках.

«Я и сейчас не очень-то понимаю, как можно влюбиться в девушку, женщину».

Но глаза вечно витающей в облаках Риты вчера были совсем иными, когда она смотрела на Ольгу, в них светилась душа, и билась вселенная. Вся Рита, эта вечно отмороженная снежная королева, была одним большим и горящим сердцем, она была другой, живой до боли, пронзительно нежной, беззащитной, открытой и прекрасной, будто светлейшая из Богинь.

Вера тоже глядит на Кампински с преданностью старой собаки, но это не то.

«Катька? – подвернувшееся сравнение смешит Джамалу. – Катька облизывается на Золотарева как голодная свинья на ведро трюфелей. Тоже любовь своего рода!»

Ветерок поиграл с локонами Джамалы, принес аромат варенья из розовых лепестков и мимолетное видение детства.

«Моя мама до смерти любила моего отца»? – больно кольнула в сердце истина. Джамала помнила свою мать молодой, помнила ее горько-сладкий, тягучий, как то варенье, взгляд.

Рита смотрела вчера так на Ольгу.

«Я не могу ненавидеть тебя после этого», – грустно признается молодая женщина. – «Я только завидую тебе. Ведь я еще никогда не испытывала ничего подобного и, наверное, уже никогда не испытаю. Они вытоптали все мои чувства…»

Подъезжая к озеру, Ольга едва не забыла затормозить и, очнувшись в последний момент, потянула ручник. В результате они с Верой едва не хлопнулись носами о лобовое стекло.

Машина заглохла.

Покидая салон, Вера что-то говорила, но Ольга не вслушивалась в ее речь. Все равно ничего важного или нового, просто треп.

– Что это? – удивление и легкая брезгливость в голосе Веры заставили быть услышанными позже.

– Не трогай, – Ольга не оглядывается, не смотрит, но точно знает, о чем сейчас спрашивает женщина. Посреди пустынного тихого берега, на серо-бурой гальке одиноко застыла пара женских туфель на тонких шпильках (собственно, из-за них Ольга едва вспомнила о педали тормоза).

– Это Риткины, – и тише, сама себе, – неужели эта сумасшедшая здесь была вчера? Ночью?

Вера смотрит на туфли, на Ольгу, опускает глаза.

– На том берегу кувшинки, – звучит голос Кампински, забивающий неловкость ситуации. – Но отсюда не добраться, если только в обход. – Она окидывает взглядом непроходимую первозданность заросшего ивами берега. – Да и то – не факт.

Вера возвращается к машине, находит в собственной сумке пакет, всегда припрятанный «на всякий пожарный», тихо вздыхает, а потом идет и складывает в него Ритины туфли.

– Я оставлю в машине, – говорит Ольге. – Отдашь ей когда… нибудь… сможешь.

В ответ девушка пожимает плечами и отворачивается.

– Не знаю, Вер, – снимает джинсы, майку, остается в спортивного типа лифе и плавках, с разбегу прыгает в озеро, плывет размашисто к противоположному берегу.

Вера кладет пакет с туфлями на заднее сидение Ольгиной ауди. Хочется сжечь их, но она аккуратно закрывает дверь и поворачивается к озеру, там, в ледяных брызгах, видны красивые плечи, напряженные мышцами руки. Там, в холодной воде, осталось ее сердце и душа вместе взятые. Как Ольга скажет, так все и будет.

После купания становится легче. Глубоко вдыхая свежий, чуть сырой воздух, Ольга выходит на берег и падает на нагретую солнцем гальку. Вера опускается рядом, наклоняясь, целует желанные губы, ощущая на них вкус дыхания и ледяные капли воды.

Ольга широко улыбается, потягивается с удовольствием и смотрит глубоко-глубоко в небо. Вере кажется, что в ее глазах, как в колодцах, отражается млечный путь.

– Как хорошо, – Ольга протягивает Вере цветок кувшинки. – В воду поставь, а то быстро завянет.

Женщина улыбается.

– Где же я воды тебе, ему возьму? – она благодарна, она почти счастлива долей секунды.

Ольга, смеясь, берет кувшинку обратно и вплетает стебель в собственные мокрые волосы.

– Здесь, например!

Счастливо прикрывая глаза, Вера нежно качает головой, шепчет «сумасшедшая» и «я люблю тебя».

Откидываясь на спину, Ольга закрывает глаза. Ей слышится в происходящем другой голос, он растворен в этом воздухе, в каждом проявлении вселенной. Он наполняет ее и делает жизнь невыносимой (без нее).

«Так, наверное, замерзший Кай плакал в финале жестокой сказки датского сочинителя».

– Расскажи мне про Рим, – просит Ольга, глядя на Веру из-под полуприкрытых ресниц. – Вечный город. Я там еще не была.

– В чем же вопрос? – улыбается женщина, обводит кончиками пальцев контуры Ольгиного лица, носа, бровей. – Полетели? У тебя будет как минимум неделя каникул, пока все дела утрясутся со стартом проекта.

– Мне нужно в Питер, – чуть морщится Ольга. – Маман съезжает с квартиры.

– С той самой? – удивляется Вера. Ольга кивает согласно. – Да, с той.

Где-то очень далеко слышен шум машин. Или ветра. Стрекот кузнечиков, пересвист невидимых полевых птах.

– Ты переедешь туда? – негромко спрашивает Вера. За прошедшие несколько минут она уже рассчитала миллион комбинаций. Ольга пожимает плечами.

– Нет, пока не планирую.

Молчат, понимая, что ближайшее время ей, скорее всего, еще придется прожить в Городке.

– Я рассчитывала «Северо-Запад» с нашими конструкторами, – нехотя оговаривается Ольга. – В инженеры прошу у Семенова Талгата.

– Он нарасхват, – сомневается Вера. Ольга вновь пожимает плечами. – Тем более, – она щурится в небо, словно там уже видит башни строительных кранов. – От местных куча своих спецов топчется.

– Тот парень. Миша, – Вера исподволь наблюдает за Ольгой. – У вас странная дружба.

– Золотарев-старший его главным двигает от филиала, – Ольга в очередной раз жмет плечи и ерзает. – Колется что-то, – она садится.

К ее спине прилипли несколько мелких камешков. Вера счищает их ладонью, чуть дольше задерживая контакт, чем… Ольга через голову снимает мокрый лиф. У нее небольшая грудь, а соски от холода сердито топорщатся красными ягодинами.

– Где моя майка? – легко поднимается. Одежда осталась дальше на берегу, в двух шагах.

– Ты его давно знаешь? – Вера смотрит ей вслед. Ольга натягивает на голый торс сухую майку, снимает плавки, бросает их на гальку и берет джинсы.

– Я же отсюда. Учились вместе, – доносится ее голос. Представляя себя без плавок и в джинсах, Вера переживает странное ощущение – волнующее, но дискомфортное.

– Кого черт несет? – щурится Ольга вдаль. Над степной грунтовкой расплывается облачко пыли.

– Я вас видел вчера, – негромко, не глядя на Риту, говорит Миша. – Ни хера, правда, не понял.

Они сидят за столом. Война войной, а обед, как водится, по расписанию. Пусть даже легкий, который и обедом едва ли можно назвать.

– Ты давно, что ли, знаешь Кампински? – он поднимает глаза и смотрит в упор. Он боится услышать ответ. Это чувствуется всеми порами кожи, фибрами души и прочим, что, говорят, чувствовать не может вовсе. Рита смотрит в тарелку.

– Я тебя слышу, – негромко звучит ее голос. Поднимает глаза. Миша, напротив, отводит взгляд.

В саду голоса детей и Мишкиной мамы, зовущей внуков на обед. В их общем гомоне Миша и Рита слышат голос дочери так, если бы она одна там галдела сама с собой.

Рита ладонями закрывает лицо – это пытка. Это не жизнь. Это не-вы-но-си-мо.

– Ты давно ее знаешь, – устало, утвердительно произносит Золотарев.

– Целую вечность, – не менее твердо отвечает Рита, вскидывает зеленый взгляд так, как только она это делает. – С февраля.

Он, вспоминая, кивает. В феврале она приехала.

– Я не знала, что ты о ней тогда говорил, – продолжает Рита. – Мы познакомились… – не по-февральски теплый день отражается неуверенной полуулыбкой. – Возле «Эдельвейса». Скользко было, я чуть не упала, она оказалась рядом и поддержала меня.

Замерев, Мишка слушает голос. Негромкий, красивый и ядовитый смертельно. Она рассказывает сейчас ему, как повстречала ее! Ему! Здесь! У него дома!

– Заметь, не у нас. Дома, – когда его крик рассыпался в воздухе, произносит Рита. – За все эти годы мы так и не стали «мы». Есть ты, есть твоя жена, твоя дочь, этот дом, о котором… который тоже «твой», как и все в нем, – она не обвиняет, она убивает его словами, и он не понимает, как это происходит?! – А меня нет, – ресницы Риты блестят. – Я не хочу быть твоей женой, Золотарев! Я хочу быть собой!

– Так и будь! – кричит он, не понимая уже ничего.

Два абсолютно посторонних человека сидят за одним столом, по которому криво вдоль прошла трещина.

Когда она убежала наверх со словами «я слишком устала от вас всех, мне нужно побыть одной!», он еще посидел, пялясь на свое размытое отражение в пузатом, никелированном боку чайника, – «как вижу себя я, как видит меня чайник», затем поднялся и, слегка пошатываясь, вышел на улицу, словно на волю.

Но и здесь не обрел желанного покоя. В двух шагах от крыльца под отцветшим кустом сирени курит и топчется Саныч, добряк по жизни, страшно скрывающий ото всех свою природную лень и, непонятно за что, любящий старшую сестру Михаила Светку.

– Ты чего? – Миша за руку здоровается со свояком. Последний курит, хитро щурит сквозь дым свой левый глаз и не торопится отвечать. Он старше Мишки лет на восемь, и это, видимо, дает ему незыблемое право обращаться к последнему, как к пацану несмышленому, несмотря даже на то, что Золотарев, во-первых, далеко не пацан, а во-вторых, значительно выше Саныча на социальной лестнице.

– Мать сказала к вам сходить, к ним позвать, – добродушно басит первый. – А тут у вас бородинское сражение, – он хмыкает облачком дыма. – Бой в Крыму, все в дыму...

Мишка невольно оглядывается на дом.

«Что она имела в виду, когда говорила, что не хочет быть моей женой?»

– Отец детей в парк сейчас повезет, – продолжает Саныч. – Мороженое, все дела.

Золотарев бросает взгляд на запястье.

– Шестой, – подсказывает Саныч. Часов на Мишкиной руке не наблюдается. Последний согласно кивает.

– Поехали, – кивает первый, а потом кивает на окна Мишкиной спальни. – Остынет пока, успокоится.

Потоптавшись в сомнениях, Миша смотрит на свое единственное одеяние в виде полотенца, соглашается. – Я сейчас, только штаны надену, – Спешит обратно в дом.

Саныч хмыкает дымом ему вслед:

– Угу, и голову не забудь.

Когда Семеновы, наконец, уехали, и наступила долгожданная тишина, Ольга села по-турецки на берегу зеркального озера.

– Твоя секретарша, Джамиля, рассказала, где вы, и как проехать, – пояснил Семенов, едва пыль грунтовки ровным слоем припорошила его остановившегося железного коня. – А здесь и правда хо-ро-шо!

– Джамала, – автоматически негромко поправила Ольга. Джамка в детстве всегда обижалась, когда ее имя путали или произносили неверно.

– В Городок возвращаться не будем, – обронил Семенов Вере, кивнув при этом Ольге, мол, слышу. – Мой Пашка уже погнал твою лошадку домой, а я повезу любимую женщину.

Ольга вынула из волос увядшую кувшинку, опустила ее в воду.

На прощание Вера крепко пожала ей руку. Ольга отметила про себя, что это глупо, а потом передумала. Как ни крути, а Вера лучше знает своего мужа (исподволь зорко следящего за их общением). Все-таки двадцать лет или уже больше семейного стажа.

Дрейфуя у берега, кувшинка отбрасывает причудливую тень на подводную его часть.

Ольга не охотилась за Верой, как некоторые другие коллеги обоих полов. К ее удивлению, а затем удовлетворению, начальница с Олимпа оказалась интересной, знающей женщиной, опытнейшим специалистом, а не просто «женой генерального», с которым (к слову) на тот момент они находились в состоянии судебного развода. Она курировала именно архитектурное направление Компании, вникала во все, без исключения, проекты, участвовала в разработке новых и поддерживала уже запущенные. Иногда Ольге казалось, что вообще вся Компания держится если не на плечах, то сознанием этой милой женщины. И Ольга преклонялась перед ней как перед специалистом, женщиной, лидером. В то время она едва только пришла в Компанию и горела двумя страстями – любовной и карьерной. Место в ее душе было плотно занято Алькой, мысли и стремления – исключительно гениальными идеями, требующими немедленной реализации. А потом…

Из-под ресниц Ольга смотрит на стайку маленьких рыбок, словно в невесомости суетящихся в прозрачной воде под дрейфующей кувшинкой.

…а потом Алька ушла. На ее место пришли колоссальные рабочие объемы (правда, не индивидуальные) и холодное равнодушие в отношениях. Ольга будто мстила всем за нее, за свои чувства и нежность, а Вера неожиданно запала на странную грубость, на эту обжигающе ледяную властность, на филигранную игру слов, где рафинированной вежливостью звучит откровенная наглость. На то, как стремительно и откровенно Ольга ломает границы ее, Вериного, личного пространства.

Почему она тогда меня не остановила?

Остапа несло не по-детски. Вера же, вместо того, чтобы прекратить этот кошмар, напротив, с адской жадностью велась на все Ольгины провокации.

Первый секс у них случился прямо в машине под Ольгиным домом, когда Вера вызвалась подвезти Кампински и сама была на грани нервного срыва. Они допоздна засиделись в офисе над одним из особенно сложных проектов, никакой положительной тенденции в работе, новая повестка в суд в связи с разводом (Семенов был против). Алька… На грани насилия, с садистским удовольствием Ольга брала Веру, ломая ее и свои представления о чувственности. Наверное, есть какая-то тайная страсть/жажда к насилию в душе русской! Следующий в Верином офисе, спустя неделю напряженнейшей работы на износ. Дальше на крыше высотного офисного здания, практически над никогда не спящей Москвой, в дУше Вериного центра йоги, на подземной парковке круглосуточного супермаркета. За первый год странной тяги друг к другу Ольга и Вера, наверное, ни разу не занимались любовью в простой и понятной плоскости – в кровати. Это был какой-то странный марафон интимно-творческих свершений, приправленный экстримом, сдерживаемыми истериками и полным отсутствием нежности.

Ольге приносило несказанное удовольствие рушить все без исключения Верины принципы или правила. Возводить свои собственные условия: не смей звонить мне или не смей ревновать, не смей думать, что мы в каких-либо отношениях, и даже не думай о ком-либо другом. Ольга изводила Веру оргазмами, а затем недельными воздержаниями. Изменяла ей исключительно явно, смакуя подробности, а затем вгрызалась в новые, наиболее сложные проекты и доводила их до реализации в самых оптимальных условиях, в кратчайшие сроки. Ей нужно было профессиональное Верино восхищение.

– Вся эта история со старым несостоявшимся разводом, это всего лишь была ее попытка досадить мне, – Семенов встретился с Ольгой в Верином офисе. Смотрел на нее с ироничным, неприкрытым интересом, как ученый естественник рассматривал бы внеземную зверушку. – Но теперь вы перешли некоторые границы, девушка.

В какой-то момент Ольга устала быть демоном и стала мягче к Вере, уступчивее. В этом была ее глобальная ошибка. Получив свободу выбора, Вера самовольно решила определить их с Ольгой будущее и больше того, прямо и безапелляционно сообщить об этих планах мужу, развестись с которым за последний год у нее пропало и время и желание.

– Мне все равно, что там у нас с тобой официально, – заявила она благоверному. – Ты можешь давать мне развод или не давать – это ничего не изменит. Я ухожу к той, которую люблю.

– Я давно знаю о вас, – откровенно признался Семенов. – Хотя вы молодцы, скрываетесь как два штирлица, не подкопаешься.

– Я никогда не был идеальным и знал, что рано или поздно Вера отплатит мне той же монетой. Она не из тех женщин, которые всю жизнь прощают мужьям измены. Она копит и отдает с процентами, но ты? – он отсалютовал чашечкой остывшего за время беседы кофе. – Я, в общем-то, доволен, что ее местью оказалась именно ты.

Сначала Ольга даже подумала, что у него просто крыша съехала или что это такая изощренная издевка, но потом поняла – Семенов говорит искренне и серьезно! Он действительно любит свою жену, раскаивается в собственной патологической неверности, готов понести наказание и рад, что Вериным наказанием оказалась «вполне ничего» сотрудница, а не какой-нибудь волоокий мачо со стероидными бицепсами. Он по-своему высоко оценил Верин выбор в Верину, именно, пользу.

Слушая Семенова в тот день, Ольга просто не знала – рвать и метать ей от ярости или хохотать до колик?

Вера отомстила ему с Ольгой, поэтому оба чувствуют сейчас некоторое удовлетворение, как ничья в футболе. Но только – «не проболтайся Вере, а то обидится. Это же не измена. С бабой же не может быть по-настоящему».

То есть, когда она, кончая, царапала своим дорогущим маникюром штукатурку, кричала до хрипоты, отдавалась в подъезде, как последняя проститутка – это было не по-настоящему. И то, что Ольга живой человек, а не вещь из секс-шопа, здесь вообще не рассматривается.

– Но ты слишком много хочешь за свои услуги, девочка, – за слащавой улыбкой Семенова притаился холодный взгляд отпетого гэбиста. – Компанию я вам не отдам.

Вера не является (и никогда не являлась) соучредителем, не входила в совет. Она такой же работник, как и Ольга. Разница лишь в должностях, да еще в семейных отношениях.

– Я могу уволить вас обеих, – негромко и очень ясно говорил он. – Компания, конечно, много потеряет, но не смертельно.

– Как сказать, – играть, так играть, улыбнулась Ольга той самой улыбочкой, что нравилась Вере. – Мы с ней теряем всего лишь работу и временно. Компания серьезнее – ведущих специалистов, а лично вы вообще фатально – любимую жену.

– Что-то я не слышал, чтобы у нас разрешили однополые браки, – хмыкнул Семенов.

– А у нас пока гражданские никто не запрещал, как и совместное ведение хозяйства.

– Короче! – резко оборвал он «демагогию». – Веру я тебе не отдам. Она заигралась, или ты ей чего наобещала. Не знаю. Сейчас это модно – извращения, но она моя жена, и я ее люблю.

Ольга легко выдержала его взгляд. Будущее совместное проживание с Верой она и сама никогда не планировала, но и чьи-либо ценные указания о том, с кем и где ей жить, скорее, играли роль красной тряпки хрестоматийному быку, чем предостережение или тому подобное.

– Я отвезу ее в Рим. Она любит этот город, – дабы не сболтнуть лишнего, Семенов прервал сам себя и вновь посмотрел на Ольгу. – А ты, наш злой гений, наш бет-вумен – поедешь спасать мир и честь Компании. Или сама сразу пиши по собственному.

В тишине Вериного кабинета незримо присутствовала его бессменная хозяйка. Ольга широко улыбнулась своей догадке – Городок!

Семенов удовлетворенно подтвердил:

– С аналитикой у тебя всегда было хорошо. Городок, – он с завуалированным интересом следил за ее реакцией. – И еще одно условие. Официальная версия сплетен о твоем шикарном назначении, – деловым тоном перешел он к следующему пункту, бросил взгляд на часы. – Сюда идет Коврова, если она увидит нас… – он игриво усмехнулся. – В неформатной, так сказать, ситуации, то нам даже придумывать ничего не нужно будет. Все «под ключ» сделают за нас.

Стайка тинейджеров разного пола подкатили на велосипедах к озеру, настороженно покосились на Ольгу и приняли решение устраиваться чуть в стороне. Два мальчика и три девочки. Рюкзаки, мангал, все по-взрослому.

Одним решением на его «ну как?» и постукивание пальца по циферблату наручных, Ольга приблизилась к Семенову вплотную. Они одного роста, но он значительно шире в плечах, старше и явно не женщина.

– Ч-ш-то, – зрачки его глаз увеличились от удивления и целой гаммы прочих чувств/прогнозов, захлестнувших лавиной ее действий. С кривой улыбочкой Ольга рванула рубашку на генеральном. – «Ты хотел знать, как у нас это бывает, извращенец?» – пуговицы затрещали по мебели автоматной очередью. Прежде, чем Семенов успел отреагировать, Ольга высоко подняла ногу, согнув в колене, уперлась стопой о край стола – ее юбка в один миг неприлично задралась вверх, явив подтянутые ягодицы и намек на стринги. Насильно усадив/уронив на многострадальный стол обомлевшего от происходящего начальника, Кампински по-вампирски впилась в его шею, где под кожей нервно забилась артерия. Оба отчетливо услышали, как позади открылась дверь.

На секунду оставив жертву, Ольга повернулась и, облизываясь, посмотрела в глаза начальнице отдела статистики – такого удовольствия в долгой жизни самой жуткой сплетницы Компании не было еще никогда.

…– здесь ставьте мангал, – обветренным голосом командует девочка в синей спортивной майке. – Маш, у тебя хорошо это получается, а там мы с Егором поставим палатку. Вы с Ромкой солнечную батарею, а то все планшеты сядут, в перископ не выйдем.

Ольга хмыкнула воспоминаниям, прищурилась на водную гладь, возвращаясь в день сегодняшний. Даже когда в «новом прочтении» по ее задумке это озеро станет центром городского парка, здесь все равно можно будет отдыхать с тем же самым костром и палатками. Она предусмотрела даже это!

«Можно собой гордиться, – почему-то грустно вздыхает внутренний голос. – Рита обязательно когда-нибудь оценит. С Золотаревым».

– Не раскисать! – тут же чуть слышно сама себе отвечает Кампински, легко поднимается, идет к машине.

Сегодняшний остаток дня – отдых, завтра пораньше выехать в Питер на пару дней, а потом начнется новая серия – реализация проекта.

====== 15 ======

Словно освобожденная от клятвы или «честного пионерского», оставшись, наконец, одна, Рита открывает социальную сеть. В строку поиска впечатываются имя, фамилия и выбирается первый же найденный вариант, где Ольга задумчиво смотрит с фото.

Рита закусывает губу. В глазах неожиданно колется что-то острое, а затем изображение расплывается.

Ольга стоит на открытой площадке или балконе. Позади нее город, утопающий в зелени и ломающий горизонт явно не российскими многоэтажками. Одета в черную водолазку и джинсы. Стрижка короче, чем сейчас. Глаза смотрят спокойно на кого-то очень знакомого. В уголках губ притаилась улыбка – ее выдает легкая морщинка, которая так нравится Рите. Она обычно появляется, когда Ольга пытается эту самую улыбку скрыть.

Кончиками пальцев Рита касается холодного монитора. – «Дожила и я, наконец, до подростковых слез о/от неразделенной любви», – иронично бьется сознание о нелепость и банальность ситуации.

– Что мешает мне сейчас позвонить тебе? – пожимает плечами на собственный риторический, скролит страницу ниже. – «Только то, что ты сама не позвонишь мне. Это я влюбилась в тебя, а ты… – в последнее время Рита все чаще сама себе напоминает о реальной жизни. – Ты нет. Тебе было просто интересно, приятно, не больше чем… кошка на прокат».

Несколько ссылок на архитектурные статьи. Чужие поздравления с давно прошедшими днями рождения. В друзьях, помимо прочих, Вера, Джамала, проскользнувшее когда-то имя «Алька». Страница последней усыпана шикарными фото шикарной молодой женщины.

Яркая, эффектная брюнетка с глубоким взглядом загадочных серо-голубых глаз.

«Это она два года подряд варила гречку для идеальной фигуры, – житейская подробность сбивает романтично-лиричный настрой. Рита стирает слезы и усмехается сама себе – вот глупая женщина! Даже пострадать ты не можешь как все!»

Еще один взгляд скользит по действительно модельным изгибам Альки, подчеркнутым шикарным, (дорогущим, наверное) платьем, а затем перелетает на собственное отражение в зеркале напротив – припухшие с недосыпа глаза, беспорядочно торчащие во все стороны кучеряшки. Фигурами могли бы посоперничать, но сравнивать себя с глянцевой картинкой, Рита поводит плечами, глупость какая в голову лезет…

Оставив ноутбук на кровати, Рита отходит к раскрытому окну, вдыхает полной грудью сладость раннего майского вечера. «Но это все там, все где-то. А здесь… пустует мой розовый мир».

Во дворе вдоль аллеи кучерявится сирень, дальше невысокий соседский садик, за ним, в небольшом отдалении, две вековые разлапистые ели, они растут в палисаднике Ольгиных стариков.

«Так подростковая первая любовь разбивается о берег взросления, когда приходит осознание долгов, принадлежности».

– Ты нужна мне, – шепчет Рита, не сомневаясь в том, что больше они никогда «просто так» не увидятся. Странный мирок, родившийся спонтанно и охраняемый глупым, страусиным способом – закрыванием глаз на окружающий – рухнул. Но от этого он не стал менее нежным или прекрасным. Он останется в ее (их обеих) памяти идеально-иллюзорным, как сон, привидившийся перед самым рассветом, на тоненькой грани реальности и мечты. Она не посмеет больше прийти к ней домой. Они снова стали чужими, а все, что было…

«Больше не повторится. Никогда, ни с кем и не с ней. Просто останется в моем сердце… Но почему???» – невыносимо возвращается последний вопрос и бьет наотмашь, разбивая вдребезги все это напускное, тщательно выстраиваемое разумом, спокойствие. Нет его! Есть с одной стороны идиллическая картинка, где, сидя на подоконнике, Рита обнимает колени, наслаждается тишиной, спокойствием природы, последним, перед войной, тихим закатом. А с другой, с невидимой никому Ритиной «изнанки», последние часы отчаяния легендарной Помпеи. С багрово/огненных небес летит пепел, сжигающий воздух общего Риты с Ольгой мира, рушатся здания прожитых дней и минут – звук последних Ольгиных слов звучит в сознании Риты тем камнепадом, пыль застилает глаза. Обломки некогда прекрасных дворцов-отношений громят теперь серым камнем память, слова и события каждой минуты «вместе». Чувства агонизируют под завалами этой реальности, искалеченными трупами затихают нежность, доверие, самозванка-любовь… Земля еще вздрагивает тахикардией теплящейся жизни – мир не сошел со своей орбиты, но уже никогда не будет прежним.

 – Я не останусь здесь, – вслед за внутренним миром Рита с обреченностью фаталиста рушит внешний. – Она помогла мне сделать тот самый первый шаг, и я не знаю, куда двигаться дальше, кроме только одного – ни за что не останусь дольше с Золотаревым.

– Он просто так не отпустит меня, – волной медитации приходит истина. – Но пусть идет к черту! Впервые за долгое время хочется жить, дышать и кричать от того, как это невыносимо больно – жить.

– Мишенька! – восклицает, изрядно перебравшая «слабоалкогольного», Катя.

Парк, вечер, закат. Вместе с закадычной подругой-разведенкой и сыновьями дамы совершают неспешный променад. В поле их зрения попадает нагло сбежавший утром Золотарев. С банкой пива и свояком он чересчур мирно сидит сейчас в летнем кафе, наслаждается детским караоке. Заслышав знакомый стрекот наглого пацанячего смеха и это самое «Мишенькаааа», втягивает голову в плечи. Катю, однако, уже не остановить.

– Солнце мое, как я тебя понимаю! – она бухается рядом на скамейку, слезливо смотрит на Михаила. Саныч привычно хмыкает. Из-за соседнего столика подозрительно оглядываются Света и Нина Андреевна. – Это хорошо еще, что никто, кроме нас с Джамалкой, не знает, а если узнают? – продолжает Катя. – Городок-то у нас маленький, а они совсем последний стыд потеряли. Прямо днем везде встречаются. Я сама видела!

Понимая, что ничего не понимает, Мишка морщит брови, придумывает фразу понадежнее, чтобы этот кошмар его детства (и утра) исчез отсюда решительно и навсегда.

– Про Ольку-то я слышала, кто-то шептался, – Катя понижает голос до полушепота. – Но твоя жена… – она воровато оглядывается по сторонам. Миша обалдело пялится на Катерину, Саныч от любопытства жует свою вечную сигарету.

– Пойдем, Кать, – тянет подруга, жопой чувствуя надвигающуюся катастрофу.

– Догоните! – звонко гаркают их мальчишки и устремляются к тиру.

– Они с весны уже встречаются, я сама видела, – злобно глядя Мишке в глаза, шепчет Катя. – Джамка сказала тебе не говорить. У этой таджички свое на уме, но я не могу смотреть, как ты мучаешься…

– Пошла, блядь, отсюда, – обретается, наконец, дар речи Михаила. – Пошла на хуй! Чтоб я тебя вообще никогда больше не видел! – для верности он пытается толкнуть ее кафешным столиком, спасибо, Саныч удерживает. С визгом Катька вскакивает. Ее слов уже не разобрать в женском гомоне, на подмогу к Мишке спешат мать с сестрой, а между противоборствующими сторонами выстраиваются официантки и студент-секьюрити.

– Вот сука! – удержав позиции, Мишка тяжело падает за столик, затем вскакивает с воплем – «я убью ее!» – удерживается родственниками, в том числе подоспевшим отцом. Он ходил с внуками за мороженым и пропустил вступление, зато попал прямиком в батальную сцену.

– Вот тварь! – не унимается Мишка. В голове стучит черная желчь, перед глазами мельтешит то, что еще недавно было его миром, причем не всем понятно, что последнее ругательство адресовано вовсе не Катерине.

– Я убью ее! Их! – не унимается Мишка. В его бешеном сознании Рита, Ольга и Джамала трансформируются в единый образ врага.

– А я всегда говорила, таджичке верить нельзя, – где-то за спиной наставительно талдычит Нина Андреевна.

– А что она? Что? – интересуются другие посторонние голоса.

– Я никому не скажу, – доверительно понижает голос Саныч, склоняет голову к свояку. – Но ты сам понимаешь, такое дело не утаишь.

– Отвлеки их, – просит Золотарев. В его голосе рычит едва сдерживаемый зверь. По его глазам Саныч понимает – мужик готов на все.

– Давай, брат, – сильно затянувшись, как последний раз, Саныч поднимается и, словно пьяный в сопли, падает, роняет столик и стулья… Ныряя в толпу, Мишка слышит позади, как его сестра чехвостит мужа, а дети громко над ними хохочут.

«Значит, все-таки, было! – он решительно идет по улице сквозь расслабленную праздность согородчан. – Значит, изменяли мне! Мне!!! Они… – тут он теряется в определении, кто и как именно изменял ему. Перед глазами в шальном хороводе три грации Рита-Ольга-Джамала. Кампински наверняка здесь зачинщица. Она и вернулась лишь затем в Городок, чтобы ему, Мишке Золотареву, отомстить за тот неизвестный никому, кроме их двоих, позор на выпускном вечере. Он им обеим с Джамалой доказал – он мужик. Как скажет, так и будет. Они же поступили бесчестно, в лучших и самых мерзких женских традициях – затаились, а потом ядовитыми змеями исподтишка укусили в самое слабое место. Рита… – Ты как могла? Тебя запутали просто.

– Она ж не от этого мира, – на смену почти холодной логике горячей лавиной обрушиваются простые эмоции. – Ненавижу! Подлые, лживые суки! Ну, ничего…» – взглядом Мишка поедает расстояние. Шаг переходит в легкий бег. В парк ехали на отцовской машине. Из чего следует, что убивать «сук» Мишке придется идти пешком. Ближе всего к парку «шукшинские», а значит, первыми под удар попадают Джамала и Кампински.