Текст книги "Неизведанные земли (СИ)"
Автор книги: TommoLou
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)
“В это время Шестерка, то и дело тревожно озиравшийся, закричал: – Королева! Королева!
И все трое пали ниц, то есть повалились на землю лицом вниз. Послышался мерный топот большой процессии, и Алиса тоже оглянулась – ей, конечно, ужасно захотелось поглядеть на Королеву”…
– Как ее все боятся! – шептала Николетт Лиаму на ухо, думая, что Луи будет недоволен ее поведением, а сказать так хотелось, что молчать было невозможно. Они почти закончили главу, когда в комнату вошел Гарри, остановившись в арке.
– Николетт, – строго сказал он, пугая всех своим низким голосом, что неожиданно ворвался в хрупкий мир, и Луи даже моргнул, не понимая, что Гарри делает в их семье. – Иди в свою комнату и переоденься в дорожное платье. Жди в повозке.
– Да, отец, – девочка быстро соскочила с колен Лиама и выбежала из гостиной, заставляя того судорожно перекладывать книгу так, чтобы не было видно его возбуждение, но Гарри видел. Он видел все: и нездоровое отношение Пейна к его дочери, и блеск в глазах Луи, который теперь смотрел так, будто его лишили самого дорогого, пронзая ненавистью, и то, как он сам теряет свою семью.
– Куда-то едете? – безучастно спросил Омега.
– В Париж, собирайтесь.
– Нет, благодарю, я…
– Кхм, простите, мне нужно идти, – Лиам резко встал и отвернулся к камину, уловив усталый, презрительный взгляд Гарри, от которого все тело похолодело. – Да, до скорого, увидимся в Париже, – он вышел так же быстро, как и Николетт, краснея и стыдясь самого себя, выбравшего девочку для того, чтобы теперь она дарила ему свою первую невинную любовь.
– Луи’, собирайтесь, здесь нечего делать в эту жуткую погоду. Дома пусты…
– Мне все равно, я остаюсь, – он встал, опираясь о кресло худыми, костлявыми руками, ругая себя, что не надел как обычно закрытое платье.
– Луи’…
– Зачем Вы все разрушили? – неожиданно вскрикнул Омега, закрывая лицо ладонями. – Зачем Вы вошли и снова все испортили? Я Вас ненавижу! Ваше желание быть главным, подчинять себе любую ситуацию… Вы снова и снова, снова и снова рушите мою жизнь. Вот и теперь, когда я на секундочку почувствовал это, настоящую семью, понимаете? Вы все испортили, убили частичку прекрасного, отняли у меня все, абсолютно все!
– Не говорите ерунды, если бы Вы не были настолько слепы в своей любви к Лиаму, давно бы поняли его настоящие мотивы и насколько он смешон, – от спокойности и безэмоциональности голоса Гарри Луи вскипал все больше, чувствуя, как увеличивается в нем пустота.
– Не смейте говорить о нем! Вы не имеете права даже смотреть в его сторону, настолько Вы ничтожны и пошлы! Вы негодяй! – щеки Луи давно увлажнились, слезы текли не переставая, и все тело его напряглось от количества невысказанной боли. – И мне Вас жаль, несмотря на Вашу самоуверенность, лоск и начищенные туфли, мне Вас жаль, нет, Гарри, ты не смешон, мне тебя жаль.
– Надеюсь! – Альфа ухмыльнулся и достал сигарету, в который раз сходя с ума от скандалов.
– Ты его не знаешь! Ты не знаешь, какой он на самом деле!
– Я знаю, – Гарри затянулся и горько покачал головой.
– Нет! Вы не разглядели его! У него есть тайна, внутренняя тяга к прекрасному, а не эта Ваша пресловутая напыщенность и показушность, желание собирать балы и бросаться деньгами! Вы мне отвратительны! И я остаюсь, разумеется, я остаюсь! Я сожгу этот дом, – Луи кинулся к камину, схватил кочергу и стал вытаскивать горящие поленья, из-за чего огонь тут же перешел на ковер и быстро распространялся. – И сгорю вместе с ним!
– Луи’! – Гарри схватил графин с водой, но ее количества было не достаточно, тогда он громко позвал дворецкого, пока крики Омеги продолжались.
– Уходите! Оставьте меня снова! Вы забрали у меня Андре, теперь увозите Николетт, Вы забрали мое будущее и уезжаете сами! Оставьте! Оставьте! Ненавижу!
– Луи’, – мужчина глубоко вдохнул, успокаиваясь, устало потер глаза. – Я пришлю Вам развод, – он не сказал, что теперь более не намерен терпеть сравнения себя с Лиамом, что уважает себя и хочет сохранить это, не опускаясь до оскорблений и постоянных ссор. Гарри затянулся последний раз и бросил окурок в камин, кивнул, встретившись с испуганным взглядом Луи, и поднялся наверх, чтобы забрать чемодан.
– Нет! – Луи упал у подножия лестницы, не скрывая слез, горько выплакивая все, что копилось в нем столько лет, обиду на родителей и судьбу, на Гарри и детей, на то, что он никогда не решал и только поддавался чужому влиянию. Луи плакал, захлебываясь в отчаянии и безысходности, понимая, как сильно любит, что не сможет жить без Гарри, ловя слухом его шаги. – Останьтесь, прошу, – молил он, цепляясь за брюки Альфы, заглядывая ему в безразличные, пустые глаза.
– Не смейте унижаться, Луи’, – Гарри поднял его, придерживая за локти, и тут же опустил, направляясь к выходу.
– Гарри! Я люблю Вас! Люблю! Останьтесь! – Луи бежал за ним, слыша в ответ: “Этого недостаточно”, – спотыкался, обессиленный, пытаясь совладать с тяжелой дверью, быстро спускался по веранде вслед за уходящей каретой, чуть не падая, путаясь в подоле платья. Луи плакал и кричал просьбы остаться пустоте, опускаясь на замерзшую, ледяную землю, прячась в капельках тумана, сдирая нитку жемчуга и оборки платья, вздрагивая от рыданий, моля кого-то о милости.
– Пойдемте в дом, – тихо позвала Доминика, выждав не меньше четверти часа, аккуратно поднимая слабое тело, помогая идти, придерживая под руку, вместе преодолевая главную лестницу и коридор до покоев, сняла с Луи платье и одела в привычную накидку, уложила в постель, и все под причитания о том, что завтра Гарри вернется с Николетт и Андре, что все это чья-то глупая шутка. Служанка кивала, поддакивала и закрывала шторы, скрывая правду, время суток и дождь, который только-только набирал силу, проникая сквозь щели сильным запахом сырой земли.
***
Спустя сутки Луи решил спуститься на общий завтрак, предупредил Доминику и с непривычным оживлением надевал домашнее платье с тонким золотым кружевом. Он спускался, зная, что Гарри обыкновенно встает раньше и предпочитает завтракать в одиночестве чашкой кофе и сигарой, читая свежую газету, не обращая внимания ни на кого, кто подсел бы к нему за стол. Но вот дети, поздние пташки, всегда дожидались его и с радостью покрывали круассаны толстым слоем черничного джема, наперегонки уплетая их за обе щеки.
Его встретила тишина и стол, накрытый на одну персону.
– Доминика? – Луи сел и огляделся, посчитал количество выпечки и приборы, его губы начали дрожать, в глазах застыли слезы, однако сознание отказывалось открывать правду. – П-почему… где все? Месье… Андре и Николь… Они завтракали вместе? Где они? Почему никого не слышно?
– Простите, но в доме никого нет. Еще позавчера Месье с дочерью уехали в Париж.
– Ч-что? – он смял салфетку, снова пробегаясь глазами по столовой и теперь наткнулся на букет черных роз с тонкими стебельками хрупкой вишни, так похожий на его первый, подаренный Гарри.
– Это доставили утром, – Доминика поставила вазу на стол и быстро ушла, не готовая к новой истерике.
– От кого? – Луи знал и все-таки достал карточку, пустую белую бумажку – Гарри Стайлс молча, без лишних ненужных слов признался ему в любви, чистой, настоящей, используя единственно верный способ – букет, что отражал сущность их отношений, душу самого Луи, угаданную семнадцать лет назад.
Луи уронил голову на руки, сжимая карточку, сгорая снова, оставленный с болью наедине. Он поднялся в комнату и велел Доминике вымыть его в теплой ванной с любимым маслом бергамота, натереть кремом и анисом, уложить волосы и одеть в свадебное платье. Украшениями с Венчания он пренебрег, оставляя лишь лебедя, который раскинул бриллиантовые крылья на груди, будто защищая, брызнул духами, напоминающими Париж на ключицы и подушку, попросил закрыть окна ставнями и плотными шторами, накинуть простыню на зеркало и убрать все безделушки, оставить только вазу с цветами и без воды, желая видеть их естественное увядание. Луи лег на постель, раскинувшись белым изящным облаком, протягивая тонкие руки к розам, любуясь невинностью вишни, что снова расцвела не вовремя, и прикрыл глаза, велев не разлучать его с цветами.
Каждое новое утро приносило новые цветы, которые ложились рядом с теми, что превратились в гербарии, заполоняли комнату своим количеством – Гарри подтверждал силу своих чувств, однако уже никто, кроме Доминики, этого не знал.
***
Гарри тяжело вдохнул горячий от камина воздух и скользнул взглядом по завершающим строчкам, что стояли неизменно в левом нижнем углу: “Луи Уильям Томлинсон. 1881. Неизведанные земли”, – и уже, не помня себя, бежал из Замка, наплевав на мокрые щеки и гул в голове, где смешалось и прошлое, и настоящее, и выдуманное, где грустные глаза Омеги смотрели на него, как на предателя, приняв свое вечное существование любовника. Он вскочил на коня и с силой стал гнать его в направлении Бужеваля, куда и отправлял цветы последние три месяца.
Зрение застилали картинки прошедших дней, когда на утро после немого признания в любви Луи покинул Замок, а сам Гарри сделал предложение Адель, тогда все казалось легко и правильно, но не спустя год одиночества в новой семье. Луи исчез, поговаривали, что он вместе с сыном отправился в Англию к другу, кто-то опровергал эти выдумки своими догадками об Испании и новой беременности Омеги. Одно Гарри знал точно, он ждал встречи, которая случилась лишь спустя год.
Они столкнулись совершенно случайно в Бужевале, Луи был красив и печален, не сказал и слова и только кивнул с другого берега узкой реки, скоро скрываясь в тени деревьев с пергаментом в руках. Гарри хотел подойти к нему, но все существо Луи говорило о его неприступности и нежелании поддерживать былую связь, тогда он слышал детский веселый смех, голос Андре и низкий мужской, что доносились из дома неподалеку, тогда он понял, увидел семью, которую действительно хотел иметь, от которой отказался сам, пойдя на поводу гордости и самолюбия.
Адель оказалась прекрасной женой, покладистой, умеющей поддержать разговор и знающей, когда лезть со своим мнением не нужно, вот только в ней не было той искры жизни, которую ценил Гарри, которую боготворил в Луи, от которой распылялся сам, точно костер на ветру. И он снова бил коня, кричал, чтобы тот скакал быстрее, минуя дорогу, срезая через поля скошенной пшеницы, виноградники и частные усадьбы – ему было плевать на всех, кроме Луи, его любимого Луи, который неизвестно что выдумал себе, погруженный в цветы.
Каждое утро последних трех месяцев Гарри завтракал кофе и сигаретой, читал газету и размышлял, что написать на карточке, которую ждали черные розы с тонкими стебельками вишни. Букет стоял на столе, сервированном на двоих, Адель просыпалась так же рано, чем порой раздражала, не давая побыть наедине с собой в эти интимные часы, и принимала положение дел – цветы были адресованы не ей, и она знала кому, со страхом следила за перьевой ручкой и пустой бумагой, ожидая, когда там появится хоть слово. Но Гарри не знал, что написать, как он мог выразить всю ту бурю эмоций, которая владела им при одном только воспоминании о нежном создании с невероятно хрупкой душой и стойким характером, как он мог сказать что-то не в глаза, словно трус, – и тогда он снова и снова отправлял цветы с карточкой, полной его немых чувств.
Конь устал, спотыкался о кочки с пеной у рта, но все скакал, подгоняемый гневными криками хозяина: Гарри торопился, боялся не успеть, наткнуться на пустые голубые глаза, обездвиженное тело, укрытое белоснежным платьем, и сотни роз разной степени мертвенности. Он помнил ту ночь под вишней, когда Луи предстал перед ним нимфой, звездным мальчиком с диадемой в волосах, отзывчивость его тела и долгое их соитие, но не смел и думать, что Омега родит от него еще ребенка. Их крохотную девочку, результат все тех же граблей – Гарри ненавидел себя за вторую пропущенную беременность Луи, за глупость и тупость своих поступков. И как он, автор выдуманной биографии, преподнес третьего убитого ребенка – то была их совместная жизнь, никогда не случившаяся.
– Ну же! Быстрее! – Альфа уже видел реку и знакомые сады, однако конь замедлил шаг и обессилено упал, не дойдя буквально несколько сотен метров. Гарри успел соскочить и теперь бежал к дому, смахивая непрошеные слезы страха увидеть Луи, погребенного им самим же. – Доминика?! – отчего-то закричал он, думая, что этот персонаж совсем не вымышленный, вбегая в гостиную.
– Да, Месье? – голос девушки, внезапно повзрослевший Андре и годовалая девочка на его руках остановили Гарри, но не его быстро колотящееся сердце.
– Отец?
– Где Луи’? – он не мог отвлекаться, хоть и горел желанием кинуться к детям, обнять их, узнать Николетт, маленькую девочку, своими испуганными глазами похожую на Луи.
– На втором этаже, в своей комнате, – грустно ответила служанка, пряча глаза, отчего Гарри сорвался вновь, преодолевая лестницу, невольно представляя, как Луи падает с нее.
– Луи’! – он открывал дверь за дверью, выискивая Омегу, в страхе натыкаясь на пустоту и блики заходящего солнца на незашторенных окнах. – Луи’! – Гарри метался, не слыша ответа, и замер у последней двери, скрытой тяжелыми портьерами. Он тихо приоткрыл ее, встречая гербарии из роз, что застилали пол, стояли в пустых вазах, скрытые во мраке комнаты, на опавшие лепестки вишни, вдыхал густой, спертый воздух, ярко пахнущий бергамотом и воспоминаниями. Гарри боялся, но взглянул на кровать.
Там лежал Луи, облаченный в темное синее платье с бархатным еле виднеющимся узором – оно полностью закрывало его тело и плотно обтягивало тонкие руки, сложенные, словно крылья убитого лебедя, изящные кисти с единственным кольцом, покоящимся среди пальцев, которые уже не сжимали и только расслабленно чувствовали холод золота и колкость граненого бриллианта. Юбка не скрывала щиколотки, пальчики же прятались в складке шелкового покрывала, будто спасаясь от холода. И не было сил Гарри посмотреть на лицо, скрытое тонкой черной вуалью, что заменила венчальную фату. Глаза, пустые, остывшие глаза не видели ничего перед собой. Открытые, они пронзали и обездвиживали, заставляя Гарри сделать шаг назад и закусить щеку, дабы не закричать от вида безжизненного Луи.
Он сдавил пальцами переносицу, тщась успокоить ускоренное сердцебиение и стук в голове “Не успел”, слезы, которые, казалось, и не собирались прекращать свой поток, и снова взглянул на Луи, ища в нем признаки жизни. Ему вдруг показалось, что уголок губ Омеги привычно, почти незаметно дернулся в ухмылке и замер, не трогая глаз, но то было уставшее воображение, желание увидеть улыбку или недовольство, услышать колкое замечание и топот ножкой, и пусть бы в него прилетела очередная статуэтка, а не новость о смерти.
– Вы невыносимы, прелесть, – сдавленно, едва слышно сказал Гарри, опираясь лбом на закрытую дверь, цепляясь пальцами в волосы и сжимая челюсть до боли, понимая наконец всю силу своей любви и любви Луи, узнавая их неизведанные земли, оставляя их неразгаданными.
– Я Вам не прелесть, Месье.
И тихий-тихий смех заполнил комнату, он отбивался от стен, блуждал отражением в окнах и никак не мог вырваться наружу, к свободе. Упрятанный в четыре стены, он набирал силу звучания, казалось, чтобы разрушить мир: смех становился надрывистым, глупым, жестоким, как реальность, в которой ничего уже не могло пойти хорошо, это была почти истерика, это был почти крик, то ли о помощи, то ли об избавлении. И все остановилось. Это уже был не смех человека, в нем не было ни женских, ни мужских ноток, это был смех ангелов. Ангельский смех. Смех ангелов, которые шелестели крыльями над кроватью, им были чужды человеческие страдания, им были смешны люди с их болью и раскаянием, с их глупостью и трусостью. Смех ангелов, которые уносили на своих крыльях красивые души в необозримые дали, в неизведанные земли, где отрет Господь слезу с печальных очей, смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни страха, ни болезни, ни боли, потому что все прежнее ушло в небытие. О, какой страшный, какой последний, какой дивный смех заполнил комнату полную цветов перед тем, как все умолкло, и, кажется, навсегда.
Конец.
