Текст книги "Неизведанные земли (СИ)"
Автор книги: TommoLou
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
– Я согласна с Гарри, его стихи словно хотят эпатировать публику, – вступила в разговор Адель, которая не то чтобы внимательно читала Рембо, но некоторые мысли по этому поводу у нее были.
– Я совершенно не согласен с вами обоими, он дорос и в стилистическом, и в тематическом плане, если не перерос. Его стихи – это не попытка эпатировать, его слог – сложен, но прекрасен. Мне выпала прекрасная возможность переводить “Пьяный корабль” на испанский, и, уж поверьте, я вчитывался в каждое слово, чтобы передать с максимальной точностью всю гамму, всю симфонию его стиха. “…я видел снежный свет ночей зеленооких,
лобзанья долгие медлительных морей,
и ваш круговорот, неслыханные соки,
и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!” Послушайте, какой оборот здесь набирают звуки, как дивно они сливаются воедино, словно мы попали в море, по которому странствует корабль. Что и говорить о теме! Неужели никто из нас не чувствовал себя брошенным всеми пьяным кораблем, который скитается по прекрасным морям, видит то, чего не доводилось видеть никому, но все это чужое, холодное, хочется к родной гавани, к родным мелким водам, но вместо этого тебя все носит и носит по бесконечным просторам, по неизведанным землям! Если никто из вас не чувствовал такого? Если нет, то я искренне завидую, – Луи снова пригубил вина, а в груди Гарри от его слов повеяло холодом. Ведь это он заставил Луи скитаться по бескрайним морям, по неизведанным землям в поисках той родной гавани. И он гордился тем, что этот хрупкий Омега так гордо нес на плечах весь этот прекрасный мир!
– После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось перечитать эту поэму, – серьезно сказал мсье де ля Фер.
– После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось прочитать эту поэму, – пошутил Лиам, и все засмеялись тому, как непринужденно показывает он свою неосведомленность в современной культуре.
– Да, но это если говорить о “Пьяном корабле”, а другие его стихи жестоки и местами отвратительны, – сказала Адель.
– И что же жестокого и отвратительного в том, чтобы давить блох? – спросил Луи, подразумевая стихотворение Рембо.
– Это потому, – ответил Гарри, – что Вы их никогда не давили.
– Много же Вы обо мне знаете, Гарри, – улыбнулся Луи. – Каждый день давлю. Этот стих не стоит воспринимать как констатацию некой действительности (во всяком случае, не полностью), но как метафора. Дорогая Адель, со дня Вашего замужества, я обещаю, Вас ждет прекрасная перспектива ежедневно давить блох, блох тоски, блох боли, блох отвращения. И, поверьте мне на слово, эти блохи гораздо более отвратительны, чем настоящие. Хотя Месье Стайлс прав, настоящих я никогда не видел, так что не совсем объективен, – немного разбавил тучную атмосферу Луи своими последними словами.
– Луи’, – посмеялся Месье де ля Фер, – Вы портите подрастающее поколении! Моя дочь, наслушавшись Вас, уйдет в монастырь или, чего хуже, в движение за права Омег.
– Ничего плохого ни в первом, ни во втором варианте не вижу, – ответил Луи с легкой улыбкой.
– Будьте спокойны, отец, не уйду никуда, – промолвила Адель, нежно сжимая руку Гарри. – У нас с Месье Томлинсоном слишком разные взгляды на жизнь.
– Царствие земное принадлежит Вам, Мадемуазель, царствие земное принадлежит Вам, – пожал плечами Луи, не настаивая на своей правоте.
– Это из “Меланхолического вальса”? – спросил Месье де ля Фер, и разговор полился в прежнем русле.
***
Дождь все усиливался, ухудшая видимость, очищая воздух – гости, которые прибыли сегодня в разное время, легко поддались уговорам остаться на ночь, разместившись в свободных комнатах, коих в замке было сполна. И будто жизнь замерла в этом доме, казалось, полном приведений прошлого, отрезанном от внешнего мира плотной пеленой воды, что смешалась с ароматом роз и вишни, которые медленно умирали под крупными каплями.
Луи бродил по коридорам, отдыхая от своих мыслей, пытаясь избавиться от них проверенным способом, вкушая виноградный напиток и чтением книг, со вторым пришлось сложнее, потому как библиотека оказалась занята Лиамом, которого через тонкую щель приоткрытой двери увидел Омега. Луи пошел дальше, освещая себе дорогу остатками свечи, что таяла в ручном подсвечнике. Его не интересовала прогулка Гарри и Адель наедине на скрытой плющом веранде, куда Месье де ля Фер отпустил их с весьма благодушной улыбкой, чуть строже сказав о времени возвращения, ожидая, что именно сегодня предложение руки и сердца вступит во всю силу. Не волновала и Авелин, которая своими снисходительными, сочувствующими взглядами только раздражала, будто Луи было дело до того, с кем хозяин дома проводит время и делит постель, с кем проведет остаток жизни и не умрет ли в одиночестве. Луи фыркнул, делая еще один глоток вина, удивляясь людям, которые чувствовали вину за всех окружающих, извиняясь за них будто за себя, испытывая неловкость за чужие поступки, что их не касались никаким образом.
Так он дошел до комнаты, когда-то отведенной для его занятий балетом с Ирэн, с милой Ирэн, которая попала под влияние Гарри не меньше остальных Омег, вот только вырвалась, оставаясь не победителем, не побежденным, будто заключила сделку с Месье, доставляя удовольствие, получая его в равной степени, что, разумеется, восхищало Луи. Он вошел внутрь, слегка улыбаясь сохранившейся обстановке и фонографу, который стоял все на том же месте, своему отражению в восстановленных зеркалах, от вида которых неприятные мурашки пробежались по позвоночнику. Свеча была оставлена возле инструмента, что поддался давлению на ручку и заиграл знакомую мелодию, которая болью отозвалась глубоко в сердце. Подушечки пальцев не спеша скользили по поручням станков, туфельки оказались скинуты где-то на середине пути у стены, давая ножкам возможность встать на носочки и ступать невесомо, поддаваясь музыке и внутреннему порыву, что поднимал руки в экзерсисе, неосознанно вспоминая уроки Ирэн и ее улыбку. Он выполнял адажио в центре зала, прочувствовал позы, гармонию своего тела и плавность переходов от движения к движению. Луи не исполнял прыжки, ограничиваясь фондю, не полным плие и порт де бра, сменяя основные позиции с участием поворотов и наклонов головы, как всегда увлекаясь и покидая реальность.
Он не вздрогнул, не открыл глаза, когда чужие крупные ладони обхватили его талию и чуть приподняли в воздухе, кружа, прижимая к холодному телу, что пахло дождем и цветами вишни. Гарри, как и много лет назад, появился словно призрак своего замка, окутывал присутствием, однако больше не вызывал того трепета и страха от незнания его последующих действий – Луи казалось, что он изучил мужчину вдоль и поперек, что не мешало ему наслаждаться его присутствием и неприсутствием одинаково, до сих пор не понимая себя ни в одном из этих положений.
– Прелесть, – Альфа заговорил тихо, ведя в танце, шепча на ухо.
– Я Вам не прелесть, Месье, – Луи сделал несколько мелких шагов вперед, остановленный за руку, закрученный в повороте, после притянутый к мужчине, прижатый к широкой груди, что вздымалась от глубокого дыхания.
– Что Вы скажете на то, если узнаете, что я женюсь на Мадмуазель де ля Фер?
– Что я искренне рад за Вас, – Омега впервые посмотрел в глаза Гарри, в которых тот не увидел и толики лжи.
– А если я сделаю предложение Вам? – спустя минуту медленного танца мужчина все-таки озвучил вопрос, что горел на кончике языка.
– Разумеется, что не рад за Вас, – рассмеялся Луи, заведя руки за шею Альфы, выгибаясь в спине, открывая шею из-под вуали, ощущая злость, что волнами исходила от Гарри, веселила его, заставляла все больше и больше пускаться в смех. Он ходил вокруг мужчины, касаясь его, оставаясь в танце и приподнятом расположении духа.
– Не Вам решать, – Альфа остановил Луи, заведя его руки за спину, схватив за шею, поглаживая ее большим пальцем, будто угрожая, – что для меня лучше, прелесть.
– Но скажите, зачем я Вам? Разве не с Адель Вы чувствуете себя желанным, окутанным спокойствием и уверенностью в будущем, и эта гордость за ее красоту и готовность подчиняться Вам? Скажите, Месье, зачем Вам я, когда есть та, которая сделает для Вас все? Которая отвечает всем вашим требованиям, вероятно, хороша в постели и умеет слушать, полюбила Вашего ребенка и Вас, Гарри, скажите мне.
Альфа смотрел на спокойное лицо Луи, ища в нем ответы на тот вопрос, зная его, боясь ответа, который пришел сразу же, однако озвучить его он не мог, не желал обнажить свою душу перед этим, казалось, наплевавшим на него Омегой.
– К тому же, зачем Вы мне? Когда в окружении моем достаточно достойных Альф, готовых положить к моим ногам свою жизнь, сердце и душу, – Луи, не чувствуя более хватки, вернулся к станку, смотря теперь на мужчину через зеркало, что когда-то оказалось разбитым. – Скажите мне, и тогда, только может быть, я отвечу Вам, что если Вы предложите мне выйти за Вас, то я подумаю.
– Вы невыносимы, – сквозь зубы сказал Гарри, когда за спиной его раскрылись двери, ведущие в сад, под силой ветра, что всколыхнул тюль и своим порывом внес не только запах умирающих цветов и дождя, но и сами опавшие лепестки и крупные капли, шум стихии и сверкание молнии. – Вы… Ваши доводы глупы и безрассудны, у нас есть общий ребенок и интересы, мы могли бы…
– Ох, все не то, – обреченно простонал Луи, останавливая нескладный поток слов движением руки. – Нет, Гарри. Не обманывайте ни себя, ни меня, оставьте! Освободитесь! Прекратите витать в этих романтических мечтах о том, что когда-то я стану соглашаться с каждым Вашим словом и действием, – его голос повышался с каждым словом из-за раздавшегося грома и набравшей силу мелодии. Он не реагировал на движение Альфы, который нервно поправлял волосы и шел к нему, ударял кулаком по зеркалу, разбивая его, оставляя свою кровь.
Мужчина с силой развернул к себе Омегу, прожигая полным злости взглядом, будто желая уничтожить. Он молчал, не говоря то, что знал Луи, что ждал от него услышать, желая окончательно подчинить себе.
– Давайте, заставьте меня снова, сделайте своим насильно, избавьте от выбора, – Луи обхватил лицо Альфы ладонями, нежно касаясь его кончиками пальцев, наблюдая, как тысячи эмоций одна за другой сменяются в усталых зеленых глазах. – Признайте…
– Доброй ночи, Луи’, – Гарри в последний раз прижался лбом ко лбу Омеги, глубоко вдохнул любимый аромат, что давно смешался с его, а теперь и с грозой, и ушел в сад, не в силах более находиться в стенах, где за столь короткое время решилась судьба нескольких человек.
***
Долгая мучительная ночь прошла в терзаниях. Адель не могла спать, не могла принять свою участь, уже готовая сказать заветное “согласна”, позволить себя поцеловать в скрытой от чужих глаз плющом веранде, вот только предложения не последовало, а сам Альфа был будто не с ней, витал в своих мыслях совсем далеко, закончив прогулку раньше на десяток минут, сославшись на дела, что нужно было завершить непременно сегодня. Она расстроилась, но не подала виду, как и никогда до этого, не затрагивая тему, почему в ее вазах стоят только красные розы, что совсем не пахли и казались искусственными, подаренными без души и чувств.
Девушка почти не ела и только отпивала морковного сока, смешанного со сливками, грустно поглядывая то на нервные движения Гарри, который беспрестанно курил, чередуя затяжки с глотками черного кофе, то на отца, который молча пережевывал содержимое тарелки, не разочарованный, не довольный, принимая все как данность. Пейны к завтраку не спустились, вероятно, занятые друг другом, а вот дети уже отправились на улицу под присмотром нянечек, готовые обмазаться в грязи с ног до головы, счастливые и веселые.
Тишину в столовой нарушил быстрый топот босых ног, что доносился из большого зала, соединяющего коридор и эту комнату, заставляя всех напрячься еще больше, предвкушая дальнейшее развитие событий.
В дверях застыл Луи в пеньюаре со вздымающейся грудью и распахнутыми глазами, в которых плескались удивление и счастье. Он замер, прижимая к себе букет черных роз, среди которых виднелись цветы вишни, что немного осыпались, будучи крайне нежными и чувствительными.
Адель точно вторила Луи, оцепенев от событий, наблюдая, как Гарри вышел из-за стола, медленно подошел к Омеге и обнял его, что-то шепча на ухо, отчего тот тихо всхлипнул и кивнул, роняя букет на пол, что рассыпался, будто символ пустоты, печали и бесконечной любви, пронесенной через годы.
========== Глава 6. ==========
– Я знал, что большинство женщин лживы и лицемерны, но эта…
– Ретт, это бесполезно…
– Ты о чем?
– Ты отравлен ею. Не знаю, что она сделала с тобой, но ты любишь ее.
Маргарет Митчелл “Унесенные ветром”
За последний месяц, который Луи прожил в новокупленном доме в окрестностях Парижа, не тронутых грандиозной перестройкой, что своим гениальным замыслом превратила столицу из “деревни” с ветхим жильем в достойный центр с широкими проспектами и каменными зданиями, подчиненными лучам, исходящим от площади Этуаль, он очень исхудал под действием нервов и отсутствия связи с миром. Предоставленный сыну, самому себе и предсвадебным хлопотам, что выматывали, лишали сна и желания съесть хоть что-то кроме половины грейпфрута, Луи будто сходил с ума, с криками выгоняя слуг не только из покоев, но и из дома, что за свою короткую принадлежность новым хозяевам, перетерпел биение посуды, лишение гардин и портьер в главном зале с помощью хрупких, но, как оказалось, сильных рук Омеги, с грохотом снятие, или скорее скидывание, со стен всех портретов неизвестных людей, которые в предрассветном часе словно оживали и пугали воспаленный мозг своими пронзительными взглядами.
Луи не выходил из комнаты более суток, отослав Андре к отцу, предаваясь отчаянию и страху, размышляя, правильно ли он поступил, соглашаясь так скоро на предложение, что своей тишиной опалило ушко и растопило сердце, которое теперь нездорово билось, будто с удвоенной силой отмеряя скорый конец.
Он писал стихи, что выходили сумбурными, полными нерешительности и ужаса за будущее, в котором “только с ним и навсегда”, в котором места всех остальных занимал он, поборовший себя ради него, ради их общего будущего, веря, что смогут, что идти на уступки и ломать себя вполне естественно, пусть и нестерпимо больно. Гарри смог, и лишь это помогало Омеге каждое утро открывать глаза, вот только сил на то, чтобы встать, не хватало.
– Прелесть, – послышалось из приоткрытой двери, что заставило Луи вздрогнуть и с головой накрыться тонким одеялом.
– Уходите, я не… – он не хотел говорить, что выглядит отвратительно, что синяки под его глазами достигли своего апогея, что он превратился в скелет похуже, чем во время войны и вынужденного голода, что руки его трясутся, а слезы уже скопились в уголках глаз. Омега слышал, как Гарри открыл окно настежь, впуская свежий воздух, прикрыв его плотными шторами, как быстро зашла и вышла служанка, поставив на столик поднос с едой, что своим запахом вызывала рвотные позывы, а не желание поесть.
– Луи’, – Альфа отодвинул одеяло, пальцами оглаживая открывшиеся волосы и шею, чуть потянул за плечо, призывая повернуться, однако то только затряслось от рыданий, а лицо оказалось закрыто еще и ладонями. – Ну же, расскажите мне, что происходит? Почему слуги прячутся в самой дальней комнате и отказываются заходить к вам?
– Они все надутые индюки, – буркнул Омега. – Ничего не смыслят в понятии личного пространства и когда им следует молчать, всегда, разумеется.
– Разумеется, – Гарри тихо рассмеялся, забираясь на кровать с ногами, прежде сняв пиджак и обувь, обнимая теплый кокон, оставляя легкий поцелуй на выступившем позвонке. – Уже завтра…
– Нет! Молчите! – Луи буквально закричал и задергался, вырываясь из крепкой хватки, не замечая, как с лица его сползло одеяло, что оголило и плечи, сбитое оно впустило внутрь мужчину, который воспользовавшись секундным смятением Омеги, прижал его к себе, подставляя грудь под удары крохотных кулачков и для слез, что без остановки катились, выдавая страх и неверие.
– Хотите все отменить?
Луи молчал долго, заставляя сердце Альфы сжиматься снова и снова, будто желая довести до истерики и его. Ответом послужило едва заметное качание головы и движение навстречу, что вызвало вздох облегчения и новый поцелуй в лоб.
– Поспите, а позже мы сделаем все вместе, хорошо?
– Да, – Омега устроился удобнее, вдыхая родной аромат, смешанный с запахом сигарет, кофе и свежей газеты. – Сейчас утро?
– Рассвет.
***
Париж будто всколыхнулся ото сна. Люди, погруженные в рутину будней, что из легкой повседневности превратились в угнетающие слякотные дни с редкими лучами солнца и холодными ветрами, теперь улыбались, застыв в приятном ожидании. К Церкви Сент-Шапель сошлись, казалось, все жители ближайших домов, окружив территорию Королевского дворца, дабы увидеть хотя бы кусочек из той масштабной процессии, что вскоре должна была начаться.
Внутрь небольшого, но поистине прекрасного Храма были впущены только самые высокопоставленные особы, по дорогим одеждам и украшениям которых бегали блики изысканных витражей, признанных одними из лучших в Европе. Среди них на разных языках не переставали блуждать сплетни и россказни, толки о предстоящем пиршестве, для которого накрыли десятки столов в самых помпезных залах Дворца, что отвели для свадьбы, которую как ждали, так и ненавидели.
Прибыли и родители Гарри Стайлса, которые стояли в первом ряду, непривычно наряженные, ухоженные, озирались по сторонам в поисках спасения от толпы аристократии, что перекрывала им доступ к кислороду хуже, чем туго затянутый корсет и искусно повязанный галстук. Неподалеку от них взволнованные, с блестящими от счастья глазами стояли сестры Луи, будто воздушные нимфы в легких светлых платьях, готовые вот-вот сорваться к главным дверям, в которых ожидалось появление самого главного участника торжества.
Люди за стенами Храма толпились, толкали друг друга и не уступали в напоре, готовые растоптать только за то, чтобы заглянуть внутрь, вот только арка с распахнутыми резными дверями, да и сам зал были миниатюрными по сравнению с собором Парижской Богоматери, где поначалу и ожидали увидеть свадьбу десятилетия, однако Месье Стайлс был непоколебим в своем выборе, отстаивая его не только перед Президентом, но и перед Луи, который хмурился и надувал губки, в знак протеста не спустился к ужину, что ознаменовал себя как “знакомство с родителями”.
Так, выгнанный в четыре утра с едва заметным заревом из покоев Омеги, мужчина больше не видел его, а теперь еще и преодолевал путь до Церкви в гордом одиночестве, восседая в центре открытой белоснежной повозки, празднично украшенной черными розами. Мелкий гравий хрустел под колесами, вороные лошади отчеканивали секунды до Венчания, а мысли Альфы уносили его за пределы Парижа, где Луи в тонком нижнем белье размахивал пустым тяжелым подсвечником, крича о том, что не подобает видеться до процессии, а уж спать в одной постели – тем более.
Гарри надеялся, что все решится само собой, что он не останется у Алтаря с горькой улыбкой на губах и застывшими в воздухе словами “вы невыносимы” и непременно, “прелесть”. Гарри хотел сказать это в маленькое ушко, наблюдать мурашки, что побежали бы по изгибу шеи от его близости, чувствовать дрожь и сильное сжатие своей руки изящными пальчиками, ухмыляться злому взгляду и некой пощечине “я Вам не прелесть”.
Но Луи не было.
Восторженные вздохи сменились недоуменным шепотом, карета отъехала в сторону, быстрые шаги Альфы пересекли зал, концентрируясь у Алтаря, где ждали взгляды всех, где сосредоточилось напряжение столетия, что по своей силе ровнялось с письмами Наполеона к Жозефине и ее милым игнорированием своего возлюбленного. Гарри едва качал головой, глубоко дышал, не отводил взгляда с распахнутых дверей, где только и были видны блюстители порядка и любопытные мордочки уличных детей. Он пытался проанализировать свои чувства, ощущения, изменения в них, но находил одно лишь принятие и снисхождение, которыми ознаменовалось его отношение к несносному Омеге, благодаря которому в густых вьющихся волосах блестели редкие седые струйки.
В проходе показались дети, среди которых шел и Андре, весело улыбаясь, они медленно двигались вдоль рядов, будто ангелочки в белых широких рубашках и платьицах, осыпая путь бархатными черными лепестками, превращая мраморный пол в лунную дорожку, отражающуюся в ночном море. Мальчик не выдержал долгого расставания с отцом и бросился вперед, оповещая всех о своем присутствии, кидаясь в объятия родного человека, обнятый и поцелованный в кучерявые локоны, он был передан тетям, которые оживились, пусть улыбки их и начинали дрожать, глаза же наполнялись слезами понимающей грусти.
Отвлекшись, Гарри не сразу заметил фигуру в арке, замершую в ожидании. Облаченный в белое, невинное облако из тончайшего прозрачного шелка, множество слоев которого будто парили, не прикасаясь друг к другу, он смотрел прямо на Алтарь, скрытый фатой с вышитым тонким узором с вкрапленными крошечными камнями бриллиантов. Луи не шевелился, сложив перед собой руки, будто ожидая чего-то, обратив на себя взгляды всех собравшихся. Он находился за порогом Церкви, освещенный солнцем, отчего подвенечное платье будто светилось, оставляя намеки на контуры тела, однако не просвечивая его. И снова Омега был закрыт полностью, не оставляя и толики открытой кожи, скрывая даже лицо и кисти, являя себя непрочитанной книгой, заставляя Гарри кусать щеки и дышать куда быстрее, глаза темнеть, превращаясь в хищника, заточенного в клетке, которому наказали ждать, не срываясь с места в желании захватить свою добычу. Альфа не понимал, почему Луи не шел к нему навстречу, почему он только смотрел вперед, настораживая, пугая своим поведением, и спустя долгую, казалось, бесконечную минуту Гарри понял, без чего или, скорее, без кого не могла начаться процессия.
Луи в печальных обстоятельствах остался без обоих родителей, о которых говорил неохотно, скрывая свои истинные чувства под маской безразличия, отмахиваясь, умело переводя тему, утаивая отсутствие отца, о чем Гарри, безусловно, знал. Однако Омега не мог позволить посторонним глумиться над ним, пока он следовал к Алтарю в одиночестве, словно бесприданник, брошенный родственниками, что не приняли его выбор – справа от него встал Король Испании, Николас Фердинанд, передавая в тонкие пальцы единственную розу, предлагая руку, едва улыбаясь.
Точно молния пронзила Гарри, он стоял пораженный, с застывшим в горле рыком, со сжавшимися ладонями в кулаки, с раздутыми в злости ноздрями и сведенными к переносице бровям. Он не сводил тяжелого взгляда с приближающихся фигур, что переплелись руками, шли в унисон, плавно, размеренно, будто испытывая его выдержку. Во всем существе Николаса ощущались напряжение, грусть, принятие ситуации, желание занять место у Алтаря, благодарность за доверие. Он прибыл во Францию ранним утром, провел несколько часов с Андре, который с открытым сердцем шел на контакт, радуясь скорой встрече, долгожданным родительским объятиям и мерным рассказам о стране, что была когда-то родиной. Позже скованно и в какой-то мере нерешительно разговаривал с Луи, отводя взгляда от его острых ключиц и плеч, открытых в домашнем платье, убивая в себе воспоминания о тех днях, когда мог с легкостью прикоснуться, поцеловать. Они не смогли стать прежними и теперь шли, впервые дотронувшись друг до друга, что убивало Гарри, который всецело ощущал это напряжение, готовое перерасти в сексуальное. Он останавливал себя с колоссальным трудом, чувствуя, как капелька пота стекает по виску, как мышцы челюсти двигаются в бешенстве, закипает кровь в венах – ничего из этого он не ожидал, не был готов к подобной реакции на выбор Луи, понимая, что Николас никогда не останется в прошлом, следуя рядом густой тенью, крестным отцом его ребенка, ставшим первым, кто взял мальчика на руки и нарек именем.
– Месье Стайлс, – Король пронзил своим уверенным взглядом, не уступая в уровне бешенства, подкрепленным смирением. Двое настоящих Альф, сущность которых не позволяла им подчиняться и уступать, сейчас соревновались ментально, выбрасывая волны агрессии, один, охраняя свою территорию, второй, намекая на то, что все в этом мире принадлежит ему.
– Ваше Величество, – сквозь зубы прошипел Гарри, буквально выдергивая тихого Омегу из чужих рук, еще больше вскипая от услышанного приглушенного смешка – цель Луи была достигнута.
Несмотря на резкие быстрые действия мужчины, Николас повернулся к Луи и в последний раз сжал его кисти, прикрыв глаза и глубоко вдохнув, он будто прощался, шепча слова, которые были слышны только Омеге, отчего Гарри сгорал в своей слепой ревности, впервые проявившейся буквально за пару минут до Венчания. Он незаметно сморгнул и прошел вглубь зала, игнорируя отведенное ему место в одном из первых рядов, где в ожидании застыли разномастные фигуры приглашенных гостей, дорогих сердцу и положению в обществе.
Священник начал читать отрывки из Библии, молитвы, наставления, завораживая своим голосом, придавая атмосфере ощущение таинства, загадочности. Тишина, воцарившаяся в зале, только усиливала ощущение нереальности, дрожащие плечи Луи и его судорожное дыхание заметно успокоились, стоило только руке Альфы опуститься на хрупкую талию, чуть сдавить ее в жесте поддержки, нарушая правила церемонии. Они стояли непозволительно близко, сросшись, будто одно целое, продолжая линии друг друга, вдыхая одновременно, глубоко, предвкушая вот-вот случившееся. Оба вспоминали тот первый раз, когда стояли у Алтаря Собора Парижской Богоматери, когда истерзанное гоном Альфы тело Луи было покрыто синяками и его спермой, прикрытое непроглядно черным платьем, усыпанным бриллиантами в тон. Тогда никто из них не видел своего будущего, ни Луи, который не мог смириться с выбранной для него жизнью, лишенный всего родителями и чужим мужчиной, не чести, но права выбора, ни Гарри, коривший себя за несдержанность, нерешительность в переломный момент жизни человека, с которым хотел, но не мог быть в силу обстоятельств и своей глупости.
Луи вздрогнул на ставшими строгими и почти суровыми словах, раздавшихся вместе с шуршанием юбок нескольких Омег.
– Знает ли кто-нибудь какие-либо причины, по которым брак может быть невозможен? Если кто-то знает о них – пусть скажет сейчас или в дальнейшем молчит всю оставшуюся жизнь, – оба помнили, как могла бы повернуться их жизнь, скажи Гарри семь лет назад “да”, не послушай он Луи, который отчаянно молчаливо умолял его не говорить ничего, смириться. Сейчас же в зале тучей сгустилось противостояние происходящему, когда каждый имел слово, причину, но не мог сказать, страшась последствий.
Три главных вопроса свободно слетали с уст Священника так же, как и Луи отвечал на них, запнувшись лишь на последнем, когда речь зашла о потомстве. Ладонь невольно скользнула к низу живота, где нежную кожу пересекал шрам, что не затянулся спустя и без нескольких месяцев шесть лет. Он не хотел соглашаться, желая остаться нетронутым, и только сейчас, будто выйдя из забытия, уколовшись шипом розы, кровь с пальчика от которой упала на юбку, точно проклиная, лишая мнимой невинности и пыли, брошенной в глаза под образом драгоценностей, понял, на что шел. Луи не хотел. Он дернулся, остановленный крепкой хваткой на талии, дыханием возле уха, звуком уверенного голоса, который твердил обещания и успокоения.
– Да, – в третий раз ответил Луи, соглашаясь, отдавая свою жизнь в руки мужчины, отца своего ребенка, подписывая себе приговор об отношениях на всю жизнь, совершенно не готовый разделить ее хоть с кем-то, мысленно, неосознанно, прикидывая, как сможет отвертеться от постоянного контакта, уехать в другую страну, купив там домик на полученные с публикаций деньги.
Гарри в свою очередь не сомневался ни секунды, когда отвечал, беря на себя обязательства и ответственность за семью, становясь теперь официальным супругом и отцом.
***
Владислав прибыл позже всех, он, окрыленный, влюбленный, пахнущий терпким ароматом Альфы, буквально вбежал во дворец, нисколько не чувствуя вины за опоздание, на ходу поправляя шелковую рубашку, снимая тонкие перчатки и легкий пиджак. Он не был поражен великолепием убранства, побывав на огромном количестве торжеств в разных странах, привыкнув к изобилию на столах и телах высоких особ, снисходительно одаривая всех коротким приветствием и беглым взглядом, Владислав шел к Луи и Гарри, дабы поздравить их с долгожданным соединением душ.
– Владюся! – Андре бежал сквозь танцующих гостей, расталкивая их на своем пути, счастливый видеть своего давнишнего друга, широко улыбаясь и раскинув руки в стороны. – Ты приехал!
– Разумеется, – мужчина рассмеялся, подхватывая потяжелевшего мальчика, кружа его, прижимая к себе, утопая в крепких объятиях, которые чуть ли не душили, обернувшись вокруг шеи.
– Что… – он замер, отстраняясь и глубоко вдыхая, моментально теряя веселость, меняя ее на нахмуренные бровки и щелочки глаз. – Ты плохо пахнешь!
– Разве? – Омега рассмеялся, опускаясь на корточки, оставаясь с ребенком на одном уровне.
– Да, – буркнул Андре, сжимая кулачки и отстраняясь, – зачем ты пришел?
– Поздравить твоих родителей, мой милый, и проверить, как ты усвоил мое задание.
– Ах! – мальчик прикрыл рот ладошками, вспоминая про невыученное стихотворение и название цифр на русском языке. – Я… мне…
– Я останусь надолго, у тебя еще будет время, – Владислав потрепал ребенка по пружинистым кудряшкам и взял его за руку, направляясь во главу зала, чувствуя волны ревности от маленького Альфы, который с каждым годом все сильнее окутывал его своей несоизмеримой властью, дурманя, заставляя недоуменно смеяться и сводить все к нелепой шутке, вот только Андре не собирался отпускать его даже в момент приветствия друзей.
Луи сменил платье на кофейное, оставаясь таким же недоступным, скрывая и тело, и лицо, переливаясь в свете тысячи свечей граненным алмазом, находясь подле супруга, вторя его движениям, будто потерявшись для мира, ведомый. И даже если он улыбался, Владислав едва видел это, предполагая по голосу, не в силах разглядеть в полумраке за шоколадного цвета вуалью любимую улыбку тонких губ.
– Как я счастлив, Луи’! – он обнимал одной рукой, оставаясь во власти Андре, который оглядывался на отца, не имея права сказать ему и слова против, недовольно пыхтя при виде прикосновений сильных рук к телу, что выгибалось и ластилось, привыкшее к воздействию. – У меня есть для вас подарок, для обоих…
