Текст книги "Дьявол в деталях (СИ)"
Автор книги: thewestwindchild
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Хьюстон я знала… нормально. Сказать «неплохо» или «хорошо» было бы ложью, так как видеть город полностью мне не доводилось. Пару раз я перемещалась от остановки к остановке, на вокзал и в парочку относительно крупных торговых центров, где покупала одежду к новому учебному году.
Автобус двигался с востока и вид на город открывался так себе. Объездная дорога, мост и развилка старые и нуждаются в хорошем ремонте, но тогда мертво встанут грузоперевозки. Северная часть, насколько мне известно, славится узким шоссе, по которому с трудом пробирается обычная легковушка. Полуразрушенные кирпичные постройки контрастируют с высотками-стекляшками вдали. Такая полная сюрреализма картина разворачивается в каждом городе.
В четыре часа по прибытию в Хьюстон небеса обрушились на землю проливным дождем. Остановка маленькая и уродливая, располагается внизу, открывая первоклассный вид на растянувшуюся питоном, наверное, через весь город автостраду «Галф Фриуэй» и большую автостоянку.
По ту сторону железнодорожные пути и небольшое здание с двумя крошечными окошечками по продаже билетов. Здесь проходят и товарные, и пассажирские поезда и вечно пахнет сыростью и пыльными вещами. Бабушка называла этот запах цыганщиной, от которого необходимо тотчас отмыться с дальней дороги.
Когда до меня запоздало дошло, что в именно в этом месте я в канун Рождества виделась с братом в последний раз, я чуть не подвернула ногу, пробираясь по неосвещенной автопарковке.
В воздухе витал запах мокрой земли, температура понизилась на пару градусов. Необходимо было добраться до Даунтауна, миновать парочку дорожных развязок, парковки, промышленную зону и множество баптистских церквей, выросших, как грибы после дождя.
Я потерла предплечья, не согреваемые тонкой синтетикой, и потянула Майкла за руку, указывая в сторону скрытой мостом части парковки. Поблизости не ходили городские автобусы, такси в этой части города не дождешься, а на остановке, где люди набились, точно рыбешки в бочке, слишком шумно и без тяжелых дождевых капель, разбивающихся о шиферную крышу.
Добежать оказалось тяжелее – холодные капли попадали за ворот рубашки, вынуждая втянуть голову и переводить дыхание, точно после преодоление дистанции на время. Под мостом пахло чуть иначе: бензином, лимонным ароматизатором и все еще мокрой землей.
– И что дальше? – в голосе Майкла слышалось сомнение и какое-то негодование. – Ночевать здесь?
Вот это в духе моего брата. Я почти чувствовала его присутствие в этих словах.
Как-то раз мы сбежали на бейсбол (полюбоваться, к слову, на «Хьюстон Астрос») вместо нудных посиделок на ужине в честь помолвки какого-то нашего кузена. Не помню, что произошло – не то болельщики взбунтовались, недовольные исходом игры, не то произошла крупная авария на пересечении главных улиц, но добраться в срок мы не успевали, и брат всю дорогу бубнил, что придется ночевать под мостом, как бродягам, и родители лишат нас карманных денег. По итогу мама думала, что мы все время торчали у компьютера. Ложь не всплыла.
– Помнишь, ты молекулы воды в лесу превратил в снег? А дождь останавливать не учили? Школа магии у вас бесполезная какая-то, ей-богу.
На последних словах я запнулась и перевела взгляд на телефон в попытке поймать сигнал – интернет отвратительный.
С небольшими перебежками под дождем, прячась под крышами ближайших зданий, удалось выбраться на Вашингтон-авеню, пролегающую между Даунтауном и лишенную такой радости как навесы и козырьки. Давиться ленчем «Все Включено и только за 5 долларов» в «Вафля-хаус», поглядывая на покрытое жирными отпечатками пальцев меню с указанием калорий каждого блюда и утешающей подписью внизу «Суточная норма две тысячи калорий», не очень-то хотелось, а на то, чтобы изображать снобов в ресторанах вроде «Вкус Техаса» не было средств. В подобных местах повышенных чаевых не избежать.
В «B&B Butchers» мне почти сразу указали на дверь: стоило только войти и в нос ударил запах свиных ребрышек и горячих стейков. Столики кругом заняты, а на некоторых магическим образом появляется табличка: “Резерв”.
– Это было грубо. Очень грубо.
– Я знаю, как выгляжу, – мокрая насквозь юбка пошло облепила бедра. Сквозь матовые окна различимо пару раз моргнул свет – на прощание сверкнула искра, точно замыкание. – Эй, ты чего, – я схватила его за горячее запястье, – плевать на них. Расслабься. Они просто ублюдки.
В ресторане (это слишком громко сказано) «Всемирный знаменитый жареный цыпленок Gus», напротив, всем плевать и они, как и «Motel6», не привередливы, главное – деньги, приходи хоть голой.
Кто-то в статье о десяти лучших местах упомянул, что «цыпленок Gus» похож на рай, но как по мне это слабо тянет на Эдем, если только под девизом «Мы пожарим Все!». Одноразовая посуда, пластиковые вилки и потолочный вентилятор-люстра, гоняющий по кругу потоки горячего воздуха с запахом жареного на арахисовом масле мяса.
Я была не единственной, у кого с волос стекала ручьями вода, но никому не было дела. Все шумно делали заказы, накладывая побольше куриных бедер во фритюре на бумажную тарелку и щедро обливая их соусом «Табаско», который здесь покоился на каждом столике, покрытом клетчатой скатертью. Все это больше напоминало какой-то пикник в заброшенном ангаре.
В две крошечные уборные, не разделенные по половому признаку, собрались приличные очереди преимущественно из девушек, желающих привести себя в порядок. Несмотря на духоту в помещении, одежда делала свое дело – неприятно холодила тело, пробивая на озноб. Что волосы, что белье можно было выжимать. Майкл выглядел лучше моего, будто бы попал под морось, но объяснение было – бегать от указателя к указателю, вчитываясь в мутные таблички с названиями улиц, выпало мне.
Опекая его, я ощущала себя молоденькой мамочкой, которая родила, судя по всему, в пять или шесть лет. Обострившееся желание излить на кого-то свою нерастраченную любовь (само слово устрашало) и заботу наводило холодящий кровь ужас. Я успокаивала себя, что происходящее исключительно из-за доброты а-ля Мелани Гамильтон; привычка, оставшаяся от прожитых лет с Джейком, но с ним все было не так запущенно.
Волосы я сушила минут пятнадцать точно, склонившись над сушкой для рук – отличная альтернатива фена, – пока кто-то не принялся разъяренно бить в дверь с ноги. Белье, юбка и блузка, несколько раз выжатые, отправились в крошечный пакет, найденный на дне сумки. Сухая ткань платья приятно касалась тела, но в туфлях хлюпала вода, а без лифчика в общественном месте накатывал стыд.
Я ограничилась картофельным салатом сомнительного вида. Старое правило отца: «если не знаешь, что брать – бери картофельный салат (или фри), детка». Майкл со здешней кухней не знаком, что не удивляло. Вряд ли такая женщина, как Констанс, таскала бы внука по заведениям, в меню которых всегда было бы лишь два неизменных блюда сезона – куриные крылья и жареные бобы. Из ассортимента я не пробовала и половины, но легко ориентировалась по знакомым названиям.
В чужую тарелку с жареной окрой, макчиз и небольшой порцией салата слоу я старалась не смотреть – сразу вспоминался жирный бульон из Готорна. Макчиз обожал брат и всегда просил приготовить на День Благодарения, а мне слипшийся комок из макарон и сыра своим видом всегда говорил, что его кто-то уже ел до меня.
Взять колу и периодически шевелить замершими пальцами – хорошая идея. Я покрутила в руке ледяной пластиковый стакан и, прежде чем сделать глоток, коснулась стакана напротив. Будь они стеклянные, вышло бы эффектней.
– Cheers!**
Холодная жидкость обожгла горло.
– Почему не впустили туда? – Майкл кивнул в сторону кирпичного здания, где все еще не горел свет.
Я пожала плечами и сделала еще несколько глотков.
– Несоответствие дресс-коду, полагаю. Опережая твой вопрос, здесь его нет. Оглянись вокруг и пойми, что мы еще не самые плохо одетые посетители, а всего лишь те, кто попал под дождь.
Доказательство моим словам можно было увидеть за параллельным столиком. Колоритная парочка – завсегдатаи, не иначе, сделали заказ передо мной и проговорили блюда быстрее, чем я успевала прочитать название. Вывод напрашивался сам: они бывают здесь куда чаще, чем раз в сто лет, предпочитая чревоугодие спортзалу. Мужик смачно обсасывал куриную ногу, пока его спутница в футболке с идиотской надписью «Поцелуй меня, я из Ирландии» ковырялась в жареной фасоли.
– Ко всему есть правило дождя, – (вычурное название придумал брат), – ты заходишь в первое попавшееся заведение, которое предоставляет крышу над головой, заказываешь, что дешевле, и персонал не вправе выгнать тебя. Ты выиграл – заведение проиграло.
– Зачем вообще правила?
Это прозвучало наивно и глупо из серии «А почему солнце слепит ярко?», может, Майкл и хотел произнести это риторически, вкладывая смысл: «Нахрен правила, да здравствует анархия!», но вышло с точностью наоборот.
– Чтобы мы совсем не одичали. Я согласна, что правила этикета – редкостная хрень. Множество вилок: для салата, устриц, рыбы, – я повертела в руке пластмассовую вилку, которая предназначалась для всего и бросила взгляд на зажатую в его руках ложку, за середину ручки обхваченную пальцами – четыре сверху, а большой держал ложку снизу. – Правила этикета – чушь собачья, но, поверь, не самое худшее, что есть в этом мире.
– Ночевать предстоит снова в траншеях?
– Это уже закон, чтобы обезопасить тебя от проституции несовершеннолетних, – я пожала плечами и пододвинула кусочек салата в тарелке ближе к бумажному краю. – Идея хорошая, согласись: государство и отели пекутся о том, чтобы твоим телом не торговали, но всегда есть моменты, которые проседают. Женщину с мальчиком лет так до десяти – четырнадцати поселят без вопросов и глазом не моргнут, мужчину с девочкой – нет. Для них ты выглядишь юно, а мне по документам двадцать два и на родственников мы не тянем. Многие мотели в пригороде не следят за постояльцами, но сети крупнее пекутся о репутации.
– Любой закон можно обойти, – подытожил Майкл, поглядывая на противоположную сторону улицы. На парковку подъехала машина с красными мигающими огнями в окружении серости. – И какой смысл тогда? Не убий – убивают, не укради – грабежи всюду, возлюби ближнего как самого себя – ты любишь? Сплошное лицемерие.
И юношеский максимализм.
– Людей страшит ответственность за несоблюдение законов, а страх хорошо сдерживает толпу от превращения в неуправляемое звериное стадо. Люди хоть и законченные дегенераты, но за шкуры трясутся все без исключения. Плюс какие-то правила имеют смысл. Например, правила дорожного движения. Красный – стой, зеленый – иди, – в памяти вспыхнула собственная смерть на дороге, и я сделала еще глоток колы. – Кто-то умный проезжает на красный свет, случаются аварии, пробки и лишние смерти. Хорошее правило.
Он чуть подался вперед, точно усвоил урок, что быть чересчур громким в общественных заведениях – плохая черта, и, клянусь, его взгляд подействовал как-то магнетически, на что раньше я не обращала внимания, наверное.
– Напомнить, как ты умерла. Это ли не лицемерие? О чем ты можешь говорить, если сама не лучше остальных?
Я только развела руками:
– Никогда не присуждала себе титул ролевой модели.
К половине девятого вечера дождь утих, оставив на память залитые водой тротуары и немного девственной свежести в воздухе, еще не смешанной с запахом выхлопных газов, табака или чужой парфюмерии.
Следующий автобус до Далласа отходил только завтра, но до Ирвинга, что располагался чуть западнее, отправлялся после полуночи, точнее без пятнадцати час. До остановки транспортной компании «XpessDelivery», затаившейся в Мидтауне, неспешным шагом можно добраться за час двумя различными путями.
В свете уличных фонарей тротуар блестел серебром.
Широкие ленты дорог сужались до узкой тесемки, ведущей через кварталы многоквартирных домов из красного кирпича. Временами на глаза попадались флагштоки, с ткани которых еще капала вода – изображение штата Техас на фоне американского флага, крупные вздутые буквы «Добро пожаловать в Хьюстон», их количество увеличивалось по мере приближения к центру.
Тишину нарушал стук каблуков и редкие, почти неразличимые разговоры тех, кто жил в этих домах и распахнул окна, выдыхая в ночь молочный дым. Носком туфли я ребячески откинула в сторону гальку и все же решилась задать глупый вопрос, который повторила сотню раз мысленно, и оттого он прозвучал естественно и мягко:
– О чем ты думаешь?
Майкл хмыкнул. Разглядеть выражение его лица было возможно – тьма неосвещенной улицы поглотила его.
– Не знаю, – честно признался он, – наверное, как истребить шавок твоей Корделии. Перебить всех до последней ведьмы. Еще неплохо бы изменить устои, создать другой мир.
– И как ты собираешься это сделать?
Его лицо вновь мелькнуло в холодном свете, взгляд был устремлен в самый конец улицы, где виднелся подвижный и освещенный перекресток.
– В этом вся и проблема, Элизе. Все твердят мне, что я особенный и ждут от меня действий, а я понятия не имею, что делать. Никто не оставил мне сраного плана, как подвести это все, – Майкл развел руками, – к концу, финальной черте.
Я фигею с тебя, приятель. Три рубца-шестерки не делают тебя особенным, – вот что хотелось ответить.
– Ганди сказал: «Если хочешь изменить мир, начни с себя», – кто-то ляпнул это во время выпускной речи, а я выписала цитату для эссе, правда, на бумаге она выглядела куда разумнее.
– Думаешь, мне помогла эта хрень?
– Я же не Ганди, но снизь планку. Начни с Америки, – хуже, чем сейчас уже не будет, – вот, например, Мартин Лютер Кинг или Джей-Эф-Кей. Займись политикой, стань конгрессменом, будешь представлять какой-нибудь округ, в две тысячи девятнадцатом подойдет к концу срок полномочий текущих сенаторов, представь какую-нибудь программу а-ля «Новые рубежи» и…
– И стань президентом?
В правительстве таких не держат – своих дураков хватает.
Я тяжело выдохнула и перевела на него взгляд. Идея пришлась ему по вкусу, как и любому, кто слышал волшебное слово «власть», но Майкл выглядел юным, непозволительно юным. Безусловно, умным и способным, но с большими дырами в общих познаниях мира и школьной программы.
– В шестидесятых любили говорить, что Техас убил Кеннеди. Технически так и есть, но моя бабушка была страстной поклонницей их четы. Ей на момент победы первого президента-католика было семнадцать или около того, и пока ее сверстницы курили дурь, она вешала на стены агитационные плакаты предвыборной гонки.
Я вспомнила бабулю-сказочницу, сохранившую с десяток тайн и мечтающую стать следующей женой президента, а лучше переродиться в красавицу-идола Джеки. Дома, на земле Оклендской плантации, бабушка хранила выцветшие от времени плакаты и старый календарь с президентом, свернутый и использовавшийся когда-то моим отцом вместо подзорной трубы для игр.
– … Она еще планировала накопить до тридцати пяти на розовый твидовый костюм, но проиграла одну треть в покер, а хотела заработать и…. ты не понимаешь, о чем я говорю.
– Ни малейшего представления, – признался Майкл, который все это время не перебивал меня и слушал, хотя за ним не всегда такое наблюдалось. – Я не так уж и хорошо знаю историю.
Техасские женщины слишком много говорят.
– Я расскажу, – мы свернули на «Грей-стрит», минуя магазин шин, из которого доносился запах горелых покрышек. – У меня были программы повышенной трудности по истории и политологии. Расскажу, что помню.
Если перейти дорогу от остановки транспортной компании, обогнуть «Макдональдс» и встать параллельно к крошечной забегаловке «Луизиана: крылышки, фритюр, морепродукты», открывается мрачный вид на мост и стеклянных великанов, что остались вдали, словно надзиратели, среди пыли одноэтажных построек. Где-то вдали есть славная улица «Мейн-стрит», до боли под ребрами похожая на французский квартал в Новом Орлеане.
«И к чему эта болезненная привязанность к городу?»
Майкл занял мое прежнее место у окна и собственнически открыл его до упора, хотя температура позволяла ограничиться щелью. Салон автобуса оказался куда комфортабельнее предыдущих двух: здесь можно было откинуться на обтянутый синей обивкой подголовник и не бояться при этом переломать шейные позвонки.
Еще сырой воздух оседал на губах, просачивался сквозь ткань платья, впиваясь под ребра. Где-то вдали деревья окутывал густой туман, точно хотел завладеть ими и укрыть от глаз завистников.
Майкл по локоть вытянул руку из окна навстречу ночной сырости, и мягко рассекал пальцами воздух, словно касаясь клавиш фортепьяно, хватал неосязаемую материю, из которой соткан мрак. Я бы не удивилась, узнав, что ему под силу сменить ночь на день. Одним движением руки отбросить сумрак, точно надоевшую прохудившуюся тряпку.
Распутывая дрожащими пальцами тонкие белые проводки наушников, я подумала о брате, отправившемся в то роковое для меня лето в Даллас, и с ужасом вообразила, как столкнусь с ним на одной из улиц. Лучше ничего не представлять и не копаться в чужой голове, когда не можешь навести порядок в своей собственной!
Я крепче прижала наушники к ушам и включила на полную громкость музыку, надеясь, что это сработает и ненадолго вернет меня домой, снова сделает маленькой девочкой.
В еще ясном сознании зародилась мысль о том, что дела обстояли бы куда лучше, сумей я понять Майкла, хоть немного отбросив беспочвенные предположения и сомнения.
Но, Господи благослови Вселенную, я никогда не узнаю, что у него в голове, что им движет (исключая идеи создания нового мира), что заставляет подавлять голос разума и все человеческое, оставляя после себя руины и пепел.
Черт возьми, кого я, блять, пытаюсь убедить в его невиновности?
Только себя.
So my old evil spirit
Can get a Greyhound bus and ride
__________________
* – «Лимонами» на американском сленге называют автомобили с дефектами, обнаруженными только после покупки.
** – “Cheers” (Drink to That) – устойчивое выражение перед приемом алкогольного напитка – “За ваше здоровье”.
В качестве эпиграфа использованы строчки из песни IAMX – Stalker
========== 10 – Brain on Fire ==========
serendipity – способность, делая глубокие выводы из случайных наблюдений, находить то, чего не искал намеренно.
…Пути было два, и мир был широк,
Однако я раздвоиться не мог,
И надо было решаться на что-то.
…Другую оставил я про запас,
Хотя и догадывался в тот час,
Что вряд ли вернуться выпадет случай.
…Ведь был и другой предо мною путь,
Но я решил направо свернуть —
И это решило все остальное.
– Роберт Фрост. Другая дорога
Поездка была хорошей. Точка.
Я, к сожалению, варварски вырвала несколько страниц, но мне не хотелось вспоминать об этом. Это было очень просто, пугающе просто. В заточении я практически забыла, что такое «простые» вещи вроде уборки, выноса мусора, покупки продуктов. Мне кажется, что теперь я бы не выдержала прошлого мира.
У каждого внутри кроется стремление к энтропии.
Я давно не испытывала удовольствия от разрушения – опустив ладонь на исписанную страницу, потянула край на себя, задержала дыхание и рванула, что есть сил, слыша, как хрустит рыхлый переплет.
Знаете, как говорят: посягательство на личную свободу – унижение, позор и клеймо. Так не говорят? Что ж, я буду первой, а потому вырванные листы (титульный – теперь мы портим, если вам интересно,«Дом о семи фронтонах» – и первую главу), возможно, будут прилагаться после или не будут участвовать совсем. Изначально я подумывала их сжечь, оборвать повествование и бросить все в вечно горящий камин в библиотеке, подпитываемый огненной геенной.
Жаль, с воспоминаниями все не так просто. Нельзя их вырвать, смять и превратить в прах.
Вам нужно знать, что поездка была хорошей, Калифорния по-прежнему солнечна, спесива и фальшиво дружелюбна. Я все еще ощущала себя здесь чужаком, пока Майкл походил на настоящего жителя золотого штата.
Молоко и мед. Волосы светлее излюбленных Лос-Анджелесских пляжей.
Метания от «белого» к «черному», от чувства вины и привязанности до ненависти и отвращения.
Снова. Снова. Снова.
***
Голова раскалывалась, кажется, на две части, точно скорлупа грецкого ореха, а после внутренности переезжали катком или пускали в блендер. Я чувствовала то пульсацию в висках, то покалывание, то тупую ноющую боль в затылочной области, сменяющуюся сводящим с ума ощущением, будто бы кто-то бьет крошечным молоточком в разные части черепа.
У меня никогда не было сотрясения, и я отчаянно пыталась вспомнить распространенные симптомы (мозг вначале назвал их синдромами) сотрясения мозга. Кажется, там еще тошнота и надо узнать, сколько пальцев я вижу, чтобы отвести диплопию (которую я чуть не назвала «дипломией», а такого слова вроде не существует) или двоение в глазах.
В темноте это было сделать проблематично. Я поднесла близко к лицу два пальца, которые превратились в четыре, и перевела взгляд на Майкла. Он не двоился, или я плохо посмотрела. Спутанности сознания или потери памяти у меня не было,, а зря.
Раньше мне не доводилось замечать, как темно бывает на улице после полуночи даже при свете фонарей на фасадах зданий. Для меня это стало настоящим открытием, будто бы не я до этого сбегала в чащу леса близ школы Готорн, ведомая разве что внутренним светом (красивая фраза, согласитесь). Безоблачное небо, усыпанное звездами, такими далекими и маленькими, с этого ракурса они напоминали рассыпанный по кафелю сахарный песок.
Мы сидели на неогороженной площадке младшей школы, покачиваясь на качелях, что неразумно, когда мир перед глазами приятно плывет, как на волнах, но я попросту держалась за ржавые цепочки, чуть запрокинув голову назад, будто кровь шла носом. От одной мысли, что можно перейти в движение, меня начинало мутить. Майкл пытался поднять клубы пыли там, где когда-то была трава (пока маленькие изверги-школьники не растоптали ее), и покачивался взад-вперед, с трудом уместившись на сидении, предназначенном исключительно для детских задниц.
– Никогда не ночевала на улице, – хрипло произнесла я, решаясь убить сразу двух зайцев: «разговориться» и скоротать время. Боль в горле ощущалась как сухой кашель, от которого под конец дня ощущение, будто ты незаметно выхаркал легкие.
– Я ночевал, – Майкл выдержал паузу и повернул голову в мою сторону, чтобы убедиться в моей заинтересованности. – Однажды Констанс выгнала меня из дома, и я ночевал во дворе, а после спал у входной двери, как цепной пес.
Рассказ прозвучал слишком легко и буднично, будто бы это в порядке вещей – выгонять членов семьи из дома. Мы тоже доводили родителей, да и мачеху, но в качестве наказания нас разве что отправляли в свои комнаты до ужина, или же читали нотации, предлагали проветриться, но двери на засов не запирали.
В памяти всплыл удушливый запах роз и симметрия рассадки. Скрывали ли они что-нибудь? Боюсь, этого мне уже не узнать. Образ Констанс, в отличие от цветочков, остался расплывчатым, помню лишь, что от меня она была не в восторге.
– Почему я этого не помню?
– А я и не говорил, – усмехнулся он, предпринимая последнюю попытку раскачаться. Качели предательски скрипнули не то от возраста, не то от тяжести. – Утром мы помирились, а на следующий день она покончила с собой. Запила таблетки бурбоном, если тебе интересно.
Блядь. Кажется, Мэдисон говорила об этом… или к тому моменту я уже заперлась в комнате, накрывшись с головой одеялом?
Черт возьми. Утихшая ненадолго головная боль вспыхнула огнем с новой силой, как угли, которые помешали палкой и щедро плеснули сверху жидкость для розжига.
Разговор окончился. Я сползла с качелей вниз, устроив голову на нагревшемся пластмассовом сидении, и закрыла глаза. Так еще хуже. Переместившись на покрытую росой траву, я вновь попыталась уснуть, предварительно заведя будильник на шесть утра, чтобы не травмировать детскую психику (а вернее не встретиться с копами). Сон не шел, меня раздражал скрип качелей, точно они раскачивались вперед-назад у меня в ухе, раздражала отрезвляюще холодная земля, да и само осознание открытого небосвода над головой мало успокаивало.
Звезды и космос по обыкновению завораживали. В детстве, наслушавшись про рай и ад, я представляла, как ракеты летят вверх не только сквозь слои тропосферы или стратосферы, но и Эдем, и беспокоилась, как бы не потревожить души ушедших с миром. Никогда не могу описать свои эмоции от мысли о бескрайнем пространстве, где нет гравитации, в хаосе перемещаются астероиды, планеты, кратеры луны и слова Нила Армстронга о гигантском скачке для человечества (эту цитату нам включали раз десять спустя пару дней после его смерти.)
В небе замигали красные огни самолета, летевшего на посадку в ближайший аэропорт так близко, что в памяти ассоциацией возникли знакомый гул, который бывает при взлете и посадке, и старая глупая песня.
– Знаешь, у нас в семье есть коллекция виниловых пластинок, которые собирал еще прадед. Большинство из них на немецком, бабушка их очень берегла, не разрешала даже пальцем касаться, – я сделала паузу и обернулась назад. Майкл послушно спрыгнул с качелей, чуть не разодрав ладонь, и сел рядом. – В общем, есть одна супер старая песня. Она не то конца девятнадцатого века, не то начала двадцатого, понимаешь, да, старье какое. Незамысловатая, но мне всегда нравилась. Что-то там про крылатую машину/ та-та выше и выше, как птица взмывает вверх, и вновь выше всех/ о, бог мой, луна в огне запылала.
– В этом много смысла, – иронично отозвался он. – «Крылатая машина» это что? Метафора?
– Не знаю. В детстве я представляла отцовский «форд» с крыльями, спрятанными в двери. Сейчас полагаю, что это самолет – чем не крылатая машина?
– Так много вещей происходит неосознанно, на автопилоте. Ты замечала это? – Майкл устроился рядом и прочистил горло. – А потом резко теряешь контроль над мозгом и перестаешь понимать, как управляться в одиночку.
– Не замечала, – честно призналась я.
Подобная философия – это проделки ночи. Под ее покровом уж больно хочется поговорить о смысле мироздания, человеческой природе, нейронах, протонах, крабовидной туманности, а еще – поворошить тлеющее прошлое. Под травой или алкоголем тоже так, но там вы вообще не соображаете, отчего любая фраза приобретает смысловой оттенок.
– У меня такое часто. Я будто бы оказываюсь в кабине этой крылатой машины и должен управлять всем, но я не знаю, как это сделать, какой рычаг потянуть, чтобы все не разбилось к чертовой матери. Я теряюсь, теряю контроль и не могу вернуться к автопилоту, а все ждут от меня действий, да и сам я жду. В школе поначалу было проще, с мисс Мид проще, с тобой – как на автопилоте.
– А? Мне воспринимать как комплимент или нет?
– Ты ничего не ждешь, и это хорошо, мне не нужно подбирать слова, все естественно и несознательно. Но ты бываешь весьма поверхностна, привыкла проводить параллели и думать о чем-то еще, ставить меня на одну линию с остальными, что, конечно, разочаровывает. Я – не они.
– Что плохого быть человеком, которого я люблю? – сказала уверенно, но прозвучало двусмысленно. Черт. – То есть, – я выдохнула и закрыла глаза, пытаясь понять, что изначально подразумевала. Своеобразный комплимент – «я люблю своего брата, а ты его напоминаешь временами». Боги, теперь это звучит еще хуже. – У меня, похоже, сотрясение, не важно.
После ночи я пришла к ясному озарению, сменившему божественное отупение: или мы распрощаемся сейчас, или я навсегда застряну в панике. Мой незапланированный побег был обусловлен не столько сковывающим страхом неминуемой смерти (Майкла могло перемкнуть, точно проводку в том ресторане), сколько невозможностью переживать снова и снова панику: пульсацию в горле, учащенное сердцебиение, покалывание в мозгу, обострение инстинктов выживания. Я свихнулась бы.
Я думала, что если сбежать подальше от Ковена и этого ребенка, особенно, от этого капризного ребенка, то я смогу, в конце концов, найти силы двигаться дальше: научусь представляться без запинки Катриной, придумаю биографию, которую можно рассказать за бокалом-другим вина или при знакомстве и заживу заурядной жизнью. Например, как моя мать, ограничу количество проблем выбором лака для ногтей и спортзалом.
Но я не могла уехать дальше Канзаса или Миссури, иначе он не найдет меня, если понадобится помощь; я понимала, что должна была остаться с ним. Майкл больше не искал встреч, не жаждал получить ответы, не спрашивал об инструкции и, кажется, самостоятельно ее изобрел.
***
Кто-то любит привозить с отпуска сувениры: магниты на холодильник, керамические статуэтки, фотографии и прочую ненужную хрень. На память о Калифорнии мне достался спиральный перелом правой руки, местами поврежденные связки и глубокий порез в районе предплечья. Официальная версия – упала дома, бытовые травмы.
Лучше историю я, правда, не придумала, но на удивление быстро вспомнила номер страховки, когда прибыла под покровом ночи в больницу с неестественно вывернутой рукой. Медсестра пару раз будто бы случайно пододвигала ближе ко мне небольшие брошюры по борьбе с домашним насилием и телефоном доверия, пестрящие псевдомотивирующими и вселяющими надежду фразами вроде «Ты – Не Жертва!».
Работать, будучи однорукой весьма проблематично – карты не потасуешь, разве что игральные кости вскинешь, но с трудом.
Кто-то меряет плохие времена голодом, а я навсегда запомнила привкус горьких таблеток тайленола. Я ела их вместо завтрака и ужина по несколько штук и подсела до такой степени, что не могла уснуть, пока рот не наполнится вязкой горчащей слюной.
Деньги утекали, я выживала в белых гетто среди тех, кто решил, что бросив благоустроенные квартирки в родных странах, смогут отыскать счастье в Америке. Я их не виню. Если бы я родилась в другом месте, то, вероятно, тоже бы уехала. Но не рожать же детей, когда за душой ни черта, обрекая их на голодное существование! Шумные отпрыски мешали спать утром во время громких сборов в школу, и часто рыдали по вечерам, когда получали тумаки от родителей за неуспеваемость.
День ото дня мне вспоминался монолог миссис Керн (или она все-таки мисс?) прямиком из ада. Нищета – всегда нищета. Глядя на так себе одежду этих девочек, безуспешно боровшихся с акне и развешивающих одежду на пожелтевших бельевых веревках, от которых на белых рубашках оставались желтые следы, я осознавала, что жила прекрасно, и благодарила свою семью за божественные условия.
Когда денег осталось ровно на то, чтобы прожить еще две недели, я опустилась на самое дно. Я дрочила мужикам в местном спиритическом салоне – завуалированном борделе, прозванным в кругу своих «Нора-Дрочильня»,которым владела разведенная Норма Нур, и занималась тем же на больших парковках вроде той, в Вадо Драйв, и по знакомству. Если бы меня решили убить, а, поверьте, одной рукой не отобьешься, то я только «за».
