Текст книги "Неизведанные земли (СИ)"

Автор книги: TommoLou

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Уложи ее в кроватку, – женщина передала ребенка служанке, сама же кинулась к Луи, который хныкал, прижимая ладони к низу живота, стараясь не заплакать и перетерпеть спазм.

– Ави, он будто хочет выйти, – прошептал Омега, опираясь на ее плечо, еле переставляя ноги на пути в свою спальню, которая была перенесена на первый этаж еще два месяца назад.

– Тише, милый, сейчас ляжешь, и все пройдет, – она помогла ему устроиться на постели, ложась рядом и обнимая со спины, начиная гладить животик, пока Луи тихо всхлипывал в подушку, сминая ее пальцами. – Прими его, он же все чувствует, вот и хочет выйти…

– Не могу, Ави… как я могу любить его? Как могу… Он ведь его часть, а Гарри… он… ненавижу-ненавижу!

– Тш-ш, успокойся, так тебе легче точно не станет, – женщина продолжала водить рукой по кругу, представляя, как боль покидает измученное тело Луи, как ему становится лучше, как он выздоравливает и принимает своего ребенка. – Ты полюбишь его, непременно полюбишь, как только впервые возьмешь на руки и прижмешь к себе…

– Он не родится, Ави, он умрет внутри, я знаю.

– Нет-нет, милый, он сильный, как и его папа, как ты, Луи’, – она говорила тихо, пытаясь расслабить напряженного Омегу, которого из-за постоянной усталости клонило в сон. – Я разбужу тебя к ужину…

– Побудь еще со мною, – он прикрыл глаза, переплетая свои пальцы с пальцами Авелин у себя на животе, ощущая неприятную тяжесть в душе, образованную вопросом: Возможно ли любить ребенка, созданного не в любви. Однако воспоминания о той ночи, когда они с Гарри соединились в одно целое, говорили противоположное – чувства были, и такие сильные, что заставляли слезы течь с новой силой, ведь как мужчина, который дарил ощущение нужности и защищенности, нежности и страсти, так просто закопал его заживо своими убийственными словами, полными презрения. Омега ходил по кругу уже пятый месяц, не видя выхода и ответа на свой самый сложный вопрос, терзающий его существо.

Спустя полчаса Авелин, задремавшую вместе с Луи, разбудил тихий стук в дверь – вошла Рона, поджав губы и неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Что случилось? – женщина оперлась на локти, стараясь не потревожить притихшего Омегу, который в последнее время спал крайне плохо.

– У нас гости, Мадам.

– Кто? – Авелин испуганно вскочила, выталкивая из комнаты и девушку и выбегая сама, в страхе, что к ним снова ворвались солдаты или чего хуже – мародеры, которые не знали меры ни в чем.

– Месье Гарри Стайлс.

– Ох! Гарри! – женщина ворвалась в гостиную, встречая друга широкой улыбкой и крепкими объятиями, отчего тот невольно засмеялся, прижимая ее в ответ и шепча о том, как сильно скучал и как рад ее видеть. – Почему не писал нам? Так долго!

– Авелин, – мужчина коротко поцеловал ее в висок, наконец, отпуская и устраиваясь в кресле, женщина же села напротив, горящими глазами разглядывая Альфу, который выглядел еще лучше, чем после их последней встречи, и будто война его не коснулась, будто на улицах не было пыльно и грязно, костюм его сшит из все тех же дорогих тканей, безупречно чистый и отглаженный. – Я был… занят, да и сейчас еле вырвался.

– Ох, что же я… Ты должно быть голоден с дороги? Рона! – женщина повернулась ко входу, дожидаясь служанку.

– Да, Мадам, – та пришла быстро, вытирая мокрые руки о передник.

– Подай Месье пирог и чай, – она продолжила, уже обращаясь к мужчине, с извиняющейся улыбкой на лице, – прости, у нас нет выбора блюд, как раньше…

– Поэтому, в какой-то степени, я и приехал, – Гарри нахмурился и поправил волосы. – Ави, я хочу увезти вас в Париж в мой замок, там вы будете в безопасности.

– Но разве война не закончена? – Авелин непонимающе смотрела на Альфу, который кивком благодарил служанку, указывая ей на столик подле себя.

– Да, но теперь наступают самые сложные времена, люди превратились в животных, они больше не отстаивают свои моральные принципы, не ходят по улицам с лозунгами о своих правах, не лезут в политику… Они просто грабят дома, разоряют мирных граждан, насилуют Омег… Я хочу защитить вас, а мой замок – самое надежное место, в него никто не проникнет, если вы сами того не захотите.

– Мы… А как же Лиам? Он должен вот-вот вернуться, да и Луи’ вряд ли согласится…

Гарри согласно покачал головой, отламывая вилкой небольшой кусочек пирога, отправляя его в рот.

– Он… нестабилен последнее время, и я боюсь, что не сможет перенести восьмичасовую поездку, хоть на карете, хоть на поезде.

– Очень вкусно, что это? – Альфа переводил вопросительный взгляд с тарелки на подругу, выказывая ей благодарность.

– Там помидоры и немного сыра, Луи’ добавил еще базилик и перец, он любит, чтобы блюдо получалось пряным, – женщина вновь улыбнулась, радуясь, что Гарри, человеку, который привык к роскоши, пришелся по вкусу их простой обед.

– Луи’?

– Ох, да, сегодня он готовил – мы с Роной чистили ковры, вообще последнее время Луи’ занимается кухней.

– Хм, – Альфа съел еще несколько кусочков, отдаваясь ощущениям, пытаясь распробовать все основательно, не представляя, как Омега, который никогда в своей жизни не заходил на территорию слуг, сумел создать пусть и несложное, но поистине вкусное блюдо. – Он боится замарать руки в грязи? Почему ты выполняешь тяжелую работу после родов?

– Гарри, – Авелин обреченно покачала головой, сдерживая в себе порыв наброситься на мужчину, точно курица, защищающая своего цыпленка, – он беременный.

– И все-таки это случилось… – Альфа достал портсигар, вытаскивая из него одну и раскуривая, он откинулся на спинку кресла, уходя в свои мысли, совершенно не представляя Луи с животом, а тем более за домашними делами – война меняет людей, каким ужасным событием она не являлась.

В коридоре раздался детский плач, который с каждой секундой становился все ближе – в гостиную вошел Омега, качая на руках ребенка, не отводя взгляда от ее личика.

– Ави, Марселла проголодалась.

– Луи’, зачем же ты ее поднимаешь, – женщина подбежала к нему, забирая малышку. – Как ты? – шепотом спросила она, глазами указывая на животик.

– Лучше, я немного… – он резко повернулся на звук открывающегося окна и следующий за этим порыв ветра, который занес в комнату запах дождя и звуки раската грома. – Месье…

– Добрый день, Луи’.

– Добрый, – Омега отвернулся в сторону уходящей Авелин с дочерью, которая начинала плакать все громче, вероятно, снова из-за погоды, которая каждой своей составляющей частью показывала, насколько ей противно и как сильно хочется очистить мир от порока, запирая людей в своих домах, вынуждая их бездействовать в сумраке, создаваемом густыми черными тучами и беспросветным ливнем. Луи уже было хотел уйти вслед за подругой, но был остановлен глубоким, раскатистым голосом, тембр которого напоминал саму разбушевавшуюся за окном стихию.

– Луи’, останьтесь, я хочу поговорить с Вами, – сигара была потушена в силу того, что Гарри признавал этикет, а в комнате, где находился беременный Омега, а недавно и ребенок, курить было не принято, да и сам он видел это крайне пагубным для хрупких организмов.

– Мне не о чем с Вами разговаривать, – застыв в дверях, все-таки ответил Луи.

– Мне есть, – жестко ответил Альфа, наблюдая за развернувшейся картиной на заднем дворе, где вода переполняла далекий фонтан, цветы же склонили побитые головки, отдавая свои последние ароматы, прощаясь с жизнью.

Луи всей душой хотел ослушаться, убежать из комнаты, где вновь начинал чувствовать себя слабым, где ему хотелось снова быть беспомощным и беззащитным, лишь бы только ему сказали, что о нем впредь будут заботиться, но кто? Неужели человек, который сам прогнал, который выставил все таким образом, что сам Омега оказался виноватым во всех мыслимых и немыслимых грехах?

– Соболезную Вашей утрате, – тем временем продолжал говорить Гарри, полной грудью вдыхая запахи улицы, которые завладели всем пространством гостиной.

– Не стоит, – фыркнул Луи, испепеляя взглядом затылок мужчины. – И Вам, и мне известно, что я не скорблю по скончавшемуся супругу, – он сильнее кутался в полы теплого халата, который так и не переодел еще с самого утра, подсознательно отказываясь от ставших узкими платьев.

– Я говорю о Вашей матери, Луи’.

– Что?… – Омега неосознанно подался вперед и сел в кресло, пытаясь понять, о чем говорит Гарри, ведь Джоанна не участвовала в боях и была здорова в последний раз, когда они виделись, что было больше полугода назад.

– Ее забрала болезнь, врачи не успели помочь из-за наплыва покалеченных солдат, мне жаль, Луи’, – мужчина повернулся, поджав губы, и сочувственно поклонился головой, после поднимая плед с софы и накрывая им Омегу, на секунду сжимая его плечи руками, однако этого хватило, чтобы Луи почувствовал всю силу потери, все те чувства, которые, думал, угасли, ведь он любил мать, по-своему, но любил, искал в ней ответной ласки, нежной улыбки, получая все внимание в пятницу вечером, ожидая этого дня, чтобы остаться наедине с женщиной, наконец, она отвечала и так искренне, что от мысли отсутствия этого маленького ритуала в будущем сердце Луи сжималось.

– Ваши сестры и отец сейчас в Испании, за них можете не беспокоиться, они в безопасности.

– Если кто-то вообще может быть в безопасности рядом с этим мужчиной, – Омега вытер собравшиеся в уголках глаз слезы и шмыгнул носом, не собираясь плакать рядом с Гарри, пусть хоть мир обрушится на него. – Однако уверен, что Вы приехали не затем, чтобы сообщить мне “радостную весть”, – с усмешкой спросил Луи, укрываясь пледом полностью.

– Нет, Вы правы. Я собираюсь увезти вас в Париж и…

– Это глупо, в столице разбои набирают обороты, здесь же все более-менее спокойно, да и Лиам скоро вернется.

– Луи’, – Гарри устало потер переносицу и оперся о спинку своего кресла, не отводя взгляда от Омеги. – В замке вы будете в безопасности, да ради Бога! Берите с собой Лиама, его родственников, мне плевать, но подумайте об Авелин и ее ребенке!

– Что? – Луи в неверие посмотрел на мужчину, от удивления раскрыв рот. – Все, чем я занимаюсь последние пять месяцев, это думаю об Ави и Марселле, а Вы не смейте упрекать меня в эгоизме! – он встал, оборачивая одну руку вокруг живота, и направился к дверям.

– Но сейчас! Вы снова выбираете Лиама, снова остаетесь ждать его, когда можете оказаться в руках мародеров и свихнувшихся Альф, для которых Ваша беременность не станет преградой, чтобы…

– Замолчите! Вы ничего не знаете! Вы чертов эгоист, который приехал, лишь бы потешить свое самолюбие, Вы не помогали нам на протяжении всей войны, пока мы переживали испытание за испытанием, а сейчас приходите, будто спаситель всего человечества, и зовете ехать с Вами, для чего? Чтобы потом упрекать в своей добродетели? Чтобы после выставить на улицу со словами унижения и разочарования? Для чего Вы хотите сделать это, если не для подпитки своего эго? – Луи плакал, выплескивая все, что накопилось в нем густым огромным комом, что сжигало его изнутри, не давая вздохнуть полной грудью и полюбить своего ребенка. – Вы мне отвратительны со своим участием, совершенством и чувством огромного достоинства, что Вам совсем не к лицу, что, на самом деле, существует только в Вашем воображении, как и то, что я принадлежу Вам или когда-либо принадлежал.

– Вы можете говорить мне гадости на протяжении нескольких часов, – Гарри привычным жестом поправил волосы, не показывая, как сильно его задели слова Луи, – однако я предлагаю вам помощь, не только тебе, Луи’, вам всем, твоему ребенку, Авелин и Марселле, я хочу помочь…

– Катитесь к черту со своей помощью, – прошипел Омега, держась из последних сил, зажмуриваясь от силы боли, пронзившей его тело, он схватился за живот, тяжело дыша, еле передвигая ногами в сторону выхода, шепотом зовя Авелин, чувствуя, как ощущение реальности покидает его.

– Прелесть, – Гарри кинулся вперед к потерявшему сознание Омеге, подхватывая его одной рукой за поясницу, удерживая подле себя. Он видел бледное личико так близко и не мог ничего сделать, ему хотелось укрыть Луи от всех несчастий, спасти от надвигающейся бури, просить прощение до скончания веков, но самому Омеге это было не нужно, пока что он был не готов принять даже крошку хлеба из его рук. – Авелин!

“– Нет! Зато он человек холодный, по большому счету, который желает лишь употреблять, “я” которого предоставляется ему единственным миром. “Жить, потому что лишь раз живется” – это его принцип, которого он внимательно придерживается. Однако “при этом и другим дать жить” – это не его принцип, Маргарета. Взгляните на это. Это эгоист и человек гордый, которого, как хвастался однажды перед Штефаном, ничего в мире не удивляет, который все пережил, все испробовал, которого ни одна женщина не в силах долго удержать, потому что, мол, знает наперед каждую. Его, например, важные социальные вопросы жизни никак не касаются, ибо для того, говорит, есть достаточно студентов, филистров и прочих безумцев. Для него его профессия – всего лишь дойная корова, а обо мне говорил раз Штефану: “Или думаете, что эта крошка лучше других? У нее, как и у всех женщин, одна философия: отдаться. Я их знаю. Если бы мне ее действительно хотелось, и была бы уже моей, тогда бы и оставила свои идеи все, с помощью которых делается нынче такой интересной в семейном гнезде. В конце концов, и не смела бы их в моем доме заводить. А к деликатной кухне, которая мне нравится, она бы и не подходила”. Что мне от такого мужчины, Маргарета, без любви? И чем бы была я для него? Ничем не больше, не меньше, как ключницей в его доме… а там… – на этом и остановилась”.

========== Глава 2. ==========

Дон Жуан:

“И что же с Вами станет?”

Анна:

“Вам-то что? Вы мною не печальтесь.

Ужаснейшее горе – легче, нежели помощь

Неискренняя, долговая”

Леся Украинка “Каменный господин”

Вагоны поезда были переполнены как солдатами, так и шумом, состоящим из местами счастливых, веселых разговоров тех, кто радовался возвращению домой, игнорируя проигрыш, стонами пострадавших, шептанием в бреду выживших после легкой контузии и потерявших рассудок из-за постоянного лицезрения смерти, однако самой сильной составляющей атмосферы являлась удушающая вонь гнили. На каждом мужчине, находившемся внутри, была надета потрепанная форма, местами залатанная, пропитанная потом, грязью и кровью, своей и чужой, темного цвета бинты и куски рубах, обмотанные на ранах, кишели бактериями и делали только хуже, создавая благоприятную среду для их размножения, что в будущем приведет, в лучшем случае, к продолжительному лечению, в худшем же к заражению крови или ампутации части тела.

Идеалы Лиама рушились с удвоенной скоростью мчавшегося поезда, который останавливался на каждой встречавшейся на пути станции, чтобы высадить часть выживших солдат, на перроне которых со слезами на глазах ждали родные, уцелевшие в массовый голод, что превратился в социальное бедствие, унесшее тысячи жизней. Война потеряла свой образ романтизма, как только Лиам оказался вовлечен в настоящую битву, в которой Франция терпела потери каждую секунду – он видел, как возле него на сухую землю падают сотоварищи, с которыми за два часа до боя мужчина смеялся над глупыми Прусами и выдвигал предположения исхода в пользу родины; солдаты замирали в истошном крике, предчувствуя смерть, Лиам же пытался сдерживать в себе позывы рвоты и прицелиться во врага, внушая себе праведность своего поступка. “За Империю! За Наполеона!” – кричали военачальники, призывая вставать на защиту границы столицы, которая априори была сломлена.

Горькая обида прожигала Лиама изнутри за то, что ему никто не сказал, что никто не предупредил, что все обернется именно таким образом, что он не вернется героем в праздничном мундире, получив высший титул и медали за доблесть и отвагу, признание самого Императора и открытые двери дворца правителя. Будто маленького ребенка, его до глубины души, до кома в горле задела эта несправедливость, поражение в войне, которая оказалась кардинальной противоположностью его мыслям и мечтам, где все представлялось красиво и благородно и не пропахло кровью, жженой серой и порохом.

Все вокруг твердили о том, что война принесет Франции победу и новый уровень на мировой арене – все ошибались, и только Гарри Стайлс не уставал твердить Лиаму о том, что он должен остаться подле Авелин, оберегая ее и дитя от невзгод. За месяц до объявления военного положения, до того как против Империи началась откровенная агрессия, Гарри не уставал присылать мужчине письма, призывая его к благоразумию, расписывая каждый приведенный им пункт, подтверждающий позицию, или, скорее, оппозицию, утверждая, что тот должен остаться в стенах дома с Омегами, сохранить тем самым и их жизни, жизнь ребенка и свою.

Знал бы Лиам тогда, что на нем окажется печать “проигравшего родину”, он ни за что бы не послал Гарри к чертям и не взял в руки винтовку и не кинулся защищать мнимые, навязанные идеалы, что рухнули в одночасье вместе с пошатнувшейся властью, которой править оставалось недолго, ведь революционеры набирали силу, их становилось больше с каждым днем, как и недовольных нынешним строем, будто глаза людей раскрылись вслед за забранным в плен правителем, вызволять которого желание было лишь у единиц.

К последней станции поезд прибыл почти пустой, внутри каждого вагона осталось не более десяти солдат, в их числе был и Лиам, раненный в ногу, он медленно вышел на перрон, где его обдало свежим холодным воздухом, что пах углем и прошедшим дождем, который оставил после себя немалые лужи. Радостные возгласы Омег сменялись горькими рыданиями: вернулись не все, многие не дотянули до дома буквально несколько часов, отдаваясь в руки ожидающей их смерти, что летала над каждым черной тучей, подобной тем, что скопились в небе и не собирались давать надежду на последние лучи солнца уходящей осени.

– Лиам! – навстречу мужчине кинулась Авелин, вытирая на ходу слезы со щек, что лились последние сутки с небольшими перерывами, ее милое аристократическое личико опухло и исхудало, не оставляя даже намека на былую принадлежность семье, состоящей при дворе Императора, но кому сейчас это было важно? Только Лиаму, не ожидавшему увидеть свою супругу в изношенном потертом платье без жесткого корсета и с мешками под глазами, которые откровенно пугали его своими размерами.

– Авелин, – он ответил на ее крепкие объятия, вдыхая родной аромат, исходящий от ее волос, собранных в прическу, понимая, как скучал.

– Ты дома, – сквозь всхлипы все-таки вымолвила женщина, прижимаясь к мужу так сильно, насколько могла, пытаясь поверить в чудо, которое на фоне общей истерии выглядело запретным.

Они ехали до поместья в тишине, что можно было назвать гробовой, учитывая траур всей страны, каждого человека, которого, так или иначе, коснулась смерть в виде потери близкого или дальнего родственника, возможно, друга, соседа, да просто знакомого: у кого не спроси – любой ответил бы, что переживает траур. Что, казалось, совершенно не касалось Луи, который выбежал навстречу Лиаму, светясь счастьем и радостью, восклицая слова благодарности Богу за его здоровье и возвращение, однако сам мужчина ответил явным шоком, заполонившим его лицо – он хоть и знал, что Омега беременный, но все же не был готов к тому, что тот станет маленьким шариком, а его прекрасное детское тело превратится в созревшее, повидавшее Альфу, лишившееся невинности, пусть личико и оставалось наивным, запах и живот говорили об обратном.

– Луи’, добрый день, – Лиам поклонился головой, не в силах заставить себя обнять его, так рвущегося к нему всей душой, что на месте не мог устоять и немного подпрыгивал, а в глазах блестел огонек неподдельного счастья.

– Добрый! Мы приготовили обед к Вашему приезду! И, если хотите, сделаем теплую ванну…

– Луи’, – нежно позвала его Авелин, – думаю, Лиаму нужно отдохнуть.

– Да… – недоумение на его лице вмиг сменилось на понимание и боль, глаза потухли, к горлу подступил ком, а слезы потихоньку скапливались в уголках, и, пока никто не заметил, Омега отвернулся и быстро вошел в дом, оставляя после себя шлейф запаха корицы, которую использовал для начинки пирога.

Лиам было хотел остановить его, но не увидел в этом смысла, как и ни в чем другом, что происходило позже – все носились вокруг него, выполняя любое несказанное пожелание: наливали вино, разогревали пищу, взбивали подушки – только знакомство с ребенком прошло с иными чувствами. В комнате с Марселлой сидел Луи, что-то напевая ей и качая в своих руках, рядом же на софе лежали исписанные листы с перечеркнутыми строчками и крошечными рисунками по бокам.

– Луи’, милый, ты мог бы оставить нас, – Авелин подошла к нему и забрала девочку, пока ее муж, хромая, добирался до свободного кресла в ожидании своего ребенка.

– Но я мог бы побыть здесь, – он говорил тихо, чтобы не разбудить малышку, прижимая освободившиеся руки к животу, чувствуя опустошенность и в какой-то степени лишенность.

– Мы бы хотели остаться наедине, только семьей, – женщина слабо улыбнулась ему и направилась к Лиаму, который с любовью в глазах принял Марселлу в свои отцовские объятия.

– Ави, – шепотом позвал Луи, останавливаясь возле дверей. – А Гарри… он не писал?

– С тех пор как ты его прогнал, он больше не давал о себе знать, – кинула она через плечо, не отвлекаясь от ребенка и мужа.

– Месье, а Вы не виделись с ним?

– Луи’, пожалуйста, – умоляюще просила Авелин, – лучше приготовь ужин, поговорим после.

***

За столом собрались все, и даже Рона, которая стала настолько близка за долгие месяцы войны, что теперь заняла место дальнего родственника, нежели прислуги, однако много себе не позволяла, хоть отношение к ней поменялось кардинально.

Стол был пуст, в центре торжественно стоял гербарий садовых цветов, вокруг вазы пустые пиалы, предназначенные для разнообразных закусок, сейчас же играли роль декора, напротив каждого располагались позолоченные тарелки с жидким луковым супом и гренками, но пах он так аппетитно, что отказаться не смел никто.

– Я пересекался с Месье Стайлсом в Париже во время начала осады, он направлялся во владения Императора, – Лиам отпил вина и поправил салфетку, наблюдая за выражением лица Луи, который ложкой выводил круги в своей порции. – Он не стал говорить по какому поводу, но могу предположить, что дело крайне важное, возможно, даже опасное.

– Спасибо, – Омега не поднял взгляда, проклиная свою беременность и невозможность напиться.

– Он не говорил о Вас, – мужчина налегал на выпечку, ощущая вселенский голод после тех дней в осаде, в которые питался только кашей, сваренной на воде.

Омега поджал губы и на секунду прикрыл глаза, размышляя, что он чувствует к Альфам и их бестактности, однако был благодарен Гарри, который не стал трепаться о нем посреди Парижа.

– Луи’ пишет повесть, – решила сменить тему Авелин, которая не могла есть из-за того, что на руках держала Марселлу, неспокойную последние несколько часов.

– О чем же? – спросил Лиам, позабыв о еде во рту.

Луи немного оживился из своего сонного состояния, потому что мужчине стало любопытно, о чем же повесть. Однако Омеге показалось, что в голосе была насмешка, но он не придал этому значения. Главное, что Лиаму интересно.

– О девушке, – начал он, – которая хотела побороть систему и которая поборола ее. Молодая Мария Ляуфлер – дочь лесного советника и очень образованная барышня для своего времени. Она общается с юным доктором прогрессивных взглядов, который поселяет в ней семя борьбы «за правду», как она сама это называет, за права людей, женщин. Вот на этом и держится вся повесть. На желании Марии быть независимой и не идти против своих идеалов, но в какой-то момент семья, разоренная выходками младшего брата, попадает в столь затруднительное положение, что она – как человек – принимает решение взять на себя ответственность и выйти замуж ради денег, ради благополучия своих родных. И в последних сценах, перечитывая письмо своего возлюбленного доктора, который погиб, она горько рыдает от того, что вынуждена все-таки переступить через себя, а когда ее будущий муж заходит, то она не может совладать с собой и в полубредовом состоянии говорит ему самое главное: “Я же человек”.

– Какой-то бред, – критично сказал Лиам. – Зачем Омеге права? Зачем Омеге вообще браться за перо?

Наполненный имбирным напитком бокал Луи чуть было не оказался на Лиаме, но Омега сдержался, проявляя чудеса этикета.

– Что же, мне очень досадно, если Вы на самом деле так думаете, – лишь сказал он, зачерпнув ложкой суп. – Но у меня встречный вопрос: зачем, в таком случае, вообще быть человеком?

– Луи’, я не намерен обсуждать такие вопросы с Вами. Думаю, Вам еще рано задумываться обо всем этом.

– Это Ваше право, – угрюмо сказал Луи и в тишине продолжил доедать свой суп с гренками. Авелин, конечно, безустанно болтала, но он ее не слышал, ему только хотелось плевать от такой жизни, от жизни, в которой его ни во что не ставят. Еще хуже, чем Гарри, который, во всяком случае, видел в нем человека, пусть и не самого лучшего. Тут же он был всего лишь глупым Омегой, который создает лишний шум своими идеями.

Вскоре все встали из-за стола. Лиам и Авелин удалились, не сказав ни слова благодарности за ужин, над которым он корпел больше трех часов. Только Рона подошла и тихо поблагодарила Луи, сказав, что это было самое вкусное, что она ела за последнее время, что он превзошел сам себя в кулинарном искусстве.

***

Ночью, после ужина, Луи собрал листы своей повести в чемоданчик, взял несколько теплых вещей на случай, если в дороге станет холодно. Сняв с себя обувь, он тихими, крадущимися шагами пошел к комнате, в которой мирно спала Рона. Что же, это не первый раз, когда он лишний, ненужный, оставленный один на один с самим собой, не первый раз он уже ощущал, что единственный человек, на которого мог положиться – это он сам. Но почему-то от этого не менее больно, не менее скверно.

Ему казалось, что за те все месяцы, дни, которые они провели с Авелин, борясь плечо о плечо с бедностью, с мародерами и голодом, породнили их, сделали ближе, чем кого-либо в этом мире. После всей любви, которой он одарил Марселлу, Авелин решила вышвырнуть его из комнаты, как надоедливую служанку. “Ну и пусть”, – подумал Луи, лучше раньше, к тому же ему вспомнились слова из своей повести: “Я же человек”.

Да, он человек, а человек не должен унижаться.

– Рона, милая, – почувствовав себя в коже служанки, Луи стал с большим трепетом относиться к своей помощнице, которая никогда не выкидывала его к обочине, которая верная следовала за ним, даже когда Омега больше не мог платить ей, когда они были в полнейшей нищете, – просыпайся. Мы уезжаем.

Луи присел рядом на кровать, пока девушка отходила ото сна.

– Возьми свечу. Мы не должны никого разбудить. Поезд отходит через два часа, а до станции нам идти пешком.

– Луи’! – обычно она не называла его по имени, но теперь была особая ситуация. – Вы беременный, вам нельзя сейчас. Может случиться выкидыш, подумайте о ребенке.

– Лучше бы он случился, – сказал Луи, поджигая свечу и выходя из комнаты, чтобы дать Роне одеться. – Я жду тебя в своей комнате, нам нужно выйти поскорее.

***

Они вышли, когда было еще совсем темно. Собаки громко и одиноко, как показалось Луи, лаяли, а холодный октябрьский воздух немилосердно терзал непокрытые участки тела. Они направились в сторону деревни, чтобы сесть на поезд до Марселя, а из Марселя на корабль в Барселону, а из Барселоны в Мадрид. На этот раз Луи решил бежать далеко, так далеко, чтоб на его поиски ушел не один месяц.

Он рассмеялся мысли о своих поисках, чем удивил и взбудоражил Рону, которая было уже думала, что он сошел с ума. Кто его будет искать? Он бы даже удивился, если в нынешней семейной идиллии хоть кто-то заметил его отсутствие. Хотя нет же! Заметят. Заметят, когда никто не приготовит завтрак, никто не подаст обед и не продумает ужин. Но он думал, что с этим скоро справятся. Возможно, с возвращением хозяина наймут повариху, которая будет стряпать уж точно не хуже, если не лучше.

И все войдет в свое русло. И он тоже войдет в свое русло. Вдыхая морозный воздух, Луи вдруг понял, как сильно ему осточертели все эти супы, все эти травы: базилик, кориандр, тмин – всем этим он был сыт по горло. И своей усталостью тоже. Каким глупым он был, если думал, что способен полюбить работу на земле, какою странною казалась радость от того, когда видишь плоды своих трудов. Хотелось сейчас же отплюнуться от всего этого и заесть горечь от одиночества устрицами или омарами. Или и тем и другим.

Так он и поступит в Барселоне, где его деньги от повести будут иметь цену, где он сможет, наконец, позволить себе то, чего лишился на столь длительный срок.

К тому же в Испании его ждали! И как это грело его морозное, как воздух осени, сердце. Не так давно прислали официальное письмо от правительства, чтобы помочь беспрепятственно преодолеть границу, а он чуть было не отказался. Как удачно, что не было времени отписать в вечных заботах по дому и огороду.

Таким образом, когда они прибыли на станцию, Луи уже почти улыбался, пусть обида и щемила его изнутри, разрывала. До поезда оставалось совсем немного, и Омега, в тусклом освещении плафонов, достал бумагу и карандаш из чемодана, чтоб написать еще хотя бы несколько строк о злоключениях своей героини.

А когда сидел в поезде, который на всех парах нес его к Марселю, то уже чувствовал, как его своевольная натура, как его неукротимое сердце воскрешается под действием бальзама гордости. Ему и невдомек было, что в поместье проснулась Авелин, испытывая непонятную тревогу и терзания совести за то, что не уделила должного внимания Луи, который был отодвинут сегодня на дальний план. Она тихо пробралась к нему в комнату, чтобы извиниться и поблагодарить за ужин, но, когда увидела пустую, заправленную, уже остывшую постель, слезы понимания невольно потекли по ее щекам. Женщина легла поверх покрывала, прижимая к груди подушку и прикрыв глаза, она понимала Луи, как саму себя – он всю свою сознательную жизнь бежал от одиночества, от ощущения ненужности, бельмесости, а сегодня этим его напоили сполна. Она горько плакала, пока силы не покинули ее, потому что в глубине души знала, что Луи ушел не в соседнюю деревню, а убежал так далеко, где его не найдут ближайшие несколько лет или до тех пор, пока он сам того не захочет. И ведь не захочет же.

Путь до Барселоны оказался длительным, полные вагоны потных, страдающих солдат, корабль, который трясло так, словно за ними по пятам гнался Левиафан – все это было ужасно. И еще хуже для беременного Омеги, который только и думал, что после этого ребенку точно не выжить. Луи было противно носить под сердцем семя Гарри Стайлса, и он хотел избавиться от лишнего груза, который так затруднял передвижения.