Текст книги "Дьявол в деталях (СИ)"
Автор книги: thewestwindchild
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Не заигрывайся.
«Не заигрывайся»? Прежнее бессилие будто бы рукой сняло. Почти без опоры на кресло я поднялась, подобрав чертовы юбки, и вернулась на тот же стул напротив стола, пододвинувшись ближе. Хорошо бы сейчас перегнуться через стол и вцепиться ему в лицо.
– А что ты сделаешь? Убьешь? Ударишь? Сломаешь еще одну руку? – рывком задрала тонкие рукава платья. – У меня их две, а еще две ноги, итого двадцать пальцев. Можно ломать по одному в день или в час. Лучше по суставу. Это займет больше времени. А может, ты меня здесь возьмешь силой, м? Но вот незадача, – я театрально приложила ладонь к щеке, наивно хлопая глазами. – Меня не удастся использовать, как матку на двух ногах. Я попрощалась с циклом больше года назад, к счастью. Я бесполезная для твоего великого будущего – правления в царстве мертвых.
– Как только ты выносишь саму себя, – усмехнулся Майкл и сам наклонился через стол. – Не люблю марать руки.
Здорово. Он не любит марать руки. Неужели сына Сатаны мучила совесть? Разве Его сын не должен быть самым бесчестным ублюдком из ныне живущих? Что ж, не оправдывать надежд родителей – черта любого ребенка.
Я сцепила пальцы в замок и опустила руки на колени. Локти касались живота, точнее корсета. Об отсутствии цикла я не думала довольно давно, как и о первой менструации – нежеланная и глупая тема для размышлений. Причин у подобного явления всегда достаточно: истощение, нервы, потрясения, упадок сил. Никакого сожаления. Мысли о здоровье уже не для меня.
Только само слово «бесплодие» угнетающее и парализующее, будто отнимало какую-то важную часть. Как смерть – умираешь и теряешь десятки шансов.
Я разжала пальцы, а после отпустила руки вниз и потрясла, словно стряхивала капли воды или что-то еще. Например, негативные эмоции и мысль, что у меня могли быть дети, которых я никогда, правда, не планировала.
Я внесла предложение снова говорить, застыв в ожидании новой череды унижения собственного достоинства, последующего экстаза, смакования момента.
– Отвечать на вопросы, – поправил Майкл и согласно кивнул. – Мы для этого и собрались.
– Зачем я здесь? Какой смысл в моем существовании?
– Ты уже спрашивала, я спросил о твоих догадках и не услышал ни одной. Еще раз.
Я высказала единственное предположение, что вспомнилось сразу же: месть. Он решил отомстить за то, что я бросила его в лесу, скрывалась по Америке, гонимая призраками, открыто высказывала недовольство. По-моему, одержимому человеку этого достаточно.
Провела аналогию со словами у себя. Вспомнила, как выписывала его имя ночами невидимыми чернилами, как задумывалась, будто чертов филолог или лингвист или кто-то еще, о значении слов. Думала о магическом и успокаивающем «Descensum» являющимся прародителем «Descend».
Спускаться вниз.
– Месть, – протянул он и задумчиво провел пальцем линию до подбородка. – Занятно, но ты переоцениваешь свою роль в моей жизни. Делать так много, чтобы просто отомстить за побег? Я был зол, но бегать за тобой или мстить… Это не для меня. Что-то еще? – я отрицательно покачала головой. «Любовь» – плохое слово. – Тогда, давай проясним что тебе хотелось, не будем тратить время.
Я снова покачала головой. Да, определенно, так будет лучше, если мне не придется играть в репортера. Мы сохраним много времени.
Майкл произнес «время» с такой интонацией, будто бы на Третьей станции мы составляем расписание, чтобы все успеть. Время – неограниченный ресурс, когда тебе нечем заняться. Я бы поделилась им, будь оно материально.
Он отбил пальцами по столешнице дьявольский ритм, будто бы думал над ответом. Не удивлюсь, если Лэнгдон не затруднял себя придумыванием чего-то и озвучит первую пришедшую на ум чушь.
– Через несколько часов после того, как сожгли мисс Мид и остальных, ведьмы обманом заманили меня на то место. Это был один из шагов, который они решили продемонстрировать мне, надеялись подавить большинством, возможно. Столбов было три, хоть и оставалось место для четвертого. Я видел их тела, то, что осталось от тел, мог испытать их страдания, стать зрителем того, что пропустил ранее. Корделия поджидала меня и предложила другой путь, наговорила чуши о человечности. Я дал ей понять, что никогда не буду один, пока она наивно подумала о тебе, решив, что существует какая-то односторонняя привязанность с моей стороны; сказала, как ты отреклась от произошедшего, вычеркнула всех, сменила документы и сбежала. Меня это не волновало, мне нужна была мисс Мид, но ее душу скрывало заклятие, наложенное Верховной. Я не мог найти ее, просил у отца – все тщетно.
«Ты все еще жива. Удивительно».
Когда я нашел тебя, то подумал, что это еще один шанс – человек на моей стороне. Была надежда, что ты сможешь заменить ее, что вроде бы любишь меня, но ты всегда видела во мне своего брата. Любила его, не меня. Я смирился и с этим. Плевать. Вокруг никого не осталось. Мать пыталась убить меня во сне, отец отрекся, Констанс покончила с собой, лишь бы не видеть больше. А после сбежала и ты, моя бесценная. Думал, что вернешься, не уйдешь далеко, принесешь еды или воды, побежишь отговаривать… Что ж, человечество – полное дерьмо, но Отец никогда не оставлял меня. Он показал мне людей, что продали ему свои души были готовы слизывать грязь с моих ног, если бы я попросил. Эти люди – еще одно доказательство моей… хм, теории. Они продали с молотка души за материальные блага вроде плазмы и интерьера из журнала, за похоть, оргазм, отсутствие зависимостей от наркотиков. Плотские утехи. Тебе должно быть знакомо.
Эти люди боготворили меня. Одной из них я обязан относительно удачным знакомством с теми, кто знал, что со смертью можно справиться и без магии. У них была какая-то прибыльная робототехническая компания, и они могли бы вернуть мисс Мид, но я не мог рисковать, тешиться ложными надеждами. Для начала я заказал тебя.
– Прости, что? – перебила я, ударив ладонью по столешнице, будто одной интонации недостаточно, чтобы передать удивление и ярость. – Ты сделал из меня робота? Ты сделал себе робота?!
– Ты – не робот, – усмехнулся Майкл, сложив ладони так, что пальцы соприкасались друг с другом. – Я заказал им версию тебя. Улучшенную, конечно. Ей добавили больше качеств, которыми оригинал не владел – сумасшедшая верность, любовь, готовность выполнения любого рода приказов. Чуть не переломала всю робототехнику «Кинеро», пока училась кататься на роликах, – он криво улыбнулся и на его лице мелькнула тень тоски, вызванной воспоминаниями. – Более двухсот терабайт памяти, знание литературы, всех языков. Очень умная, но… Она – всего лишь машина, очень надоедливая машина. Вечно бросалась на шею, тосковала, боялась разозлить, могла избить себя, если бы я приказал. Учтя все недостатки прошлой модели, отдел исследования вернул мне и мисс Мид. Я снова почувствовал, как обрел правую руку и способность изменить мир, не сбиваться с пути.
Может, лучше было бы не знать? С каждым словом меня все больше мутило, будто бы я присутствовала на вскрытии. Орган за органом, секрет за секретом.
– Не понимаю, – я покачала головой и решила пройтись по комнате. Юбка покачивалась, словно колокол с каждым движением. – Не понимаю, Майкл! У тебя уже есть улучшенная версия. Храни копию и бла-бла-бла, я помню. Зачем оригинал?
– Я поздно понял, что версии небезупречны. Они говорят то, что им заложено в память, могут объединять уже имеющиеся знания, но никогда не смогут создать что-то еще, переступить через себя. Они испытывают то, что в них запрограммировано. Пусть и работают вечность и никогда не постареют.
– Ты хочешь сказать…
Он кивнул и на выдохе произнес:
– Мне нужен оригинал. Пока они искали всю информацию о тебе, я чуть с ума не сошел! Если Корделия наложила заклятие и на тебя… Если я потеряю и тебя, что делать дальше? Я не мог так рисковать. У агентов «Кооператива» была задача вывезти тебя, они с ней справились. Кстати, что с ними?
«Мои близкие мертвы. Все до единого. Мне некого вытаскивать из пепелища, поэтому цена моего спасения – ваша жизнь. Бартер. Я привожу вас и выживаю».
– Мертвы, – не своим голосом произнесла я, потупив взгляд в пол. – Не добрались до убежища. Где Она?
– В Нью-Йорке, управляет станцией. Я дал ей все, что могло бы стать твоим, не сбеги ты тогда. Возможно, этого бы и не было, если бы… Подумай об этом, а не размахивай руками. Я не знал, что тебя отправили сюда, вся информация о распределении жителей Сан-Анджело пала вместе с агентами. В Бекли очень много людей, следует заниматься Пятой станцией снова, устранять неполадки и возвращать к жизни.
Я медленно опустилась на пол, поджав колени к груди. Корсет, казалось, впился во внутренности. «Он просто заскучал». Лучше бы это была месть.
– Зачем тебе все это, – уже тише произнесла я, сдерживаясь, чтобы не завопить. Еще немного и начну жевать рукав платья, лишь бы не грызть язык. – За что ты так со мной? Почему? Почему тебе нужно было все испортить? Все уничтожить и впутать в это меня? Что я сделала тебе? Я же… Я ничего не сделала плохого. За что?
– Я не хочу окружать себя роботами! – практически закричал Майкл. – Я устал жить среди них!
Мне хотелось завопить о семи миллиардах человек на планете. Может, я это и сделала.
Помню, что заболел лоб, когда я начала биться головой о колени, перестав себя контролировать, а после приложилась виском к покрытому пылью полу. Какое-то зверье выло, подстреленное, уготовленное на чучело. Я выла вместо него, ударяя ладонью по полу, выискивая сквозь пелену слез воск, который еще никто не успел оттереть.
Не знаю, когда Майкл оказался рядом со мной на полу, когда я подползла ближе к нему и, задыхаясь, привалилась виском к его коленям. Не исключено, что он внушил мне эти действия. Благодетель. На полу все еще холодно, тело пробивал озноб. Снова и снова. Я вцепилась пальцами в ткань чужих брюк, опасаясь, что ничто уже не спасет, не вытянет обратно.
– Я ненавижу тебя, – давясь слезами и вязкой слюной, что наполнила рот.
Будь проклят тот день, когда я приехала в Калифорнию, увидела тот дом. Господь проклял меня и всю Вселенную, и океан. Он проклял меня от рождения.
Я поднесла большой палец к губам и до боли закусила его. Этими руками я сгубила свое Завтра. Самостоятельно. Никто уже не поможет. Этими руками. Стоило бы отрубить их у запястья – ладони, которые повергли тело в Геенну, загребли ад ближе к сердцу, как горку фишек в покере.
Как же я хочу проснуться шестнадцатилетней. Захлопнуть дверь перед носом какой-то соседки, бросить дешевую бижутерию в лицо брата, нажаловаться на него матери, напиться на пляже и уснуть до следующего утра; послать на хрен соседку по комнате, меньше молоть языком, не бросаться под машину, не думать о чужих вещах, не знать Корделию, не знать эту школу, не знать колдунов…
Не знать Майкла Лэнгдона.
Он попытался выпрямиться – не подобает Ему сидеть на полу. Возможно, хотел поднять и меня, пока не разбила голову о пол и не добилась настоящего сотрясения. Я запротестовала; обхватила чужое запястье пальцами, надеясь, что оставлю свои следы.
Попросила не уходить с готовностью поставить знак равенства между этой просьбой и любыми клятвами о любви. Лишь бы не чувствовать себя брошенной. Мне не к кому идти. Снова.
Что толку говорить о сгубленном завтра, если передо мной навсегда останется пепел сегодня?
Некого винить.
Следует подумать и об этом.
Crimson and bare as I stand
Yours completely
God and his priests and his kings
Turning faces
Even they feel the
Cold
What you are given
Can’t be forgotten
And never forsaken
Обнажённая, пунцовая от смущения, я стою перед тобой,
Полностью твоя.
Господь, священники его и короли
Повернулись к нам лицом.
Даже они чувствуют
Холод.
То, что было дано тебе,
Не сможешь забыть,
Никогда не посмеешь отречься…
– Aqualung & Lucy Schwartz – Cold
____________________
* – Б. Окуджава – Я пишу исторический роман
** – Sanctus (лат.) – «Свят».
*** – «Vi veri veniversum vivus vici» – крылатое латинское выражение; магический девиз Алистера Кроули – одного из «видных идеологов оккультизма и сатанизма». Был известен как чёрный маг и сатанист XIX–XX века.
**** – Р. Фрост – «Огонь и лед».
========== 19 – Feast of Feasts ==========
Сатана там правит бал,
Там правит бал!
Этот идол золотой
Волю неба презирает,
Насмехаясь, изменяет
Он небес закон святой!
But of the tree of the knowledge of good and evil, thou shalt not eat of it: for in the day that thou eatest thereof thou shalt surely die.
Ступенька, ступенька, впереди еще пролет.
Я бежала вниз, придерживая подол одной рукой, другой хватаясь за перила, чтобы не споткнуться. Еще и эта чертова трость! Набалдашник цеплялся за ткань, оставлял затяжки, бил по бедру, точно набитая вещами сумка.
То подол, то трость выскальзывали из руки, побуждая пожалеть, что от «суперфуда» у меня все-таки не выросла третья рука.
Ощущение того, что я – Золушка, опаздывающая на бал, упорно отказывалось покидать взбудораженное сознание. Смрад неминуемой смерти, мускуса и, конечно, муската усилился, заполняя легкие и превращая их в набухшую от воды губку для мытья посуды. Даже если закрыть дыхательные пути тряпкой, то сама магия, притаившаяся в этих стенах, наступит на горло острым каблуком, вынудит открыть рот и жадно хватать ртом воздух.
На парадной лестнице я сбавила темп. Скованные легкие и без того работали на износ. Кожа головы жутко болела с непривычки от объема прически, как и мочки ушей, оттянутые тяжелыми серьгами. На шее выступили капли пота. Всему виной черное платье, застегнутое до последней пуговицы на спине. Длинные рукава, подол тяжелый, тянущийся следом, напоминал камень, который бы не позволил всплыть, если б в голову пришла идея утопиться.
Я коснулась чуть дрожащей от накатившей слабости рукой горла, провела пальцами чуть выше к лицу. Кожу стянуло из-за количества пудры, которой у Галланта было с избытком. Запах сандала, притаившийся в ткани, что сковывала запястье, ударил в нос. Ни муслиновых рюш, ни кринолина, ни пошлых кружев.
Грушевидные камни качались в такт каждому шагу, добавляли изысканности. Теперь я выглядела как леди. Ощущение не из приятных. Набалдашник трости ощущался в руке, как влитой. Не знаю, уместно ли такое сравнение, но ворон придавал могущественности и силы.
В музыкальной комнате галдят те, для кого «обязательное присутствие» – негласное правило. Они не смогут остаться за кулисами, в стороне от настоящего пиршества, даже если их головы будут поданы в качестве основного блюда. На аперитив «Лиловые» не согласны.
Стоит на последних ступенях воспользоваться тростью по назначению, как энтузиазм веселящихся убавляется. Я старалась имитировать ходьбу, которую слышала почти два года. Шаркающий шаг, грохот трости, неестественное волочение здоровых ног.
Вальяжно развалившийся до этого времени Галлант присвистнул: «Какой костюмчик!».
Разделение на «Лиловых» и «Серых» не изменилось. Никому из первой категории не пришло в голову притвориться прислугой. Каждый надел маску, будто бы за ней так легко скрыться. Как не старайся, свое дерьмо не утаишь.
– Это… Панталоне? – я указала на маску.
– М, наверное. А ты восприняла слова о маскараде буквально и стала…?
– Мисс Венебл.
***
Все началось с пятницы, когда Венебл объявила о том, что в воскресенье – День всех святых и по этому поводу будет устроена вечеринка, но поскольку мы интеллигентные люди, сливки сливок, элита, то это следует называть балом-маскарадом. Я так и видела, как девчонка Вандербилт сдерживается, чтобы не завизжать, и после тараторит: «Просто не верится! Наконец-то!», а Галлант вновь приговаривает, как ему жаль, что радости больше не разделить с бабулей.
О грядущем праздновании конца сбора урожая, который в этом году на редкость гнилой, мне сообщил Майкл, опередив Венебл на три шага. В своеобразном «выходе» таился скрытый смысл, не сомневаюсь.
– Я на него не пойду.
– Не иди, – пожал плечами Лэнгдон. – Мне все равно.
Это «все равно» не складывалось с ультиматумом обязательного посещения, выставленного дражайшей Вильгельминой. Он что-то задумал. Венебл сама бы не придумала этого.
– Почему сразу «задумал»? – с насмешкой спросил Майкл, сцепив пальцы в замок. – Может, мне хочется развеять людскую тоску. Чистой воды импровизация! Стоит перестать подозревать меня во всем, что вписывается в истории о злодеях.
– У меня есть веские причины изменить свое мнение? Ради всего, – я запнулась. Ничего «святого» больше не существовало. Соборы рухнули карточными домиками. – Не говори мне: «У нас нет причин для вражды». В один день у меня пойдет кровь из ушей от этой фразы.
Он снова усмехнулся. Я старалась не смотреть на его лицо, растворяясь в языках пламени за каминной решеткой. Перекинься бы оно на сухие книги, от этого места бы остались лишь не самые лучшие воспоминания.
Собственные мысли я рубила топором, словно поленья, не желая формулировать ни одного предложения, которое может отнести меня в недалекое будущее. Не хочу мечтать и надеяться, что в один день все закончится. Как показывает практика, что «здесь» плохо, что «там».
Я так устала.
– Допустим, если я пойду, то… Я хочу праздник. Настоящий праздник.
Его руки сходятся в замок на моей груди. Ничего не чувствую, разве что толику защищенности. Когда он здесь, то никто не разорвет меня на части, не причинит мне боли. Столько боли все равно не вынести.
Сухое прикосновение губами к шее. Мягкая прядь коснулась кожи. Молоко и мед.
Я опустила глаза. Вот же идиотка. Перед глазами очередная пелена, кажется, горьких слез осознания того, как мало стоит моя бессмертная душа.
– Хочешь – получишь.
***
После двух лет тоски, траура по выжженному миру и семи миллиардам людей, окружающие не спешили веселиться, будто дожидались еще одного «белого флага», распоряжения, что за лишний смешок не последует наказания.
Мисс Мид говорила за Венебл, которой, кажется, нездоровилось: «Проведите эту ночь, словно последнюю в жизни. Наслаждайтесь». Сомнительное пожелание.
Серые топтались на одном месте, крутя в руках ножки бокалов с минеральной водой. Я посмотрела на Энди. Ее фантазия ограничилась тем, что волосы она собрала в хрень как у верной прислуги Вандербилт. Несколько раз мы сталкивались взглядом, но Энди смущенно или же стыдливо отводила глаза, уголки губ раздраженно опущены вниз. Она желала мне скорейшей смерти, то и дело сокрушаясь от собственных мыслей, и не могла сдержаться.
Перед сборами я намеренно извела ее, заставила желать смерти, превратила в настоящую служанку, приниженную рабыню, не заслужившую звания помощницы. Заранее разорванные ленты корсета тонким ковром покрывали нишу для обуви. Кринолин платья упал на пол ровно в ту секунду, когда Серая неуверенно постучалась в дверь с заготовленной фразой-предложением помощи. Я заставила ее трижды перевязать корсет, поправлять подол, очищая его от невидимой пыли; позаимствовать косметику у Галланта, вбивая частицы пудры в поры. Приходилось притворно вскрикивать, когда прикосновения пуховки казались грубее или напоминали пощечины.
Диваны куда-то вынесли, оставив лишь парочку стульев по углам. Я сидела на одном из них, нервно тряся ногой, благо подол позволял. Поглаживание клюва на набалдашнике успокаивало, напоминая о том, как трофей перешел в мои руки. Его истинную цену.
– Здесь так, – Эмили присоединилась ко мне, бережно опускаясь на соседний стул. Никаких кружев и муслина. Я завидовала ее платьям и украшениям даже сейчас. Крошечные искусственные розы, разумеется, лилового цвета оплетали дикими ветвями края ткани, покоящейся на опущенных смуглых плечах. – Так… Отвратительно.
Меня снова подбивало спросить ее о женишке. Где же их великая любовь, что обещала выстоять не одну ядерную зиму?
Она с невероятной грацией, которая мне встречалась только у одного человека, расправляла края своего платья и томно выдыхала, заменяя фальшиво-горькие слезы отчаяния. Двое Серых мимо нас проскакали в подобии Виргинского рила, который требовал большее количество танцоров, чем двое, но им, кажется, было наплевать. Коротко остриженная девушка смеялась, запрокидывая голову, отчего маска, напоминающая больше кружево от нижнего белья, сползала ниже. Никогда не видела кого-то искренне веселящегося в этих стенах. Нам было чему поучиться у нее.
– Тебе не нравится? – через затянувшуюся паузу, обратилась я к Эмили, что перешла к перчаткам на руках, подтягивая их до самых локтей. – Не весело?
Черные глаза, просвечивающиеся сквозь маску, горели знакомым огоньком безумства, поблескивая, словно острие лезвия.
– Не совсем, – покачала она головой, совсем потеряв прежнюю упорность и хватку. Где же та девушка, что устраивала пикеты или чем она там занималась в свободное от насыщенной университетской жизни время? – Здесь просто уныло, а еще… Странно все это.
Я бы на ее месте ответила: «Обхохочешься» или «Вот развлечение что надо». Привычка использовать излюбленные выражения по поводу и без не должна меняться с возрастом.
Прическа Коко двигалась и жила отдельной от нее жизнью, когда сама девчонка покачивалась в такт парикмахеру, а не музыке. Вандербилт хорошо бы справилась с ролью дофины Франции из глупого фильма Копполы.
Галлант, кажется, смог захмелеть от минеральной воды. Не исключаю силу внушения и то количество раз, когда он отшучивался: «Не захмелей», отхлебывая из фужера. Уж больно ему весело. Не сравнится с Серыми, но тоже ничего. Мне понравилось, как он залпом осушил остатки воды. Плечи дрогнули, будто там была не вода, а чистый спирт.
Представилось, как Иви пристыдила бы внучка за подобное. Бабули цирюльника мне не хватало чаще, чем ему. Замаскированные под фамильярность взаимные оскорбления – последний способ выплеснуть желчь, расслабиться и наслаждаться, как завещала Вильгельмина.
Я отвлеклась меньше, чем на пару минут, а уже пропустила, как Эмили начала медленно сходить с ума. Мы все это делали в той или иной степени, но кто-то прятал это в себе, притворялся долго и упорно, что научился вести себя подобающе, кто-то забывал, что стены слышат, а кто-то уже был без головы. (Это я о себе). Эмили отказала двум Серым и Андре, который выбирал себе пару по цвету кожи, если не по половой принадлежности.
На мгновение я ощутила, как растет к ней уважение. Никакого счастья без любимого, любившая больше всех, смерть ради любви… Где же ваша вечная любовь, о которой не писал только ленивый? Траур на всю оставшуюся жизнь, венец безбрачия, реки воплей и хныканья о потерях. Это по мне.
Думаю, я буду заниматься подобным ближайшие годы.
Из вежливости все же поинтересовалась причиной отказа. Эмили мягко склонила голову на бок и провела рукой по утянутому в корсет животу. На губах заиграла лукавая улыбка, пока она перегнулась ближе ко мне, опаляя дыханием ухо.
«У нас будет ребенок».
«Нас» мне не понравилось. Надеюсь, что это не намек на сплоченность жителей, командный дух и прочее дерьмо. Я к этому выродку, конечно, если он реален – не имею ни малейшего отношения. Может, стоило ударить ее тростью в живот? В этих стенах все равно не родить кого-то приличного, а размножаться, зная, что происходит снаружи… Я вовремя отогнала мысли о мачехе, проделавшей долгий путь по выжженному Техасу.
Сколько прошло с самочинной казни? День? Неделя? Месяц? Господи, я совсем запуталась в числах!
Девчонка выглядела счастливой, поглаживая живот, будто бы вот-вот на сносях. Меня затошнило.
Оставив Коко с ее глупым жеманством перед кем-то из надзирателей в черном, Галлант подскакал ко мне, протягивая руку. Подошел бы он так к настоящей мисс Венебл? Уверена, трость оказалась бы в у него в заднице при таком раскладе. Бальные танцы или их подобие ассоциировались с окончанием старшей школы. Не хватало бутоньерок на запястьях и завешенных драпировкой баскетбольных колец спортивного зала.
– Трость можно и оставить, – подсказал цирюльник, когда я коснулась его руки, поднявшись с нагретого места.
Ладони у него прохладные и мягкие. Тыльная сторона блестела от обильно нанесенного крема. Пальцы так и летали, прикасаясь к моим, будто в акте демонстрации того, как легко он может накрутить с десяток косяков на вечеринке. Хороший навык.
– У тебя маска, – напомнила я. – Трость – неотъемлемая часть образа.
Галлант хмыкнул. Бутоньерка все же была – отвратительная лиловая брошь в виде розы на лацкане пиджака. От него пахло приторными отдушками средств для укладки – будто заходишь в салон красоты и мнешься у порога, интуитивно выбирая мастера.
– Завтра Венебл, настоящая Венебл, сдерет с тебя кожу, – прошептал он. Клюв маски коснулся обнаженного участка кожи, выбив легкий вздох.
Мне хотелось поблагодарить его за заботу и напомнить о паршивой наблюдательности. Может, любимая глава Третьей станции облачилась во что-то лиловое, затерялась среди столов или притворялась книжным стеллажом? Абсурдно.
Золотая сережка с бриллиантом на мочке уха задорно блестела. Он всегда носил ее или приберег для праздников? Не исключено, что я снова забыла о мелочах.
– Завтра, – уподобляясь его манере, я перешла на шепот, – никогда не настанет.
На его лице (пусть и скрытом маской купца Панталоне) проскользнула тень подозрения и неуместного смущения, словно мои слова вогнали его в ступор. Он покосился на искушающе-красные яблоки, плававшие в чане словно вздувшиеся тела утопленников.
Я выдохнула и пояснила:
– У нас бесконечное сегодня.
***
Обещанный «праздник» имел вполне типичный сценарий: сборы, ужин, подарки, веселье. Я хотела изменить несколько пунктов, а потому вначале был ужин. Условный, конечно.
Говорят, что месть – блюдо, которое следует подавать холодным.
Я предпочла натощак.
Пятничный вечер прошел в затворничестве. Я не ложилась и ограничилась тем, что сняла с себя платье, выбросила в огонь корсет (отчего помещение ненадолго окутало дымом) и всю ночь сидела на кресле, поджав колени к груди. Майкл так и не оставил меня в одиночестве. Когда уже зародилась призрачная надежда, он вернулся с ноутбуком и принялся что-то печатать. Настолько быстро, будто бы и не сверялся ни с одной из букв на клавиатуре.
Внятного ответа о судьбе своего ноутбука я не получила. Лэнгдон отмахнулся, мол, знал, что мне пригодится техника. Правдивость этих слов я умножила на ноль.
– У тебя что, доступ к интернету?
– Отчетность необходима для истории.
Я внесла предложение свести бюрократию к минимуму в новом мире. Он сказал, что подумает над этим. Больше я не хотела говорить. Оставила ценные минуты на то, чтобы поддаться сожалению и неуместным сравнениям, которые следовало бы сохранить для той же пресловутой истории. «Новые Адам и Ева» затерялись среди прочих книг. Мне хотелось, чтобы книга была найдена, но не прочитана от корки до корки.
Думать ни о чем не хотелось. Я ощущала себя в большом аквариуме с непредсказуемым скорпионом и попыталась представить дальнейшую жизнь, где предстоит существовать под одной крышей с этим человеком, наблюдать за происходящим снаружи. И тел, и пострадавших от радиации слишком много, чтобы спокойно жить на поверхности. Если последние не умрут в ближайшее время, то цивилизованный оплот человечества окажется в меньшинстве и падет под их натиском.
К вечеру Венебл, полная решимости, постучалась в свой бывший кабинет. Визит носил сугубо официальный характер: решение «рабочих» моментов.
От стука меня передернуло, но Майкл любезно произнес: «Да, входите», хотя подходяще прозвучало бы «идите к черту». Я вжалась в ступени винтовой лестницы, ведущей наверх, следя за каждым шагом сколиозной суки. В моих глазах Венебл – враг, который должен стать подношением безымянным богам. Выкрикнуть «Слава Сатане» у меня не хватит духу. Это своего рода богохульство.
Она сделала два шага и вновь загремела трость. Вильгельмина ластилась к нему кошкой, втаптывая в пыль свою гордость собственными ногами. Спорим, если спросить ее об этом вечере, она вспылит и ни за что не признается. Я тоже не признаюсь в причастности к руинам собственной жизни.
К устранению Венебл мы пришли единогласно. Майклу не понравилось то, что она замышляла убить и его. Пытать, натравить эту дрянь, мисс Мид, но вытащить клешнями информацию о святилище, которого, в самом деле, не существовало. Да, был наиболее безопасный участок, где прятались сильные мира сего, впадая в уныние от того, что они наделали, но путь туда был воспрещен.
Библия говорит: «А если кто ударит раба своего, или служанку свою палкою, и они умрут под рукою его, то он должен быть наказан». Мне не терпелось свершить вендетту и поставить жирную точку, наказать, отомстить за кого-то кроме себя.
Не только за издевательства над собой.
Лэнгдон отдал мне тот шприц успокоительного яда с напутственными словами «найти ему лучшее применение». Мысли о внушении были отброшены. Не я ли, скрипя зубами, рыдала на полу собственной комнаты, а после прижимала мокрый комок – когда-то белый гольф – к глазу.
Смерть Венебл неминуема и в теории была чем-то обыденным.
Когда она стояла ко мне спиной, опираясь на дурацкую трость и водя плечами, обтянутыми черным неопреном с гипюровым воротом а-ля «Питер Пэн», сердце мое стучало в ушах. Я затаила дыхание и мягкими шагами двигалась к ней, держа в руках шприц, словно копье для убийства какого-нибудь мамонта. Защитный колпачок остался на лестнице. Тонкая иголка так и блестела, ожидая, как бы вонзиться в обнаженный участок кожи на лебединой шее.
Никакой дрожи на кончиках пальцев и рука, к удивлению, не трепыхалась.
Я ждала, что она повернется. Она должна была повернуться! Это не могло быть до омерзения просто. Венебл обязана обернуться, увидеть тень, что нависла над ее драгоценной жизнью и бессмертной душой, ударить тростью, оглушить, а после закончить начатое мною.
Но Вильгельмина будто бы ничего не ощущала. Кровь не стыла в жилах, никакого волнения или обострившихся, как у охотника, инстинктов самосохранения. Мне уже начинало казаться, что от ступеней до главы Третьей станции не добрый десяток маленьких шажков, а взлетная, мать ее, полоса.
Я не слышала того, о чем они говорили, хоть и находилась в пугающей близости. Только участок бледной кожи. Только нашептывание медицинского шприца. Сделай это. Сделай это. СДЕЛАЙ!
Убийство – это плохо.
Я не заносила, подобно палачу, меч, а с силой воткнула иглу в кожу, испугавшись больше, чем не подозревающая Венебл. Та резко обернулась и удивленно открыла рот. Слова «что за чертовщина» застыли в глотке. Игла вошла во всю длину, «как надо», но сам цилиндр остался наполнен жидкостью.
– Ни на что не способна, – давя на рукоятку поршня, выплюнул сквозь стиснутые зубы Майкл, который так сильно не любил марать руки.
