Текст книги "This one. Книга вторая. Ирисы под кровавым дождем (СИ)"

Автор книги: theDah

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Да, он мог бы показать Томоэ, что не только убийца.

Когда дело доходило до моментов их близости, то проблема его удовольствия по-прежнему висела между ними. Он держался изо всех сил, позволяя ей прикасаться к себе, но… когда жидкий огонь поднимался в его жилах, ощущение было настолько интенсивным, что все заканчивалось быстро и резко. В глубине души Кеншин понимал, что несправедлив к самому себе. Но какой в этом толк, если всего несколько поглаживаний приводили его к краю, а результатом становился этот ужасный беспорядок? А белье стирать Томоэ!

Он не мог не чувствовать себя плохо, думая об этом.

Несмотря на его протесты, Томоэ была непреклонной и почти не давала сперме проливаться. Так что через некоторое время они, возможно, выяснили бы способ и для него. Хотя бы для того, чтобы успокоить ее.

В дневное время к ним поступал увеличивающийся поток посетителей – в большинстве случаев дети. Оказывается, дети их соседа, Ичиро, Нобуро и Аими-чан, были в таком восторге от прошлой игры в новом месте, что осмелились пригласить нескольких своих друзей прийти вместе с ними. Логика такого выбора была очевидной – встретиться где-нибудь посередине, чтобы никому из детей не пришлось идти слишком далеко. И хотя Кеншин и Томоэ не были против их визитов, они беспокоились о том, что могли бы подумать родители. Но, к счастью, к этому времени их репутация улучшилась достаточно, чтобы сгладить острые углы. По всей видимости, Химура были признаны заслуживающими доверия членами общества.

По иронии судьбы улучшению репутации как раз поспособствовала работа Кеншина. Теперь, когда наступила поздняя осень, простуда распространилась по обширной территории, множеству людей требовались медикаменты. И если они не приходили в дом, то останавливали Кеншина и Томоэ по дороге или в деревне, куда те приходили за продуктами.

В некотором смысле так было легче. Не нужно было ходить по улицам, чтобы продать лекарства, люди приходили сами. Однако встал вопрос, где достать еще. Их запас подходил к концу, а идти за новыми они не могли. В конце концов, зная столько о таком деле, как они, единственный выход был купить в Киото.

К счастью, Иидзука-сан навестил их в конце одиннадцатого месяца. Вместе с новостями он принес еще одну полную аптечку. Когда Кеншин спросил о ней, Иидзука усмехнулся и ответил, что это такой способ платить ему жалованье, почти так же, как платили ему, пока он находился в Киото. В некотором смысле, это было оправдано.

Когда разговор зашел о повстанцах, оказалось, что ситуация несколько изменилась – Чоушуу вытащили Такасуги из тюрьмы и делают все возможное, чтобы заручиться поддержкой в провинциях. Однако Киото полностью находился под контролем Бакуфу, и даже подозреваемых в поддержке популистских идей отлавливали и подвергали репрессиям.

Иидзука-сан предупредил, что теперь, когда все изменилось, перемены последуют быстрые, и попросил Кеншина приходить на встречу с ним каждые две недели на дороге из Оцу в Киото. Для Кеншина это не было проблемой. Он любил гулять, а встречи с Иидзукой-саном на полпути позволят Томоэ не вспоминать о проблемах с мятежниками. Она наконец-то призналась ему, что предпочла бы не встречаться с Иидзукой-саном, если это возможно. Кеншин понимал ее. Его ближайший начальник был не самым приятным человеком, и ни он сам, ни Томоэ не хотели бы возвращаться к войне, сражениям и мятежу без необходимости. Но в то же время его обязанности оставались его обязанностями, и он не мог избежать их.

И конечно теперь, когда он больше не был безымянным лицом для людей в этой местности, люди останавливались поболтать с ним каждый раз, когда он выходил из дома. Особенно им было интересны его одиночные походы.

Это же так странно – несколько месяцев он никуда не выходил без Томоэ, верно? И хотя Кеншин не любил лгать, правда была последним, что он мог им сказать, так что он уклончиво отвечал, что пополняет запасы в горах. Это отчасти было верным – он встречался с Иидзукой-саном на горной дороге и действительно пополнял запасы во время этих встреч. А в остальном… это же было его личное дело.

В таком ритме проходили дни, и он не успевал следить за ними. В его жизни больше не было пустых или скучных дней. Каждый день был наполнен новостями, встречами с новыми людьми, и новыми впечатлениями, от которых улыбка расцветала на его губах.

И визиты детей были особенно веселыми, как ни неловко было это признавать.

Томоэ, казалось, наслаждалась своей ролью миротворца и счетовода очков и достижений. Она превосходно справлялась с этим. Ее естественное спокойствие творило чудеса, утешая обиженных, урезонивая наиболее раздраженных тогда, когда это было необходимо. А Кеншин все чаще обнаруживал, что его опять тащат в игру. Как ни странно, дети решили, что лучше всего убедить его поиграть с ними, даже если он более чем сомневался в том, стоит ли ему принимать участие.

Игру с детьми нельзя было назвать занятием для мужа или взрослого, однако было что-то умиротворяющее в той беззаботности, с которой играли дети. Это облегчало болезненное давление в груди, рану, о которой он даже не подозревал.

Возможно, то же самое чувствовала и Томоэ? Ее глаза казались очень мягкими иногда, когда он ловил ее взгляд во время детского веселья.

Однажды Кеншин показал детям те игры, в которые играл со своими братьями, когда-то давно. Как ребенок из очень бедной семьи, он не имел такой роскоши, как игрушки – каждая игра строилась из того, что удавалось наскрести всем вместе во дворе, а остальное воображалось.

Такая игра сразу привлекла внимание детей. Ни у одного из них никогда не было многого. В конце концов, жизнь простых людей уже давно становилась только хуже, и даже здесь, недалеко от столицы, фермерам приходилось затягивать пояса. Так что вместо того, чтобы смотреть свысока на то, как он делает солдатиков и животных из шишек, палочек и соломки, дети ловили каждый его совет, совершенно очарованные теми возможностями, которые открывались перед ними – возможностями делать игрушки самим.

Так они и играли, создавая замысловатые истории и делая их более реальными при помощи самодельных игрушек. Для детей постарше это вылилось в создание более крупных игрушек, если можно так сказать. Нарисованные во дворе линии стали границами провинций, палка с пучком сена на конце стала лошадью, другая палка мечом, и таким образом получались самураи, фермеры и селяне, а популярные народные истории воспроизводились в детской игре.

Дети любили такие игры.

Томоэ нашла это занимательным, хотя несколько настороженно отнеслась к той настойчивости, с которой мальчики размахивали палками всякий раз, когда играли в самураев. Ей не нравилась сама мысль о сражениях, но даже она признала, что не было никакого вреда позволить мальчикам разыгрывать героев. И хотя использование собственного воображения, чтобы сделать игру увлекательнее, было ей знакомо, она была ребенком из состоятельной семьи, и у нее всегда были игрушки – бумажные шары, марионетки и куклы. Возможно, именно по этой причине большинство игр, которые придумывали он и дети, были ей незнакомы.

Это было любопытное отличие, и Кеншин, памятуя о том, что это ненужные расходы, все же купил в деревне легкий бумажный шарик. Она несколько удивилась его покупке, но не возразила, когда он предложил ей показать игры, которые она знала, детям.

Само собой, хрупкий шар сразу стал фаворитом, особенно для девочек.

По большому счету, так было лучше. Маленькие девочки, стайкой собиравшиеся на их дворе, не всегда обладали должной выносливостью, чтобы долго участвовать в мальчишеских играх.

Тем не менее, в один прекрасный день Аими-чан, балансируя с мячом на голове, упала и ушибла колено. Небольшая царапина, но Томоэ увела ее в дом, чтобы обработать ее. И в ту же секунду, как маленькая девочка появилась во дворе, она объявила всем, со свойственным ей энтузиазмом, что дом Химура очень милый, и у них так много крутых вещей, вроде настоящего страшного меча, прислоненного к стене!

Кеншин тот час же проклял свою привычку оставлять меч в открытую. Ему по-прежнему было необходимо держать меч в руках каждую ночь, и было проще просто прислонять его к стене днем. Он даже не рассматривал вероятность того, что кто-то случайно увидит его.

К сожалению, одного слова было достаточно, чтобы привлечь внимание всех детей. Особенно мальчиков, которые мгновенно навострили уши, как охотничьи собаки.

– Кеншин-сан, почему у вас есть меч? Это настоящий меч? – спросил Нобуро, младший. Его глаза так и светились любопытством.

– Эээ… хм… – Кеншин подбирал слова. – Это просто для того, чтобы защитить Томоэ.

Мгновенно дети окружили его, забрасывая вопросами, комментариями и требованиями.

– Ооо!

– Так вы умеете им пользоваться?

– Вы воин?

– Я хочу на него посмотреть.

– Покажите!

– Мечи это так круто!

В этот момент Кеншин хотел выпороть себя за свою глупость. Черт побери, почему мне всегда приходится отвечать, даже если я знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет? Отчаянно он пытался разрядить ситуацию.

– Я не использовал его уже долгое время, и я определенно не собираюсь вынимать его без причины. – Серьезно прищурившись, он серьезно добавил, – Мечи это не игрушки.

По правде говоря, Кеншин даже не думал о кендзюцу. Томоэ не любила сражения, и он делал все возможное, чтобы вести себя правильно ради нее. Даже сейчас он обнаружил, что смотрит на нее через плечо, ища какой-нибудь знак, что ему делать. Она была напряженной, печаль в ее темных глазах стала очевидной. Она действительно не хотела бы вспоминать о боевых действиях.

Как и он.

Он был счастлив с ней, живя здесь этой тихой жизнью.

Тем временем нетерпение детей обернулось разочарованием, так как они действительно хотели увидеть меч и какие-нибудь приемы.

– А что если вы поучите нас, как играть в борьбу на мечах с палками? – предложил Нобуро. – Это никому не повредит! Вы могли бы показать нам, как это делается на самом деле, и мы могли бы лучше изображать самураев!

Это… не такая уж плохая идея. Кеншин удивленно моргнул, прежде чем слабо кивнуть. Так и было решено. Всякий раз, когда младшие слишком уставали для игр, которые требовали большого числа участников, Томоэ занимала их чем-то менее обременительным, а старшие мальчики учились бою на мечах с ним.

Это, несмотря на первоначальную настороженность Кеншина, оказалось довольно веселым занятием. Эта игра в кендзюцу напомнила ему, почему он полюбил искусство меча, когда был ребенком. А что было лучше всего? Томоэ больше не хмурилась, когда смотрела на мальчиков, размахивающих палками так, как он им показывал.

Неделя летела за неделей, ночи становились все холоднее, а дни все короче.

В начале двенадцатого месяца Кеншин наконец решил собрать их поле. Ночные морозы становились все более частыми, и независимо от того, насколько невзрачными казались немногие из оставшихся в живых растений, они вряд ли вырастут еще, теперь, когда снега не за горами. Однако, к его удивлению, те немногие овощи, что выжили, выглядели прекрасно. Конечно, они были меньше, чем положено, но в хорошем состоянии. И их было довольно много!

Он был так рад, что предложил Томоэ купить немного саке и рыбы, чтобы отпраздновать это событие. Так что в этот вечер они наслаждались яствами, сделанными из продуктов собственного урожая. Томоэ пожарила на гриле рыбу с дайконом. Она также сварила морковь и обжарила капусту, приправив все соей, имбирем и маринованной свеклой.

Пища была настолько хороша, что он не мог насытиться и все время просил добавки. Восхитительная готовка Томоэ из того, что ему удалось вырастить собственными руками… Какое это было удовольствие! Ради этого ощущения стоило тяжело работать и заботиться о своем поле.

Томоэ, казалось, разделяла его радость, так как ее ки была теплой, а взгляд мягким. После некоторого размышления она нарушила спокойную тишину.

– Ты много улыбаешься в эти дни.

– Разве? – Кеншин поднял голову, немного удивленный.

Она задумчиво кивнула, и легкая печаль промелькнула в ее взгляде.

– Если бы твоя жизнь пошла другим путем, ты мог бы жить счастливо, работая в своем поле и пробуя пищу, выращенную собственными руками.

Немного нахмурившись, он поставил на стол свою чашку, больше не интересуясь едой. О чем это она? Ему не нравилась печаль в ее глазах. Неужели она снова вспомнила о прошлом? Или думала о будущем? Почему? Неужели из-за моих встреч с Иидзукой-саном? Она боится, что наше время здесь подходит к концу?

– Думаю, это правда, – признал Кеншин после небольшой паузы. Если бы все сложилось по-другому, он вырос и стал бы еще одним фермером. Потирая лоб, он вспомнил обо всех поворотах его жизни, о выборе, который он делал, хорошем и плохом, и обо всем, что могло бы быть.

Если подумать, то я никогда не говорил ей об этом?

– Я пережил трудные времена, – начал он, глядя на нее снизу вверх. – Я родился в середине голодных лет, мои родители и братья умерли от холеры. С юных лет я неустанно тренировался в стиле Хитен Мицуруги. А теперь… Я убийца Чоушуу. За всю мою жизнь, рядом со всеми людьми, с которыми мне пришлось столкнуться, у меня было немного поводов улыбаться.

Она напряглась от его жестких слов – но не закрылась завесой боли, как обычно. Означает ли это, что она его выслушает? Может, она даже поймет, за что он воюет?

– Я изучал принципы стиля Хитен Мицуруги, использовал свой клинок и убивал ради лучшего мира, ради безопасности и мира простых людей. – Он повторил фразу, высеченную в его душе, те слова, которые он повторял себе снова и снова худшими ночами в Киото, когда чувствовал себя опустошенным и бессмысленным. Закрыв глаза, он медленно выдохнул и прошептал, – и все-таки… Теперь я понимаю, что это было ошибкой.

Он чувствовал, что это звучит сущей ересью, но понимал, что сейчас, в этот момент это правда.

Он сглотнул один раз, два… потом поднял взгляд, чтобы встретиться с ее шокированными глазами.

– Лучшее, что я могу сделать, это жить здесь и создавать жизнь, вместо того, чтобы уничтожать ее. До сих пор я не знал счастья. До недавнего времени я даже не знал, что означает это слово. Жить здесь, проводить время в деревне и возвращаться к тебе – вот истинное счастье. – Он вздохнул и продолжил, и его голос приобретал уверенность с каждым словом. – Живя здесь, с тобой, я понял, как ужасна на самом деле была моя жизнь убийцы. И причина, по которой я усвоил этот важный урок… это ты. – Он не мог сдержать улыбки, что поднялась к губам, потому что все, что он говорил, было правильным. – Томоэ, ты научила меня этому, дала мне это счастье. С этого момента я буду бороться именно за это.

Сомнения и холодность испарились из ее ки, и она кивнула. Только один раз, но этого было достаточно. В словах больше не было необходимости.

Она понимала его причины для борьбы, даже если и не разделяла их. Этого было достаточно. Он знал, насколько она не любила войну и саму мысль о сражениях и боевых действиях, независимо от их цели. Тем не менее, она была рядом, она слушала и поняла. Больше никто не сделал для него больше, никогда.

В тишине они вернулись к еде, а потом разделили саке. Ей понадобилась минута, чтобы согреть его для них. Вместе они сидели рядом возле очага, наблюдая за огнем. Только тогда она заговорила.

– После того, как война закончится… Я хотела бы жить вот так, с тобой.

Кеншин взглянул на нее искоса, прежде чем взять ее за руку. Да, жить с ней, вот так, он тоже хотел бы – о, это было все, чего он хотел. Она потянулась к нему, нежно поглаживая его щеку и поворачивая его лицо так, чтобы встретиться с ним взглядом. В ее тоне сквозила уверенность и неоспоримая внутренняя сила.

– И если так случится, если у нас будет жизнь вместе… то я хотела бы ребенка, дочь, с твоими глазами.

Что может мужчина сказать на это? Кеншин улыбнулся, положил свою ладонь поверх ее ладони и пообещал:

– Так и будет.

По мере того, как приближался конец года, погода становилась все холоднее. Земля замерзла, замерзла и поверхность протекающего неподалеку ручья, так что ему приходилось вскрывать лед каждый раз, когда он шел за водой. Снег мог пойти со дня на день. Если быть до конца честным, Кеншин ждал его. Он всегда любил снег, а без него опустошенная земля, грязные обочины, увядшие растения, голые деревья… все это было темным и мертвым. Если бы свежий снег закрыл все это, было бы прекрасно.

Кеншин получил некоторые взволновавшие его новости из столицы. Всего несколько дней назад он снова встретился с Иидзукой-саном, и его начальник рассказал, что Такасуги-сан повел Кихетай в Хаги, чтобы возглавить правительство провинции. Чоушуу буквально кипела инакомыслием. И что еще хуже, никто не слышал о Кацуре-сан со времени восстания у ворот Хамагури, и люди даже привыкли называть его «дезертир Когоро».

То, что люди так быстро потеряли веру в Кацуру-сана, заставило Кеншина кипеть от возмущения.

Что тревожило еще больше, по словам Иидзуки-сана, недалеко то время, когда Бакуфу попытаются избавиться от повстанцев, скрывающихся в сельской местности и вернувшихся в провинцию. В последнее время Кеншин и так задумывался над событиями этого лета. О том, что Бакуфу заказали его убийство задолго до инцидента в Икеда-я. За несколько недель до знаменитого удара Шинсенгуми по повстанцам некоторые фракции Бакуфу знали о личности хитокири Баттосая. И если тогда им было известно его лицо, то что остановит их от преследования его здесь?

Он был слишком узнаваем.

И если эти люди придут за ним, теперь, когда столица под контролем Бакуфу, тогда Томоэ тоже угрожает опасность.

От этой мысли мурашки побежали по коже. Кажется, независимо ни от чего их мирная передышка в Оцу подходит к концу. Однако без указаний Кацуры-сан он не мог взять Томоэ и уйти в другое место. Нет, так или иначе… ему просто нужно оставаться на своей месте и игнорировать опасения и страхи.

К счастью, зимой варианты нападения на них у Бакуфу были ограничены. Никто не станет охотиться за мятежниками по горам, когда вот-вот пойдет снег. В конце концов, они довольно высоко, и когда выпадет снег, быстрый и тяжелый, передвигаться будет нелегко.

Да, если пойдет снег, тогда у них будет время побыть вместе, здесь, в их раю.

Усиливающиеся холода вынудили их купить в деревне теплую одежду – еще две юката, хаори и теплые носки. Столько покупок сразу влетело им в копеечку, но если учесть, как немного одежды у них было вообще, эти расходы были оправданны.

Другим делом, изменившимся с приходом зимы, был обычный порядок их мытья. Их дом был слишком мал, чтобы иметь настоящую баню, как в гостинице у Оками-сан, или ванную комнату, как в доме детства Томоэ. И все же, несмотря на неудобства, она любила поддерживать чистоту. И он делал все возможное, чтобы доставить ей такое удовольствие, независимо от того, сколько работы требовалось, чтобы наносить домой ледяной воды из ручья и нагреть ее в доме.

Хотя нужно признать, что Кеншин не мог утверждать, что не любил ее настойчивость в вопросе частого купания. Тем более, что она не возражала, чтобы он мыл ей спину, или любое другое место, когда его руки начинали блуждать по ее телу… не возражала она также и против того, что следовало за мытьем.

Нет, это не так уж и плохо, решил Кеншин с легкой усмешкой. Он осторожно смывал мыло с ее груди, отмечая, как ее губы вздрагивают от его осторожной заботы.

Однако в отличие от предыдущих раз, сегодня Томоэ убедила его раздеться, чтобы они могли помыть друг друга. Поначалу он запротестовал. Он не очень комфортно чувствовал себя настолько обнаженным, и его несколько пугало то, что она может увидеть его голым. Но это же просто купание, и она так просила его об этом, что он просто не мог ей отказать.

Так что они сидели сейчас на краю деревянного настила, рядом стояли ведра с водой и лежали чистые полотенца, а на их коже не было ничего, кроме мыла. Это было более чем глупо и странно, но в то же время было приятно позаботиться друг о друге таким образом.

Томоэ получила большое удовольствие, отмывая его волосы, замечая вслух, как хорошо теперь они выглядят, благодаря небольшим усилиям. Благодаря ей, конечно – она по-прежнему любила расчесывать их время от времени. Он совсем не возражал, хотя сейчас его волосы отросли довольно длинными. До нижней части спины.

Ее волосы были немного длиннее и намного гуще – гладкий темный водопад. Он так восхищался ими, когда в ответ вымыл их.

Однако, несмотря на то, что ухаживать за ней было приятно, он не мог не заметить, как заманчива ее обнаженная кожа, блестящая от воды. Ее напряженные соски особенно выделялись в свете огня, так что он осторожно наклонился, чтобы уделить им побольше внимания. Она не возражала, продолжая вытирать его спину и шею влажной тканью. Время от времени ее дыхание прерывалось, или низкий стон срывался с губ. Он звучал чистой музыкой для его ушей.

– Я люблю, когда ты делаешь так…

Кеншин сделал паузу, чтобы вернуться к своему занятию с большим усердием.

– Иногда я думаю. – Она выгнулась от его прикосновений, обвивая его шею рукой, тяжело дыша. – Я, ах… Я думаю, как хорошо было бы сделать то же самое для тебя.

Что? Кеншин посмотрел на нее внизу вверх сквозь ресницы. Восхитительный румянец разливался по ее щекам, но глаза были полны решимости, даже принимая во внимание все остальное. Он поднял бровь и, по-прежнему глядя на нее, продолжил начатое. Она почти обиделась.

– Я имею в виду, ты выглядишь так, как будто тебе нравится делать это. Ооо… – Она низко застонала, сдерживаясь изо всех сил, чтобы продолжить. – Но я хотела бы дать тебе что-то взамен…

С некоторым разочарованием он оторвался от ее груди и выпрямился, чтобы заглянуть в глаза. Они опять вернулись к этому вопросу? По правде говоря, иногда ей удавалось настоять на его удовольствии, но… Он вздохнул.

– Я знаю, что ты хотела бы, но не стоит этого делать. Это так грязно.

Кеншин выработал стойкую неприязнь к субстанции, которая неизбежно выплескивалась после его оргазма. Эта густая кремовая жидкость вызывала стойкое желание смыть ее. Он действительно, на самом деле не хотел беспокоить ее этим. Если бы все зависело от него, он предпочел бы отложить решение этого вопроса. Он получал все возможное удовлетворение, которого вообще когда-либо мог желать, просто наблюдая за ней. Его удовольствие, этот краткий жар… в лучшем случае не стоил усилий.

Однако вместо ожидаемого разочарования ее глаза заблестели, и она медленно его оглядела, скользя взглядом по коже.

– Но сейчас нет одежды, которую можно запачкать.

Его глаза распахнулись от удивления, он опустил взгляд вниз и тут же осознал ее план. Так вот почему она так настаивала, чтобы мы мылись вместе… Он сглотнул. Сможет ли он этого избежать? Хочет ли он избегать? И конечно, тут же возникла знакомая боль в низу живота, готовая перерасти в полномасштабное возбуждение…

– Итак, могу я…? – Томоэ в любопытстве склонила голову.

Кеншин отпустил дыхание, которое задерживал, а затем кивнул, медленно – он кивнул, изо всех сил стараясь не напрягаться, когда она наклонилась ближе и провела кончиками пальцев по его груди, а потом обвела сосок. Просто легкое прикосновение. Оно щекотало кожу и сильно отличалось от размеренных поглаживаний, которыми она мыла его грудь. Нет, у ее движения была совершенно иная цель, и эта цель делала самые безобидные движения возбуждающими.

Ее глаза были большими и предельно сосредоточенными, пока она исследовала своими прикосновения форму его мышц. Он попытался расслабиться, чтобы позволить ей эту прихоть. Она была так добра к нему и приспосабливалась к его рвению исследовать ее тело, так как он мог помешать ей сделать то же самое? Но тем не менее, он не был уверен. Совсем.

Она взяла его сосок пальцами и слегка сжала его. Кеншин нахмурился, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Не совсем плохо, но прикосновение не пробуждало жидкий огонь в его жилах. На самом деле давление в низу живота даже уменьшилось.

Она смотрела на него с вопросом в глазах.

– Это неплохо… просто странно, – пытался объяснить он.

Она хмыкнула в ответ и наклонилась ближе, чтобы лизнуть его.

– Ой! – Кеншин уклонился от ее губ, стараясь сдержать смех, слетающий с губ. – Щекотно, – пояснил он.

Она покачала головой и слегка похлопала по месту рядом с ней, молча приглашая. Не колеблясь, он сел рядом, и его неуверенность испарилась под влиянием момента. Ему было любопытно, так почему же не попробовать, и неважно, как странно он при этом себя чувствовал.

Но потом она взяла его сосок между зубами и пососала.

Глаза Кеншина распахнулись, и он задохнулся. Это было, это было… не больно, вовсе нет, но это ощущение… он никогда не чувствовал ничего подобного!

– Я сделала тебе больно? – спросила она, чуть нахмурившись.

– Нет… – признался он, переводя дыхание. И хотя он по-прежнему не был уверен ни в чем, ему было нечего возразить против ее сумасшедшей прихоти. За исключением того факта, что для нее этот процесс не должен был быть интересным. С некоторым сожалением он посмотрел на ее обнаженные груди, откидываясь на спину и предоставляя ей больше свободы действия.

Она приняла его уступку с некоторым колебанием, перемещаясь чуть ниже.

Сидеть становилось немного прохладно, подсыхающая влага холодила кожу. Или, может, это все ее зубки. Она продолжала покусывать его маленькие соски, а время от времени принималась посасывать их. Она начинал привыкать к этому ощущению. Оно на самом деле было не таким уж плохим, в действительности…

– Эээ… – Он прикусил щеку, пытаясь сдержать странные звуки, слетающие с губ.

Однако наблюдать за ее ртом, ее зубами, ее губами, занятыми своим делом, ощущать ее влажный язычок на своей коже, ставшей к этому моменту такой чувствительной, было… приятно? Пожалуй, он сможет полюбить эту забаву. Откинуться на спину и позволить ей делать то, что она захочет, было вовсе не мужественным. Но тот факт, что он заботится о ее желаниях больше, чем о своих собственных, утешали его чувство собственного достоинства. К тому же если она и в самом деле хочет делать то, что делает? В этом не было никаких сомнений.

В комнате становилось жарко. Пот покрыл его кожу, и вернулось ощущение давления в низу живота. Эээ, определенно, его член снова твердеет. Означает ли это, что ему нравится? Или… нет, ему не могла понравиться эта странная ласка, никоим образом. Ему просто нравится, что она заботится о нем, и ее красные губы… О как бы ему хотелось поцеловать ее красивые губы! Жаль, что она ему не позволит.

Ей не потребовалось много времени, чтобы заметить возвращающуюся твердость. Почти лениво она начала поглаживать его член уверенными движениями, продолжая ласкать соски.

Кеншин застонал, прикусывая губу. Ему не хотелось издавать так смущающие его звуки, но это было непросто. Ее руки такие мягкие, а медленные ласки такие…

Пульс набирал обороты, как во время интенсивного спарринга, и ползучая потребность в движении пробрала его до костей. Она обхватила пальцами его член, нежно сжимая его, перемещая руку вверх и вниз, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы не стонать, чтобы не просить ее сделать это снова. Он прикусывал внутреннюю сторону щеки, пытаясь молчать, но ее дразнящая ласка захватила его, и жидкий огонь потек вниз, отдаваясь пульсацией и болью по всему телу. Он чувствовал, что может взорваться в любой момент…

А потом она укусила его.

Словно яркий свет вспыхнул перед глазами, жар напряжения прошил тело насквозь, и он кончил.

Упав на спину, он закрыл лицо рукой. Вдох, выдох, просто дыши… давай, просто дыши, думал он про себя, пытаясь игнорировать чувство стыда, скручивающего живот. Это было легче сказать, чем сделать. Почему всегда так? Да, на краткий миг он действительно чувствовал себя прекрасно, но он должен держаться гораздо дольше, чтобы довести ее до конца, чтобы она смогла получить наслаждение. Ему же хватило пары дразнящих движений и укуса.

Разве кусаться не противно?

Однако же нет. Легкая боль стала спусковым крючком для той подавляющей наполненности, страшного давления, которое принес жидкий огонь, но в то же время она не могла понравиться ему. Левый сосок, за который она укусила его, немного побаливал, и он потер его. Нет, было не больно… но все же это в любом случае ненормально.

– Я сделала тебе больно? – Она склонилась над ним с беспокойством в глазах.

Кеншин позволил руке, закрывавшей глаза, упасть назад, стараясь не дать смущению захватить его. Она знала, как быстро он кончил. Они уже проходили это. Однако она не стала думать о нем хуже из-за этого. Она просто хотела угодить ему так же, как он хотел угодить ей.

– Нет, было неплохо. Я просто не понимаю необходимости во всем этом.

Она намочила тряпку в ведре с водой, отжала ее и начала смывать семя, забрызгавшее его бедра. Ну, по крайней мере, это легче сделать, подумал Кеншин рассудительно. И, чтобы быть до конца справедливым, он чувствовал себя хорошо, когда она вымыла его грудь, его живот, прежде чем перейти ниже.

– Я почти завидую тому, как мало волос у тебя на теле.

Кеншин взглянул на нее снизу вверх. Откуда это взялось?

– Ммм, – согласился он, снова закрывая глаза. Умиротворение сошло на него, когда он дошел до края и кончил. Почти усталость, но не совсем, скорее спокойная расслабленность, постепенно углублявшаяся к сонливости.

Может, поэтому он не почувствовал обиды от ее не слишком значимых слов. Ну, почти, но он старался не допускать свои проблемы до ее внимания. Он знал, что она принимает его таким, каков он есть, несмотря на все странности. Кроме того, она была отчасти права. Как ни неловко было это признавать, но даже у нее волос было больше. В отличие от большинства мужчин у него не было даже намека на волосы на груди или щеках. И совсем немного на других местах…

– Неправда, что их у меня нет, просто они бледные, – слабо возразил он, глядя в сторону.

Вдох и выдох…

Ему было приятно просто лежать. Она взяла полотенце и начала обтирать его. Ему не хотелось протестовать. Если она так хочет, почему бы и нет? Это займет не так много времени. Без лишних слов она взяла другое полотенце и начала сушить свои волосы.

Ее кожа уже высохла, заметил он. Было не слишком холодно, огонь потрескивал рядом, источая нежное тепло. Снаружи уже стемнело. Однако было еще не так поздно, по крайней мере, для того, чтобы ложиться спать. Просто дни стали короче. Конец года.

Она очень красива. Особенно ее груди…

– Могу ли я продолжить там, где остановился? – Кеншин повернулся на бок и протянул руку к ее груди.

Уголки ее губ дрогнули в усмешке. Она начинает лучше проявлять свои эмоции, отметил он с некоторой гордостью. Это не было для нее легко или естественно, и выражения на ее лице всегда были незначительными и мимолетными, но в эти дни он легко угадывал ее эмоции. Хотя, возможно, он просто научился читать их?