Текст книги "Дьявол в деталях (СИ)"
Автор книги: thewestwindchild
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
От Лос-Анджелеса нас отделяло сорок семь миль, школа Готорна находила чуть севернее в непосредственной близости к национальному заповеднику.
– Что вас связывает? – это было первое, что он спросил, когда ворота, защищающие школу от посторонних, остались позади.
– Что? – я медленно повернула голову в сторону водителя. – Пытаетесь устроить допрос?
– Я пытаюсь узнать о своем ученике больше, – Джон Генри прибавил скорость выше допустимого на этом участке дороги, но вел ровно.
– Вы выбрали не того человека.
Я вновь прислонилась виском к опущенному на четверть стеклу. Свежий калифорнийский воздух приятно касался лица, путаясь в волосах. По мере изменения освещенности автомагистрали звезд становилось меньше, они переставали напоминать сказочные брызги, и становились похожими скорее на мелкие осколки хрусталя, забившиеся в выбоины в швах между плиткой или паркетными досками.
Часы на приборной панели показывали первый час ночи.
Я подумала о матери – любящей и беспечной, решившей заняться духовным саморазвитием, но не исключая из своей жизни просмотр ток-шоу. Обычно в час ночи она еще не спала и почти кошачьим шагом перемещалась из комнаты в ванную, нанося подушечками пальцев жирный крем. Осталась ли она в Лос-Анджелесе? Что она чувствует теперь? Уехал ли Джейк от нее к отцу или сбежал в Даллас? Что можно чувствовать, когда хоронишь своего ребенка?
Большой указатель зеленого цвета уведомил, что Лос-Анджелес остался далеко за спиной и следует совершить приличный круг, чтобы вернуться в город ангелов, заселенный демонами.
Я тяжело вздохнула и попыталась не расплакаться, как идиотка, когда вновь подумала о прошлой жизни. Океан, горячий песок под ногами, соленый воздух, толпища туристов, катание на роликовых коньках.
Продан ли особняк на Берро Драйв?
В Аризоне я снова оказалась только проездом. Вечно шумный наравне с Луизианой штат Аризона только пробуждался ото сна и заливал в себя кофеин – некоторые светофоры еще не работали, и тишину разрывал шум поливо-моечных машин.
Уснуть было невозможно. Нарастающее чувство беспокойства душило и стоило прикрыть глаза, как в памяти всплывали копыта дьявола из сна.
Синее безоблачное небо Нью-Мексико и Гранд-Каньон напомнили, что мы с семьей так и не съездили сюда в весенние каникулы. В первый раз я устроила показную истерику-напоминание, что меня укачивает в дороге (ложь), во второй раз брат слег с температурой, и вместо поездки мы играли в ерунду вроде «Монополии» и «Скрэббл».
В туалете на ближайшей автозаправке я прорыдала около десяти минут, зажав рот кулаком, и подавляла всхлипы после, надеясь, что их заглушит рев автомобилей. Дважды или трижды Джон Генри любезно поинтересовался моим самочувствием, но без предложений остановиться в ближайшем мотеле на пару часов, чтобы перевести дыхание или ,напротив, наплакаться вдоволь.
Следующая стоянка была в крутом местечке под названием Вадо Драйв. Джон Генри решил снять наличку и бросил автомобиль на ближайшей автомойке, будто бы не знал, что мыть машину, а после ехать по засушенным дорогам – верх идиотизма.
Солнце нещадно палило, обжигая сквозь одежду. Ни тонировка, ни очки с затемненными стеклами (пусть и за доллар) не спасали. Меньше чем в трехста футах располагалась обширная стоянка для грузовых автомобилей и автозаправка с дешевым топливом. Я и со своего места прекрасно видела, как парочка тучных водителей обмахивались картой местности, периодически присасываясь к бутылке холодного пива.
– Вы понимаете, что такое спуститься в ад? – следующий вопрос соответствовал окружающей обстановке.
Вернуться в ад. Спуститься в ад. Путешествие между двумя мирами.
Просто проговорите это вслух. Звучит как бред сумасшедшего, галлюцинации наркомана, кислотные флешбеки. Как можно спуститься в ад, просто прочитав пару предложений на латыни? Это же не подземная парковка торгового центра и не какой-то лифт, несущийся вниз до самой преисподней. Я не понимаю этого и как обычный человек не принимаю того, что не в силах объяснить.
Все, что меня отличает от людей из средневековья – я не хватаюсь за вилы и факелы.
Descensum.
– Спуск в загробный мир для способных не составит труда, но легко приведет к смерти, если не найти путь назад. Те, кто проваливает испытания, остаются там навсегда и, поверь, никто по своей воле не захочет повторять это снова и снова, а Майкл… – он замолчал, давая почву для размышлений о том, какую силу необходимо приложить, чтобы выбраться на свет. – Представь, что ты спустилась в ад, – (Я уже там побывала), – Спустись ты туда, то смогла бы спасти кого-то. Кого?
Ответ не заставляет себя долго ждать. Если мне было бы суждено кого-то спасти, то это всегда будет мой брат. Джейк, конечно, редкостная задница, но спокойно существовать в мире, где он мертв – выше моих сил.
Первое, что я хотела спросить, – к чему эти глупые рассуждения, но буквально услышала еще не произнесенный вслух ответ Джона Генри: «А Майкл решил вытащить тебя».
– Вы же не так беспросветно глупы, как хотите показаться, – с отвращением произнес он. – Или сантименты или что-то другое ему от вас нужно, а поскольку вы не обладаете никакими способностями кроме написания бесполезных статей, думаю нужно склоняться к первому варианту.
– В чем вы его подозреваете?
Я снова вспомнила разговор с Майклом. Он тоже не особо доверял своему преподавателю, то ли из личной неприязни, то ли видя в нем угрозу свержения «нынешней парадигмы» (бог мой, что выдумал).
– Тьму невозможно обуздать, и точка, – отрезал Джон Генри.
Большего из него вытянуть не удалось.
«Ты считаешь меня чудовищем?» – Гораздо легче внушить страх.
Я смогла задремать ровно на двадцать минут, и это больше напоминало провал в памяти, чем сон.
К четырем вечера автомобиль свернул на дорогу I-10 штата Техас. При виде знакомых пустырей и кучевых облаков на сизо-голубом небе что-то внутри оборвалось, оголяя зияющую дыру, которую никогда не удастся затянуть. Я хотела уснуть и проспать все, чтобы на развилке через Хьюстон не увидеть указатель на родное сладкое королевство и не выбежать из машины по знакомой дороге, не броситься на коленях к порогу родного дома, не обнять стариков.
Мы поменялись местами с Джоном Генри, пролетая указатель один за другим, не сбавляя скорости, точно нас никто не остановит за быструю езду. Я водила крайне плохо – получила права в шестнадцать перед отъездом из Луизианы, но за руль редко садилась; теперь выхода не было. Сцепив пальцы на руле, я попросту уставилась вперед, выбирая одну точку для концентрации – автомобильные номера Техаса, прицеп грузовика, серый кусок дороги, выбоина, новый знак, «Макдональдс», заброшенная бензоколонка с заколоченными дверьми.
Большой зеленый знак с белыми печатными буквами «Добро Пожаловать В Луизиану» с неправдоподобным проржавевшим пеликаном. Кто-то его испортил, оставив внизу подпись «Я люблю Люка» и приклеив несколько наклеек с печатью штата – одним из государственных символов.
Я вновь уступила водительское место, и остаток дороги до Нового Орлеана провела сгорбившись, опустив голову вниз, точно навстречу мог пронестись автомобиль кого-нибудь из знакомых. Возвращаться мертвецом в город, где тебя знают – безумие, но податься без документов и денег некуда. К горлу вновь подступила желчь с привкусом наваристого бульона и выпитого пару часов назад американо из придорожного кафе, по вкусу напоминавшего землю, пропущенную через мусорный пакет.
Домой возврата нет.
Последняя остановка перед конечной точкой – заказник Морепас Суомп (пару раз мы ездили туда с классом). Джон Генри закурил, несмотря на запрет, и потянулся к свернутому на заднем сидении пакету из «Макдональдс». В нем покоились остатки салата и немного кофе на дне бумажного стаканчика.
– Вы уже осознали? – серьезно спросил он, ковыряя пластмассовой вилкой листья салата, освобождая место для столбика пепла. Освещение в автомобиле было выключено, и равнодушное выражение его лица я могла разглядеть только благодаря огоньку сигареты. – Мне вас жаль, правда, жаль.
Отвечать было незачем.
Больше тридцати часов без сна сказывались хуже, чем просто отрицательно, но я отчаянно боролась, точно в этом был какой-то смысл. Сколько бы я не прободрствовала, картина мира останется неизменной.
Знакомые улицы Нового Орлеана, полчаса до дома, час десять до кампуса, веселящиеся подростки, обнимающиеся у каждого фонаря, сгорая в его сырно-желтом свете; на углу виднеется глиняная табличка ручной работы с кривоватой надписью: «Катрин, вечеринка уже в самом разгаре!». У местных всегда было хорошо с чувством юмора.
Воздух беззаботного города врывается в автомобильный салон. Я никогда не задумывалась над тем, что он отличается от других штатов, но, оставив позади тысячу миль и парочку штатов, могу с уверенностью сказать: здесь пахнет домом.
Я снова оказываюсь здесь на Джексон-авеню. Те же кованые ворота, открывающиеся без магии, и тот же парень-дворецкий распахнул дверь. В глазах все плыло от избытка белого, обстановка кадрами наслаивалась и путалась с картинками из ночного кошмара.
Несмотря на глубокую ночь в знакомой гостиной слишком людно. Кто-то произнес едва уловимым шепотом: «Элизабетта Рейзерн», вынуждая вздрогнуть, как и всегда от упоминания собственного ненавистного имени.
Моя благодетельница мисс Корделия давала кому-то указания, ее улыбка теперь казалась тревожной, но все еще искренней, располагающей. Смуглая девушка в головном уборе – широкополой черной шляпе (часть образа настоящей ведьмы) бросила взгляд, полный сомнения, на мои руки, видимо, в поисках какой-нибудь сумочки, даже самой маленькой.
В ее голосе чувствовался южный акцент, который она всеми силами пыталась подавить, произнося клишированное приветствие:
«Добро пожаловать в Робишо».
The fragile kingdom fall
The tremor becomes a quake
…Time will help you through
But it doesn’t have the time
To give you all the answers to the never-ending why
Хрупкое королевство развалится,
Лёгкий трепет превратится в содрогание
…Время поможет тебе выкарабкаться,
Но у него просто нет времени
Отвечать на все твои бесконечные «почему?»
– Placebo The Never-Ending Why
__________________________
* – Peine forte et dure («сильное и продолжительное мучение») – в англосаксонской системе права вид пыток; на грудь человека устанавливали доску и укладывали камни, постепенно увеличивая давление, что могло привести к смерти. В истории США данная процедура была применена в ходе судебного процесса над салемскими ведьмами в 1692 году.
Все указанные латинские выражения взяты из «Ave Satani» – Омен.
Исключение – “Osculum infame” – срамный поцелуй.
p.s “Au” из-за Джона Генри, которому было уделено чуть больше внимания, чем на экране не поставлю, т.к. судьба его остается неизменной за исключением, что сожгут по дороге назад.
p.s.s Ваша отзывчивость приветствуется и вдохновляет на скорое продолжение.
========== 8 – Suspendere ==========
suspense – неопределённость, беспокойство, тревога ожидания.
Меня будто бы снова воронкой засосало в ад.
Первые дни я попросту не покидала постель, разыгрывая Спящую Красавицу одним актом в надежде всю жизнь прожить в мире грез.
Осознание реальности убивало. Ужасно быть мертвым, ужасно быть живым, но еще ужаснее, когда ты жив, но считаешься мертвым. Без вести пропавшей быть намного лучше -может, тебе отбило память, и ты шатаешься по белому свету в надежде что-то вспомнить?
В недолгие часы бодрствования я просто пыталась представить дальнейший план действий с крепко связанными руками. Подать на новый паспорт легально практически невозможно – они потребуют документы, пороются в архивах и по итогу бросят в тюрьму. Поддельные документы – хороши, но скрупулезные девушки в банке откажут в открытии кредитки, определят фальшивку и снова один итог – оказаться за решеткой.
Каждый раз я говорила себе, что смирюсь и с этим, что найду решения и ответы, что жизнь никогда не бывает легкой. Но позиция, построенная на мотивирующих цитатах, заставляла плеваться от самой себя. Ложь. Я бы так не сказала.
Рано или поздно занавес поднимается, и актеры вынуждены выйти на поклон.
Спящая Красавица очнулась не от поцелуя настоящей любви, а от оглушающей, точно удар по голове в темном переулке, реальности, где принц оказывался тем еще ушлепком, а королевство в панике.
Не стану оправдываться и показывать себя сильнее или в выгодном ключе. Я хотела свести счеты с жизнью, а для этого нужна сила воли. Уверенности в том, что в процессе не стану пытаться сорвать веревку с шеи или барахтаться в пруду, пытаясь освободить карманы от пригоршни камней. Мне не хватало внутреннего стержня, чтобы позволить воде в ванной залиться в ноздри и, как дешевую губку для мытья посуды, наполнить легкие.
В Робишо все были очень любезные, отзывчивые и дружелюбные до тошноты. Я к такому не привыкла. Не то чтобы мы с соседкой по комнате вырывали друг дружке волосы за вешалку в шкафу или плевали в стакан содовой, но крепкая дружба, как по мне, это всего лишь красивая сказочка наряду с первой вечной любовью.
То, что ведьмочки считали друг друга сестрами, – заслуга Корделии. Никакого гнетущего авторитета старших, превышенной субординации. Все равны, значимы вне зависимости от их способностей. Каждый важен. А я привыкла к конкуренции, миру волков, где следует идти по головам, если хочешь получить стипендию, выделиться, публиковаться.
Что было хорошего в «Робишо» – кормили здесь не отвратительными наваристыми мясными бульонами. Ко всему я могла прийти в столовую и забрать, к примеру, зеленое яблоко из плетеной вазы (моя мама любит такие штуки) и сгрызть в своей комнате; но вот проблема – я ненавижу яблоки. Мякоть оседает на зубах, они быстро окисляются, во рту превращаются в кашу и напоминают рвоту. Любая пережеванная пища – не самое красивое зрелище, но яблоки для меня на вкус как сгустки случайно проглоченного гноя.
Жизнь в академии чем-то напоминала жизнь в монастыре. Я читала об этом в «Marie Claire» пару лет назад. Мы должны были чему-то бесконечно учиться, посвящать время повторению, разгружать свежие продукты и уже готовые блюда, нуждающиеся в разогреве. Одним словом – рутина.
Я снова училась жить во времени. Сегодня пятница, а оживили меня около недели назад в четверг, или, возможно, в среду. Сейчас половина четвертого и через несколько часов стемнеет, и я увижу, как небо постепенно поблекнет и яркие цвета сменятся сумраком.
В полночь снова придут кошмары.
Бессонными ночами было достаточно времени, чтобы ознакомиться с процессами по обвинению в колдовстве в Салеме и в герцогстве Савойя. Анне Гёльди и вовсе посвятили одну полку, хранившую все материалы по ее делу, а также несколько романов прошлого века вроде «Анна Гёльди. Последняя ведьма».
Фолианты и архивы наводили тоску, подтверждая теорию о том, что слухи появляются, когда что кому-то становится скучно. Чем меньше город, тем труднее удержать секреты и рот на замке.
Женщин всегда находят и находили, в чем обвинить, и неважно, есть ли для этого основания или просто кому-то не понравилось, что ты до сих пор не умерла от пневмонии или во время родов. Взять Анну Гёльди. В ее деле слово «якобы» встречается чуть ли не через строчку, а о ее жизни практически ничего не известно, но парочка писак решили развить эту тему, взыграть на чувстве справедливости и интересе бывалого читателя к чужой грязи, и приписать любовную линию и обвинения как способ избавления от нежелательных порочных связей.
Ее реабилитировали спустя двести двадцать шесть лет – парламент Швейцарии признал ее приговор судебной ошибкой и предложил издать книгу как моральную реабилитацию, но разве это теперь имело значение?
На занятия буквально гнали (обязали ходить), а филонить я не могла. Как и послать кого-нибудь в задницу.
Остальные же моего мнения не разделяли. Девушки страсть как хотели учиться чему-то новому, отчего я ощущала себя старшеклассницей, которую по ошибке отправили в первый класс. Только в начале обучения у тебя горят глаза, и рот не закрывается от бесконечных «почему?», правда, с годами любовь к вопросам не уходит – меняются слова.
Почему небо голубое, а трава зеленая? Почему земля круглая? Почему на солнце больно смотреть? Почему вы не объясняете подробнее? Почему вы игнорируете учеников? Почему вы нас ненавидите?
Почему?
Почему ты вернул меня к жизни?
Экстравагантная – других слов не подберешь – женщина Миртл Сноу любила говорить, что в этих стенах живет магия. А еще она мне не доверяла и недолюбливала, может из соображений безопасности, я впервые услышала именно ее мысли, точно мы пытались вести душевную беседу.
Мне нравилось слушать о прошлом академии – об этом нигде не прочесть, а продолжай я написание статьи, то этому материалу не было бы цены. Сколько лет люди жили в обмане насчет этого помпезного здания, стекались под проклятые стены во время гражданской войны, когда академию превратили в военный госпиталь. В минуты поглощения новой информации псевдообразовательного характера с тысячей пометок на линованных листах я забывала, что жизнь не сломана, и воображала себя Ланой Уинтерс, томящейся под крышей Брайрклифф.
Девушка с длинными русыми волосами, кажется, Зои говорит, что раньше было хуже. Раньше – не пару десятилетий назад, а года два назад, когда студенток можно было пересчитать по пальцам одной руки, и она входила в эту пятерку, превратившуюся в двойку.
Получение теории, которая в жизни мне мало пригодится, конечно, угнетало (я утешала себя тем, что перечень университетских предметов тоже не играет ключевой роли), но практическая часть, напоминающая лабораторные работы по химии – а уж с них меня сдувало ветром, проходила как оглашение приговора. Не скрою, я с немым восхищением наблюдала как девушки силой мысли (или как оно работает?) перекрашивали противящиеся переменам розы, но сама бы не стала заниматься подобной чушью.
В моем понимании «прорицание» – сцена из «Гарри Поттера». Гадание по чаинкам, кофейной гуще и задумчивое вглядывание в хрустальный шар.
Перчатки из выделанной кожи крокодила Миртл Сноу приковывали взгляд куда больше происходящего фарса. Она энергично встряхнула небольшой стаканчик, похожий на термо кружку или походный стакан из нержавейки, и высыпала содержимое на стол. Галька больше напоминала камешки для аквариума с рыбками.
Я была до последнего уверена, что сейчас кто-нибудь из девушек покажет чудеса магии в действии, но Миртл кивнула мне и перевела взгляд на разноцветные камешки. Что ж, в эту игру можно играть вдвоем или всем шабашем.
– Определи по гальке, где находится собственность Мими ДеЛонгпре.
– А покажите, как пишется? – я нервно хмыкнула под выжидающими взглядами девушек.
Что нужно делать? Силой мысли воздействовать на гальку, чтобы получить ответы? Окей, я смотрела все эти сверхъестественные шоу пиздаболов. Они только и делают, что размахивают руками, бормоча тарабарщину под нос, и закатывают глаза.
Вытянув руки перед собой, я поводила над галькой пару секунд, разве что глаза не закатила, а после пожала плечами мол, ну какая из меня провидица!
Как сказала Сара Гуд уже с петлей на шее: «Я не бо́льшая ведьма, чем ты – колдун». Эта фраза мне особенно приглянулась при изучении охоты на ведьм Салема, хоть она совершенно не вписывалась в контекст.
– Это делается не так, – грудным голосом заговорил еще один подарок Майкла, возвращенная из ада ведьма – живая кукла Вуду. – Не размахивай ты…
«…не такая беспросветная идиотка, какой хочешь показаться».
Я покорно склонилась над рассыпанными камешками, выставив ладони, точно перед обогревателем – от гальки местами исходило тепло как в игре «горячо/холодно», – где-то ощущался жар, а где-то напротив.
Это произошло как с картами Таро, когда я выдавала сенсационные толкования, начитавшись самоучителей, но в этом случае ответ пришел будто сам собой, под руководством лишь логики и интуиции.«Шкатулка на книжном стеллаже, третья полка у «Молота Ведьм» на языке оригинала одного из первых изданий».
Куини – вот как зовут ведьму-куклу вуду, – засеменила к указанному месту. Всякий раз при виде нее меня посещают мысли об одышке, что, конечно, плохо и неправильно, но я ничего не могу с собой поделать. Она возвращается без шкатулки в руках. Теперь я точно вправе процитировать Сару Гуд!
Прежде чем я успеваю раскрыть рот, на стол подле галек опускается побрякушка в виде цветка, усыпанная фианитами. Думаю, ее одной достаточно, чтобы пойти на дно камнем.
– Антикварная брошь, подаренная в ночь Священного принятия, – голос Корделии за спиной заставил вздрогнуть. – Это же было и на моем прохождении «Семи чудес».
– Я подразумевала шкатулку, а не то, что внутри нее. Давайте еще раз.
– Определи, где спрятана вещь, позабытая Мэдисон Монтгомери, что сейчас не может присутствовать с нами.
Я понятия не имела кто такая Мэдисон Монтгомери – ее имя произнесли с особым раздражением и нескрываемой иронией. Когда я подняла руки над галькой, ощущения были такими же, как и в прошлый раз: галька сама указывает путь, как полярная звезда. Что могла бы оставить Мэдисон? Что-то маленькое и легко теряемое.
Левое крыло, первая прикроватная тумбочка от стены, на полу.
Куини принесла одноразовую черную зажигалку «Bic» со сломанным колесиком. У моего брата такая же желтая, но надпись практически стерлась.
– Я не ведьма, – желание цитировать превратилось в невнятное мяуканье. – Просто повезло. Вы бы не стали прятать что-то большое, а мелочевка разбросана по всему дому. Еще раз.
В третий раз меня просят найти вещь, принадлежавшую одной из бывших Верховных – Энн Ли Лейтон. Южное крыло, ваза, вроде той, с зелеными гнойными яблоками на кофейном столике у стены. Но я произношу:
– Перед входом в оранжерею, южное крыло, – Куини ожидаемо возвратилась ни с чем, – ну вот, череда везения прошла. Мисс Гуд, я же вам говорила, что это интуиция, всплески логики или интуиции.
Корделия мне не поверила. Я бы на ее месте тоже.
Через неделю возвратилась Мэдисон Монтгомери и очередной преподаватель Готорна, отправившийся на поиск ответов. Джон Генри уехал до того, как я закончила разыгрывать сонное королевство, а потому точная цель его визита оставалась для меня неясной.
В ночь возвращения Мэдисон я страдала бессонницей. Тело так и звенело от бодрости, пока морально мне хотелось взвыть. Я решила, что лучшим решением будет принять душ. Я боялась думать о том, какой счет за воду придет по этому адресу – ежедневно я проводила там не меньше двадцати минут. После трех неудачных попыток утопиться в ванне я стала принимать только душ, но стоять во весь рост мне не нравится. Около пяти минут я регулировала воду, сидя на коленях и массируя виски руками, позволяя горячим каплям разбиваться о голову и стекать ручейками вниз.
Белый прохладный фарфор, как и онемевшие конечности, не дает потеряться в размышлениях.
В академии особо не разгуляешься ни днем, ни ночью – обязательно кого-нибудь встретишь, придется разыгрывать приятное удивление и дружелюбие, а притворство утомляет. Но жизнь среди девушек напоминала чем-то недолгую университетскую жизнь. Там тоже было не погулять после отбоя, но слушать скрип чужих кроватей, повторение научного доклада или храп… нет уж, спасибо. До университета у меня не было острой нужды в уединении.
Звенящая тишина пугала и вместе с тем успокаивала. На втором этаже в северном крыле есть два больших кресла, одно из них я развернула ближе к гардине, за которой и нашла свое последнее убежище, скрываясь от любопытных глаз подобно Джейн Эйр. От чтения за день глаза начинали болеть и, несмотря на то, что одна из девушек дала добро на пользование ноутбуком, я оттягивала этот момент на день, два или еще неделю. Соблазн создать несколько новых аккаунтов в социальных сетях и отследить все, что осталось позади, слишком велик.
Перебирая в руке за неимением четок мелкую разноцветную гальку с прорицания, я часами напролет наблюдала, как колышутся раскидистые ветки платана, что рос во дворе, или за тем, как гаснет свет в окнах соседних домов.
Мэдисон ворвалась подобно урагану «Катрина» и ее спутник, выделяющий чуть ли не каждое слово голосом, вел себя ей под стать. Они твердили о какой-то «ебаной чертовщине» и «викторианской дыре», готовые перебудить весь дом, чтобы собрать совет и поделиться впечатлениями об увиденном.
Боже правый, это место никогда не засыпало! Я страдала бессонницей дома и просыпалась лишь бабушка, а в «Робишо» вместе со мной не могли сомкнуть глаз все. Послышался голос Корделии: встревоженный, тихий, но властный. Она явно ждала гостей-странников с не самыми лучшими известиями, как мать, отправившая сыновей на фронт. (Я снова подумала об испуганном прадеде с лезвием у сонной артерии).
Чтобы лучше разобрать разговор пришлось выйти из укрытия и остановиться у лестницы. Старая детская привычка. Когда мы гостили у родственников, владеющих двухэтажными коттеджами, подслушивали разговоры взрослых, замирая у лестниц, свешиваясь с перил, или просовывая ноги между балясинами, размахивая ими в воздухе. Если бы не бесконечные ссоры друг с другом за выбор позиции, мы бы слышали больше сплетен и никогда бы не попадались.
Но у лестницы я одна, и их разговор слышу, точно сижу напротив, а не прислонившись виском к лестничным балясинам.
Не следует учиться прорицанию, чтобы уяснить, из-за кого вся шумиха. Ведьмы были недовольны и не готовы передать корону мужчине, говорили, что тестостерон – это ингибитор, стопорящий путь к эфирному миру. Для меня это все было равнозначно пустому звуку.
Все же прекрасно жить в неведении.
«Он причинял боль своим близким, своей семье»; «Он не просто зло, его бабка покончила с собой и не хочет слышать о нем»; «Этот дом, видели бы вы то, что видели мы! Дом – упрямец и живет сам по себе»;
«Он повзрослел на десять лет, блять, вы понимаете, что с ним не так абсолютно все»;
«Он – антихрист».
Не уверена, на какой конкретно фразе воздух выкачали из легких. Мне тогда показалось, что я сейчас навсегда забуду, как дышать. Пальцы до побелевших костяшек сжали перила, как единственную опору в свихнувшемся мире. Сердце стучало в ушах, глаза лихорадочно искали, за что уцепиться взглядом – освещенный дверной проем – отличная идея!
Не знаю, насколько бесшумно я добралась до комнаты. Не тратя время на переодевания, я нырнула под одеяло, закусив его край, чтобы не завопить. Вот почему я не видела его раньше, и брат знал только Майкла, которому было пять-или-около-того. Он не сохранил в себе детские черты по одной причине – он оставался ребенком внутри, хоть снаружи и походил на моего ровесника. Боже. Боже. Боже. Боже. Боже.
Сказать точно, что именно меня сильно впечатлило, я не могу и сейчас. Возможно, все в совокупности не оставило бы равнодушным любого.
Меня пугало его происхождение, страшила мысль о том, что вероятно случилось бы со мной, останься я в этом проклятом особняке на продажу еще на часок-другой.
Я не большая ведьма, чем ты – колдун.
Несмотря на тепло одеяла, зубы продолжали отбивать дробь, всхлипы подступали к горлу, хоть я и не помнила, чтобы рыдала. Подушка и простынь сухая, лишь краешек пододеяльника влажный, пропитанный слюной; я уверена, что различила на нем следы зубов.
Озноб не прошел, даже когда я с головой накрылась одеялом. Я достала из тумбочки школьную форму Готорна, в которой приехала сюда. От пиджака никакого прока, но я все же надеваю его поверх платья, расправляя лацканы, ткань которых все еще несла на себе специфический запах школы для выдающихся юношей.
Следующий час я пыталась совладать с еще одним ночным монстром – воспоминаниями. Я видела события прошлых лет, точно они случились вчера; видела Майкла на крыльце, того красивого мальчика, неумело целующего, играющего в приставку. Нельзя испытывать сострадание к тем, кто убивает неповинных людей, но я в очередной раз увидела в нем брата, испытала его боль, и практически оправдывала Майкла и каждый его проступок из необъяснимых побуждений.
На третью неделю я поняла, что не выдержу и дня в этих стенах.
Дом в разы хуже, чем на Берро Драйв, он следил за мной, дышал в такт и подслушивал каждое обороненное слово, вторгаясь в мысли. Миртл права – в этих стенах жила магия, и она гнала меня отсюда прочь. Я никогда не чувствовала себя настолько чужой, пятым колесо в телеге, сорняком в розарии императрицы Жозефины.
Сидеть в клетке четырех стен в выгребной яме Готорна тоже не сахар, но разговорам с ведьмами я бы не задумываясь предпочла укрываться кашемировым пледом и завороженно наблюдать за пламенем свечи.
Я старалась не быть резкой во время разговора с Корделией, будто бы интервью все еще продолжалось, и она могла меня выставить вон и стереть память «абракадаброй», но и лебезить не планировала. Дух сестринства, вторая семья, защита и обучение магии – подарок с небес для любой другой девушки, но для меня – проклятие.
Мисс Сноу мне не доверяла, свято убежденная, что если меня отпустить, то я побегу к Майклу, брошусь на шею и выдам их несуществующий план с потрохами, точно он, глупый мальчик, не догадался, что против него плетут паутину интриг, и двое «мастеров» уже записалось в предатели.
Корделия поддалась на уговоры быстро. Может, это часть ее плана – она отпускает меня, я снабжаю Майкла недостоверной информацией, и они работают против него. Я слышала, что мисс Гуд жаждет сбросить его в бездну – рискнуть всем, но отправить дитя Сатаны блуждать там, откуда он родом.
Но у них нет идей, как предотвратить неизбежное.
***
Мне всегда хотелось, чтобы меня звали иначе – Лана («А» мягкая и успокаивающая, растекающаяся кленовым сиропом), Софи (созвучно sophisticated) или Деирдре («трепетные» звуки наслаиваются один на другой и напоминают об ирландской легенде). Я жила словно с неким проклятием, убежденная, что девушка с подобным именем никогда не добьется успеха: ее работы будут путать с другими или она затеряется среди других крошек «Элизабет».
И однажды Джейк придумал мне имя со всей детской непосредственностью, когда исписал печатными крупными буквами не один альбомный лист, вычеркивая различные буквы, меняя интонацию и ударение. Так родилась Эли́зе – красивая выдумка, основанная на немецкой форме имени, подстать фамилии. Я представлялась новым именем в Новом Орлеане и Лос-Анджелесе, занимаясь высшей формой самообмана, думая, что это придаст мне больше уверенности. Срабатывало.
Но ни одно из перечисленных имен я не решилась применить в официальных документах.
Глиняная табличка у дома горит в памяти куда ярче детских прихотей, а потому в строчке «имя» я печатными буквами вывожу «Катрина». Со мной должно остаться что-то в память о Новом Орлеане. Над вторым именем приходится изрядно попотеть, пока взгляд не падает на книжку по мифологии. Богиня помрачения ума, обмана и глупости. Строчка «фамилия» – самая сложная. Я никогда не думала, что буду менять ее. Рейзерн – фамилия запоминающаяся, эффектная и с чем-то немецким в дань памяти о прадеде, который не решился перерезать бритвой горло.
