Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Это сон! – закричал Лис.

Я подскочил на кровати и вскрикнул. Николенька стоял прямо напротив меня. Лис зажег лампу, и только тогда я понял, что это не Николенька, а просто кресло. Сердце мое не выдержало, я закрыл лицо ладонями и заплакал.

– Они убили его! Убили! Я ему клялся, а они убили его! Ребенка! Как можно убить ребенка?

Слезы душили меня. Он встал и сходил за водой. Вернувшись, присел передо мной на корточки со стаканом в руках.

– Убили его! Как же так? Ну как же так? За что? Ну за что???

Я выпил воды и упал на кровать. Я думал, что никогда уже не усну. Но он лег рядом, обнял меня, и я опять провалился в сон и спал уже без сновидений.

====== Глава 29 ======

– На вот, попробуй.

Мы сидели в кафе под широким красным уличным зонтиком, и от его густого красного цвета все казалось красным: и кожа, и столик, и воздух, и мысли. Дождь шел – как и всегда, но воды было так много, что я уже и не замечал ее.

– Что это? – приподнял брови он.

– Это пломбир со вкусом сыра, – и я протянул ему холодный брусочек в золотистой фольге.

– Со вкусом сыра? Но мне зачем? Я не заказывал.

– Ешь! Это тебе.

Он разорвал упаковку и понюхал мороженое.

– Я давно хотел попробовать, но боялся, а вдруг это гадость, поэтому решил испытать сначала на тебе.

Он нахмурился и опять понюхал. Откусил маленький кусочек. Потом еще и еще.

– Ну как?

Он долго молчал:

– Говно какое-то...

– Так я и знал!

Однако мороженое он доел, а я все это время игрался с пепельницей.

– Пойдем пива попьем, – предложил он.

Я посмотрел на него.

– А чё еще делать? – улыбнулся он.

Я крутанул пепельницу:

– Ну пойдем.

Мы быстрым шагом, почти бегом, под проливным дождем пересекли площадь Шлимана и забежали под низкую массивную вывеску паба.

Народу было немного. Приглушенный свет, домашняя обстановка, а главное – сухо. Ни намека на дождь. Ни сырости, ни шума воды. Мы сели за самый крайний столик в углу. С его стороны была кирпичная стена, а у меня за спиной – мореный темный дуб.

Кружки принесли гигантские, литровые, я такие никогда не любил, так же, как и крошечные четвертушки. Для меня был только один любимый размер – пол-литра, все остальное было странным и подозрительным. А эти литровые и пустые-то в руке тяжело было держать, а полные они вообще неподъемные. Но он управлялся с ними лихо. Хватал двумя руками и надолго опускал лицо в белоснежную пену.

Я спокойно чистил креветки. Он обожал, когда я специально чистил для него, а я любил это неспешное, задумчивое занятие.

– И на счет ультиматума. Как вы думаете, Мидландская военщина готова на уступки? С ними можно разговаривать? Или с ними нужно говорить только с позиции силы?

Я выпил уже пару кружек, и приходилось уже было специально фокусировать зрение на телеке под потолком. Бегущая строка бежала чересчур проворно.

– Думаешь... – он вытер губы салфеткой, тонко срыгнул и выдохнул. – Думаешь, и вправду война будет?

– Какая война? – спросил я, посасывая кончик указательного пальца.

– Ну как же, с Мидландом. С нами. Будет Вангланд с нами воевать, или все это брехня, наверно? Нет?

Я недовольно посмотрел на него:

– Ну вот ты думаешь хоть, что ты мелешь, или нет?

– Да я-то что? Это по телеку говорят! – запротестовал он.

– Слушай больше дерьмо это!

– Так как же! Сбили же самолет. К войне же готовятся!

Внутри у меня все сжалось и оледенело:

– Что опять такое?

– Сегодня ночью сбили самолет.

– Ничего не знаю.

– Да и где тебе! Ты спал до обеда, а у меня рука дергала, швы ноют. Да и ты со своими кошмарами. Только я задремлю, как давай орать, – он сделал усилие и допил все до конца. – Самолет Мидландский, военный истребитель, летел вдоль границы, и с Вангланда самолеты прилетели и взорвали его, типа залетел он на нашу сторону, а в Мидланде говорят, что не залетал. И как узнали, что самолет ихний сбили, так послали целый отряд самолетов, и они догнали Вангландский самолет и обстреляли его в ответ. И сейчас войска стягивают и ультиматумы друг другу поставили. Эти говорят – вы убирайте войска с границы, а те говорят – нет, вы. Вот и ждут еще три часа. И если не уйдут мидландцы с границы, то уже будут бомбить их конкретно. Ты что! Об этом же только и говорят по всем каналам!

Холодная, пустая тоска заныла у меня в груди. Я не хотел верить в это, но я знал, что это правда.

– Все нормально? – испугался он. – У тебя такое лицо!

Я молчал.

– Вот вам подарок от пивной!

И на тяжелый деревянный стол опустилось два золотых бокала.

Я поднял глаза и увидел крепкого молодого парня, кареглазого, темноволосого. С доброй улыбкой, поставив перед нами бокалы, он уселся рядом со мной.

– Мы не заказывали, – изумился Лисёнок.

– Это в подарок от нашей пивоварни, – улыбнулся парень.

Я стиснул зубы:

– Как называется эта пивная? – спросил я резко.

– А что?

– Как называется эта...

– Пивной Причал... – тут же ответил Лисёнок.

– Пивной Причал, – улыбнулся парень. – Мы вас ждали, и вы пришли.

– Мы уходим, – я встал.

– Но как же? Вы еще нашу пиццу не пробовали!

Я хотел было открыть рот, чтобы съязвить в ответ, но увидел, что под столом парень сжимает в руке револьвер, и замолчал.

– Это правильно, – улыбнулся парень. – Не стоит нервировать человека с пистолетом в руке.

На губах его еще была улыбка, но глаза уже стали ледяными.

– Пойдем, разговор есть.

– Что? Куда? – по-детски глупо не понял Лисёнок.

– На выход. Оба, – и он махнул револьвером в сторону черного хода.

Мы прошли невыносимо жаркую кухню и вышли на маленький, заставленный коробками черный двор ресторана. Тут уже нас ждал большой белый обшарпанный фургон. Дверь в правой стене машины съехала вбок, и из черной бездны показался крепкий мордатый мужик лет пятидесяти.

– Иди сюда, – улыбнулся он и затянул Лисенка.

Я тоже двинулся за ним, но парень с револьвером кивнул на пассажирское:

– Тебе сюда.

Я открыл дверь и взобрался на высокое сиденье. Перегородки между кабиной и задней части фургона не было. Пассажирских сидений было только два. За рулем сидел красивый брюнет с точеным профилем и серебряными висками. Мордатый с грохотом задвинул свою дверь, и фургон тронулся.

Мы кое-как вырулили из дворов на площадь и поехали к границе города, в сторону складов.

Мне казалось, что я спокоен. Мне было как-то плевать на себя. А вот за Лисенка я беспокоился, но был уверен, что его скоро высадят и отпустят.

– Ты в телефонах разбираешься? – улыбчиво спросил мордатый у Лисёнка. Тому негде было сесть, и он стоял пригнувшись, держась за стенку.

– Да... немного... А у вас какая модель?

– А я и не знаю даже. Вот, посмотри.

Лисёнок подошел, нагнулся, заглянул в телефон, и мордатый одним махом свернул ему шею.

Все во мне оледенело и окаменело в один миг.

– Ножку или ручку? – возбужденно шептал мордатый, укладывая тело Лисёнка на пол. – Сначала ножку или потом? Или начать с ручки? Так что же мне выбрать?

Румяное лицо его стало стремительно терять краски. Челюсть вытянулась, и он начал жрать лицо Лисёнка.

– Упырь, – выдохнул я, и рука моя сама по себе, выдрессированная за многие годы и так и не забывшая это движение, метнулась к ноге за Носорогом, но никакого Носорога там не было.

– Не рыпайся!

Брюнет водитель схватил меня за горло свободной рукой. Он бы не смог охватить мою шею, но пальцы его уже вытянулись и превратились в длинные когти со многими суставами.

Машина свернула с проспекта в промышленную зону. Около одного из бесчисленных стальных ангаров нас уже ждали. Два парня кинулись и открыли ворота, впуская нас.

Водитель остановил машину, вышел, вытащил меня и поволок за собой. Тут было холодно и сыро, пыльно и гулко. Две дюжины фигур деловито сновали в полумраке. Потолок пропадал в стальной тьме. Глупые голуби порхали по стальным балкам.

В углу этого необъятного пространства холодного железа и сырого бетона стоял жилой вагончик. Меня затащили туда и подвели к столу.

Стол был небольшой, интерактивный. Кроме сияющей столешницы никакого света не было. С другой стороны стола стоял высокий худой крепкий мужчина. Вытянутое лицо с глубокими морщинами. Седые усы и борода. Глубокие залысины и редкие короткие седые волосы. Волевой подбородок и немигающие стальные глаза. Еще четыре фигуры стояли вокруг него и учтиво слушали. Увидев меня, он замолчал и пристально изучил взглядом.

– Вы бывший вождь клана Ледяной Кот? – холодно отчеканил он.

Водитель наконец-то высвободил мою глотку. Я непростительно долго тер ее и прохрипел:

– Вы что, упыри?

Водитель-брюнет одним ударом об стол сломал мне левую кисть. Вихрь боли захлестнул меня, словно бы одновременно треснуло несколько зубов.

Пока я, согнувшись, пытался вздохнуть, он отволок меня к двери и прижал к стене.

– Еще ты раз вякнешь, и я сломаю тебе ребра. Разобью твои ребра, вырву сердце и сожру его у тебя на глазах! Четко отвечай на вопросы и не издавай никаких лишних звуков! Понял? – и он сжал мою сломанную кисть.

Я завыл от боли и повалился на пол. Он поднял меня на ноги и швырнул к сияющему столу.

– Еще раз, – вздохнул высокий седой начальник. – Вы бывший вождь клана Ледяной Кот?

Я кивнул.

Седой нетерпеливо стукнул пальцами по столу, и тут же над ним выросла голубая голограмма небоскреба.

– Что это за здание?

– «Твердыня», Башня Государя. Резиденция...

– Вы состояли в близкой связи с Государем?

Я кивнул.

– Вы встречались в его личных секретных покоях?

– Встречался, – кивнул я, прижимая руку к груди.

– Покажите все секретные комнаты, где вы были.

Я махнул рукой, «приподнимая» голограмму повыше:

– Вот. На нижних уровнях. Минус девятый этаж. Там купальни. Нулевой этаж. Комната на парковке. Семнадцатый этаж. Девяносто восьмой. И вот... триста двадцатый. Там трехуровневые покои.

– Это все секретные комнаты?

– Это – в которых я был. Но, скорее всего, да, все.

– В экстренном случае, в случае бомбежки, где Государь может укрываться?

– При бомбежках... – я тяжело дышал. – Я не знаю. Никогда не было никаких бомбежек. Но... наверно... на подземных этажах. Где метро... если бомбежки.

– Если вы окажетесь в небоскребе, вы покажете месторасположение комнат? Вы их помните?

– Помню. Я все помню...

Дверь открылась, и в вагончик зашел чернявый парень, который угрожал нам пистолетом в ресторане:

– Вангланд, не дожидаясь окончания ультиматума, начал бомбить столицу Мидланда.

Седой начальник кивнул:

– Ну и мы тогда не будем медлить. Вы все знаете, что надо делать. Машины готовы. Последний раз все перепроверьте – и удачи вам!

На улице уже стояли три огромных белых внедорожника с эмблемами международной медицинской организации. Двигатели работали. Шли последние проверки.

Меня усадили в последнюю машину. За руль сел брюнет с серебряными висками, и рядом с ним – мордатый румяный мужик. Машины уже тронулись, как к нам подбежала девушка и стала стучать зонтиком в окно.

– Стойте-стойте! Ну стойте же! Кабан, хватит лыбиться!

Машина тормознула, и она села рядом со мной.

Невысокая аккуратная девочка. Светлый короткий плащ, туфельки, зонтик, сумочка. Я узнал ее сразу, да и такие глаза невозможно было забыть. Фиолетово-сливово-лиловые, но все это было не то. Космические – вот более-менее верное название. Большие кукольные распахнутые глаза и черные короткие прямые волосы.

– Персик, приветик! – она радостно вертелась, усаживаясь, бросила зонтик назад в багажник. – Кабан, ты же обещал, что без меня никуда!

– Ну, раз обещал – значит никуда! – усмехнулся через плечо мордатый.

– А там пробки – ужас! Весь город стоит, дождь надоел, пробки надоели, добраться никуда невозможно! Угораздило же именно тут ангар снять! Как там дела с ультиматумом?

– Уже бомбят, – ответил водитель.

– Да ты чё? Быстро они! А ехать нам сколько?

– Да ехать-то недолго, лишь бы мидландские ребята не опоздали.

– Это да, это да! – она обернулась ко мне. – Ну, а ты как?

Я молча прижимал руку к груди.

– А ты постарел как-то, поизносился, или мне так кажется? Чё у него такой вид? Вы не били его?

– Если бы били – его бы уже не было.

Девушка проворно полезла в сумочку и достала шприц с иглой в упаковке.

– Кабан, слышь, Кабан, а сколько там, я не помню, один грамм нашей крови на тридцать килограммов человечьего веса?

– Да. Тридцать три, но грубо тридцать...

– В тебе сколько кило? – обратилась она ко мне, разрывая упаковку.

– Да грамма два коли, не ошибешься, – посоветовал мордатый.

Девушка проворно сняла плащ, повесила на ручку под потолком, закатала рукав блузки и втянула в шприц несколько рубиновых капель своей крови. Потом взяла мою руку и дополнила шприц моей кровью до упора. Пощелкала по нему ноготочком, потрясла и вколола мне все до конца.

– Превратиться не превратишься, а бодрячком станешь, – улыбнулась она.

И действительно. С каждым мгновением чувствовалось, как оковы боли, скрючившие все тело, разжимаются и пропадают. Кровь стала словно свежей, и свежесть эта стала разливаться по всему телу. Жестокая боль в поломанной руке превратилась в приятное щекотание.

– Как вы... упыри... живы...? – выдохнул я, и тут же получил от девушки ладошкой по губам.

– Не смей так выражаться, вонючий расист! – пригрозила она.

– А как вас... – я начал припоминать, что она тогда в джунглях говорила по этому поводу, и в обычном состоянии я бы не вспомнил, но сейчас мысли бежали легко и радостно, как весенние ручьи. – Худые?

– И так тоже не надо! Это панибратство. Только мы друг друга можем называть так.

– А как...

– Никак не надо.

– Общество патриотов Мидланда, да? Твою жеж мать!

– Ну а как нам было представиться? “Упыри – пожиратели человеков?”

Я надолго замолчал. Машины уже летели по пустынному автобану в сторону Мидланда. Прямиком на войну.

– Где Ленни? – спросил я.

– Он... ушел на пенсию... Старый уже был, глупый, не понимал ситуации. Да и надоел он всем. Каждый день эти молитвы, медитации. Диета эта особенно! Нет, конечно, молитва – это хорошо, и медитация, но не постоянно же. Это утомляет. Тем более, когда ты молодой. Пусть деды и бабки идут в монахи, им ничего больше не остается, им уже скоро отъезжать в другой мир, а молодые пусть развлекаются. Ленни не понимал этого, вернее – не хотел слушать, вот его и попросили. Но он оказал нам великую услугу, он создал Братство, ядро, из которого выросла Организация. Нужно было только изменить идеологию, и все.

– И чего вы хотите? – спросил я, оглядывая ее. Сколько же ей лет?

– Именно сейчас или вообще?

– Ну... сейчас...

– Сейчас мы едем валить белобрысую суку. Ты думаешь, зачем мы тебя взяли?

– За что?

– Что значит – за что? Ничего себе! Мы его приютили, вернули ему облик, спасли его, и чем он нам отплатил? Разогнал Нахаловку! Это очень нехорошо. Такие проступки имеют очень серьезные последствия. Погибли наши братья и сестры.

– Я убивал вас по паре штук каждую неделю!

– Ты убивал не нас, дурачок, ты убивал всякое синтетическое говно, которое ваши уроды создавали в подвалах. Истинного Худого ты убил только один раз. Никогда не забуду. Прихожу, а там ты и этот голый! Жесткач! Хи-хи! – она улыбнулась премилой улыбкой, видно, с удовольствием вспоминая то время. – Нахаловка! В Нахаловке было хорошо, весело. Кормовая база прекрасная, и этот паршивец вместо благодарности за один день взял и все похерил! Ну не сука ли, а? Хотя в Вангланде мне нравится больше.

– Вы не убьете Государя. Вас не подпустят.

– Фи! Не убьем? Мы – Худые, мы в каждую щелку просочимся. Убивать – это у нас в крови. Еще не родился такой человечишка, который бы нам поперек горла встал. Хотя я и не жалею, что Нахаловку разогнали. В Вангланде мне нравится больше. Там один срач был, одна вонища, помойка, а тут – столица! Культура! А магазины какие! Туфли из последней коллекции – просто отпад! А сумочки! Вот, красиво? – и она всунула мне под нос небольшую лакированную сумочку из черной кожи. – Там еще одна была, с бриллиантовой застежкой, но уж сильно дорого! Я на эту-то последние деньги извела. Я же шопоголик, ты же знаешь, я если вещицу какую увижу, я есть не могу, я спать не буду, пока ее не куплю. Вот разве в Нахаловке можно было куда-то пройти в таких туфлях? По тем убитым, засраным дорогам? Да... Все, что ни делается – все к лучшему.

Тем временем уже стемнело. По обычной трассе мы бы уже подъезжали к Мидланду, но сейчас шоссе было перекрыто войсками, и нам пришлось свернуть направо и долго ехать контрабандистскими тропами, выписывая приличный крюк.

Взобравшись на самую высокую точку перевала, машины встали на небольшой каменистой площадке. Горы эти, разделяющие пустыню Вангланда от оазиса Мидланда, были старые. Острые, уставшие, рассыпающиеся камни были похожи на глубокие морщины великана. Словно бы драконы дрались тут когда-то и рвали эти скалы своими когтями.

Из-за куска скалы с этой площадки Вангланд-сити видно не было. От него осталась только электрическая золотая аура, сияющая в синем ночном небе и затмевающая звезды.

А вот столица Мидланда лежала прямо в долине передо мной. Ноги сами подвели меня к краю обрыва, и я смотрел на эту сияющую смерть в ночи.

Пригороды горели. Три огромных пожарища бушевали в разных частях города – и это не считая мелких пожаров. Небоскребы впервые за всю свою жизнь стояли без света – как черные обелиски. Они еще не горели, видно, противовоздушная оборона в центре была хороша и не подпускала вражеские бомбардировщики.

Самолетов видно не было. То тут, то там посреди кварталов пухли беззвучные огненные шары взрывов и, осветив все вокруг себя, медленно гасли.

Один истребитель пронесся прямо над головами, обдав нас горячим воздухом и неимоверным грохотом. Все пригнулись, а я обернулся и увидел Лисёнка. Он стоял прямо напротив меня. Свежий и довольный. Белая кожа, голубые глаза, а волосы каштановые. Все это видение длилось секунду, но я прекрасно разглядел и запомнил его.

– Не сейчас... – прошептал я.

Да... еще не сейчас. Когда я буду один. Вот тогда я сойду с ума. Если они меня отпустят, если я выживу, то в тот момент, когда я переступлю порог квартиры, я умру.

Я знал это, я чувствовал это абсолютно точно и ясно. Просто мне нужно еще пожить вот эти пару часов – и все. Последние, глупые, никому не нужные часы жизни, и потом уже все... И как ни странно, но мысли о смерти наделили меня силой жить дальше – дожить до смерти.

– Я люблю войну, – тихо проговорила она, вместе со мной смотря на пожары. Милое детское личико, на вид ей было лет тринадцать. Пухлые губки, носик. – Это так весело, когда человечки убивают друг друга. Но самое офигительное во всем этом то, что вот в таких вот местах сильных боев возникает Кровавый Туман. Ты этого не видел и не поймешь, ты даже не представляешь себе, что это. Это... это как... словно бы... в тебе столько счастья, что оно выходит наружу, и все вокруг тоже становится одним сплошным счастьем. Все вокруг сделано из счастья, представь! Дома, стены, дорога, небо, воздух – все одна сплошная масса безграничного, неувядающего счастья. Вот что такое Кровавый Туман!

И ты смотришь... ты не торопишься, ты сытый и ты не торопишься. И вот ты видишь тушку. Она еще ничего не подозревает, делает свои человечьи дела. Ты подходишь к ней и поначалу просто знакомишься. «Дяденька военный, дайте покушать!». «Дяденька офицер, мою маму придавило обломками!». И он даже рад тебя видеть, хочет помочь, он уверен, что ты всего лишь маленькая девочка, – она резко щелкнула пальцами, глаза ее сверкнули. – И вот тогда ты начинаешь «раскрываться» у него на глазах. И все время смотришь ему в глаза. Только в глаза! Как... как их... как они чернеют от ужаса. И потом он бежит! Убегает. А ты за ним. И он бежит до тех пор, пока не падает замертво. И вот тогда ты и начинаешь. Не спеша. Снимаешь одежду и обувь с него. Волосы и кости не трогаешь. Из костей разве что только пальчики. Кишечник – нафиг!

Сердце... Легкие... все филейные места... – она замолчала, закрыв глаза и улыбаясь, словно бы вслушивалась в центральный момент симфонии, бушующей у нее в голове. – И только Кровавый Туман вокруг... И ты идешь за новой тушкой. А эту даже не прячешь!

– Сожри меня, – вдруг сказал я.

Она с серьезным видом оглядела меня. Подошла и взяла за подбородок.

– Тебя бы я пообглодала. Кожа лица, глаза, грудь. Мужская грудь – это нечто! Но я не могу. Ты нам еще нужен.

– Разве не убьете, когда покажу комнаты Государя?

Она зевнула:

– Да нужен ты больно, убивать тебя. От тебя живого больше пользы. Мы вообще хотим легализоваться. Создать партию «Дети природы», выйти из подполья.

– Не будет такого! – выдохнул я.

– Почему? – удивилась она.

– Лю... Люди никогда не примут упырей! Никогда не будут жить рядом с упырями!

Она улыбнулась:

– Лет пятьдесят назад в Вангланде гомосексуализм считался жесточайшим извращением. Самым омерзительным грехом. Ты видел эти черно-белые фотки массовых казней гомосексуалистов? Это нечто! Аж мурашки по коже – так величественно. На них объявляли охоту, их рвали. Их трупы висели на фонарях неделями. И не было более страшного преступления, чем однополая любовь. А что сейчас? А? Как все изменилось! Движение геев почти так же могущественно, как и Институт Мировой Демократии. Сорок лет назад кто-то мог поверить, что такое вообще возможно? Нет! А все великая сила телевизора. Вот и мы начнем с малого. Сначала объявятся упыри-гомосексуалисты. И их никто не посмеет тронуть. А там уже – за ними – и все остальные пролезут. Тут главное побольше цинизма, наглости побольше, ну, и эфирного времени, конечно. Вот тут ты и такие, как ты, нам и помогут. Будешь в каждой передаче глотку рвать, что упырь – он такой же, как и все, и его тоже уважать надо. Поверили же они, что Государь – враг Вангланда, вот и в это поверят, дай только срок!

А может, все еще проще будет. Если наплыв беженцев в Вангланд будет очень большой, то Вангланд захлебнется, начнется политический и экономический кризис. А в этой неразберихе и мы проявимся. Мы любим мутную водицу. Это наша стихия. Заберем власть себе – и капец, и объявим вас, людишек, вне закона, – она подмигнула мне. – Как вы с нами, так и мы с вами! Вот так вот, – она отвернулась от меня и стала смотреть на горящий город. Я уже хотел вернуться в машину, как вновь услышал ее голос. – Самая главная истина заключается в том, – объявила она, стоя ко мне спиной, – что вы – люди – одна семья, и делить вам нечего, потому что все вы братья и сестры. И вам ничего не нужно делать, ничего не нужно выдумывать, вам просто нужно жить одной большой семьёй, вот и все! Но вы всегда воевали друг с другом, – она обернулась ко мне, – а мы всегда вас жрали. Жрали, жрем и жрать будем, – она похлопала мне по плечу и пошла к машинам.

Через несколько минут к нам подъехали три больших черных армейских внедорожника с эмблемами отряда личной государевой гвардии. Это вызвало возбуждение, все стали быстро переодеваться и рассаживаться по машинам.

– Одень это! – приказал кто-то и бросил в меня пакет с полевой офицерской формой.

Я закрыл глаза.

Я... никто... и никогда не был «кем-то». Все, что было мне дорого – все вы убили у меня на глазах. Я не хочу менять этот мир. Не хочу делать его лучше. Я вообще не верю, что это возможно. Я сдаюсь вам, люди. Вы – хищники, звери. Рвите, грабьте, жрите, обманывайте, а я больше ничего не хочу. Я ни во что больше не верю. Я отдаю вам все, что у меня есть. Забирайте все, только оставьте мою несчастную душу в покое.

Просто позвольте мне умереть и развейте мой прах по ветру. Я ничего не хочу иметь общего ни с вами, ни с вашим миром. Я устал. Я ошибся. Я все проиграл. Живите теперь без меня. Может быть, у вас выйдет удачней.

Душа моя, сердце мое... уже далеко...

– Оглох, что ли? Одевай быстрее!

Форма оказалась мне великоватой.

Я сел в военный внедорожник, и мы поехали вниз с перевала – прямо к нитке шоссе, ведущей в город.

Бомбежки прекратились. Самолеты ушли и больше не показывались. Как я понял из разговоров, образовалось окно тишины, и мы должны были успеть проскочить в город, сделать дело и выскочить, покуда бомбардировщики не вернутся. Сколько времени у нас есть в запасе – никто толком не знал, и все были на нервах.

На шоссе было страшно смотреть. Машины, постоянно натыкаясь на воронки бомбежек, не могли разогнаться. Везде дымились страшные скелеты автомобилей. Обгоревшая до ржавчины военная техника. Танк без башни или башня без танка. Свернутые в спираль или разорванные легковушки. Вещи гражданских, так грустно валяющиеся на дороге.

Ошметки трупов.

Мы нырнули в подземный туннель и вскоре остановились на подземной парковке «Твердыни».

Пустота тут была страшная. Хуже, чем куски трупов на шоссе. Видно было, что все люди уже давно сбежали отсюда.

Когда мы подходили к лифту, я вдруг только сейчас осознал всю чудовищность ситуации. Я находился дома. В своей стране, где мне запрещено было появляться под страхом смерти. Вокруг меня была целая банда упырей, обвешанных оружием. Но самое невыносимое заключалось в том, что через пару минут я увижу ЕГО.

Я не знал, как разум мой еще держался. Откуда душа черпала силы, чтобы не свихнуться. Но, скорее всего, я уже был на грани.

В большой комнате на парковке его не было. Она была удобна, стояла на пересечении всех путей, и мы встречались тут часто.

– Куда сейчас? – спросил я. – Есть еще ниже комнаты, а есть выше. Куда?

Я отчетливо почувствовал, что они вот-вот уничтожат меня.

Упыри быстро перекинулись незнакомыми, непонятными мне словами.

– Давай до нижней!

Лифт тащился ужасно медленно. Я умер и воскрес несколько раз, пока он не встал, и зеркальные двери не открылись. Я пошел первый, с надеждой на то, что встречу охрану Государя, и она пристрелит меня. Но и здесь не было никого.

Около нужной двери они оттолкнули меня, подключились к кодовому замку, подобрали пароль, ощетинились оружием и зашли в полутемные залы купален.

Радары показывали, что живой человек здесь только один, но они решили, что это могла быть ответная ловушка, программа-вирус, а на самом деле тут укрывается целая рота охраны.

Но и здесь народу никого не было.

На темно-бордовый цвет колонн я не мог смотреть, он казался мне сгустками крови. Блики воды играли на потолке обманчиво спокойно. Тишина была глубокая... влажная.

– Бросай! Бросай оружие на пол!

На полу, прислонившись к ножке стола, сидел парень с револьвером в руке. Высокий, красивый, с рельефным накачанным телом. Длинные золотые волосы ниже плеч. Серые глаза, пухлые губы. Не обращая внимания на нас, он сидел и обреченно смотрел в пустоту. Упыри выбили оружие из его рук, подняли его и встряхнули. Он никак не реагировал.

– Государь тут? – тыча дулом ему в лицо, прокричал один упырь.

Парень кивнул.

– Где? В какой комнате? Где вся охрана?

– Охраны нет, – тихо и печально проговорил парень. – Никого больше нет.

– Кто посмел оставить Государя без охраны?!

– Все уехали. Все кланы... все уехали еще до бомбежки. Они просили Государя уехать тоже, но Государь не хотел. Он не стал с ними спорить и сказал, что спустится сюда, чтобы собрать важные вещи... Попросил меня помочь. А когда мы пришли сюда, он приказал убить его. Выстрелить в затылок. Он сказал, что не будет бегать словно крыса. Не будет трястись от страха, ночевать непонятно где, может быть – под открытым небом. Он – Государь, и раз государство его умирает, то и он умрет вместе с ним.

И я выстрелил. Государь приказал, и я выстрелил.

Тяжело дыша, я пошел вперед, сквозь толпу, и вошел в зал с бассейном. Все тут было как прежде: колонны и мрамор, кресла, массажные столы, бар.

Он лежал тут же. На спине. В белом халате. Возле бассейна.

Входящие упыри оттолкнули меня и подошли к нему.

– Это он? Он? Это точно он? Чего молчишь?

Но я молчал.

Волосы его со временем потемнели. Сейчас я уже это точно понял. Только щетина была все такой же золотой, как волосы когда-то.

Они стали фотографироваться на фоне его мертвого тела, радоваться, обниматься, поздравлять друг друга.

А я закрыл лицо ладонями и заплакал.

Как выволокли они меня наружу – я не помню. Бомбежки опять начались. Лифты встали. Пришлось десять этажей подниматься до поверхности пешком.

По рации им передали, что туннель, по которому мы приехали, разбомбили, и он сильно обрушился во многих местах. Теперь приходилось выбираться по поверхности.

В необъятном холле не осталось ни единого живого стекла. На площади перед Твердыней грустили брошенные машины. Некоторые лениво горели. Утренний ветерок баловался, гоняя кипы бумаг по площади. Солнце поднималось. Небо было красивое, милое, румяное.

Страшный взрыв лопнул прямо за углом.

– Не! – улыбнулся упырь. – Это не по нам!

И тут же грянул второй. Острая стальная птица с диким ревом промчалась в сонном небе – прямо над головами.

– А вот это уже по нам! – нахмурился упырь.

И тут земля подскочила на дыбы. И все, что было во мне, полопалось и раскрошилось. Тьма вырвала меня из этого мира и в одно мгновение уволокла на самое дно мрака.

И как это все во тьму рухнуло, так это из тьмы и не спеша появлялось. Тяжело и неохотно мир вываливался наружу. Тьма приобретала очертания. Появился потолок. Три окна со стальными решетками, за которыми лил дождь. Голые стены, крашенные краской.

Дышать было тяжело, вот что плохо. Дышать было больно, и, наверное, именно поэтому я и очнулся.

Голова была перевязана, и правый глаз укрыт плотной тьмой. Правой руки не было. И правой ноги ниже колена тоже.

У железного столика у стены стояла медсестра и перебирала коробки с таблетками. Наверное, она услышала мой стон и подошла. Из-за темноты я плохо видел ее лицо. Это было странно, за окнами был день, хоть и дождливый, но день, а тут сплошная темень.

Медсестра худая, с тонкими белыми волосами, сочувственно оглядела меня и села рядом.

– Вас нашли на площади. Сразу после бомбежки. Говорят, с вами были еще военные, но они ушли. Вы стояли все вместе, а от взрыва пострадали только вы. Наверное, они подумали, что вы мертвы, и бросили вас.

Я молчал. В ушах звенело все сильнее, тяжелее, страшнее... Воздух совсем не проникал в легкие.

– Кто были эти люди? Почему они вас бросили?

Я хотел ответить, что это не люди, но губы спеклись, и голова вся была в бинтах, и уже не было сил двигать челюстью и издавать звуки.

Удушье приближалось, и вместе с ним страх. Я посмотрел на аппарат поддержания жизни, который стоял у моей кровати, но медсестра покачала головой.

– Он не работает. Эти сволочи сбрасывают электромагнитные бомбы, от которых сгорает вся электроника. Ваш аппарат тоже сгорел.

От удушья у меня все рябило в глазах. Она должна была сделать мне хоть что-то! Хоть как-то помочь! Единственной рукой я сжал ее кисть так сильно, как только мог, чтобы показать, что я серьезно. Я хотел сделать ей больно, чтобы она поняла, что я умираю.