Текст книги "Дьявол в деталях (СИ)"
Автор книги: thewestwindchild
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Маленькая комната ограничивала движения, не позволяя развернуться, но это не помешало попробовать кружиться, удерживая друг друга за руки, чтобы не свалиться на трясущихся от слабости ногах.
Детство, – думала я, улыбаясь до боли. – Детство никогда не умирает в нас. Мысли о нем спасают и будут спасать. Конечно, нам необходимо отвлечься.
На последних строчках мы схватили друг дружку за мизинцы и принялись заговорщицки повторять длинное бессмысленное слово, которое говорят, когда не знают, что сказать. В темноте я с трудом различала ее лицо, лишь очертания, но нам было весело. Впервые.
Мы прослушали еще с десяток песен, продолжая двигаться, открывать рот, словно поем в караоке, не издавая ни звука. Забытое ощущение целостности, наполненности жизнью до самого края.
Она, Нэнси (мы познакомились только под утро), ушла за три часа перед подъемом, сославшись на усталость, и то, что нам предстоит целый день занимать себя какой-нибудь ерундой до отбоя.
Натянув одеяло до подбородка, по привычке, а не от необходимости, я все еще глупо улыбалась, словно под экстази или еще чем-то, я словно обзавелась лучшей подругой. Так по-дурацки хорошо и счастливо во лжи.
БАМ!
Что-то взорвалось или разбилось, заставив вздрогнуть, но не раскрыть глаза. Наверное, кто-то громко хлопнул дверью. Мне не о чем волноваться. Я в безопасности. Не стоит поддаваться панике. Вот же бесполезное дерьмо. Сердце продолжало учащенно стучать, дрожь и зуд в теле не хотели утихать.
Я крепче зажмурилась, сжав пальцами теплую ткань постельного белья, вынимая из памяти нечто сильнее лжи. Чудеснее.
Descensum. Шипящее, обсахаренное, ядовитое. Закрыв глаза, я представила, как выписываю его в воздухе, добавляя петелек к каждой букве, светящейся в темноте. Никогда не смогу забыть, не посмею.
Descensum. Descensum. Descensum.
В коридоре раздался нарастающий вой сирены. Я сильнее прижала ладонь к уху. Descensum.
Мне не нужно поддаваться панике.
Мне не о чем беспокоиться.
Грехи твои были, словно большое облако, но Я их развеял, они исчезли, как туман исчезает в небе.
Я спас тебя и сохранил, вернись ко Мне обратно.
(Исаия 44:22)
========== 14 – Human Nature ==========
…Thought it would be over by now, but it won’t stop
Вы рассчитывали, что теперь со мной всё уже будет кончено, но ещё не конец.
Thought that I would self destruct, but I’m still here
Вы думали, что я сама уничтожу себя, но я по-прежнему тут.
Even in my years to come, I’m still gon’ be here
И сколько бы я ни прожила, моё место будет здесь.
– 2WEI – Survivor
Excelsior – «всё выше».
Когда они пришли, я еще не спала, продолжала лежать, успокаивать себя. Света не было на всей пятой станции, а потому в руке Александры (мне почему-то хотелось звать ее Агатой) была зажата свеча.
Я с трудом собрала все, что осталось, позабыв о половинке дубового листка под кроватью, и послушно последовала за остальными, ожидая, когда вновь раздастся взрыв, грохот, лампы загорятся алым светом. Предупреждение об опасности, неминуемом конце.
Очередном конце.
Нас вывели в столовую, предупредив, что будет «экстренное» собрание, на котором обязаны присутствовать все обитатели кроличьей норы. Свечей было всего четыре, зловещим светом они освещали лица «главных», тех, кто отвечает за спасенных.
Наши жизни отныне нам не принадлежали.
– На земле произошел взрыв. Его природа нам неизвестна, – женский голос предательски дрожал. Возможно, мы не доживем и до подъема. – Мы склоняемся к повреждению внешних водных коммуникаций. Сильный поток воды или нечто, ударившееся в ограду, создало катаклизм и…
Ее дерзко перебили.
– Мы все сдохнем? – визгливо закричала девушка из толпы.
Александра нервничала. Ее подбородок дрожал, и хотя губы оставались сжатыми в тонкую линию, глаза выдавали ее испуг, как и дрожь, закравшаяся в голос.
– И у нас поврежден один из генераторов, но н-н-наши люди постараются это исправить. Вторая печальная новость – повреждение водных коммуникаций. Одно из сооружений мы не в силах восстановить. Один из отсеков, к сожалению, затоплен, но не волнуйтесь, никто не умрет с голоду. Все будет в порядке.
Все будет в порядке.
«Не поддавайтесь панике», – снова заговорил голос телеведущего в голове.
Теперь у него есть конкурент. «Все будет в порядке», хотя, думаю, все знают, что будет с точностью наоборот.
Винсент, который обещал, что мы не будем часто встречаться, солгал. Он проводил перепись присутствующих. Кто-нибудь из них знает наши имена? Каждого? Надеюсь, что нет. Я бы не хотела, чтобы «главные» знали, как меня зовут. Мне это кажется слишком личным. Через время я вспомнила о браслете на руке и чуть не взвыла. Зачастую забывались самые простые вещи, элементарные. Базовые.
Я не верила в спасение. Отказывалась верить. Серые стены стали моим последним пристанищем, склепом, большим гробом.
Когда до меня дошла очередь произнести имя, я впала в ступор и просто вытянула руку с именем. Мне оно все еще не нравилось. Чем я руководствовалась, выбирая подобную околесицу? Призраками прошлого? Они никогда не оставят меня, только сильнее наполняют воспоминаниями, словно сосуд.
Одного парня не хватало. Может, это его рук дело? Он пробрался куда-то и вывел из строя генератор? Затопил отсек и утонул в нем? Я уже завидовала ему. Кто-то уже пустил слух о том, что он покончил с собой. Червячок зла пробрался к каждому в сознание, предлагая задуматься, насколько плох каннибализм в случае, если у нас не останется запасов.
Сколько нужно времени, чтобы лишиться рассудка? Я не сумасшедшая, или…? Когда я говорю себе, что схожу с ума, то сразу ощущаю какое-то успокоение. Я ведь не признаюсь себе, что сумасшедшая или все же признаюсь? Не знаю.
Нас снова отправили по комнатам, когда удостоверились, что авария не затронула остальные отсеки. Глупенькие. Вода бы поступала с первого этажа на второй, а не со второго на первый. Или вода просочится через стены и после водопадом обрушится вниз?
Я думала об этом, пока возвращалась к себе в комнату, представляя, как тонут корабли во время шторма, как угрюмых моряков проклинают русалки и другие водные твари, чей покой они нарушили. Воображаемая волна окатила палубу и затопила каюты. От подобных мыслей у меня началась морская болезнь и затошнило, стоило голове коснуться подушки.
Сегодня мы без обеда и ужина. Электричества недостаточно, чтобы сварить еды на всех, а еще главные умалчивают, какой именно бак с водой поврежден. С технической или с той, которую использовали для приготовления пищи. И откуда она поступала изначально? Я снова легла спать, но из-за голода уснуть было невозможно.
Я представила, как разговариваю с Александрой о пятой станции, как она увиливает от ответов мол, секретная информация, не подлежит разглашению, конфиденциально и все такое. Однажды Александра, реальная Александра, обмолвилась, что мы здесь благодаря поручителям и небезразличным к умным детям, фонтанирующим идеями о новом будущем. Аргумент.
Но кто тогда я? Меня устраивал старый мир, свет моего сердца никогда не стремился озарить окружающий мрак. Я любила окружающую гнилую действительность, я – ее часть, я взращена этими землями, культурой и бытом, и ради нового мира не смогу позабыть и перечеркнуть все былое.
Кто мог стать моим благодетелем?
Рассуждения о предназначении Майкла я задвинула в дальний угол и набросила сверху тряпку. Если об этом не думать или не обращать внимания, то оно не существует. Альтернативный вариант для страуса, чтоб его. Не голову в песок, а просто поднять ногами пыль, противник в ней затеряется, и все. Обидчика нет.
Я представила, что Майкл умер или страдает где-то от радиации. Мне с трудом верилось, что «Кооператив» – его собственная идея. Придумать и во что-то уверовать – дело не хитрое, а вопросы организации проседают. Стал ли он опытным оратором, затмевавшим грозовыми тучами ясный смысл? Спонсоров, может, нашел среди таких же доморощенных фанатиков и чернокнижников, умеющих читать знаки.
Сатана бы не оставил своего единственного наследника, пока Господь покинул каждого из нас.
Каков смысл моего спасения? Мы расстались не на самой приятной ноте, я, черт возьми, предала его. Ушла, как и остальные, повторила триумф Констанс. Разве не проще и радостней было бы понимание, что я сдохла? Не присоединилась и умерла. Подчинение или смерть.
Месть. Жажда мщения и обладания – единственное объяснение тому, что моя участь теперь – томиться здесь и вкушать гнилые плоды спасения.
Я снова понадеялась, что Майкл умер. Безболезненно и быстро. У меня не было причин желать ему смерти, но все же, как я уже говорила раньше – лучше пулю в лоб, чем жизнь в склепе.
В конце концов, идея третьей мировой могла прийти на ум любому, кто добрался до верхушки.
Когда ко мне в комнату вновь кто-то вошел, я притворилась, что снова задремала. Здесь я не совсем уверена в реальности. В какую-то секунду события спутались. Меня как свидетеля пригласили взглянуть на тело того парня, что молился перед обедом и печатал автобиографию на ноутбуке, хотя может, это был и не он. Других-то я не рассматривала.
Спустя время я думаю, что идея написать о произошедшем была навеяна не фильмом, точнее не только фильмом, а еще и этим парнем. В память о нем?
Он болтался под самым потолком, покачиваясь, словно маятник, от бесконечного хлопанья дверьми. В свете свечей трупные пятна на его конечностях казались загадочными тенями на руках марионетки. Парень – не промах: свил себе петлю из постельного белья и нашел какую-то ерунду в потолке, за которую зацепился.
Я попыталась вспомнить об острых предметах в своей комнате и пожалела, что из-за вышедшего из строя генератора не смогу узнать о наличии подобного чуда у себя в комнате. Повеситься на изголовье кровати невозможно. Будь я ниже или дверной короб выше, то можно было еще попробовать зацепиться за него.
На его лицо я не стала смотреть. Мне стало страшно, будто бы я впервые видела труп так близко. Я попыталась сосчитать похороны, на которых мне доводилось присутствовать, но не вспомнила ни одних. Были, конечно, вроде бы в детстве, но гроб был закрытый или меня к нему не подводили и оставили рассматривать заплаканные лица, укрытые черными вуалями.
«Механическая асфиксия. Странгуляционная».
«Нам нужны свидетели. Вы знаете, что он не пропал, не был убит кем-то еще, не стал нашим ужином».
После слов об ужине засосало под ложечкой. Сколько времени мы не питались ничем кроме слипшейся в комок каши и похлебок? Я бросила взгляд на едва различимое в темноте бедро. На сколько бы его хватило? У него целых два бедра.
Я представила, как обезглавленное тело притащат на воскресный обед после молитвы и каждый схватится за нож и проткнет мягкую плоть.
Священно тело. Мужское или женское. Продающееся с молотка.
Меня дважды вырвало желчью.
Как добралась до комнаты – неизвестно, но рядом со мной поставили какую-то посудину. Она шире наших обеденных пиал, а потому можно не беспокоиться, что через время придется есть из нее. Меня полоскало еще раза три невесть чем, в темноте не разберешь. Стоило подумать, что стало легче – меня вновь выворачивало будто наизнанку.
В следующий раз я распахнула глаза не от того, что устала спать – я не могла дышать.
Едва теплая вода облизнула лицо, укрыла, точно покрывалом, ноги по голень, покачивала кровать. Ее становилось все больше и больше, будто кто-то позабыл выключить кран, вода уже вливалась в уши, вынуждая вздрогнуть, норовила хлынуть в ноздри, заполонить легкие.
Я барахталась, пыталась на трясущихся от слабости ногах оттолкнуться от бортиков кровати, всплыть к потолку, захватить больше воздуха, нырнуть вниз и позволить воде заполонить больше пространства. Может, стихия пощадит меня и оставит жить? Или хотя бы оставит комнату в покое?
Воздуха было нещадно мало, будто его вытянули, вытрясли пузырьками из шприца с лекарством для смерти – болезненной и не самой быстрой. Вода мешала двигаться, все сильнее утягивая вниз. Ручка двери не поддается, само металлическое полотно тяжелое.
Черт знает, как она открылась и с какой попытки, но поток воды вынес меня со второго этажа на первый, будто рыбешку на сухой берег, будто брошенную сестрами русалку. Сырой затхлый воздух показался прекрасным, когда я вновь смогла вздохнуть, отхаркивая кровавые сгустки в сторону, надеясь не захлебнуться теперь ими. Капли воды медленно стекали со второго этажа-полумесяца.
Я попыталась выпрямиться и застучала ладонями по полу, будто кто-то мог меня услышать и помочь. Тело слишком ослабло и валилось раз за разом – в последний я ударилась подбородком о бетон и взвыв от боли, сковавшей челюсть.
Унизительно. Я поднялась на локтях, слыша треск конструкций нашего убежища. Вот-вот оно обрушится на голову. Я тщетно попыталась отползти, скребя ногтями по полу, будто смогу обнаружить бугор и подтянуться немножко, спрячусь. В детстве я пряталась под диваном, думаю, сейчас сработает тоже. В кромешной тьме сложно разобрать расположение предметов.
Свет. Я нуждалась в свете, который озарит пространство над головой, укажет путь, как те стрелки «Пожарный Выход» в торговых центрах или светящаяся дорожка в самолете. Мне следовало найти что-то реальное в мире, полном иллюзий и абстракций. Когда я увидела что-то яркое, напоминающее белый свет, то с ужасом поняла – это свет фар.
Я снова умерла. Снова во Флориде. Снова под колесами автомобиля. Как. Же. Сука. Тупо. Блять.
Мне захотелось взвыть от горечи поражения. Почему я не поняла, что опять умерла? Почему это вошло в какую-то дурную привычку – умирать снова и снова? Где кабинет математики? Где мой личный ад, приукрашенный старыми добрыми фантазиями?
Галлюцинации, – запоздало осенило меня. – Не было никакой воды, никакого убежища, никаких людей. Никакого апокалипсиса.
И я снова погрязаю в сомнениях. Что могло заставить впечатлительный разум породить эти картинки прямиком из преисподней? Возможно, ничего прежде не существовало и мир – большая голограмма. Я и не оживала. Не было воскрешения, не было Майкла и его дурацкой школы.
Это не реально.
Я вновь попыталась встать и вновь одержала поражение. Мысль была еще ясной, но словно погрязшей в нитях, как кошмар в паутине ловца снов. Я жаждала определенности.
Вариант, в котором смерть мозга еще не наступила, но легкие наполнились водой? Не этого ли я хотела? Умереть под водой?
«Детка? Детка, ты слышишь меня? Они больше не придут. Они ушли»
Я исполнила свою мечту – снова стала маленькой девочкой, которую мама взяла на руки. И я подумала о рае, упокоении и о том, что мы будем с ней вместе, с моей недалекой, но любящей матерью. Я ухватилась за ее руку – сладкое обманчивое воспоминание, – впервые подмечая, что она была красивой. В юности и вовсе походила на Шэрон Тейт. Никогда раньше не понимала, что отец нашел в ней, но в такую улыбку сложно не влюбиться. Я совсем забыла ее, а знала ли раньше?
Мне кажется, что я не знала ее, и мне хотелось разбиться в извинениях: за ложь, неуважение, непонимание и самообман. Почему она такая красивая? Я протянула к ее молодому лицу руку, и она растворилась, словно никогда и не существовала, а была лишь выдумкой.
Мама!
Я звала ее, сдавливаемая со всех сторон темнотой каменной клетки, кричала и рыдала, позабыв о боли и слабости, вытягивала руку, ожидая, что она схватит в ответ.
Ледяной поток воды вновь хлынул откуда-то сверху и голос брата приказал бороться. Я вновь забарахталась, хватала ртом воздух и не позволяла воде полностью поглотить меня. Борись, борись, борись. Не поддавайтесь панике. Все будет хорошо.
Как будто птица взмывает вверх. И вновь выше всех. Где? Вот она! Удерживай баланс, словно птица. Взмывай вверх. И выше, и выше. Выше всех.
Голоса обретали физический облик, превращались в волны и ласкали ушную раковину, как единственную раковину в пустоте настоящего. Они не отпускали меня, звали по имени и просили открыть глаза, разрушить иллюзию, где самой красивой русалкой стала моя мать, затягивающая меня в воронку. Они все испортили.
Я снова увидела свет, мерцание на уставших, измученных лицах неизвестных. Они облегченно выдохнули. Мне захотелось обратно, но стоило закрыть глаза, щеки загорались от череды пощечин, и сквозь пелену слез я вновь смотрела перед собой, не различая ровным счетом ничего.
Дышать вновь стало тяжело. Я открыла рот, подобно рыбе, и попыталась вздохнуть снова, но только давилась пустотой, издавая хрипы. Игрушка, у которой села батарейка.
Кто-то засуетился, чертыхнулся, занервничал и снова пообещал невыполнимое: все будет хорошо. Я была готова к новой череде галлюцинаций и несвязного бреда. Он был лучше реальности и воскресной молитвы. На мгновение меня охватил страх, что я пропустила воскресенье и кто-то съел мою порцию, кто-то давился моей похлебкой и ел из моей тарелки. Забавно, что я могла еще что-то испытывать, что-то негативное, ощущая себя злобной крошечной собачонкой, нашедшей еще одно применение зубам.
Чьи-то руки подхватили меня, касаясь пальцами шеи, придерживая голову. Я подумала о том, как у человека много конечностей и позавидовала невесть чему. Просто потому, что могла это испытать – зависть.
Я пыталась рассмотреть лицо, подумала про того желчного мужика, которого мы не должны были часто встречать. Как его звали? Я не помнила.
Майкл? Почему ты не видишь, что я не могу пошевелиться? Майкл?
Нет, это кто-то другой, взрослый, старый.
Тонкие пальцы коснулись лица, заправили короткую прядь,упавшую на глаза. Дышать стало легче. Не знаю, как оно работало, но, определенно, в этом был смысл. Настоящее время вновь стало реальным отрезком между прошлым и будущим.
Серый потолок исчез. Бесцветное полотно растянулось над головой, напоминая сухие ветки деревьев, переплетенные между собой.
Вряд ли Майкл умер. Если бы он умер, то небо стало бы другим, мир был бы другим. Что бы сделал его Отец? Сбросил на нас еще больше огня или разочарованно оставил все на своем месте?
***
Я открыла глаза уже в другом помещении, где вместо стен оказались решетки. Психиатрическая больница? Тюрьма?
“Я невиновна” молнией пронеслось в голове.
Если это в самом деле психиатрическая больница, то все становится на свои места. Никакого апокалипсиса, никаких людей, никакого потопа и никакой пятой станции. Браслет на запястье отсутствовал. Позже я заметила его на основании штатива для капельницы у кровати. К вене тянулось три трубки с бесцветной жидкостью, поступавшей из пакета. В кино такие использовали для переливания крови. Мелкие красные буквы на пакете невозможно разобрать, они плывут перед глазами и превращаются в сплошные линии.
Нужно будет сбежать.
Я попробовала свободной рукой вытянуть иглу из вены, но пальцы дрожали и не слушались. Игла слишком глубоко, чтобы рывком вынуть ее наружу. Дышать все еще легко. Я только сейчас заметила кислородную канюлю в носу и тонкие трубки, заправленные за уши, почти неощутимые. Если вытащить ее, то я задохнусь? Лучше не рисковать.
Если прислушаться, различимо гудение генератора и едва уловимый треск лопастей вентилятора. В помещении было душно. Я попробовала высунуть ногу из-под пледа как на борту беспилотника. Флис окутывал тело, словно кокон бабочки, но таковой я ощущала себя меньше всего. Скорее трупом, обмотанным в ткань перед сожжением. Такое было в какой-то религии, но я уже не уверена.
Спать больше не хотелось, есть тоже. Казалось, что я выспалась на несколько лет вперед. Сколько времени прошло в беспамятстве? День? Два? Месяц? А если это была кома с осложнениями, которая началась еще после Флориды и мой расколотый разум придумал целый мир?
Но пластмассовый браслет на штативе был реальным. Короткие, когда-то черные волосы – тоже. Шрам на щеке.
– Вы очнулись? – голос заставил меня вздрогнуть, но его обладательница исчезла, добавив одно слово: Отлично.
Женщина. Ей около сорока, черты лица острые, уголки губ опущены вниз. Улыбаться приходится не чаще моего. Она была одета в черный костюм и единственное, что остро бросалось в глаза – бриллианты в ушах. В ее руках не было ни подноса с едой, ни лекарств. Женщина сняла с левой руки черную кожаную перчатку и прислонила тыльную сторону ладони к моему лбу. Мама так тоже делала, а бабушка чаще прикасалась губами ко лбу. Я так и не научилась понимать, когда у человека жар. Только у себя и то с трудом.
– Попробуй поговорить, – властным голосом произнесла женщина, опуская руку к шее. От чужого холодного прикосновения я дернулась. – Говорили, что у тебя была стычка с кем-то. Давай, представься, Катрина. Произнеси свое имя полностью.
Я поежилась, когда ее пальцы принялись прощупывать горло, но подчинилась. Выхода не было. Втянув через рот воздух, я облизнула пересохшие потрескавшиеся губы. Катрина. Меня зовут Катрина. Я повторила это вслух, ожидала, что выйдет сипло и шепотом, но нет. Разве что хрипло с непривычки.
Женщина кивнула, прощупала горло еще, сказала, что лимфоузлы не увеличены. Мне это никак не помогло. Я попыталась вспомнить, виделись ли мы на пятой станции раньше, но кроме косоглазия Александры ничего не шло на ум. Не знала, что у них был отдельный отсек для больных.
– Вроде все нормально, – заключила женщина. – Расскажи мне, что ты помнишь.
Она снова надела черную перчатку и отодвинула край моей постели – несколько пледов и простынь, а после присела на обнаженный виниловый матрас. Может, это психиатр? Сейчас она выслушает мои бредни и убьет, если мы все еще на пятой станции. Скажет, что я не выжила, но какой прок тратить столько лекарств? Чтобы мясо оказалось не зараженным?
Я снова вздрогнула и принялась медленно говорить о пятой станции, повреждении генератора, коммуникаций, потопе. Женщина не перебивала, иногда качала головой во время моих пауз и следила за тем, как остатки жидкости в пакете продолжают путь по прозрачной трубке.
Под конец я решилась спросить о починке на станции. Мы же под одной крышей. Мы, множественное число.
– Пятой станции не существует, – отрезала она, но, заметив мой испуг во взгляде, поспешила уточнить. – Отныне. Стены оказались менее крепкими, чем предполагалось.
– Никто не выжил? – перебила я, ощущая, что вот-вот расплачусь. Мы – не пустой звук. – Никто не спасся?
– Спаслись все, но выжило только семеро, – я нервно затеребила трубки канюли в руках. Они скреплялись под горлом, словно проводки наушников. Телефон. Он остался там! И мой дубовый листок! – Своего рода рекорд. Вы – первая станция, которая пала за рекордное количество дней.
– Сколько прошло времени?
– Двадцать два дня.
Невозможно. У нас было больше времени. Понятно, почему воскресенье наступало так быстро. А я даже не догадалась проследить за числами, используя мобильный телефон! Женщина вновь перевела взгляд на трубки с жидкостью. Может, это яд, а она застыла в ожидании мой смерти? Мне захотелось вырвать трубки вместе с венозной системой.
Кому я могу доверять? Никому. А смогу ли довериться?
– Не хочу показаться невежливой, – произнесла женщина, переведя на меня взгляд. – Я думала, что ты умрешь. Когда мы нашли тебя, ты была плоха, очень плоха. Лежала на полу в моче и поту, беспрерывно стонала от кошмаров, задыхалась. Жалкое зрелище.
Я медленно поднесла руку к носу. Кожа не пахла ничем. Наверное, потоп был, меня омывали перед смертью. Женщина подтвердила мои догадки.
– Галлюцинации, наверное, вызвало заражение крови или инфекция. Я полагаю, что у тебя был повышенный уровень CO2 в крови, но оборудования толком нет, чтобы убедиться в этом. Мы уже сталкивались с подобным, но я не врач.
– Чем все это вызвано?
– Оплошностью? Непрофессионализмом? Чем угодно. Они поздно обнаружили повреждение водных коммуникаций, вы травились этой водой. Большинство умерло от острой кишечной инфекции из-за того, что помощь была оказана несвоевременно. У кого был хороший иммунитет – держались до последнего. Двоим повезло. Они были слабы, но относительно здоровы. Их перевезли на станцию в Бекли, Западная Вирджиния. Как не печально, но правительство не способно построить ровным счетом ничего, чтобы спасти своих граждан. Даже правительство Америки.
Она подчеркнула «даже», точно в других странах дела обстояли еще хуже. Я спросила об этом.
– Станций по миру всего десять. Нам так сказали. Построены в безопасных регионах, но, видишь ли, нет ничего безопасного – ни на земле, ни под землей.
– Где мы сейчас?
– Промежуточные станции. Они не предназначены для длительного прибывания, но оснащены всем необходимым: лекарствами, провизией, топливом, генераторами. Просто не в таком количестве, чтобы здесь жило много людей.
Десять станций. Больше двухсот пятидесяти стран. Семь миллиардов человек. Пять из них пришлось на штаты. Что дальше? Первая станция, моя станция, уже мертва. Если дела и дальше пойдут так, то мы умрем еще быстрее, чем я думала. Я подавила в себе истерику – нужно было выведать больше.
Большинство моих воспоминаний – фальшь, но что-то среди них было и в реальности. Например, парень, что покончил с собой, воскресные молитвы (Библия была только на пятой станции), Александра и повреждение генератора. Женщина сказала, что, возможно, меня лихорадило, но я присутствовала при большинстве событий, поэтому и запомнила все, но воспринимала через призму галлюцинаций. Была ли я здорова с самого начала – вопрос, на который ни у кого не было ответа.
Меня пичкали антибиотиками последнюю неделю, которую я провела в забытьи от начала до конца. Кормили через зонд, надевали кислородную маску и следили за тем, чтобы я не сдохла.
Я спросила про Нэнси, сомневаясь, что мы вместе слушали музыку, подоткнув одеяло к двери.
– Нэнси? – женщина сжала губы в тонкую линию. Так делают, когда не могут подобрать слов, чтобы поговорить о смерти. Она умерла. Разумеется. – Катрина, там не было никого по имени Нэнси. У нас есть списки. Может, ее звали как-то иначе?
– А с кем у меня была стычка? – я сошла с ума. – Кто тогда пытался меня задушить? Кто тогда жил в комнате 4318?
– Нам не сообщили этого. Просто сказали, что у тебя был стресс, который чуть не обернулся печальными последствиями для обеих сторон, – женщина резко встала и неопрятно одернула край простыни обратно. – Отдыхай. Набирайся сил. Они тебе понадобятся.
Когда она ушла, я попыталась совладать с собой и не закатить истерику. Я не просила себя спасать, выхаживать, заботиться обо мне. Лучше бы я умерла вместе с пятой станцией. Я попыталась представить опустевшие коридоры, серые стены, наполненные трупами и их смрадом. Забрали ли запасы оттуда? Удивятся ли люди, которые спустя годы найдут это место? Будут ли строить предположения, что было там раньше?
Если мы спасемся, наши святилища станут чем-то вроде чудес света, как египетские пирамиды. Выстояли ли они?
Я попыталась вытащить иголку из вены, шипя от боли. Из места, где раньше плотно прилегала игла, выступила кровь. Я смочила слюной большой палец и стерла ее с кожи. Вышло не очень, осталось пятно.
Когда я пробовала закрыть глаза, то начинала мучиться от удушья канюлей. Я боялась, что провода оплетут меня, загонят, как муху в паутину и на следующий день здесь обнаружат мой труп. Без канюли тоже страшно засыпать. Вдруг я разучилась дышать самостоятельно? Я вновь воткнула в нос трубки и подложила под спину подушку.
Последующие дни я провела в постели. Периодически мне меняли катетеры и учили дышать самостоятельно. Трижды в день измеряли давление, сетуя, что оно пониженное. Кормить через зонд больше не решились, а я и не просила еды. По горло сыта лекарствами и воспоминаниями о горелой каше.
Женщина сказала, что меня переведут на другую станцию, когда состояние придет в норму, но такими темпами это произойдет очень не скоро.
В один из дней она принесла поднос с обедом и поклялась, что не уйдет, пока я не съем половину. Необходимо, чтобы желудок вновь работал, а я самостоятельно поднималась и ходила в туалет. Женщина пыталась достучаться до моего чувства стыда, надавить на то, что я – взрослая девушка, которая в состоянии позаботиться о себе и не просить устанавливать катетеры.
Мне было плевать, но от еды я все же не отказалась, хоть очень и хотелось. Эта жижа пахла приятнее, чем на пятой станции. Ложку я смогла удержать в руке, но было бы приятнее, если бы меня кормили. Я невыносимо, в каком-то смысле одержимо, нуждалась в заботе.
Жижа оказалась настоящим, мать его, консервированным супом, напичканном специями и добавками со вкусом говядины.
«Не набрасывайся так. Тебе будет плохо».
Я не слушала и попросила еще. Женщина отказала, а я перешла на вой, который остался проигнорированным. Через время желудок свело спазмом, я жалела, что съела кусочек той дряни, что плавала в супе. Свернувшись в позе эмбриона, я представляла, как сейчас дверь распахнется и войдет мама или бабушка (или обе), начнут меня жалеть, успокаивать, поглаживать по волосам; но никто не приходил.
Когда я разрыдалась, пришла женщина и попыталась выяснить, что у меня заболело, словно плакать можно только от боли и спазмов. Меня вырвало на один из пледов, но это вызвало у женщины не отвращение, а жалость.
«Я же предупреждала».
Следующие разы я поступала умнее. По маленькому глотку, пережевывая каждый кусочек дольше необходимого, разрабатывая челюсти. С кровати поднялась с большим трудом, держась за крепкие женские руки. Коленки дрожали. Я не расставалась с пледом на плечах, боясь, что покроюсь коркой льда, если обнажу предплечья.
Вознаграждение не заставило себя ждать. Мне принесли мой телефон, который спасли вместе с наушниками и зарядным устройством. До глубокой ночи я пересматривала старые фотографии, останавливаясь на видео, которые занимали большую часть телефонной памяти. У меня никогда не хватало силы смотреть их раньше. Мои близкие мертвы, а на сменяющихся кадрах живы.
Информации о станциях, жителях и прочем больше не поступало. Меня просто поставили в известность, что завтра отвезут на другое место и моему здоровью больше ничего не угрожает. Больше я не опасна ни для себя, ни для общества. Очень красивая фраза.
Путь до очередного внедорожника, который напоминал мини-танк, занял слишком много времени. Я страдала от одышки, постоянно приваливалась к стене, переводила дыхание и жаловалась на то, что темнело в глазах. Женщина лишь недовольно шикала, повторяя, что об этом она и говорила, что мне следовало разминать конечности и учиться жить снова, не отыгрывая партии тяжелобольной. Слова никак не побуждали меня доказать обратное и действовали с точностью наоборот.
В салон меня подняли за руки, так как вскарабкаться самостоятельно у меня не вышло. На случай, если мне станет плохо в дороге, они захватили с собой кислородный баллон и маску.
