Текст книги "Дьявол в деталях (СИ)"
Автор книги: thewestwindchild
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
========== 1 – Once upon a time ==========
Одни говорят: мир умрёт в огне,
Другие твердят про лед
Я долго жил, и кажется мне,
Огонь скорей подойдет.
Но если бы кто-нибудь мне сказал,
что дважды нас гибель ждет,
я не удивился бы. Я узнал,
что ненависть – толще, чем лёд.
– Роберт Фрост “Огонь и лед”
Когда-то давно я смотрела фильм, где женщина писала автобиографию на туалетной бумаге, размышляя, как нелепо оканчивается ее жизнь – с надеждой на мир, что изменится к лучшему. В другом фильме, просмотренном еще совсем недавно (хоть это «недавно» и было почти шесть лет назад), пленница психиатрической клиники с диагнозом «нимфомания» записала свои воспоминания поверх Библии – единственной книги в ее распоряжении.
Я уподобляюсь их примеру, но не руководствуясь отсутствием бумаги под рукой – ведь если попросить, то кто-то из «Серых» найдет ее для меня, а из собственных соображений. Во-первых, оставлять исписанные воспоминаниями листы у всех на виду крайне ненадежно, а во-вторых, бумага в новое время – ограниченный ресурс, учитывая, что ни фабрик, ни деревьев, наверное, не осталось. Непозволительная роскошь – марать белоснежные листы исправлениями и дополнениями.
Мои воспоминания осквернят страницы первого издания Готорна «Новые Адам и Ева», точно единственную надежду, что у человечества будет еще один шанс на жизнь. Но в свое оправдание я скажу, что не желаю и никогда не пожелала бы подобной участи кому-либо еще, и моя история, как и тысячи других, рассказанных прежде, начинается с детства, откуда мы все родом.
Я родилась в небольшом городе, население которого составляло меньше сотни тысяч человек – Шугар-Ленд. Разум всегда проводил параллели между названием моей малой родины и каким-то сказочным королевством Феи Драже. В действительности же этот город, прозванный одним из первых поселенцев «Оклендской плантацией», вырос на месте непосредственно сахарной плантации и ничем, кроме сахара и близости к Мексиканскому заливу, не славился. Это была родина моего отца, поэтому мы прожили здесь несколько лет после моего рождения, в дальнейшем планируя перебраться куда-то на север, потому что в раннем детстве я плохо переносила южную духоту.
Планы по переезду потеснило рождение моего брата – вроде бы долгожданного второго ребенка. После рождения Джейка мы продолжили жить, как и жили, но теперь был младший брат – вечно плачущий, непослушный и капризный, как и большинство маленьких детей.
В каком-то смысле я с раннего детства привыкла брать на себя ответственность за него, и никогда не считала это подвигом, в отличие от многих моих подруг, клянчащих конфеты или карманные деньги в обмен на присмотр за младшими. Я была воспитана иначе, родители привили мне, что мы с братом – одна кровь, и поэтому у меня никогда и в мыслях не было бросить Джейка на нянек или еле ходящих стариков отца. Так, когда Джейк стал старше, я всегда брала его с собой на бейсбол или собирать конфеты на Хэллоуин. Правда, работало это односторонне, и повзрослев, он никогда не брал меня с собой на футбол или в кино, а лишь использовал для покупки билетов на фильмы ужасов. Я не обижалась.
Наши родители развелись, когда пришли к выводу, что мы больше не ранимые ангелочки, чью психику можно покалечить отсутствием одного из родителей, и достаточно взрослые, чтобы стойко перенести эту новость. Я отнеслась к этому, наверное, слишком по-философски для своего возраста, а вот Джейк вспылил, но быстро успокоился, убедившись, что карманные деньги у нас будут от обоих родителей.
Ни мать, ни отец не стремились ущемить нас в чем-то, наоборот, потакая нашим прихотям с младенчества, а потому свою жизнь я могла назвать счастливой. У меня была свобода распоряжаться своей жизнью так, как я пожелаю этого, а у брата были деньги на новые игрушки, приставку и прочее.
Родители нас не делили – мать с огромным удовольствием спихнула нас отцу, решив, что как девушке, вкушающей все прелести пубертата, так и мальчишке на пути взросления нужна твердая рука главы семейства, а женщины чересчур слабохарактерные, когда речь идет о вопросах воспитания.
Мама, разрывавшаяся между Джэксонвиллем во Флориде и Лос-Анджелесом в Калифорнии, выбрала последнее и, довольная собой, уехала туда, где всегда, по ее словам, было ее сердце. Мне это казалось смешным, но я не стала возмущаться поступком родительницы, хотя бы по той причине, что сама надеялась уехать из сахарного королевства Техаса. Отец подумывал последовать примеру бывшей жены и сжечь все мосты, но был не готов на столь кардинальные изменения, и потому отправился с детьми в беззаботный город штата пеликанов.
Я полюбила Новый Орлеан всем сердцем, как только ступила на его землю.
Он оправдывал свое прозвище – здесь всегда дышалось легко. Ты не чувствовал себя неприметной частью какой-то большой системы, как это могло случиться с тобой в Нью-Йорке, или очередным неудачником, пробивающим путь в медиа пространство, как это зачастую и бывает в Лос-Анджелесе. Город джаза подарил мне до боли прекрасную юность, когда я с новыми школьными подругами проводила теплые весенние вечера во Французском квартале или же на набережной Миссисипи.
Джейк обзавелся друзьями, больше проводил времени дома за компьютерными играми, и ни отец, ни я не имели на него управы. Он не особо хотел кого-то из нас слушать или прислушиваться к советам, но и не поддавался тоске по матери. Это был в чистом виде эгоизм родительского любимчика или же второго ребенка, привыкшего к вниманию.
Мне было шестнадцать, когда отец женился во второй раз и притащил в дом мачеху. Ее, кажется, звали Адели, и она была старше меня на тринадцать лет, что было довольно странно. Она хотела своих детей и очень быстро залетела, и в этот же промежуток времени слишком быстро активизировалась мама, решившая, что теперь ее очередь играть в заботливого родителя.
Отец был лоялен, предпочитая не быть крайним, а потому выбор был в наших с братом руках. Я бы не уезжала, но Джейк загорелся идеей жить подальше от раздражавшей его мачехи, а у меня не было сил бросить его одного. Зная маму, я могла сказать, что следить за распорядком жизни сына будет не в ее интересах.
Я не считала это жертвой во имя семьи, ведь разве можно назвать адом жизнь в Городе Ангелов? Ты будто со светской богемой на одной большой вечеринке, продолжающейся и при свете дня. Можно сняться в массовке, отстояв на кастинге, кричать при виде любимого исполнителя или хвататься за телефон в надежде заполучить заветное фото. Не это ли мечты как почти любого подростка, и так и не выросшего из детских игр взрослого?
Мама встретила нас в аэропорту и театрально разрыдалась. Она больше походила на мою старшую сестру, чем на родную мать. И виной этому накачанные (невесть пойми за чей счет) сиськи четвертого размера, напоминающие футбольные мячи, спрятанные под легким сарафаном, и с десяток инъекций на лице, из-за которых все эмоции разбивались о маску.
Когда она закончила показную истерику, я уже знала, что она скажет, и мама не подвела:
– Вы так повзрослели! Когда вы успели так сильно вырасти?
Джейк хмыкнул и закатил глаза. Его ответ я тоже знала заранее.
– Если бы ты навещала нас чаще, чем раз в никогда, то знала бы.
Одна из причин, почему я с легкостью согласилась переехать к матери, заключалась в том, что мне оставалось полтора года до университета. У меня не было никаких сомнений, что я поступлю в Новоорлеанский университет и вернусь обратно в беззаботный город, который могла с легкостью назвать «своим».
Мама жила в небольшом коттедже типовой планировки, ничем не отличавшейся от нашего дома в Шугар-Ленд. Я бы не удивилась, узнав, что мама выбрала этот вариант из дюжины других только потому, что здесь не нужно было бы вновь запоминать, куда поставить продукты из супермаркета.
«Юг-Лонгвуд-авеню» была застроена небольшими коттеджами, среди которых сосчитать выделяющиеся можно было на пальцах одной руки. Нас со всех сторон окружали домохозяйки, и только в последнем доме на пересечении с «Докуэилер-стрит» жила бездетная пара средних лет. Не мудрено, что мама ощущала себя белой вороной и с трудом могла похвастаться историями о своих детях.
Выпускной класс пролетел быстро, а я ожидаемо была зачислена на «сраную», по словам брата, кафедру средств коммуникации. Он хотел взять «год отрыва» и провести его на полную катушку (будто бы сейчас кто-то его ограничивал), а мне хотелось быть журналисткой. Я часто представляла себя криминальным репортером и никогда -редактором какого-нибудь журнала. Это было бы просто скучно.
Первый тревожный звоночек раздался в апреле.
Обычно Миссис Артер дважды или трижды стучала к нам, жалуясь на дьявольски громкую, а иной раз и просто дьявольскую музыку, что мешала ей медитировать на занятиях йогой. Виной, конечно, была музыка Джейка. У него проснулась внезапная любовь к року и порой стены дома сотрясались, но некому было выключить магнитофон из розетки или перекрыть доступ к интернету.
Теперь же она постучалась и выглядела заплаканной и обеспокоенной, спрашивая надрывающимся голосом, не видели ли мы ее кота. Старого, жирного и немножко глупого, который частенько вылеживался на крыльце и никогда не реагировал на окружающий мир. Я отрицательно покачала головой, сказав, что понятия не имею, где может быть этот пылесборник и пообещала спросить у брата, что так некстати задерживался в школе.
Он вернулся домой позже обычного, надвинув на глаза дурацкую шапку, хотя была уже середина апреля, и гордо проигнорировал меня, будто бы я была пустым местом в этом доме. Джейк не отвечал на мои вопросы, смотрел в стену, когда я попросила его быть вежливее и поворачиваться лицом к тому, кто с ним говорит. Он сбросил мои руки со своих коленей, когда я, как в детстве, присела на пол рядом с ним, чтобы не смотреть на него сверху вниз.
После этого случая последовали другие. Джейк повесил замок на дверь в свою комнату. Это удивило даже нашу недалекую мать, проводящую, все еще не ясно за чьи деньги, сутки в спортзале. Кроме того он допоздна пропадал где-то после школы, а все вопросы к нему просто игнорировал, уходя. Я не хотела говорить с отцом о младшем брате, ведь у него была новая семья и новая забота в лице нашей сводной сестры.
В конце мая к нам постучалась женщина лет пятидесяти. Она походила на одну из тех, кто знает все сплетни в городе, ведь и в самом деле здесь, кроме как сбором слухов, распитием виски и курением заняться больше нечем. Не тратя времени на знакомства, женщина с порога принялась возмущаться тем, что соседские детишки, включая моего братца, причиняют вред животным, приносят их в жертву или еще черт знает что, а она устала убирать их творения с улиц.
Чем больше она говорила, тем сильнее приливала краска к моему лицу. Я испытывала такой стыд, будто в проблемах воспитания была только моя вина, и это именно я не заметила, что любитель компьютерных игр вышел на следующий «уровень» и принялся выплескивать родительскую нелюбовь (или недолюбленность) на тех, кто беспомощнее.
«Если что, – удовлетворенная реакцией, подытожила женщина, вынув из серебряного портсигара очередную сигарету, – я ваша не самая ближайшая, но соседка с Берро Драйв»
Берро Драйв.
Я часто каталась там на роликах. Не конкретно на Берро Драйв накатывала круги, а просто проезжала мимо и всякий раз бросала взгляд на кирпичный особняк, выделяющийся на фоне остальных построек, и по описанию походивший на тот дом на Елисейских полях в Новом Орлеане из нашумевшей пьесы. Только особняк был заброшенным и постоянно продавался, судя по большой табличке у прогнивших кованых ворот.
Местные слагали про него легенды, но дальше глупых страшилок речи не заходило, хоть большинство людей и обходило угрюмый дом стороной.
Под давлением Джейк сознался, что они приносили дары Ему, кричали «Сатана» и молились темному владыке (после каждого упоминания Сатаны он получал оплеуху), и устраивали все это в пределах особняка на Берро Драйв либо иногда в подвале одного из их шайки. Я наблюдала за тем, как шевелились губы младшего брата, когда он говорил о темной материи, Сатане, Люцифере и о том, как они похитили соседского кота, что тот даже не сопротивлялся, будто заранее знал об уготовленной судьбе.
И я снова и снова испытывала стыд, задаваясь вопросом, в какой же момент этого года, проведенного в Лос-Анджелесе, мой брат стал таким и попал в дурную компанию? Мне становилось страшно от одной мысли, что будет с ним дальше. Убийства живых людей? Распитие крови девственниц? Вырывание сердец?
Мама отправит его в психушку, если прознает о содеянном, и тогда брат возненавидит нас.
– Тебе нравится причинять боль? – вяло спросила я, боясь услышать положительный ответ.
– Не знаю, – пожал плечами брат, оглядывая носы новых ботинок. – Это же все несерьезно.
Сквозь череду вопросов в духе: «Тебя принуждают этим заниматься?», «Тебя унижали в школе?», «Ты хочешь самоутвердиться или кому-то понравиться?» и такой же череды односложных отрицательных ответов, мы ни к чему не пришли, так что оставалось лишь одно – заключить пакт.
Смысл, его состоял в том, что я не рассказываю ничего родителям ни о жалобах соседей, ни о его новом болезненном увлечении при условии, что он больше не будет воровать животных для жертвоприношений у соседей (когда имеются жирные грызуны в нашем подвале) и подыщет себе компанию лучше.
Все довольны, все хорошо.
========== 2 – Boy Wonder ==========
С того самого дня мой путь стал пролегать через Берро Драйв в два, а то и в три раза чаще обычного. Это уже стало навязчивой идеей – поймать брата за разделыванием очередной тушки невинного животного. Я знала, что мне не удастся защитить его от самого себя после отъезда в университет, но покуда мы с ним находились под одной крышей, во мне жила надежда как-то повлиять на него.
После вручения аттестата я, наверное, поселилась на этой улице. Я дважды проезжала вперед-назад, иногда тормозила, возвращалась, вновь проезжала вперед, сидела на бордюре в конце улицы, переводя дыхание и проверяя, насколько крепко завязаны шнурки на квадах.* Прогулки оставались безрезультатными, а это наталкивало на мысль о том, что либо дружки-сатанисты так хорошо прятались, либо мой братец выбрал новое место для своих недетских игр.
В конце второй или третьей недели бессмысленного катания я стала ощущать на себе пристальный взгляд, словно бы принадлежащий пустоте. Казалось, что сам дом, этот вычурный особняк, построенный на костях, ожил, дышал и смотрел на меня, следя за каждым шагом. Я называла это просто паранойей, гораздо больше зациклившись на том, чтобы поймать брата.
А потом все началось. Я очень хорошо помню этот день. Тогда я не придавала ему большого значения, считая его всего лишь одним из большой вереницы дней в будущем, но позднее у меня уже было достаточно времени, чтобы восстановить его в памяти детально и попробовать понять, где же я допустила ошибку.
Мои школьные подруги проводили каждый день на пляже Санта-Моники, ели мягкое мороженое и нежились у воды в надежде заполучить идеальный загар. Это были наши планы перед университетом, но после окончания школы я стала проводить время за слежкой, а подруги так и продолжили нежиться на солнце, словно человечество еще не узнало, что такое рак кожи.
В одну из пятниц они буквально вынудили меня пойти с ними, говоря о заранее данном обещании и о том, что на пляже гораздо лучше, чем в городе. В последнем я не сомневалась. Мы пили водку, смешанную с сиропом в бутылке из-под спрайта, быстро пьянели и пытались заигрывать с мальчиками, проходящими мимо, крича что-то им вслед и заливисто смеясь, чем вызывали недоумение окружающих.
Ближе к пяти вечера, разморенные и опьяненные не столько алкоголем, сколько вседозволенностью, ощущаемой особенно остро в молодости, мы распрощались до следующей недели, и я вернулась домой, не заботясь о том, что в таком виде меня может увидеть мать или кто-то из соседей. Хотелось проспать до завтрашнего дня или до отъезда в университет. Стены дома, окрашенные в сливочный цвет, приманивающие еще больше солнца в комнатушки, будто улыбались мне, заставляя расплываться в глупой улыбке.
– Все же мне будет не хватать этого дома, – вполголоса говорила я сама с собой, водя пальцем по собственному отражению в трюмо.
– Дорогая, ты уже дома? – мамин голос из соседней комнаты заставил меня вздрогнуть, оставив на зеркале жирный отпечаток ладони.
– Да, мам, но я еще пойду, погуляю, – скороговоркой ответила я, вслепую вынимая из заднего кармана влажных шорт пластинку жевательной резинки. Мама уже появилась в дверном проеме и согласно покачала головой, будто бы не замечая, что ее дочь налакалась водки.
– Тут на столе, – она прошла в кухню, предлагая проследовать за ней. Я повиновалась. – Что это?
Наманикюренным ноготком указательного пальца мама пододвинула ко мне почерневшую серебряную цепочку. Глянцевый кружок пентаграммы под определенным углом демонстрировал печать Бафомета.
– Что это, – идиоткой повторила я. – Это мое, видимо забыла. Спасибо, мам.
Быстро застегнув цепочку, игнорируя волосы, что случайно попали в замок, я послала ей несколько воздушных поцелуев, схватила ролики из шкафа и выбежала из дома. Мокрая после пляжа одежда холодила тело, отрезвляя, точно контрастный душ. Под пальцами ног все еще ощущался ранее налипший песок, что теперь осыпался прямо в мою обувь. Теперь я думаю, что здесь нужно было выдать братца, выкрикнуть, что мать слепа, а эта сатанинская атрибутика лишь верхушка айсберга. Что нужно было сдать малолетнего идиота в психушку или под конвой, чтобы там кто-нибудь выяснил причины его девиантного поведения.
Разгоняться пьяной на любом транспорте, даже если это собственные ноги с привязанными четырьмя колесами – противозаконно и опасно для жизни. Я помню, как остановилась возле Берро Драйв – ноги сами несли туда, как на автопилоте, – и сразу ухватилась за бок, кашляя и надеясь, что это отгонит накатившую волной тошноту, иначе я вот-вот прочищу желудок на ближайшей заросшей лужайке.
Этого допустить было никак нельзя.
И тогда это произошло снова. Ощущение, будто кто-то с толикой презрения сканирует меня взглядом. Правда, теперь этот взгляд чем-то неуловимо отличался от того, что я чувствовала здесь раньше. Краем глаза я уловила какое-то движение по левую сторону улицы вблизи особняка. Поворачиваться нужно было быстро или же медленно, как показывают в фильмах, чтобы никого не спугнуть.
Что первый вариант, что второй был не самым лучшим, а потому я попросту развернулась на роликах, жалея, что до сих пор не переобулась и не повязала их удавкой на шею, связав за шнурки между собой.
На крыльце ближайшего дома стоял, прислонившись виском к колонне, парень. Вполне реальный, из плоти и крови. Чертовски притягательный парень у крыльца.
Есть те, кто попадает под категорию «симпатичных» или те, кого называют «хорошенькими» или того хуже – «миловидными». Эти прилагательные отлично подходят, если ты не можешь сказать человеку, что он далеко не красавец. Он или она миловидной внешности. Близко к страшненьким, но кому-нибудь понравится.
Парень же без труда попадал в категорию красавцев.
Слащавый, конечно, но все равно красивый. Глядя на него, даже со злости язык не повернется назвать его неказистым.
В нашей семье дела обстоят иначе. Джейка не назовешь привлекательным, но у него все еще впереди, а я всегда попадала под категорию симпатичных, которых сложно назвать уродинами (за глаза тоже), но без уникальности или изюминки, как часто любят говорить. Внешность и внешность. В детстве мама говорила, что я хорошенькая.
Слепые котята тоже хорошенькие.
Парень все еще смотрел на меня, пока я отчаянно попыталась вспомнить, могла ли видеть его раньше. Живя в одной части города больше года, сложно не запоминать людей в лицо, а я при этом частенько нарезала круги возле его дома. Впрочем, не исключено, что он приехал сюда пару дней назад.
Я вскинула руку, проявляя все свое техасское дружелюбие – в нашей провинции каждый считал своим долгом улыбаться друг другу до судорог.
Он по-ребячески быстро преодолел преграду в виде ступенек и оказался рядом со мной. Мы были примерно одного роста, отчего вблизи я с легкостью могла разглядеть россыпи юношеских прыщей на лбу и на носу.
“Ему, наверное, меньше лет, чем мне” – почти сразу же подумала я, улавливая заинтересованный взгляд в районе груди (не льсти себе) на чертовом, в прямом смысле слова, украшении.
Его звали Майкл. Никто и никогда не называл его Майком.
Жил он здесь с бабушкой Констанс, которую я, разумеется, не помнила.
Майкл напоминал мне брата в возрастном диапазоне от семи или восьми до десяти лет. Где-то непоседливый, стремящийся понравится, но не делающий это, как любят взрослые, заискивая перед тобой.
Единственная странность, бросившаяся почти сразу в глаза, заключалась в режущих слух речевых ошибках. Майкл иной раз говорил с глупыми ошибками, которые были бы простительны для того, кому английский не родной язык, но в голосе парня не различался акцент. Он ловко уходил от ответов про возраст, отнекивался от недавнего переезда и выражал большую заинтересованность украшением на моей шее, чем нашей беседой.
Я не исключала варианта, что причина была банально в том, что от меня несло спрайтом с водкой, жевательной резинкой и потом, а это, знаете ли, не совсем располагает к беседе. Что ж, такое тоже возможно.
Мне он тогда понравился почти сразу.
Было бы странно, если бы я испытывала к нему отвращение. Мы стали встречаться практически каждый день, говорили о какой-то ерунде и не хотели расставаться. Наши встречи прерывались его бабушкой, относившейся ко мне с настороженностью. Я ее не винила, обычно родители или другие родственники не особо радуются продолжительному общению детей противоположного пола. Ведь в итоге кто-то может родить, а кто-то перечеркнуть свою жизнь, зарабатывая на пропитание для выродка.
Второй странностью, а их, поверьте, было куда больше, стало то, что Майкл мог не контролировать себя, и порой язвительное дерьмо агрессии лилось у него изо рта, руки сжимались в кулаки. Его буквально всего передергивало от раздражения к абсолютно различным и не взаимосвязанным вещам, что настораживало.
Но я была влюблена, а если и нет, то мне нравилось проводить с ним время, хотя это совсем не походило на то, что раньше было с ровесниками. Никаких кафе, кино, глупого и неуместного держания друг друга за руку, когда вы оба смущены и у кого-то предательски потеют ладони. Отношения с мальчиками моего возраста разонравилось мне наверное, пару лет назад. Они склоняли к сексу, когда хотелось им, а не мне, слюнявили мне шею и водили ладонями по груди, точно гинеколог на школьном осмотре.
Забота о брате отошла на второй план.
Как-то раз Майкл задал вопрос, почему я катаюсь всегда здесь, и какой в этом смысл. Я ошибочно расшифровала слова в ключе старомодности, ведь большинство предпочитают скейтборды и прочие доски.
– Мне просто нравится чувство скорости, если разогнаться.
– Можно?
– Что? – я недоуменно посмотрела на него.
– Подтолкнуть тебя, тут же есть, где разогнаться, да?
Я помню, что смущенно кивнула, так как никто не предлагал мне подобное, хотя в его предложении не было ничего странного. Оно походило на какую-то своеобразную форму заботы, что ли.
Когда я была младше, видела, как это делали девчонки-старшеклассницы после раскуривания косяка. Одна из них, что была в кедах или кроссовках, разбегалась и толкала другую, что готовилась лететь с какого-нибудь подъема вниз, не боясь разбиться или сломать пару чьих-то хребтов.
Признаюсь, что я ожидала подобного, но Майкл не разбегался и, кажется, совсем не утруждал себя, а попросту оказался позади меня и толкнул вперед, отчего в первую же секунду почудилось, что он выбил из меня дух.
Это было сильно и заняло третью позицию в списке странностей Майкла с Берро Драйв, но я весело закричала, расправив руки в стороны, и наслаждалась тем, что могла просто ехать вперед, ощущать июльский ветер в волосах и поцелуи солнца на коже.
Вечером к тем местам, где были его руки, стало больно прикасаться, а через пару дней появились желтые синяки.
Со временем я заметила, что первое впечатление может быть обманчивым. Майкл был куда умнее и не имел ничего общего с моим непосредственным братом. Он с легкостью и почти вслепую собирал кубик Рубика, правда, иначе и после не возвращал популярную головоломку в первоначальное состояние. Умей я играть в шахматы, то думаю, он бы разбил меня без проблем, как делал это в играх на приставке, точно просчитывая на три, а то и пять шагов вперед. Майкл набирал наивысшее количество очков в игровых автоматах, оставляя детишек разочарованно выдыхать, ведь такой рекорд им было не переплюнуть.
Я помню, что поцеловала его первой после звонка мамы, которая попросила меня купить по пути льда – она не в состоянии залить формочки из морозилки самостоятельно.
Это было неловко и неумело с его стороны, будто мы были в начальной школе и играли в глупые игры на желание, где самым пошлым всегда оставался поцелуй взасос, перед которым меркло даже такое унижение как задрать юбку и продемонстрировать трусики. Меня подбивало спросить Майкла, неужели сейчас был его первый раз, но этот вопрос мог задеть его самолюбие, а потому я промолчала, углубляя поцелуй.
Я больше не видела Констанс ни в саду, ни на крыльце, ни презрительно наблюдающей за мной через окно.
Однажды Майкл во время непогоды предложил пойти к нему домой, чего я прежде никогда не делала. С порога в нос бил запах роз, терпкий и удушающий. Я никогда не любила цветы, а вот хозяйка дома мое мнение не разделяла. В саду их было даже слишком много, – ранее это не бросалось в глаза, кусты и кусты, но стоило лишь приглядеться, как отмечалась странная симметрия в посадке.
Комната Майкла напоминала комнату маленького мальчика, она как будто была отремонтирована в последний раз, когда ему было лет пять или шесть, а после он вернулся, но ни у кого не доходили руки придать этому месту какую-то серьезность. Та же кровать напоминала больше кукольную и прекрасно подошла бы для игрушек, сваленных у комода. Она была бы мала и для моего брата год назад, но ни один из этих факторов не помешал Майклу завалить меня на мягкий матрас, застеленный простыней с гоночными машинками.
В занятии сексом здесь таилась толика аморальности, точно вызов детству, потеря чего-то светлого.
С Майклом все было больнее, чем в первый и последующий разы и объяснений у меня не в запасе имелось. Попросту грань между стоном от удовольствия и стоном от боли отчасти стерлась. Но чувствовалась пропасть между тем Майклом, которого я, казалось, учу отвечать на поцелуй, и тем незнакомцем, что знал мое тело, знал, где стоит прикоснуться, чтобы вызвать приятные покалывания и выбить лишний вздох, а не слюнявить мне ухо с вопросом: «Тебе же приятно, да?».
Он был настойчивее с каждым разом, когда разводил мои ноги, проводя снизу вверх от голени к колену, и всякий раз его рука замирала на нем, будто в раздумьях, зазорно ли касаться губами этой части ноги.
Я как не в себя запихивалась противозачаточными таблетками и иной раз проглатывала их лишь при помощи слюны. Я морщилась от их горечи, хотя гинеколог уверяла меня в пресном вкусе этих препаратов.
Последние две недели перед отъездом мы встречались только чтобы потрахаться, и это не отличало нас от диких зверей. Первые дни я брала с собой ролики для отвода глаз, но когда осознала, что никто не выглядывает из комнат, чтобы оценить мое состояние, то стала просто сбегать после полудня под различными предлогами: на пляж, к подруге, в торговый центр.
Я могла прийти на трясущихся ногах домой, зная, что за мной тянется шлейф запахов секса, роз из сада его бабушки и муската. Последний был личным запахом Майкла, и я определила это практически случайно: мама купила специи, от запаха которых чудилось, что он стоял рядом.
По вечерам мне особенно нравилось разглядывать свое обнаженное тело, касаться покраснений, вызванных его прикосновениями, облизывать губы, небрежно стирая слюну с уголков рта и знать, что завтрашний день будет ничем не отличим от предыдущего.
Под конец августа мы не виделись несколько дней, что были потрачены на сбор вещей, которых оказалось больше ожидаемого. О своем скором отъезде я не говорила ни слова, наверное, по той причине, что не считала нужным. Майкл обладал не тем характером или внешностью, чтобы особо огорчиться моим исчезновением из его жизни. Для меня же летний трах значился приятным времяпрепровождением. Кто-то ездит на курорты в отпуск, надеясь на подобную интрижку, мне пришлось прокатиться до Берро Драйв и обратно.
Однако попрощаться все же следовало.
Весь день стояла духота, а на небе ни облачка, на которое можно было списать, махнув рукой, что это к дождю. В Шугар-Ленд так бы и сделали, о чем напомнила мне мама, с которой мы покупали бирки на багаж. Начитавшись отрицательных отзывов на все авиакомпании, следующие по маршруту «Лос-Анджелес – Новый Орлеан», она рассчитала процент потери багажа, который я отказалась страховать и прибавила индекс семейного везения. Всю дорогу мама пила охлажденный кофе и сетовала на Техасскую лоу-кост компанию с видом эксперта, пока я то и дело одергивала платье вниз. При быстрой ходьбе тонкая ткань то и дело задиралась, обнажая колени, говорящие о моей сексуальной жизни больше, чем если бы я катила коляску.
И если в центре города жгло солнце, то ближе к Берро Драйв сгущались тучи. Я помню, как сразу же поехала туда, отмахнувшись от брата, под различимые с приближением к улице крики ворон. Не меньше сотни черных птиц кружило над особняком, и само небо, словно залитое кровью, казалось, приманивало их.
На пороге проклятого дома стоял Майкл, и его выражение лица, казалось, говорит лишь о том, что он упивается происходящим, будто и вороны, крики которых заглушали даже раскаты грома вдали, и сгущающиеся свинцовые тучи были его творением.
Мелкая морось началась прежде, чем он заметил меня, прикрывающую глаза от дождя рукой вместо козырька. Все шло уже не так, как я изначально представляла, – это стали не посиделки в его детской комнате на постели, нуждающейся в хорошей стирке, если не в кипячении. Майкл настойчиво тянул меня в сторону дома, будто бы не принимая возражений.
– Ты что, боишься? – злобно произнес он, сжимая одной рукой мое запястье, а другой ручку входной двери.
Я не боялась. Ну, может, немного, при этом руководствуясь здравым смыслом, который не предусматривал прогулок по объектам фонда недвижимости с мрачными историями.
