Текст книги "Дьявол в деталях (СИ)"
Автор книги: thewestwindchild
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Перерезать.
Чувствую себя умственно отсталой все время, пока не прихожу к единственному объяснению нашей фамилии. Ну, конечно – razor – бритва. Вмиг я ощущаю себя человеком, совершившим нечто великое, хочется позвонить маме или папе, а лучше и правильнее бабушке и поделиться открытием. Но меня больше нет для них. Уголки губ медленно ползут вниз и, вдавливая стержень шариковой ручки в бумагу, я вывожу кривыми буквами новую фамилию, практически неотличимую от прежней, забирая еще один призрак с собой.
Я ушла от Корделии прежде, чем пришли новые документы, и выживала за счет тех средств, что удалось вывести с прошлого банковского счета. Чистое везение – карточка действовала еще месяц, а после невыведенные деньги заблокировали бы, пока не был бы оформлен перевыпуск. Выжить (не жить) на восемьсот долларов практически невозможно, аренда любого сраного трейлера обойдется дороже. Я жила в капсульном хостеле, где ни разу не потребовали документы удостоверяющие личность, и расплачивалась наличными.
Кое в чем ошибались все. Академия, может, и не сделала меня Верховной или супер-ведьмочкой-Сабриной, но прибавила уверенности и каких-никаких знаний. Стоя на перепутье, я сделала выбор в пользу псевдоволшебства и карьеры в сфере помощи людям, терапии или иными словами – зарабатывать деньги на том, что всегда интересует женщин – их дальнейшем будущем. Разносить блюда в кафе и бояться, что однажды меня накроют – занятно, устроиться в дрочильню и дрочить мужикам, исключив проникновение, – вполне неплохо, но бьет по самолюбию.
Дело в том, что когда-то мне хотелось быть значимой.
Первых клиентов я нашла в интернете. Это было просто. Женщины, которые нуждаются в ответах, сидят на форумах или на сайтах с онлайн-гаданиями на таро и после активно обсуждают результат, отказываясь верить, что вариантов расклада всего десять или двадцать (я насчитала пятнадцать). Ко всему многие до ужаса ленивы и предпочитают регистрации авторизацию через социальные сети, что упрощало задачу.
Я начинала писать им с разных страниц, училась входить в доверие, а после, якобы через сарафанное радио, говорила о хорошей ясновидящей, прорицательнице. Первый клиент – самое страшное, хоть я и узнавала об их проблемах еще до того, как они приходили в назначенное место – кафе, где играла восточная музыка. Женщины завороженно смотрели, как я бросаю три игральные кости (под видом особенных, предназначенных исключительно для прорицания), и с любопытством поглядывали на тасование карточной колоды.
Прорицанием особо на жизнь не заработаешь, но это лучше, чем ничего.
Тем более я не шарлатанка. Так я говорю себе всякий раз перед встречей, подбрасывая кости или прося «квирента» потянуть карту на себя.
Уехать было не так просто, как казалось на первый взгляд, и дело не в документах и службе безопасности. Я будто вырезала ножом без анестезии часть себя – доброкачественное ли новообразование или пласт кожи. Неутихающая боль горькими слезами выливалась наружу, жгла изнутри, оставляла рубцы на легких, как после запущенной пневмонии.
Я рассматривала северные штаты: Мичиган, Висконсин, Массачусетс, Аляска, – место, где никто меня не найдет. Маленькие деревни тоже ничего: их можно и нужно проскочить. Дорога в Луизиану закрыта на вечный ремонт, как и в Калифорнию, и в Техас. Сколько еще штатов станет для меня недоступно через пару лет?
Я отсиживалась в прекрасном местечке под названием Лафайетт практически на границе Техаса и Луизианы (два часа езды на автомобиле), которое не совсем подходило под описание деревни, хотя бы по той причине, что там был аэропорт – немаловажный фактор при выборе место обитания. Я пару дней прожила в Кроули (полчаса до Лафайетт) и могу сказать, что это дыра дырой: две крупные улицы, областной суд, неподалеку похоронное бюро, а через дорогу туристический центр. Обхохочешься.
В аэропорту мне всегда нравилось. Табло ближайших рейсов, приятное волнение, слезы радости встречающих, гул чемоданных колес, заученная до автоматизма фраза «Приятного полета». Региональный аэропорт Лафайетт тоже ничего, хоть и не сравнится со знакомым международным Нового Орлеана имени Луи Армстронга. В родном городе у нас тоже имелся крошечный аэропорт, правда, я там не была ни разу. Дедушка считал его амбаром, однако картинки в поисковиках говорили обратное. Внутри все слишком обычно, лишено изыска или фантазии. Хоть багаж сдавай, хоть кровь из вены – белые стены, крапчатые плитки на потолке.
Публика ближе к полудню, когда я решилась прибыть в аэропорт, собиралась непримечательная, что позволяло легко затеряться в толпе. «Командировочных» с небольшими кожаными портфелями и кейсами для ноутбука уже нет: они улетели ранними рейсами, хотя мне с трудом верится, что в Лафайетт обитают бизнесмены. Остаются те, кто разъезжается по домам после встречи с родственниками, на похороны, на дни рождения, свадьбы, или затерявшиеся путешественники, выбравшие не самый лучший маршрут.
Выбор точки назначения, честно говоря, не велик – Даллас, Хьюстон, Орландо, Атланта. Исключим то, что находится в Техасе и остается вспоминать географию пятого класса, гадая, что из двух крайних вариантов дальше от дома. Ни мотель, ни гостиницу я не бронировала, хотя бы по той причине, что сомневалась, уеду ли сегодня. Сумка, собранная еще в Кроули, неприятно оттягивала плечо и била по бедру.
Одежды у меня не было. Форма Готорна, одно платье (отданное навсегда одной из девушек, когда Миртл театрально отозвалась, что чувствует запах немытого мальчишки), две аляповатые блузки и одна юбка, доходившая до середины голени. На последние вещи пришлось изрядно потратиться, чтобы соответствовать общепринятому образу: никто не захочет слушать о судьбе и изменах от девушки, напоминающей учительницу испанского языка. Я меняла блузки, если сеансы повторялись, ярко красилась и носила дешевую бижутерию – на каждом пальце по несколько колец. Засыпать с сырыми волосами, закрученными в жгут или в неопрятный пучок, и вовсе вошло в привычку. Каждый день поганое воронье гнездо на голове. Но сегодня я не поленилась вычесать колтуны, воспринимая это как знак к отъезду.
Атланта почти в пятиста милях, Орландо в шестиста восьмидесяти пяти, но во Флориде я уже умирала, а в Джорджии… ничего кроме персиков нет.
Под итог я решила выбрать самый поздний рейс. Можно подумать, что тыкаться в темноте по окраинам в поиске недорогого хостела – прекрасная идея.
Ночью мне еще не приходилось летать. Электронное табло вылета с указанием авиакомпаний, – можно ли умереть еще раз, если воспользоваться лоу-костом? Зрение у меня в последнее время ни к черту и приходилось щуриться. Здесь какая-то идиотская система: вверху указаны самые ранние рейсы, давно совершившие посадку в Техасе, а последний рейс – он же первый завтра. Начиная с рейса в четырнадцать десять, напротив времени отправления бежит красная строчка «Задержан Задержан Задержан».
Что за чертовщина.
Люди не обращали на это дерьмо внимания. Может, в Лафайетт и принято задерживать и отменять рейсы каждый день, но пусть я стану исключением! Пробираясь сквозь сонную шатающуюся толпу, не нашедшую свободного кресла до объявления регистрации, краем глаза я уловила движение – черная фигура, не вписывающаяся в общий антураж любителей свободных клетчатых рубашек и однотонных футболок.
Майкл. Похожий на видение больного разума; всегда не вписывающийся в компании реднеков и толпищи невыразительных, узко мыслящих людей. Глядя на него складывается ощущение, что он взрослеет каждый день, торопится приблизить старость. Те разговоры Мэдисон и преподавателя Готорна я просто заблокировала в памяти, не хочу думать, что Майклу на восемь или десять лет меньше, чем мне, а все остальное оболочка.
Я сняла сумку с плеча, опасаясь случайно задеть кого-нибудь, и прибавила шаг. Вблизи Майкл выглядит куда хуже – помятым, болезненным. Миртл была права – я действительно бросилась ему на шею, хоть это и не совсем разумно, и никто не оценит. Черная рубашка пропитана запахом улиц и пота.
– Ты все еще жива, – в голосе слышалась надломленность. – Удивительно.
Знал ли он о моих попытках суицида? Сомневаюсь.
Взгляд Майкла схож со взглядом загнанного в угол зверя.
– Корделия и ее шавки, – надломленность сменилась сталью и ненавистью, – лишили меня всего.
– Что ты здесь делаешь? – больше одной тысячи миль, почти тридцать часов между школой Готорна и Луизианой. По внешнему виду Майкл проделал этот путь пешком без посторонней помощи. – Тебя так легко отпустили из школы?
– Считай, ищу ответы, что мне делать дальше.
Хороший вопрос. Я бы тоже не прочь узнать, что делать со своей жизнью, когда все пути закрыты, а уж тем более к особой публичности. Люди не примут меня как второго Иисуса, а вот сжечь – запросто. Подружку Корделии – Мисти (Майкл и ее вернул из личного ада) облили бензином и сожгли, кажется, в пригороде. (После этой истории мне снились кошмары две ночи).
– У меня ни малейшего представления о том, что делать дальше, Элизе. С чего начинать и к чему прийти.
Я выдохнула, плечо вновь заныло от непривычной тяжести сумки, но мне совсем не хотелось говорить ему об этом. Я вообще понятия не имела, каких слов он ждал от меня.
– А я совсем позабыл об этом! Мне никто, блять, не дал ни одного ебаного совета по уничтожению…
Несколько человек синхронно обернулись, охранник поправил рацию на поясе, готовый вызвать подкрепление, как только подтвердится его предположение о попытке устроить террористический акт. Слово «уничтожение» и не озвученное вслух «человечества» нихрена не способствовали благоприятному восприятию высказывания Майкла.
Бога я старалась не упоминать, как и излюбленные выражения вроде «ради всего святого». Господа нет в жизни Майкла, а я вмешиваться в их отношения не стану.
– Какой ты громкий, – его пришлось волочить за локоть на улицу, где южное солнце строило планы по расплавлению асфальта. В тени фасада не лучше – навозными жуками кишат охранники, да топчется парочка водителей такси, развесивших уши в ожидании, кого бы еще отвезти по накрученному счетчику. – Еще ногой топни.
Теперь он больше походил на мальчика, повзрослевшего за ночь внешне, но не психологически. Чересчур импульсивный.
– Твоя Корделия уничтожила всех, кто был мне дорог, – (Так верни в чем вопрос), – она сожгла мисс Мид! Она разрушила все, и у меня никого не осталось.
В этом было что-то надрывное и до щемящей боли в груди знакомое.
Хотелось разрыдаться самой и напомнить, что моя жизнь вовсе не имеет значения, что я не больше чем тень на стене, которая тщетно пытается обрести оболочку.
Я вспомнила, как до побега в Кроули встретила отца с семьей в торговом центре, где искала блузку номер два. Сводная сестра стала совсем большой и задержала их воскресную прогулку тем, что полезла на небольшую горку. Папа не выглядел надломленным смертью, мачеха смеялась и делала фотографии для семейного альбома. Сестра стала мной, проживала жизнь, что когда-то принадлежала мне со всеми вытекающими: счастливой семьей, любящим отцом, долгоиграющими амбициозными планами; эдакая дочь священника – красота, деньги, ум.
Когда они скрылись на эскалаторе, я схватила первую попавшуюся вешалку и скрылась в примерочной, где прорыдала около часа, крича и заткнув рот дешевой синтетикой.
– А ты, – Майкл не унимался, – предала меня, ведьма.
Последнее слово он буквально выплюнул оскорблением в лицо.
– Я не большая ведьма, чем ты – колдун, – теперь слова звучат органично, как и должно было быть. – И я не предавала тебя, назови хоть одно подтверждение.
Майкл молча поправил рукой шарф на шее, будто бы палящее солнце его не касалось и не играло в отросших волосах.
Я не могла ему помочь ни словом, ни делом, а потому вовремя прикусила язык, чтобы не бросить что-то хлесткое вроде: «Убей себя» или «Ты виноват во всем происходящем дерьме вокруг тебя» или «Учителя, которыми ты так дорожишь, хотели сделать из тебя марионетку, чтобы истребить ведьм, но можешь, конечно, продолжать их жалеть».
И пока я смотрела на автомобили, что пытались развернуться на крошечной разлинованной территории, сражаясь за парковочное место и сигналя друг другу, Майкл протянул руку, словно для запоздалого рукопожатия и произнес:
– Идем со мной.
========== 9 – Me & the Devil ==========
The perfect picture that you get my life.
Now all my other gods are dead.
Hallelujah to the apocalypse in my head!
Идеальная картинка того, как ты забираешь мою жизнь.
Теперь все мои боги, что были до тебя, мертвы.
Аллилуйя апокалипсису в моей голове!
Автобус «Lafayette Transit System» трясло на каждом повороте, как самый настоящий лимон.* Горячий воздух приятно обжигал лицо и терялся в волосах, пока последние на сегодня солнечные лучи слепили глаза. Окна возможно открыть только на минимум для подобной температуры – у автозаправки «Шеврон» неоновые цифры потерялись в свете и показывали почти девяносто, системы кондиционирования здесь нет, транспорт слишком старый и давно нуждается не только в списании с рынка «лимонов», но и в скорейшей утилизации.
В глубинке пахнет креозотом и сквозь гул автострады доносится еле различимый и на редкость паршивый рок-н-ролл.
Я изо всех сил пыталась убедить себя, что поступаю правильно.
Ближе к Лейк-Чарльз бескрайние полувыжженные Луизианским солнцем поля сменились зеленым лесом и блеклыми фермами. Возвращаться к пристанищу в Лафайетт не имело смысла – ловить там нечего, а после сегодняшнего небольшого перформанса, всколыхнувшего восемь извилин в голове охранника, остаться, как и воспользоваться аэропортом, означало затянуть петлю на своей шее.
Первая остановка – Дасон – становится конечной, корыто с гвоздями вышло из строя. Ржавый указатель с названием города, кажется, смастерен местными жителями из решетки, пары подпорок и двух деревяшек, выкрашенных в белый свет.
– Отлично прокатились, Дикки-бой, – вырвалось у меня, когда автобусная дверь со скрипом открылась внутрь салона, сложившись гармошкой. Не знаю, кому именно предназначались эти слова, но водитель усмехнулся и потер средним пальцем висок.
То, что ниже областных центров – по определению глубинка, а Дасон и вовсе напоминает дыру. Самая большая и плохо заасфальтированная улица – Камерон-стрит, разделяла город на две неравные части. Долларовый магазин, аптека и единственная в городе фаст-фуд забегаловка «Сабвэй» (не считая той, что на заправке), вместо парка развлечений – водонапорная башня, никаких двухэтажных домов. Улицы здесь оригинальностью не славятся: 1-я стрит, 2-я… и так до шестой, до самой городской границы.
Две заправки одна напротив другой, парочка казино и поле, которое занимает одну треть города. Несмотря на захолустье в Дасоне есть гостиница сети «Super 8», находящаяся почти за городом возле широкой стоянки для автодомов. Двумя «звездами» там и не пахнет, но они, очевидно, борцы за свою репутацию, а потому на запрос заселения отвечают отказом. Будто бы к ним очередь желающих.
А вот компании «Motel6» плевать на своих постояльцев, закон и тех, кто будет жить под одной крышей. Персонал не настаивает на смежных номерах по соображениям вроде «вы не похожи на брата и сестру, и вам, на минутку, двадцать два». А еще их штаб-квартира расположена в Техасе, что по определению заставляет меня питать к ним теплые чувства.
Не исключено, что девушка за стойкой, чье рабочее время оканчивалось в половину девятого вечера, попросту не хотела задерживаться на работе, а потому без лишней шумихи принялась быстро вбивать данные. Очевидно, новенькая – она забыла попросить у меня кредитную карту и принимала наличные, жуя жевательную резинку, цокая, когда очередной пузырь не получался.
В воздухе витал едкий запах нагретой пластмассы и спрея от насекомых, клубящихся на территории возле бассейна, напоминающего болотную лужу. Кондиционер в холле успокаивающе журчал, но такое удобство здесь только для персонала.
– …Зато у вас есть телик и кабельное, – ободряющим тоном произнесла девушка, протягивая ключ. Еще бы я его смотрела. – Меньше чем в полутора милях казино… м-м-м… «L’Auberge».
Вот это уже другое дело. Ценности для настоящих американцев – спускать деньги в казино в глубинке, жить на парковке для трейлеров, питаясь продуктами из магазина единой цены в перерывах между участием в старинном южном конкурсе.
Комната крошечная, как тюремная камера, и насквозь прокурена. Не будь этой дешевой побитой мебели, выстроенной, точно болельщики на матче, в один ряд, то пространства и воздуха было бы больше, намного больше. Бельмо на глазу – красное кресло у кровати. Ткань протертая, засаленная и вот-вот наружу полезет поролон или черт-знает-что.
Обещанного кабельного всего десять каналов, остальные показывают через раз, сопровождая картинку помехами и шумом. Я смотрела ящик последний раз в прошлой жизни еще у отца, а потому пульт отбрасываю на выгоревшее розовое покрывало.
– Кабельное и еда из автоматов – развлечения что надо.
– Понятно.
Майкл таким раскладом был не доволен и почти капризничал, но альтернативных вариантов предложить не мог, а потому находился в шаге от того того, чтобы сесть на землю, вытянуть ноги и ждать озарения. Развалившись на кровати в той же одежде, что была на нем в пути, он подмял под голову подушку и закрыл глаза.
– Сними обувь для начала, – от вида налета грязи на черной коже его ботинок меня передергивает. – Черт возьми, я, блять, не твоя нянька, и вообще… застирай одежду, от тебя несет.
Он дважды промычал что-то, возможно, планировал последовать совету, но в последнем сомневаюсь. Раздевать и разувать человека – то же самое, что и куклу, правда, мороки больше – конечности тяжелее пустой пластмассы. Майкл зашипел, но не проснулся, когда ткань снимаемой мною с него рубашки обнажила глубокий и еще свежий, незатянувшийся шрам на предплечье. Воротник рубашки был засален, на рукавах засохли капли крови.
Я не люблю геройствовать – это не совсем моя специфика. Но у меня был младший брат, за которым следовало присматривать, нянчить и следить, как бы он не прострелил себе голову или не повредил пальчики на руках проржавевшими капканами. Хоть мне и не приходилось бесконечно таскать его на себе, но опыт имелся приличный, как и желание не ударить в грязь лицом перед проблемами.
В одиночку я привыкла решать проблемы иначе, чем в окружении или сопровождении кого-то. Причем с теми, кто старше, я могу мямлить или пытаться подходить оригинально к решению проблемы, а с теми, кто младше, беру бразды правления на себя.
Кто-то привык быть под предводительством лидера, а кто-то бесконечно борется за свои права.
По дороге в Лейк-Чарльз мы ни к чему не пришли – ни к соглашению, ни к взаимопониманию. Видите ли, и мне, и Майклу, было не к кому идти. Мисс Мид мертва – я не знаю, кто она такая, но она занимала для него чуть ли не первое место по важности; а я мертва для общества, о чем я беспрестанно повторяла себе, будто бы могу это забыть и начать радоваться существованию.
У аэропорта я повела себя крайне опрометчиво, испугавшись полиции, и потому предпочла сесть в первый же автобус, неважно, куда он направлялся, главное, чтобы это была дорога вперед.
Время еще детское – начало десятого, сквозь распахнутое окно доносится шум снаружи: кому-то из постояльцев нравится отмокать в луже бассейна и при этом страдать от комариного писка или проезжающих машин. Сам район считался пристанищем отелей – куда ни плюнь, возвышается здание, смутно напоминающее архитектуру Лос-Анджелеса, с гордой неоновой надписью «Suites … by Lake Charles», а еще стройка и трасса I-210.
Неподалеку от стойки ресепшен (девушка уже сменилась, и показываться ей на глаза не хотелось) была небольшая комната, оборудованная под прачечную. Пользоваться машинкой можно бесплатно, но вот средство для стирки стоило сорок пять центов. Я бросила рубашку в барабан и поставила щадящий режим.
Внутрь с гулом начала подступать вода, время стирки – час. Для одной рубашки слишком много, но спешить некуда. Помню, как дома, в Новом Орлеане, отец по настоянию новой жены купил стиральную машинку с прозрачной дверцей, и первые несколько стирок для нас были развлечением наравне с медитацией. Мы смотрели, как мокрые тряпки, сбившись в комок, бьются о барабан, совершают кульбиты, тонут в мыльной пене.
Я трижды проверила замки, будто бы опасаясь, что ночью кто-то придет. Двери здесь хлипкие, если сильно ударить, думаю, превратятся в труху. Цепочка сломана и вместо нее криво прикреплено подобие щеколды. Была мысль подпереть дверь креслом, пока я не вспомнила, что дверь открывается не вовнутрь. Я ждала копов, хотя причин для их визита, если подумать, не было.
Если ехать быстро и по прямой, то до Техаса отсюда рукой подать – меньше получаса езды. Я снова возвращалась к началу, истоку, как угодно называйте, но маршрут кольцевой.
В комоде потрепанная карта местности, кто-то эгоистично уже строил свой маршрут, указывая точки отправления синей шариковой ручкой, с силой вдавливая стержень, словно боясь позабыть. Я бы хотела позабыть многое. Например, внутренний голос. Визжащий, практически переходя на ультразвук, об иррациональности поступков, о том, что я необоснованно укрываю беглого преступника, убийцу. Я редко к нему прислушивалась.
У меня есть вопросы-табу, наверное, как и у многих людей, правда, вряд ли их кто-то так называет, но отвечать на подобное дерьмо никогда не хочется. Многие девушки в моем окружении любят вопрос: «О чем ты думаешь?» или «Что ты думаешь о нас?», они писали это снова и снова своим парням, не получали желаемого ответа и ругались. Нелепая глупость.
Мне не хочется знать, что человек думает обо мне, в особенности, если это кто-то приближенный ко мне. Я сомневаюсь в искренности тех, кто говорит своим возлюбленным или друзьям, что «он – самый лучший человек» и все в таком духе.
Но я любила вопрос «Что тебе снилось?», хоть сама никогда на него и не отвечала. Мама практически не верила в мои кошмары, то есть она знала, что у меня бессонница, нарушение режима и прочие радости, но списывала на детскую утомляемость и перевозбуждение от просмотра телепрограмм. Чужим сновидениям я тоже не верю.
Самые шумные любители бассейнов уже разошлись, я видела теперь только одного мужика в пляжных шортах, курящего на шезлонге сигарету за сигаретой. До этого он был в компании какой-то девчонки, а пока я сидела, прислонившись к стиральной машине, они не то разругались, не то не нашли общих тем для разговора. Впрочем, не имеет значения. Так или иначе, я ему завидовала.
За все время моего активного бодрствования, хлопанья дверью, щелчков замка, включенного верхнего света Майкл ни разу не проснулся и оставался в такой же позе, в какой я его оставила, предварительно набросив на его широкие плечи край покрывала. Завтра, а точнее уже сегодня в двенадцать нужно освободить номер, и придумать, что делать дальше.
Необходимо было уснуть до того, как рассветет и гул машин станет нестерпимым. Ночные бдения – самые отвратительные, я начинаю слишком много думать, и все процессы словно запускаются и энергии столько, что хватит для того, чтобы написать как минимум небольшой рассказ, сконструировать что-нибудь или поразмыслить о рутине дней, выкинув из закромов памяти события прошлого.
Я погасила верхний свет, оставив включенным бра, и в последний раз взглянула на закрытую дверь, надеясь, что не сорвусь снова проверять, хорошо ли она заперта.
Подушка жесткая, плотно набитая пухом, и, возможно, относительно новая, чего не скажешь о жестких, как наждачная бумага простынях.
На Майкла я старалась не смотреть, словно убежденная в том, что если игнорировать его присутствие, то можно убедить себя, что его здесь нет. Мысли о нем – табу, ведь внутренний голос уже немного успокоился и даже возникло ощущение правильности ситуации (ложное).
Плафон над головой покрыт толстым слоем пыли, лампа накаливания излучает желто-сырный свет. Температура понизилась не на много, но у меня появилось желание спрятать продрогшие щиколотки. Я спала в той же одежде, в какой ходила по улице (не из-за того, что свинья), раздеваться было холодно, покрывало, играющее роль одеяла – одно, а еще было как-то неприятно. Психологический барьер.
Майкл тяжело выдохнул, заставив вздрогнуть и перевести взгляд на него, но не проснулся, лишь сильнее сжал пальцами подушку. Дыхание его вновь стало ровным, только ресницы дрожали.
О чем он думал? Что ему снилось и снится ли вообще что-то? Чем он руководствуется? О чем он думает, когда открывает глаза?«Какой прекрасный день, чтобы вновь убить кого-то»? Предчувствует ли он новое убийство? Чувствует ли вообще что-то кроме гнева и ярости?
Мне отчаянно хотелось найти ответы в его голове, но в то же время приходило понимание не столько невозможности этой идеи, сколько невыносимости – я попросту сломаюсь щепкой под гнетом его интеллекта.
Я зажмурилась до пятен перед глазами, будто бы это могло помочь остановить поток вопросов. В памяти вновь всплыл рассказ Мэдисон Монтгомери о прошлом, которое почему-то прошло мимо меня.
Посиделки в Доме, смерть Констанс, убийство каких-то женщин, купивших викторианский особняк у врат ада.
По хронологии я в это время тоже присутствовала, а потому рассказ не вязался с тем, что большую часть времени мы проводили вместе, хотя бы до заката.
Что-то пошатнулось в моем понимании Майкла (и мира целом) после услышанных страшилок. До того момента я попросту на него злилась, ужасно злилась, но не боялась, не испытывала необъяснимого ощущения, граничащего с желанием превозносить его, как Бога, и бежать сломя голову к миру, окутанному ложью.
Я не могла признать его Антихристом не из-за слабости веры или убеждений. Его образы из Калифорнии и школы Готорна наслаивались друг на друга, образуя что-то третье, новое, которое еще предстояло узнать или хотя бы предпринять такую попытку.
Волна размышлений, схожая с той, что поглотила меня в «Робишо», окатила и здесь, слизывая пенными языками песчинки здравого смысла. Запустив руку в его волосы, я медленно пропускала между пальцев пряди жидкого шелка.
Контроль эмоций – хороший дар, но куда величественнее умение убеждать себя в правоте, нагло и дерзко, и до последнего вздоха настаивать, что все сделанное было единственным верным решением.
***
Майкл решил, что необходимо вернуться обратно в Калифорнию, будто бы его кто-то, блять, звал в Лафайетт. Вытянуть из него рассказ о том, как он нашел меня, не получилось. В ответах Майкл говорил лишь то, что сам хотел сказать, а значит, я вновь оставалась обдуренной.
Единственный автобус до знакомого до боли Хьюстона отходил в двенадцать десять, и завтраком пришлось пренебречь. Я купила коробку сока за доллар и всю дорогу прикладывалась к пластмассовому горлышку, всякий раз говоря себе, что этот глоток – последний. Дрянь редкостная: восемьдесят процентов воды и двадцать красящего порошка с апельсиновой отдушкой.
С утра мы не разговаривали. Ни слов благодарности за чистую одежду, ни слов о дальнейшем плане действий, ни слов вроде «Доброе утро». Только по дороге к автобусной остановке, когда мы пересекли железную дорогу и заброшенный коттеджный поселок с табличками «На Продажу» у каждого дома, Майкл поинтересовался о моем родном городе.
– Забудь, – это прозвучало жестко. – Останавливаться там равнозначно смерти.
Дорога через Уэстлейк мне нравилась, особенно тот участок через мост, но, честно говоря, смотреть там не на что – вывеска «Metal Outlet» да сплошная промышленная зона. Бомонт – уже Техас, но, как по мне, наихудшая его часть.
Небольшие деревушки на пути наводят тоску: автозаправка, церковь, почта. Я медленно распутывала наушники, практически не глядя на то, что оставалось позади. Единственная стоящая покупка – мобильный телефон – лучшее изобретение человечества наравне с «Apple ID». Я попросту ввела почту и пароль от аккаунта и вновь вернула себя к жизни. Музыка, фотографии, заметки с набросками к статье и списками дел, датированные две тысячи пятнадцатым годом. Я забывала стирать их, когда выполняла, а теперь могла перечитывать и вспоминать каждый прожитый день. Порой доходило до абсурда – я открывала настройки, перечитывала несколько раз «Элизабетта Рейзерн» и потирала надпись пальцем, точно она могла исчезнуть вместе с самой Элизабеттой.
Временами я «делила» себя на две, а то и три части. Была Элизабетта, к которой я обращалась в третьем лице, была Элизе, которая почему-то барахталась между мирами, и была Катрина – ясновидящая-вроде-как-не-шарлатанка, расписывающаяся на чеках, назначающая сеансы и оплачивающая номера. Из всех троих только она теперь жила по-настоящему. Попахивает шизофренией, ей-богу.
Но музыка меня спасала, правда. Я включала ее на полную громкость, до боли в ушах, закрывала глаза, и вот я снова на своем выпускном вечере до хрипа горланю, как «не могу отвести от тебя глаз» или сижу, поджав одну ногу под себя в самолете, стремительно несущем меня в университетскую жизнь в Новом Орлеане под басы «расставаться всегда больно, когда ты действительно любишь кого-то».
Когда ты все еще зависима.
Мне было необходимо скрыться от чужих разговоров, пропитанных южным акцентом, бормотания детей и гула проезжающих фур, и музыка действительно помогала сбежать от реальности.
Машины поднимали облака пыли, влетавшие незваными гостями в окна и оседавшие на синих занавесках, пыль попадала в глаза несмотря на солнечные очки. Рыжие пряди неприятно прилипали к потному лицу.
Если уж сбегать, то вместе.
Майкл сидел с опущенной головой, не в силах противостоять ослепительному солнцу, но его бодрствование выдавали ресницы. На языке вновь вертелся один и тот же вопрос, который подначивало прокричать ему прямо в ухо: «О чем, мать твою, ты думаешь?».
Я задела его плечом – все равно не дозовешься, – и пододвинулась ближе:
– Хочешь сбежать отсюда? – он лишь нахмурился, и я протянула наушник. – Послушаем музыку?
Майкл уклончиво пожал плечами, хоть предложение и принял. Я помогла ему с наушником, распутав последнюю петлю, которую упустила, и только сейчас обратила внимание на шрам за его ухом. Вернее на то, что я когда-то еще в школе приняла за шрам. Три не совсем изящные шестерки – число зверя.
Я выдохнула и включила первую же песню, не задумываясь над тем, в какой из моментов жизни она играла и куда мы «отправляемся», только о том, как бы не свихнуться на веки вечные в бесконечном клубке страданий, нить которого вела нас по тропе лишений.
По мере приближения к Хьюстону небо затягивалось грозовыми тучами. Пару раз дождь уже извещал о своем намерении излиться на землю, бил по лобовому стеклу, залетал в салон через открытые окна.
