Текст книги "Неизведанные земли (СИ)"
Автор книги: TommoLou
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
– Отец! – перебил его Андре, не выдержав долгого контакта, разрываясь от желания быть единоличным властителем и знанием порядков. – Почему Вы не танцуете?
– Эндрю, – рассмеялся Гарри, бегая взглядом от сына к Луи, – мы делали это весь вечер, пришло время отдыха и дижестива.
– Я буду танцевать! Владюся! Пошли! – его детский голосок, такой уверенный, не терпящий отказа, от которого в грудной клетке Омеги вдруг заканчивался воздух, а мысли затуманивались, срывался, но был непреклонен.
– Да, можно и потанцевать, – Владислав отчего-то смутился и посмотрел на Луи, будто извиняясь, получая легкий кивок и сжатие запястья.
– Мы никуда не уходим.
– Пока что, – ухмыльнулся Гарри, заставляя Луи вздрогнуть и сделать пару глотков шампанского, скрывая свою бледность и нервозность алкоголем и смехом.
– Пойдем, – Андре потянул руку мужчины, утаскивая его улыбающегося, с искорками в глазах, в самый центр зала, где танцы приобрели интимную сторону – утомленные кадрилью, мазуркой, экосезом, быстрым вальсом перешли на грациозную медлительность, скользящий вальс-бостон, парами отгораживаясь от остальных гостей. В течении всего вечера, пышного бала, изобильного стола и прогулок во внутреннем дворе Дворца, вдоль реки и по бесконечным коридорам, украшенными цветами и белоснежными тканями, люди, пришедшие одинокими, определились в партнере, расслабленные вином, музыкой оркестра и волшебной атмосферой, не желая оставаться наедине с собой, находя тихие уголки для тет-а-тет, комнаты, куда не заглядывали даже слуги, оставляя почтенных особ без свидетелей.
Мальчик огляделся, оценивая, как танцуют другие, не наученный еще этому искусству, подчиняясь только инстинктам и примеру со стороны, он нахмурился, прикидывая, как сможет дотянуться до талии Владислава и кружить его.
– Почему ты такой большой? – Андре топнул ногой и упер руки в бока, понимая, что ничего не получится. – Пошли я тебе почитаю, там еще пирожные остались, – он по-хозяйски вывел из зала мужчину, который волей-неволей подчинялся, забавляясь действиями маленького Альфы, вдруг почувствовавшего свою ущербность и невозможность быть главным и ведущим.
– Мои руки не мыты, – Владислав улыбался, следуя в комнату, которую Андре нарек диванной, поправляя отросшие до плеч волосы.
– Ты весь немытый, – пробубнил мальчик, недовольный запахом так сильно, что старался дышать коротко, чтобы не чувствовать эту отвратительную примесь к прекрасному сладкому аромату.
– Да что Вы говорите, молодой человек!
В комнате властвовала тишина, никому не было дела до шахмат и книг, на столике действительно стояла трехъярусная горка, полная воздушных кремовых пирожных, стены, обитые бархатом, увешанные картинами, с одним небольшим окном, выходящим на город, закрытое наглухо портьерами, одна полка с книгами, нетронутыми, выставленными будто для декора, куда и полез Андре, водя пальчиком по названиям. Он выбирал, читая авторов вслух, хмурясь от незнания больше половины, вставая на носочки в ботиночках, пройдясь по всем и не найдя что-то подходящее, схватил первую попавшуюся, до которой дотягивался и уселся на софу рядом с Владиславом, который спокойно ждал, брезгуя прикасаться к пирожным немытыми руками.
– Почему ты не кушаешь? – Андре открыл книгу привычным жестом, разглаживая странички по центру, чтобы они не перелистывались, и вслух прочел название “Мадам Бовари”, выведенное крупно с последующими после “Гюстав Флобер”.
– Я очень хочу, но… – мужчина посмотрел на руки и тяжело вздохнул, намекая на свою проблему.
– Я не знаю, где здесь вода, – мальчик встал, готовый прийти на помощь любым способом. – Мы только сегодня приехали сюда, я не успел найти ванную. Мне принесли тазик еще давно, но потом унесли, – он думал, то подходя к двери, то возвращаясь обратно, пыхтя и сжимая кулачки, принимая решение. – У меня чистая эта рука, – Андре показал левую, вспоминая, что правой держал Омегу.
– И..?
– Я могу держать пирожное, пока ты будешь кушать, – он снова забрался на софу, теперь с ногами, повернувшись к мужчине лицом.
– Уверен? – Владислав улыбнулся и взял со столика горку, фиксируя ее рядом с собой так, чтобы та не упала.
– Да, – мальчик потянулся к первому пирожному на верхней полочке и аккуратно достал его за самый низ, чтобы не испачкаться кремом. – Давай.
– Что?
– Открывай рот, глупый, – Андре подался вперед, удерживая себя от падения, цепляясь свободной рукой за плечо мужчины. Он внимательно следил за тем, чтобы не упало ни толики вкуснейшего крема, закусив высунутый язычок, отправляя второе и третье небольшое пирожное, радуясь тому, как по душе они пришлись его другу. – Вкусно?
– Очень, – Владислав хотел убрать пальцем с губ крем, но был остановлен громким “Они грязные!” и быстрым прикосновением к лицу.
– Еще?
– Достаточно, лучше почитаем, – он никогда не ел много, предпочитая пищу духовную в виде нетленных произведений и воздушную, уже закуривая тонкую сигарету, за чем заворожено следил мальчик, чуть приоткрыв рот. – Мадам Бовари, не так ли?
– Да, – Андре кивнул в ответ и устроился подле, открывая книгу на странице с текстом. – На французском, – сказал он после быстрого пробега по ровным строчкам.
– Прекрасно, – Владислав откинулся на спинку и запрокинул голову назад, расслабляясь от табака, разбавленного мягкой лавандой, что оседала на его языке, пощипывая, умиротворяя.
Мальчик читал достойно, будто проделывал это уже в течение десяти лет и только на языке любви, нежном, ласкающим слух и воздух. Он не понимал и половины, но делал вид, что каждое слово значит для него так много, что он не мог бросить его с проглоченным окончанием или не выговоренной буквой – Андре старался, неосознанно желая покорить Омегу своими умениями.
– А это как читается? – он показал на слова на другом неизвестном ему языке, перекладывая книгу на колени друга.
– Куос эго, вот я Вас, – не утруждаясь, перевел Владислав с латыни в момент, когда дверь тихо отворилась, являя мрачную фигуру Короля Испании.
– Простите, – он нахмурился, готовый уйти, но был остановлен счастливым возгласом крестника, который сорвался с места и кинулся с объятиями.
– Андре, прошу, – строго сказал он, останавливая ребенка от излишеств в присутствии постороннего. – Добрый вечер, – Николас поздоровался с Омегой поклоном и коротко представился, взмахом руки спрашивая разрешения влиться в их небольшую компанию.
– Разумеется, – Владислав так и сидел нога на ногу, втягивая дым второй сигареты, выводя круги длинными пальцами на коленке, покрытой тонкой тканью светлых брюк.
– Вы читали? – Король обратился к мальчику, увидев книгу.
– Да, я читал, остановился на “куос эго”, – он хотел сесть на привычное место, но Альфа занял его раньше, забирая с колен Владислава литературу, пробегаясь глазами по мелким буквам.
– Надеюсь, Вы не дойдете до пикантных моментов в ближайшие пять лет, – он едва улыбнулся и отдал книгу Андре, который со смирением и грустью устроился на дальнем, единственном свободном, кресле, пока взрослые раскуривали дорогие сигары, обсуждая их превзойденность пред обычными тонкими сигаретами. Завязался легкий спор под аккомпанемент тонкого голоска, что стихал с каждым предложением, лишенный внимания и заинтересованности. “Ридикулус сам”, написанное на латыни, не переведенное, не озвученное Владиславом, еще долго горело в горле обидой и горьким запахом табака и лаванды.
И как это часто бывает у высокопоставленных личностей, прислуга приходила сама, без вызова зная, предугадывая прихоти своего господина, в комнату вошла настолько миниатюрная девушка, что ее едва ли кто-то заметил, оставляя на столике рядом с пирожными бутылку шампанского и хрустальные бокалы, так же незаметно исчезая.
Мужчинам, занятым разговорами о Франции, путешествиях и книгах, легкими, ненавязчивыми спорами, кокетством и короткими прикосновениями, распитием игристого напитка, который под напором пеной выливался через края, веселя и так затуманенное сознание, не было дела до случившейся тишины и отложенной Мадам Бовари. Андре не решался подать голос, нахмуренный, он смотрел на дорогих ему людей, заламывая пальцы и тяжело дыша, выжидая, когда на него, спрятанного темнотой в углу комнаты, обратят внимание. Ни спустя несколько минут, ни полчаса этого не случилось. Владислав, освещенный тремя свечами, немного покрасневший от шампанского, расслабленный приятным тембром голоса Короля, осмелел и сидел теперь куда ближе к Альфе, положив руки ему на крепкие бедра, шепча что-то на ухо, задевая его губами и носом.
Мальчик задыхался, не понимая, что происходит, почему тело его охватывает жар, ладошки, прижатые к раскрытому в удивлении рту, вспотели, лицо же покраснело до боли в голове такой, что внутри загудело, отчего он зажмурился и кинулся к окну, прячась за шторой, горячо, жадно вдыхая, протирая руки о штанишки. Несколько долгих минут под звонкий тихий смех Владислава и бархатный голос Николаса Андре прятался, комкая пальцами полы рубашки, сминая ее в страхе быть пойманным. Он вздрогнул, когда услышал протяжный стон наслаждения, покрываясь липкими мурашками, оттягивая хлопок сильнее, кусая губы, боясь всхлипнуть слишком громко. Он заглянул в комнату через высокие ножки кресла, присев на пол, пытаясь понять, можно ли ему уйти в свою комнату, к папе или крестной, Шарлотте или девочкам, хоть куда, дальше отсюда, где воздух стал густым настолько, что щипал глаза, заставляя слезы мочить пухлые щечки. Все, что он увидел, это спину Омеги в широкой рубашке, что прикрывала попу, и его голые ступни, ритмичные, медленные движения и крупные руки на хрупкой талии.
Он так и уснул на полу с зажатой в руках книгой, беззвучно всхлипывая и глотая слезы обиды и горечи, не найденный, забытый, брошенный самыми близкими.
Наутро, выйдя из пустой комнаты, ограждаясь от мира Мадам, в помятой одежде с заплаканным лицом и болью во всем теле, Андре наткнулся на Владислава, который еще не ложился спать и только читал, курил, пил вино.
– Мой милый, – Омега протянул руку вперед, подзывая к себе мальчика, который стоял в проходе и не двигался, опустив голову и вдыхая противный запах. – Прости, что нам не удалось дочитать вчера, в следующий раз мы можем продолжить.
– Сейчас? – с надеждой в глазах спросил Андре, делая нерешительный шаг вперед, как никогда ощущая себя маленьким, ненужным.
– Нет, милый, сейчас я…
– Вы готовы? – в комнату вошел Николас, натягивая кожаные перчатки, не забыв похлопать крестника по спинке в знак приветствия.
– Да, Месье, – Владислав кокетливо улыбнулся и поднялся с софы, на выходе потрепав мальчика по взъерошенным волосам.
– Куда Вы уходите? – срывающимся голосом спросил Андре, бегая взглядом с одного мужчины на другого, чувствуя, как маленькое его сердечко разбивается о мраморный пол Дворца.
– Время требует уважения к себе, Андре, пора возвращаться в Испанию, – спокойно ответил Альфа, положив ладонь на поясницу Омеги, направляя его.
– А В-вы? – впервые за долгое время мальчик почувствовал стену отчуждения от друга, теперь не в силах обратиться к нему “ты” и “Владюся”.
– И мне пора в Испанию, милый, – он улыбнулся и чмокнул ребенка в макушку, поддаваясь напору Королевской власти.
– Я выучу… мы хотели… – Андре хлопал слипшимися ресницами, смаргивая бисеринки слез, ломаясь, получая глубокую травму, неосознанно давая себе слово стать взрослым в ближайшее время, ища в пустоте коридора любимый силуэт, что скрылся в карете.
***
В то время как чуть ли не в каждой комнате огромного Дворца разгорались страсти, Гарри стоял уже вторую минуту, не набираясь решительности, которой у него было сполна, не борясь с волнением, что отпустило его у алтаря в момент, когда Луи сказал троекратное “да”, а просто давая своему супругу чуть больше времени, чувствуя его страх. Мужчина знал, что Омега не перестанет бояться, погрузившись в свои не самые положительные мысли, пока не окажется в безвольном положении, когда думать станет невозможным.
Он открыл дверь, ловя затравленный взгляд молодого олененка в зеркале, у которого и сидел Луи, снимая с шеи украшение, что мерцало в свете одной свечи.
– Я помогу, – Гарри подошел почти бесшумно, замечая, как дрожат руки и плечи Омеги, как на его ресницах замерли капельки слез, что ничем не уступали бриллиантам. Он смотрел в зеркало на бледные щеки Луи, на его открытые ключицы и просвечивающееся через тонкую ткань пеньюара тело, тяжело сглатывая и глубоко вдыхая, сдерживая себя от резких движений и действий, что могли еще больше напугать. – Скажи мне, что происходит?
– Ничего, – сдавленно ответил Луи, сминая пальчиками кисточки пояса. – Вы… Вы останетесь на всю ночь? – его голос почти не звучал, губы подрагивали, а оттого оказались закушены, дабы спрятать свою нервозность, что витала в воздухе, смешиваясь с незыблемым запахом Парижа.
– Да, – Гарри все смотрел, наслаждался этой робостью, мягкостью и плавностью редких движений, бархатистостью кожи под подушечками пальцев, что медленно оглаживали плечи, проникая под ткань, спуская ее с плеча.
– Я… – Луи резко встал и отошел к дверям, которые вели на балкон, распахивая их еще шире, отчего тюль, а вместе с ним и подол пеньюара, взлетел, поддаваясь порыву ветра. Он вышел, дрожа от важности момента, от непонимания своих мыслей, что терзали его – одно только желание овладевало им, чтобы он, сильный, всевластный, жесткий и неисправимый собственник, спас его от самого себя.
– Прелесть, – в проеме показалась фигура, которая в свете луны казалась Луи еще более прекрасной и пугающей. Мужчина, в отличие от самого Омеги, успел избавиться от всех атрибутов свадьбы и переодеться в кальсоны, наплевав на рубашку, что неимоверно смущало Луи, который не видел тела Альфы больше года. Сам он должен был с помощью служанок принять ванну, натереться маслами, уложить волосы, надеть самое прекрасное кружевное белье, но те оказались выгнанными на стадии, когда корсет упал к ногам вместе с крупными каплями слез.
– Пожалуйста, – и Гарри знал, что значит эта мольба, эта отчаянная просьба в глазах, в жесте наклоненной вбок головы, что давало свободный доступ к шее, где натянутая вена отбивала последние секунды своей свободы.
Луи ждал будто вечность, когда мужчина делал два шага, что разделяли их, обнимал за талию, прижимал к себе, не отводя взгляда от кристально чистых глаз, отражающих звездное небо и все то прошлое, что принесло, казалось, нескончаемую боль. Гарри поднес ладонь к лицу Омеги и провел большим пальцем по губам, таким манящим и нетронутым, он наклонился, чувствуя, как замер Луи в его руках, перестал дышать, точно и не было поцелуя в Церкви и в том далеком времени.
– Wer die tiefste aller Wunden, – прошептал Альфа в губы, опаляя дыханием нежную кожу, соединяясь с Луи в поцелуе, медленном, чувственном, первом. Он подхватил его, невесомого, воздушного, и занес в комнату, где было куда теплее, где шелковые черные простыни промялись под тяжестью двух переплетенных тел, принимая их в свою ласковую прохладу. – Wer geliebt was er verloren, – Гарри говорил тихо, касаясь губами чувствительной кожи тонких розовых губ, очерчивая ладонью изгибы талии и бедер, проникая под пеньюар, сжимая попу, получая в ответ неслышный стон и прикрытые в наслаждении веки, целуя снова, ловя сладкий выдох языком, касаясь его кончиком языка Луи, сгорая от острого прикосновения.
Гарри медленно раздевал Омегу, не ощущая и толики сопротивления, выцеловывая каждый участок тела, слизывая капельки пота и мурашки, чуть покусывая, вдавливая в перину, наслаждаясь близостью. Он не торопился, не оставляя без внимания ни один пальчик, особенно страстно припадая к подколенной ямке, вызывая невероятную дрожь и непривычный испуг, после поднимаясь по бедрам к попе, будто случайно слизывая вязкие капли смазки, не в силах сдерживать глубокие полустоны, подготавливая Луи к скорому проникновению набирающими скорость поцелуями и касаниями.
– Прелесть, – Гарри прижался всем телом к Омеге, поднимая его руки над головой, переплетаясь пальцами, целуя горячо, жадно, входя внутрь медленно, получая огромное удовольствие от узости, сладости запретного, желанного плода, единственного, что утолял животный голод.
– Я… – Луи дышал ртом, стонал в забытие, – Вам, – выгибался навстречу, чуткий к каждому движению, принимая в себя полностью, замирая, упиваясь, – не прелесть.
– Конечно, – Альфа ухмыльнулся в ответ, подаваясь вперед с силой, однако до сих пор действуя трепетно, будто Луи был из тонкого хрусталя, хрупкий в своей невинности и доверии. – Мой…
– Никогда, – он впивался пальцами в широкие плечи, обхватив талию напротив ногами, что в свете луны казались еще более прекрасными, бледной кожей с полоской отблеска. Луи вдыхал терпкий, мускусный аромат, сходя с ума от его власти и воздействия на сознание, содрогаясь от каждого нового проникновения, расслабляясь, отпуская свой страх, ощущая, как все больше смазки выходит из него, что, бесспорно, влияло на Альфу, который судорожно втягивал воздух, набирая темп, сжимая тонкое тело в руках, оставляя темные пятнышки на шее и ключицах.
Луи сгорал в наслаждении, наконец испытывая все в реальности с тем, который завладел мыслями, сжимаясь изнутри, пульсируя, умоляя своими движениями и стонами о большем, теряясь, отключаясь в крепких страстных объятиях. И если Омега, измученный ожиданием Венчания, брачной ночи и самим соитием, стал выбираться из хватки, то Гарри, будто озверевший, не достигший желаемого, со всей силой схватил его за бедра, перевернув к себе попой, входя быстро, выбивая из Луи остатки самообладания, зная, какой он сейчас чувствительный, кусая шею. Альфа кончал внутрь, не заботясь о чистоте, отпуская сдержанность, подчиняясь сумасшедшим инстинктам, возбуждаясь будто в гон от одного только вида разрушенного Омеги, запаха смазки и голубизны глаз, сверкающих от слез, скрытых густыми ресницами, что одним взмахом подчиняли.
Луи расслаблялся, думая, что все закончено, что легкие касания подушечек пальцев, которые бегали по спине, короткие поцелуи с придыханием и шепотом стихов, уносившие в прекрасную реальность, были последним витком перед сном. Однако стоило Омеге едва ответить, провести кистью по груди, чуть надавливая, ластясь, прогибаясь под обвитыми вокруг талии руками, Гарри брал его снова, медленно, чувственно, забирая крохотные остатки сил.
Альфа омывал Луи после, полный энергии и жажды действовать, пока сам Омега краешком сознания вспоминал наставления матери о том, что мужчина, бросившийся решать дела, курить, бродить по своим владениям и только после вернувшийся в постель, получил истинное удовольствие, остался укорененным, пойманным, подчиненным слабостью. Гарри водил полотенцем мягко, смывая остатки спермы и смазки с дрожащих бедер, целовал полоску шрама внизу живота, благодарный за ребенка и веру, едва улыбался теплу, что сосредоточилось ниже пупка, шепча стихи-признания, которые Луи принял за сон, улетая.
Альфа курил на балконе, охлажденный осенним ветром и антрацитовым рассветом, вкушая аромат вишневого чая, думая о том, что сегодня была пусть не первая, но последняя ночь, когда Луи позволил себе быть слабым, ведомым полностью, с затаенным страхом предвкушая реакцию на новость, что кардинально изменит их жизнь. Он вернулся в постель с книгой, зажег свечу у кровати, притянул Омегу к себе на грудь и стал читать вслух, тихо, поглаживая холодные плечи, не веря, что все происходящее – реальность.
========== Глава 7. ==========
“Вот оно! Он решительно вильнул по дороге влево, вдоль железнодорожного пути, вильнул вправо, на переезд, под шлагбаум, потом опять влево, между рельсами, и понесся, колотясь по шпалам, под уклон, навстречу вырвавшемуся из-под него, грохочущему и слепящему огнями паровозу”.
Иван Бунин “Зойка и Валерия”, октябрь 1940
Замок встретил новобрачных полный восторженных родственников, гулких разговоров, пиршества и улыбок. Только к ужину все смогли собраться вместе, бесконечно поздравляя, восхищаясь празднеством и самим Парижем, изменившимся до неузнаваемости. Девочки крутились в новых платьях, с горящими глазами обсуждая свой первый бал и кавалеров, не стесняясь, не зная того, что должны стесняться, сделанным комплиментам их невинности, нетронутости, обнаружив кутят в комнате при веранде, они затащили маленьких пуатвенов прямо в столовую, бегая с ними по персидскому ковру, не ограниченные в действиях. Щенки громко, звонко лаяли, перекрывая смех Фиби и Дейзи, еще не обученные охоте и сложным командам, они не слушались, снося на своем пути стулья, забираясь под юбки Омегам, забавляя младших еще больше, особенно весело им стало, когда служанка, испугавшись, завизжала и уронила поднос с бокалами, плача от предчувствия наказания.
– Ко мне! – в комнату вошел Гарри, своим грубым, жестким голосом заставляя притихнуть всех, почувствовать неловкость и стыд за недостойное поведение, кутята же дружной стаей за секунду оказались у ног хозяина, высунув языки и подняв глаза в ожидании новой команды.
В гостиной при столовой уже собрались родственники в ожидании новобрачных: Лотти с Родригесом, ее понимающим мужем, жгучим испанцем, сидели на одной софе, и теперь девушка отчитывала сестер за их неподобающее поведение; родители Гарри откровенно скучали, тяготели по природе и своим неотложным делам, высчитывая, насколько больше придется работать из-за проведенных в празднестве дней; Джейкоб, как и подобает старшим братьям, критиковал абсолютно все, чего добился Гарри, пусть не вслух, но всем своим видом показывал снисхождение. Андре сидел в углу, сторонясь всех, разглядывая ранние сумерки за окном, ожидая возвращения Владислава с раскрытой книгой на том самом месте, где они остановились вчера.
– Ужин подан, Месье, – оповестил дворецкий, бесшумно появляясь в гостиной.
Гарри велел увести щенков и со сдержанной улыбкой пригласил всех в столовую, сказав, что Луи спустится чуть позже, никого этим не удивив, разве что только родители приняли новость двояко, не понимая, почему супруги не остаются вместе уже после суток с момента венчания. Все прошли в соседнюю комнату, девочки, хихикая и прикрывая ротики, следовали за взрослыми, пока Андре грустно вздыхал и не двигался с места.
– Мама, все хорошо? – Альфа накрыл ее руку справа от себя, когда взгляд женщины задержался на третьем поданном блюде, запеченном цыпленке, лежащем на травяной подушке.
– Да, – она улыбнулась, бегло посмотрев на пустые стулья, понемногу привыкая к богатой обстановке, которая, в принципе, ее не напрягала, но вот свое невписание в нее Энн прекрасно ощущала, пусть платье ее теперь и сшито из дорогих французских тканей, спина же не была настолько пряма, как у остальных Омег за столом, и не было той породы, которая читалась в каждом движении той же Шарлотты.
– Как ферма? Процветает? – Гарри говорил по-английски на деревенский манер, так, чтобы родители понимали его, не заботясь об остальных, создавших свой “круг” в обсуждении бала, прошедшего накануне.
– Ну конечно, – густо рассмеялся Эдвард, отец Гарри, крепкий мужчина в годах, с седой головой и шикарными усами и бровями, которые шевелились в нескрываемых эмоциях, как это обычно не было принято в светском обществе. – Хорошо, что свадьбу устроили после сбора урожая, да и курам мы шейки-то уже свернули!
В то время как Гарри наслаждался долгожданным обществом своей семьи, не имея прежде возможности ни написать им, ни получить письмо, Луи спустился, наконец, поборов недомогание и приведя себя в более-менее надлежащий вид. Он оделся скромно, однако не смог отказать себе в украшениях, подаренных сегодня супругом.
– Андре? – Луи нахмурился, увидев в гостиной одного только сына, сидящего у окна. – Вы вели себя неподобающе?
– Нет, папа, – мальчик сжался и покачал головой.
– Почему не ужинаете со всеми? – Омега присел рядом и притянул мальчика к себе на колени.
– Не хочется.
– Но тогда Вы останетесь без сил, нужно скушать хотя бы горячее.
– Вы будете рядом? – Андре покраснел, давно не чувствуя тепла от родителя, который теперь улыбался ему и целовал в макушку.
– Всегда, милый. Пойдем?
Мальчик пробурчал согласие и принял руку, они шли не спеша и уже слышали шумный, возбужденный разговор, от языка которого Луи невольно передергивало: исковерканный английский, непонятный, грубый, с сильным акцентом, да и голос Гарри, казавшийся прежде прекрасным и мелодичным во французском, приобрел некую неприятность.
– Луи’, – хозяин Замка встал и помог Омеге сесть за стол, удивляясь просьбе посадить между ними сына. – Поставят стул слева от Вас, а Вы останетесь рядом со мной, – Гарри многозначительно посмотрел на него, показывая взглядом неодобрение, ожидая споров, однако Луи лишь кивнул, не выпуская руки мальчика.
– Только овощи, – попросил Луи служанку. – А Вы, милый, что хотите? – обратился он к ребенку, с которого теперь не сводила глаз бабушка.
– Как Вы, – Андре хмурился, буравя взглядом еще пустую тарелку, однако свое тревожное настроение старался не показывать.
Омега был аккуратен в движениях, почти не шевелился и не использовал соус, пил много горячего лимонного напитка, который успокаивал тошноту, и не обращал внимания на разговоры на непонятном ему английском, не желая попасть в ситуации как много лет назад. Теперь он был самодостаточен, легко отключался от происходящего, уходил в свои мысли и периодически обращался к Андре, находя его в том же состоянии. Луи опомнился только тогда, когда все посмотрели на него после повисшего в воздухе вопросе, заданным Эдвардом, и грубым “Луи”, вот только речь его Омега не понимал, отчего растерянно посмотрел на Гарри.
– Что… простите, – он поджал губы.
– Отец спрашивает, где ваши родители, – мужчина отпил вина.
– О, – Луи сглотнул вдруг образовавшийся ком в горле и скользнул взглядом по покрасневшим щекам Шарлотты, он не знал, что ответить, вернее предполагал сказать то же, что и всегда, как от рук беспощадной войны, забравшей всех врачей на фронт, погибла мать, и как отец, не выдержав горя потери, наложил на себя руки. Вот только во рту его пересохло, язык будто прирос к небу, пальцы же сильнее сжали салфетку с неизменной монограммой – вид потерянной, неожиданно смешавшейся Лотти воссоздал картинки прошлого.
– Джоанна погибла, – взял слово Гарри, положив свою широкую ладонь на трясущиеся руки Луи, – а Трой, – он сказал это имя с особой сталью в голосе, что не укрылось от Омеги, который думал, что мужчина не в курсе подробностей их семейной “идиллии”, – не смог покинуть Испанию. Но, отец, если Вам хочется, мы могли бы посетить эту жаркую страну с прекрасной архитектурой, стоит только сесть на поезд и провести в нем сутки.
– О нет, хватит с меня этих поездов!
Луи не понимал, что говорит Гарри, о чем смеется Энн, чему ухмыляется Джейкоб, он благодарно, едва заметно улыбнулся и сжал в ответ руку супруга, незаметно для всех, скрывая это у себя на коленях. Вскоре Андре шепотом попросил уйти, не дождавшись даже десерта, который у него обыкновенно вызывал детский восторг: повар превращал обычное мороженое и французскую выпечку в произведения искусства – Луи ушел вместе с ним под предлогом уложить сына, взглядом показав Гарри, что сегодня не спустится.
***
Настала глубокая ночь, а Луи так и не мог уснуть. Вернувшись в свои покои окончательно, он ворочался, размышлял, писал случайные строчки, зачеркивал их, весь день до этого проходив в ожидании, когда Гарри вернется из длительной поездки. Впервые переживая за его благополучие в дороге, не готовый принять себя такого волнующегося, заботливого. В четвертом часу Луи слышал стук копыт одной лошади без звука тяжелой повозки, быстрые хрустящие шаги и уставший голос, отдающий указание прислуге. Омеге казалось, что слышал он даже глубокое дыхание и шелест полов верхней одежды, снятой прямо на улице, щелчок закрытой двери и говор сонного конюха, фырканье вороного и лай охотничьего пса.
Сердце Луи билось в районе пупка, он ждал, когда створки тихо приоткроются, зайдет он, ляжет близко-близко, прижмет к себе и опалит ушко горячим “прелесть”. Омега сделал вид, что спит, закутавшись в воздушное одеяло, лег на живот. Внутри все пульсировало, жгло, однако было не до этого, потому как не более чем через минуту в комнату вошел Гарри, еще холодный, покрытый капельками тумана.
– Прелесть, – мужчина сел на кровать, провел пальцами по лицу Луи, убирая с глаз челку, припал губами ко лбу, задерживаясь на несколько секунд. – Милый, ты весь горишь, – Гарри чуть приоткрыл одеяло и притянул Омегу к себе, будто сонного сажая на колени.
– Ты вернулся, – Луи был податливым, слабо улыбаясь, терся кончиком носа о линию челюсти, чувствуя на щеках дорожки слез, поспешно стирая их.
– Как ты себя чувствуешь?
– Я… – он прижал ладонь к низу живота, чувствуя сильный спазм, зажмурился и всхлипнул, точно расслабляясь, ощутив, наконец, заботу.
– Я позову доктора.
– Нет-нет, останься, – Луи притянул руку Альфы к месту концентрации боли, – просто… останься.
– Иди ко мне, – Гарри скинул сапоги и лег, обнимая Омегу, целуя его лицо и шею. – Как прошло ваше время? Тебя что-то тревожит?
– Прошло… я старею с каждым днем, а ты в наш первый месяц большую его часть провел за границей, – он шептал, дышал ртом, тая от нежных прикосновений к оголенному животу, стесняясь его, что перестал быть плоским. – Я… меня не отпускает недомогание, я не понимаю, – Луи нахмурился и съежился. – Скоро должен начаться период, но все обычно не так.
– Прелесть, неужели ты не видишь? – Гарри ласково улыбнулся и поцеловал Омегу, тягуче, долго, соскучившись по контакту за время делегации в Австрию. – У нас будет ребенок.
– Нет-нет, не сейчас, когда-нибудь потом, – Луи покачал головой, готовый настаивать на своем, откладывать беременность как можно дольше.
– Тише, Луи’, – мужчина обнял его и приложил ладонь к животу, задевая шрам и пупок, ощущая тепло и силу. – Он уже внутри.
– Что? Ох, за кого Вы меня принимаете? Я был беременный, и я знаю, каково это! – Луи одернулся и отвернулся, оскорбленный, с зародившимся в грудной клетке предчувствием. – К тому же нельзя забеременеть без течки.
– Но она была, – спокойно продолжал Гарри, снова обнимая, не оставляя попытки быть ближе, улыбаясь в волосы, вдыхая любимый аромат. – Тогда под вишней…
– К-как… Нет, этого не было! Я был один!
– Со мной.
– Уходите, – он резко выбрался из постели, моментально приходя в себя, понимая и отечность по утрам, и несоизмеримый голод, раздражительность и жажду внимания, однако принимать этого Луи не собирался.
