Текст книги "This one. Книга вторая. Ирисы под кровавым дождем (СИ)"

Автор книги: theDah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Неприятно ужалило то, что именно он нес ответственность за такое разрушение личности этого человека.

А потом мальчик поднял голову и встретился с ним взглядом… и впервые в жизни Кидо увидел чистую, несравнимую ни с чем ярость в его бледных глазах. Она лишь повернула кинжал в его собственных незаживающих ранах, потому что эта ненависть не была направлена на него или кого-то еще – это было бесцельной эмоцией, разожженной предательством, от которого так пострадали Кеншин и девушка.

И в этот момент Кидо подумал, что поездка была напрасной. Извинения и прощание уже были на его губах, когда мальчик… нет, мужчина перед ним проглотил подавляющие его эмоции и пригласил его в свой дом. Чтобы совершить такое, после всего, что ему пришлось пережить… он должен был иметь просто невероятную силу воли, и тогда Кидо понял, что Кеншин Химура не сломлен. Страдает? Да, безусловно. Но несмотря ни на что, он твердо знал, что Кеншин перетерпит всю свою боль и горе.

И за это Кидо его уважал.

Ему понравился молодой, наивный, идеалистически настроенный мальчишка, которого он встретил в Кихетай. Он нашел желания мальчика и его причины для борьбы достойными восхищения, но теперь понял, что уважает этого человека. Он все еще может опереться на Кеншина и его владение легендарным мечом Хитен Мицуруги, в этом нет никаких сомнений.

Это стало неожиданным облегчением. Им нужны борцы за общее дело.

Бакуфу привлекло на свою сторону много сильных людей. Такие имена, как Хиджиката, Сайто, Окита и многие другие, снискали себе славу, которую Бакуфу успешно использовало, направляя волну мнений населения против повстанцев. Шинсенгуми и Мимаваригуми теперь герои, которые защищают людей на улицах, а не опасные безумцы, какими виделись всем совсем недавно.

Чтобы добиться успеха, Ишин Шиши тоже нужна легенда в своих рядах. Легенда, которая посеет страх в рядах врагов и укрепит моральный дух соратников. Они нуждались в появлении сильного бойца, чтобы заручиться столь необходимой для революции поддержкой, чтобы добиться успеха.

И в отличие от любого другого мечника Ишин Шиши имя хитокири Баттосая еще шептали в Киото. Если им удастся превратить это безликое и внушающее страх всем имя в нечто большее, то Ишин Шиши вернет себе столицу и восстановит репутацию жестоких революционеров. Так что Кидо сделал свое предложение и стал ждать.

Ожидание повисло в длинном напряженном молчании.

Кеншин даже не смотрел на него. Он смотрел на книгу, которую держал в руках.

Кидо был не совсем уверен, что ему делать. Дать Кеншину время все обдумать? Да, возможно, это будет разумно. Кеншин был поглощен горем и, честно говоря, выглядел так плохо, что ему самое место на больничной койке. Поколебавшись, Кидо поднял свой меч и встал, извиняясь.

– Я вернусь завтра. Подумай об этом.

– Я понимаю, – прохрипел тихий голос у него за спиной.

– Химура? – Кидо напрягся.

Сунув книгу в складки кимоно, Кеншин неуклюже поднялся на ноги и подошел к окну, чтобы посмотреть наружу.

– Если я откажусь от меча сейчас, все жизни, которые я отнял, будут отняты впустую, – сказал Кеншин сухим и скрипучим от долгого неупотребления голосом. – Томоэ научила меня быть счастливым так, как простые люди. До тех пор, пока маленькое счастье каждого не будет защищено, я буду вынимать свой меч. Но когда придет новая эпоха… тогда…

– Ты оставишь свой меч? – медленно кивнул Кидо.

– Я не знаю. Но я больше никогда не буду убивать. Никогда… снова, – тихо поклялся Кеншин, и его слова шли из самой глубины души, звуча, как клятва на крови.

От этого в животе Кидо вдруг все скрутило от чувства вины, и он вспомнил, что его друг сказал ему в тот памятный вечер в Хаги. Такасуги утверждал, что он собирается уничтожить жизнь Кеншина, если заберет его в Киото. И, черт побери, он оказался прав. Доказательства были прямо перед глазами. Он должен был понять, что легендарный меч Хитен Мицуруги должен был не рушить старое, а защищать новое.

– Я буду ждать тебя в Киото, – тихо сказал Кидо. – Не торопись, приведи дела в порядок.

Он ушел, не оглядываясь.

В конце концов, ему так много нужно было сделать, а сожаления не помогут никому. Это просто еще одна ошибка в длинном списке неудач, записанных на его имя. Их будет намного больше, когда все это закончится. Ишин Шиши требуется Кеншин. И для такого человека, как он, нет места бесполезной сентиментальности.

Так что Кидо вздернул подбородок и пошел вперед с гордо поднятой головой.

Кеншин чувствовал, как исчезает присутствие Кацуры-сана. Он не знал, что и думать, как себя чувствовать – всего этого было слишком много, а он так устал и опустошен.

Чтобы быть абсолютно правдивым, ему действительно нужно подумать, что делать с предложением Кацуры-сана.

Будет трудно стать тем, чем им нужно. Ему придется убивать больше и больше людей, и не только специально выбранные цели, а всех, от кого нужно будет защитить людей Ишин Шиши. Учитывая то, что Киото сейчас под жестким контролем Бакуфу, это Шинсенгуми, Мимаваригуми и любые другие отряды, представляющие угрозу, квалифицированные и опытные бойцы, передвигающиеся группами.

И все же… в некотором смысле это было облегчением.

Убийства всегда бывают трудными. Дело не в мастерстве, нет – атака из засады всегда предполагается короткая по времени. Однако заметить группу людей, решить, являются ли они целью, а затем вырезать их всех без колебаний, вот что съедало его сердце.

Каждый раз.

Ну… если он правильно понял, Кацура-сан просто нуждался в нем как в бойце. Будет гораздо больше противников, но если он оказался достаточно сильным, может, он сможет сделать это так же, как Мастер много раз? Прогнать их одной угрозой боя, дать им шанс спастись, сдаться и сбежать?

Возможно, эта новая роль станет шагом к философии Хитен Мицуруги?

Кеншин всегда знал, что вернется к Ишин Шиши. Даже Томоэ знала это и приняла. Он по-прежнему хотел привести новую эру. Он до сих пор верил Кацуре-сану… и Томоэ – в своем последнем письме она написала, что он должен выжить, чтобы осуществить эту мечту.

Если он не пойдет, если он сейчас оставит свой меч, то все жизни, что он уже отнял, будут отняты впустую.

Он стоял на распутье, которое изменит его жизнь.

Но услышав о предательстве Иидзуки… Кеншин был зол, достаточно зол, чтобы не хотеть иметь ничего общего с Бакуфу или Ишин Шиши. И нисколько не помогало то, что он знал, что, не присоединяясь к восстанию, может сделать свою часть дела, просто помогая людям. Томоэ научила его этому. Однако он пообещал свой меч Кацуре-сану, и Томоэ приняла этот факт, понимая, почему он был готов отдать свою душу и тело за общее дело.

И если она считала, что за лучший мир, за новую эпоху стоит бороться, он будет бороться. И неважно, как это больно.

Кеншин не мог сказать, как долго он стоял, глядя в окно. Холодный воздух продолжал дуть сквозь щели окна, а слабого тепла от очага было недостаточно, чтобы прогреть дом. Он знал, что нужно закрыть окно, подбросить дров в огонь, прежде чем он погаснет, и привести дела в порядок, как выразился Кацура-сан.

Он вздохнул. Эти эмоции утомили его. Он чувствовал себя выжатым досуха. Душу и тело терзала ноющая боль. Но он был нужен в Киото.

Сегодня идти уже поздно. Солнце уже садилось, а до столицы день пути. Целый день, учитывая то, как трудно и утомительно ему будет идти со всеми своими травмами.

Так что сегодня лучше всего отдохнуть… пройтись по дому, найти то, что нужно взять с собой, приготовить поесть. Кеншин бесстрастно отметил, как заворчал его живот. Большую часть прошлой недели, что он провел в доме Мидори-сан и Кичиро, ему пришлось есть самую отвратительную бурду из известных человеку – бульон из гороха, крови и печени, чтобы вылечить его от кровопотери. У него не было ничего из перечисленного, потому что дом остался таким же, каким оставили его Томоэ и он в тот роковой день.

Нет! Не думай об этом сейчас! Кеншин нахмурился и сделал глубокий вздох, погладил дневник, спрятанный в складках кимоно напротив сердца. А потом начал готовить ужин.

Это был странный опыт. Хотя он умел готовить и знал, где лежали продукты, он ни разу не готовил в этом доме. Это всегда делала Томоэ, это была ее обязанность и ее гордость. Даже сейчас он видел ее руку везде – в аккуратно разложенных ингредиентах, приборах, посуде, мисках, в логике их размещения – все ему напоминало о ней. Но так или иначе, ему удалось сварить немного риса, добавить немного сушеной рыбы и овощей со своего огорода прямо в кипящую воду, чтобы смягчить их. Не совсем приличная еда, но это было то, что он мог легко приготовить.

Есть мягкую кашицу было… неправильно. В этом доме каждый прием пищи был наслаждением.

Маленькая деталь, но она добавляла неправильности происходящему и заставляла его замечать это. Как все казалось немного неправильным, причем не только в доме, но и везде, где Томоэ бывала рядом с ним.

Если бы только он мог плакать, отпустить свою боль…

Кеншин вздохнул и тихо потер глаза. Он понимал, что теперь, когда в доме достаточно тепло, чтобы раздеться, ему нужно проверить раны. Неохотно он выскользнул из рукавов и размотал бинты с торса. Более глубокие раны в плече не открылись, пока он шел домой, и стежки держались вполне неплохо. Он поморщился, увидев, как тонкая кожа начала нарастать возле ниток. Хороший признак, можно удалять их. Однако, похоже, ему вряд ли удастся сделать это в одиночку, по крайней мере, с длинными порезами на спине…

Мне нужно будет найти другого врача в Киото, не так ли?

Было отвратительно обматывать грязные бинты вокруг ран, но у него не было других. К тому же, если он до сих пор не умер от инфекции, лихорадки и битвы с беспамятством, насколько вероятно, что умрет теперь? Раны подождут.

Так что на данный момент ему нужны теплая одежда, немного продуктов, одеяло на всякий случай, если понадобится присесть в пути… толстые носки и рукавицы, отметил он криво – если его мокнущие пальцы ног и рук снова замерзнут, он может лишиться их.

Рытье в ящиках и сундуках в поисках необходимого тоже ощущалось ужасно неправильным, и неважно, что это было необходимо. Снаружи уже стемнело, когда все было собрано. Однако его багаж уже становился слишком большим и тяжелым, так что ему нужно решать, что еще из вещей он возьмет.

Прах Томоэ, ее шаль, ее дневник, определенно – это те вещи, которые он не оставил бы ни за что на свете. В конце концов, ее нужно похоронить в хорошем буддийском храме в Киото. Она заслужила хорошее место поминовения.

Но остальное? На это решиться было сложнее. Одежда Томоэ, ее набор для вышивания, зеркало, что он ей купил, щетка, которой она расчесывала свои волосы…

Кеншин прикусил губу и провел пальцами по щетке. По неведомой прихоти он сунул ее в походную сумку. Ей нравились его волосы. Может, он научится ухаживать за ними, содержать их в порядке, ради нее.

Но дело в том, что было очень много вещей, которые она любила, которыми она пользовалась, чтобы сделать их маленький домик уютным. Все, абсолютно все здесь напоминало ему о ней, и он не мог взять все это с собой. Даже если он наймет тележку, просто непрактично брать все это. Киото стал беспокойным городом, а под командованием Кацуры-сана ему придется срываться с места по первому зову и налегке.

Так что же ему делать?

Кеншин бродил по дому, глубоко задумавшись. Он продолжал трогать вещи, вспоминая счастливые времена. Здесь они разделяли вечера страсти, здесь они купались, здесь пили саке, здесь просто сидели, отдыхая в компании друг друга…

Это почти успокаивало.

До тех пор, пока он не открыл глаза и не увидел ничего, кроме теней и пустоты, потому что ее больше не было здесь.

Некоторое время спустя он наткнулся на старую вещь, в которой не нуждался уже несколько месяцев – волчок Касуми. Увидев его, Кента загремел на своей стороне стены, но Кеншин демонстративно проигнорировал его, желая оставаться в одиночестве.

Волчок был тем, чем был всегда – простой деревянной игрушкой. Воспоминанием. Он использовал его как способ вспомнить, зачем бороться, но теперь… он больше ничего не значил. Он боролся за Томоэ, за маленькое счастье, что она научила его ценить, и у него был ее дневник, чтобы вспомнить об этом. Какая польза от старой игрушки?

Никакой, вот так.

Это же детская игрушка, а он больше не ребенок. Импульсивно, не останавливаясь, чтобы подумать, Кеншин бросил его в очаг. Сухая древесина медленно почернела, прежде чем загореться.

Хорошо.

Огонь очищает. Вот бы сжечь все воспоминания, и плохие, и хорошие. К тому же, разве его решимость бороться за революцию не родилась в огне?

Да. Это верно.

Пламя заплясало, и Кеншин присел, чтобы понаблюдать за ним.

Его мысли неизбежно возвращались к Томоэ. Он вынул ее дневник из складки кимоно и открыл, перелистывая страницы. Он до сих пор не мог понять, почему она решила простить его, почему поверила в него и пожертвовала жизнью, чтобы спасти его. А в своем письме она написала: ты будешь убивать снова и снова, любовь моя. Ты будешь делать это не из своего собственного желания, а для защиты, чтобы спасти гораздо больше, чем убить. Я прощаю тебя.

Как она могла сказать это?

Как она смогла видеть так далеко?

Его глаза блуждали по строкам, написанным ее почерком, он перелистывал и читал, пытаясь понять, что она увидела в нем. Даже когда они впервые встретились, он был ничем, кроме печального, сломленного подобия человека, недостойного ее внимания.

Но читать ее взгляд на события – о, это было больно, очень больно.

Она писала о своей ненависти, о жажде мести, придавшей ей сил отправиться в Киото. Потребовалось несколько недель, чтобы пройти эти триста пятьдесят миль без вещей, без денег. Ей пришлось много работать в каждой деревне, где она останавливалась, за еду и кров. Временами ей даже приходилось попрошайничать, отказываясь от своей гордости. А когда она наконец-то добралась до Киото, она бродила по улицам несколько дней, прислушиваясь к новостям и слухам… пока не наткнулась на человека в черном, который дал ей возможность приблизиться к убийце Акиры, страшному хитокири Баттосаю.

Она не случайно оказалась в баре в тот вечер. Нет, она с самого начала знала, кем он был… но его действия озадачили ее. Она не ожидала, что он вступится за нее. А когда она последовала за ним и увидела, как он убивает, то была уверена, что он убьет ее, и все кончено.

Но когда он не сделал этого, она начала крутиться вокруг, наблюдая за ним, становясь все более смущенной – потому что в ее глазах он был ребенком, которому дали меч, а не страшный убийца, которого она ожидала увидеть. Ребенок не может быть убийцей, и меньше всего убийцей может быть этот добрый, застенчивый, неуклюжий мальчик, писала она. Их разговоры и споры привели ее к вопросу о ее собственной ненависти, пока она не смогла взглянуть на него без злобы и впервые впечатлиться его силой, идеализмом, добротой и надеждой на лучший мир.

Ему казалось, что он читает наблюдения о каком-то другом человеке, о ком-то достойном, достойном уважения.

А потом, в огне Великого Киотского пожара, после Икеда-я и инцидента у ворот Хамагури она поняла, что любит его.

Значит, она тоже поняла это тогда…

Что-то сжало горло, не давая дышать. О боги, он так любил ее. Так сильно любил.

Но он продолжал читать, несмотря на боль.

В Оцу она забыла о мести, о заговоре, предательстве и ненависти, и решила жить настоящим – в их маленьком раю. Она надеялась, что это никогда не закончится. Он читал об их вылазках в интимность, о том, как ей нравился каждый раз, даже их неловкий и неумелый первый поцелуй. Он читал о том, как ей хотелось, чтобы они сблизились еще больше… и спали вместе по-настоящему, не разделенные личными страхами и призраками. Как она влюблялась все больше и больше, как они исцеляли друг друга, и как она наконец научилась улыбаться.

Это правда.

Всхлип вырвался из груди, и Кеншин изумленно моргнул. Что-то мешало видеть. Он вытер глаза тыльной стороной руки и удивился, что она стала мокрой.

И все же, несмотря на наше счастье, эти ублюдки пришли за нами. Если бы не этот предатель Иидзука… Гнев снова растекся по жилам. Кеншин стиснул зубы, отчаянно желая что-нибудь ударить. Но если бы она… Нет! Яминобу пришли бы за ними несмотря ни на что.

Если эти ублюдки не отступились от своей задумки через полгода, это значит, что и не собирались. Такие люди, как безжалостные и жестокие гончие, идущие по кровавому следу.

Но я мог бы защитить ее, если бы она не ушла? Если бы они решили напасть на нас в нашем собственном доме?

Кеншин сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, уставившись в потолок. Он понимал, что бесполезно гадать о ее выборе. Она не знала о его способностях и не знала о смысле, в котором эти люди использовали ее. Она сделала все возможное, пытаясь защитить его и младшего брата.

Сказать по правде, даже он не знал, что существует такое место, как Лес преград. Это была ловушка, тщательно спланированная, чтобы суммировать все шансы против него.

Однако самые худшие неудачи были на его совести. Он потерял ее множество раз в тот день. Он должен был сказать ей правду, убедить ее больше доверять ему… или, по крайней мере, удостовериться, что путь свободен, а не бить вслепую в своем последнем отчаянном рывке.

В том проклятом лесу он не думал. Тот же гнев, что бурлил в его жилах сейчас, вел его и тогда, и в ярости он стал глупым, злобным и жестоким. Он открылся не однажды, а много раз, сражаясь безрассудно. Он позволил тем ублюдкам бегать кругами вокруг и сунуть его головой прямо в их грязные уловки.

В том проклятом лесу он был слишком самоуверен и глуп.

В тот день он совершил все ошибки, какие только мог. Он не был учеником Хитен Мицуруги и даже хуже… он стал тем, кого Томоэ ненавидела. Она презирала хладнокровного убийцу хитокири Баттосая, который украл ее счастье. А в этом лесу он превратился в существо худшее, чем описывали любые киотские слухи.

Кеншину стало стыдно. В своем гневе, в своей ярости он не только не защитил ее… он стал тем, кого она ненавидела. Он был неудачником, разочарованием… недостойным ее отношения.

И он убил ее.

Ки гремела как гроза внутри него, когда Кента загромыхал на своей стороне стены, поглаживая и подталкивая, отчаянно пытаясь дотянуться до него, и в первый раз после болезни Кеншин позволил ему. С Кентой он был неподвижен и холоден. Когда Кента был на его стороне, он был способен думать, отодвинув в сторону свои эмоции, гнев и печаль.

В том проклятом лесу он совершил так много ошибок, потому что был не в состоянии думать и был слишком зол, чтобы это понять. А теперь, когда он вернется к безумию восстания в Киото, ему снова придется убивать. Он должен будет убивать, убивать и убивать.

Ей бы это не понравилось, но она понимала – все это ради новой эры, чтобы все уже принесенные жертвы не превратились в ничто.

Долгое время, в те страшные темные месяцы, когда он впадал в безумие, пытаясь стать хитокири Баттосаем, Кента давно хотел присоединиться к нему. Он тогда не позволил этого, потому что ему необходимо было то утешение, которое дух ему предлагал.

Он был ребенком. Слабым ребенком, отчаянно нуждающимся в опоре на кого-нибудь.

С Томоэ он вырос как личность. Он не только опирался на ее силу, он научился силе. Она была для него всем, и он так сильно любил ее. Но до нее был дух, Кента.

Как ни ужасно было это осознавать, но в последние месяцы он очень вырос. Он больше не нуждался в Кенте. Он избегал мыслей о нем, потому что рядом была Томоэ.

Кента был его ближайшим и самым верным другом, единственным другом долгие годы. Но так или иначе, он вырос из потребности в его компании. Еще до того, как он встретил Томоэ, он почти не разговаривал с ним. Он даже не знал, может ли разговаривать… и хочет ли.

Осознание скрутило живот. Какой он подлый человек. Мало того, что убил самого важного в жизни человека своими собственными руками, так еще и отверг лучшего друга.

Гнев. Ярость.

– Одиночество.

Смесь посланных ему эмоций и слов застала врасплох. Кеншин вздохнул, пытаясь разобраться в них. Кента не стал ждать и послал ему воспоминание о моменте, когда он нашел карту и ярость, что пробудилась в нем – и как Кента очнулся от сна и бросился, чтобы помочь, только для того, чтобы быть отброшенным в сторону.

Это же…

– Вместе. Не один.

Кеншин сухо сглотнул, понимая наконец, что Кента пытался донести до него все это время. Он был его частью сейчас. Но ему не нужно было иметь его как отдельное существо.

Я больше не заслуживаю ничьей любви и верности.

Его самоуничижительные мысли вызвали явное неодобрение духа, и тот потерся о стену, ощущаясь ласковым утешением, и Кеншин попытался слабо улыбнуться, совершенно поверженный той чистой любовью, которую послал ему дух.

Я действительно был эгоистом, не так ли?

Кента хотел быть частью целого, а не фрагментом, отделенным стеной. Ведь все их успехи, их тренировки с ки, их битвы… все это было командной работой.

В одиночку он потерпел неудачу.

В одиночку он пытался спасти Томоэ, а вместо этого она спасла его. В одиночку он убил ее. Он убил ее своими собственными руками.

Если бы Кента был с ним, возможно, они спасли бы ее. Если бы не его глупость и эгоизм, возможно, Томоэ осталась бы в живых.

Медленно и осторожно Кеншин нащупал стену между собой и Кентой и понял, что это была вовсе не стена. Просто что-то блокирующее Кенту от объединения с его ки. Стиснув зубы, Кеншин начал растаскивать последние куски. Осталась маленькая и хрупкая конструкция, ошметки… и да, вот дыра, которую он вырыл еще ребенком.

Эмоции и воспоминания в стене… Кеншин даже не останавливался, чтобы прочувствовать их. Они больше не помогут ему.

А потом, когда больше ничего не осталось, только муть, быстро растворившаяся, он отступил назад, на свою сторону, и остался полностью открытым.

Кента ринулся через границу.

Стало холодно, так холодно, и так много всего и сразу… как воздух, нагнетаемый в детский воздушный шар, он наполнил его, растягивая его до предела… и, боги, как это было больно. Но эта боль ничто по сравнению с осознанием того, что он убил Томоэ, которую любил больше всего на свете, своими собственными руками. Он любил ее, и он убил ее своей неудачностью, эгоизмом, глупостью, слабостью и высокомерием.

Он был ничтожеством.

Но сейчас…

Он оцепенел.

И больше не было двух частей единого целого, но только он один.