Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

В накрашенных губах (впрочем, он больше любил мазать их не краской для губ, а спермой) торчала сигарета.

В наманикюренной лапке стакан с его любимым миксом – водка с зеленым яблочным соком.

Увидев меня, он встал манерно, по-женски, с претензией изогнувшись, и скАзАл:

– Я на тебя обиделась. Почему ты не отвечал на звонки? Я так изнервничался!

Говорить о себе и в мужском, и в женском роде одновременно было для него в порядке вещей, тем более по пьяному делу.

– Жонь, помоги... видишь... ему плохо!

Я протянул ему несчастное животное.

Жоня взвизгнул:

– Убери эту дрянь блохастую от меня!

– Жоня!

Я в наглую прошел в комнату, отодвинув хозяина дома в сторону, и положил Пушка на операционный стол.

Весь первый этаж был занят под клинику, на втором жил Жоня. Он не был доктором – в Нахаловке не было докторов. Он был техник-программист, чинящий и обновляющий программы для медицинского модуля.

– Солнышко! Ну куда ты эту... там же клиенты, я же мою руками! – застонал он, сморщившись.

Я перевел дыхание, по крайней мере, тут работали кондеры, и уже можно было жить дальше. А с Жоней мы разберемся. Выпив сразу чуть не полкулера, я подошел к нему сзади и принялся массировать плечи. Он тут же стал тереться жопой о мой пах.

– Жонь, собачка очень важна для меня, помоги, пожалуйста!

– Я только по людям, миленький, ты же знаешь... – прошептал он и допил все содержимое стакана разом.

– Помоги!

– А когда я тебя прошу, ты делаешь? – он развернулся ко мне лицом.

Я старался держаться как можно дальше от его губ.

– Н... да!

– Лгунишка! И не стыдно тебе? Прячешься от меня, я же знаю!

– Жонь!

– Я помогу твоему блохастику, но сначала, – он пригладил мои волосы. – Побалуемся!

– Он сдохнет!

– Такая карма у него! А наша карма, наша с тобой...

– Жоня!

– Какой ты противный!

Он оттолкнул меня и пошел к пульту управления.

Я подтащил стул под кондер, уселся в потоке холодного воздуха (он был плюс двадцать восемь, но казался ледяным), закрыл глаза.

Стоило только один раз – по пьяни – скинуть сексуальное напряжение, и пожалуйста!

Обиды, просьбы, АтнАшения... Иногда у меня возникали слабые мысли на счет Жони. Но только иногда и только очень слабые. Он имел хорошие бабки, мог бы даже купить гражданство, свалить с Нахаловки. Он мог бы обеспечить меня: кормить, поить, вылизывать. Но... Я уже взрослый мальчик, и сам мажу масло себе на хлебушек.

Для меня Жоня был: первое – стар, второе – страшен лицом, третье – его ужасная манерность, четвертое – он пил больше меня. Даже одного из этих пунктов уже бы хватило, чтобы забанить его. Он же – совмещал их все и в избытке!

Я открыл один глаз, посмотрел на это платье, на его спину, сморщился, простонал и закрыл глаза ладонью.

Я не здесь, меня нет, это все похмельный глюк. Сейчас... я открою глаза... и окажусь у себя в комнате.

Рядом со мной спит Шала. Хороший был юноша, наверное, я даже почти любил его.

Скололся, идиот несчастный – ненавижу торчков.

Я пихаю его. Отправляю за литровой кружкой ледяного пива и стандартом “Зортакса”.

Сейчас... сейчас... “Зортакс” разгонит всю эту сивушную муть из моего тела, и папочка тобою займется.

Он был идеальный.

Я чувствую улыбку на лице.

Даже немножко чересчур идеальный.

Иди сюда, сделай так, как только ты один умеешь!

– Ничего не получится!

Голос Жони вырвал меня из воспоминаний.

– Что? Почему?

– Система его не видит... он не человек. Объекта нет, и она не может стартовать.

Я подошел к нему, хотел обнять, но ограничился тем, что положил ему руку на плечо.

– Что же делать?

– Нам с тобой? Тебе со мной?

– Спаси собаку!

– А меня кто будет спасать?

Ну что мне делать?

– Я тебя спасу...

– Врешь ты все! Сколько я тебе звонила? С кем ты шляешься? Кто тебе все насасывает?

– Жонь... спаси собаку, а?

Он пристально посмотрел на меня. Я отчетливо ощущал, что секса с ним не-хо-чу.

– Ладно, если это не сработает, тогда я не знаю... можно попробовать... обойти напрямую, если...

Жоня склонился над пультом.

Я с тоской поглядел на Пушка. Он все также был без сознания. В какой-то момент я с ужасом заметил, что грудная клетка его не поднимается, и уже протянул к нему руку, как он все же вздохнул.

Системный блок модуля загудел, я вздрогнул.

– Повезло тебе! – усмехнулся Жоня.

Я похлопал ему по плечу.

Жоня надел очки и стал смотреть на экран.

– Ну... чего? – суетился я.

– Не отвлекай! Он здоров. Но... Около часа назад у него была очень серьезная нагрузка на сердце. Очень резкая, очень сильная. Он молод, сердце у него крепкое, и поэтому он жив. Но...

– Что – но?

– Это очень плохо. Еще пару таких экстремальных нагрузок, и я даже не знаю...

Плоская стальная многосуставчатая рука робота вонзила в грудь Пушка иглу и что-то сквозь нее ввела.

Пушок дернулся... и поднял морду.

– Жоня! – воскликнул я.

– Вот еще... – он полез в холодильник и достал прозрачный пластиковый пакет с каким-то препаратом. – Сделаешь ему капельницу, прокапаешь...

Пушок поднялся, отряхнулся от пыли, стал шкрябать когтями по пластиковой поверхности стола.

Я подбежал, обнял его, начал гладить.

– Убери! Убери его оттуда! – закричал Жоня.

Я взял Пушка на руки.

– Вот, поставишь капельницу!

– Я не умею!

Жоня начал вводить иглу в лапу Пушка, собака дернулась, но я крепко сжал его.

– Потерпи... – прошептал я.

– Все, вот трубочку вставишь и все. Подвесь только пакет повыше, половины хватит...

– Жоня! Ты...

И вдруг погас свет, системник замолк, и кондеры уснули.

– Мне пора! – воскликнул я и выбежал прочь.

На улице в воздухе, который по густоте и жару больше напоминал шипящее масло, витало что-то неприятное, кипишное, нездоровое. Со стороны “ЖАР-ПТИЦЫ” виднелся черный дым. Несколько человек пробежало мимо меня. Полицайский броневик промчался в сторону дыма. Ему навстречу ехал продавец плова, толкая вперед себя пузатую телегу с казаном, напитками и посудой. Сам торговец успел отскочить, но броневик снес телегу и, не сбавляя скорости, умчался прочь. Золотистый пахучий плов, как гора золотых монет из сундука, высыпался на проезжую часть. Тут же на такой бесплатный обед накинулась толпа детей. Продавец принялся кричать, дубасить ребятишек палкой. Но куда там! Они куда хуже саранчи.

– Посмотри, Нахаловка! Посмотри, чё делается! Смотри, больше никогда не увидишь! Парень парня на руках таскает, а сам всем говорит, что собаку завел!

Я остановился. Пушок, уже совсем оживший, спрыгнул на землю и отряхнул шерсть, переминаясь с лапы на лапу.

Передо мной стояла девочка, сумасшедшая нищенка, обмотанная каким-то мешком, опоясанным веревкой.

– Откуда знаешь? – в лоб спросил я.

– А чё тут знать-то? – нагло усмехнулась девочка.

– Расскажи про него!

– А ты мне чего? Ась? – она хитро прищурилась.

Я достал золотой и уже хотел было дать ей в руку, но увидел, что она вся покрыта неприятной сыпью, побрезговал и швырнул ей под ноги. Маленькая тяжелая монетка червонного золота упала в пыль у ее грязных, изъеденных коростой ножек.

– А еще? – черные как смола глаза ее сверкнули.

Я бросил еще золотой.

– А еще?

И еще один.

Она подобрала все монеты и сжала их в кулаке.

– Сделали ему! – вдруг совсем серьезным, совсем взрослым голосом проговорила она.

– Кто? Зачем? Как? Он упырь?

Девочка присела, взяла пса за лапу. Пушок посмотрел на меня и начал пятиться назад, скуля и пытаясь высвободиться.

– Похож, но нет... Упыри – это тьма холодная, тьма пустая, тьма конченая, а он теплый, в нем любовь, – она поднялась и посмотрела мне в глаза. Я бы все на свете отдал, чтобы отвести взгляд, но не мог, она смотрела сразу мне в совесть – это было жутко. – Наглое сердце, жадное сердце, – она неприятно улыбнулась. – Но любишь его, даже больше, чем золото!

Дрожащей пятерней я вытер испарину со лба.

– Добрая девочка, скажи, что нам делать? – не своим голосом проговорил я.

– Иди к бабке Чемерихе, на болото, она лучше меня видит.

– Где это, куда?

– Никуда! Да она тебя и не примет!

– Но... Но!

– Не бойся. За то, что человека любишь больше, чем золото, я тебе помогу. Завтра придет к тебе паренек, отведет вас.

– Спасибо! Спасибо! Пушок! Пошли! Ой! А мы... я же живу...

– Знаю! У жирного... под боком! – и она залилась звонким смехом.

– “ЖАР-ПТИЦА”, “ЖАР-ПТИЦА” ... я...

Но тут промчалось еще несколько полицайских броневиков, и я, схватив Пушка, перебежал на другую сторону дороги.

Уже почти рядом с домом я уперся в полицайское оцепление.

– Нельзя! Нельзя! – замахал один, весь в черных доспехах.

– У меня вон дом! Вон дверь! – взмолился я.

Пушок почему-то решил начать тявкать.

Я хотел сказать что-то еще, но мне тут же прилетела струя перца в рожу. Полицаи никогда долго не разговаривали. Я вскрикнул и упал на четвереньки, все пытаясь вдохнуть воздуха.

– Щиплет перчик, а, Перчик?

По голосу я узнал Чик-Чика, мальчика-проститута.

– Хочешь промывку?

Я усердно кивнул.

– Золотой!

От такой наглости я попытался открыть глаза, но после вспышки беспощадной боли закрыл и вдобавок зажал ладонью.

Красная цена бутылки с промывкой была десять грошей. Увидев полицаев и зная, что, скорее всего, они будут распылять свой проклятый перец, предприимчивый Чик-Чик накупил в аптеке пузырьков, прибавил ноль к ценнику и поджидал покупателя.

Я швырнул ему золотой.

– Не двигайся, ща промою. Тебе за бесплатно, по знакомству!

Он задрал мне голову и принялся промывать глаза. Рука у него была маленькая, костлявая, горячая.

От промывки попустило моментально. Когда я проморгался, Чик-Чика уже давно не было.

Я подозвал Пушка, мы сделали большой крюк, пролезли сквозь дыру в стене и оказались на заднем дворе “ЖАР-ПТИЦЫ”.

В этом гулком, закрытом дворике мои шаги имели странное эхо. Народу никого не было – так странно, неестественно. Взлетев на второй этаж, я принялся открывать дверь своего номера.

– Господин охотник, хозяин просит вас к себе.

Майка подкралась ко мне совсем бесшумно.

– Зачем?

Пушок с радостью забежал вовнутрь, жадно втягивая запахи.

– Не знаю. Он очень встревожен.

– Хорошо. Сейчас!

Я долго не мог примастырить пакет с лекарством, его не на что было повесить.

Потом уложил Пушка на кровать, подцепил кое-как пакет и поставил ему капельницу.

– За собаку хозяин будет просить денег... – тихо сказала Майка.

– Хрен с ним!

Я подбежал к кондиционеру, но тот был мертв. Щелкнул выключателем – та же история.

– Полицаи вырубили свет, – вздохнула Майка.

– И когда дадут? – я отчетливо ощущал, что умру без холодного воздуха – это было как приступ паники.

– Никто не знает. Все попрятались, как крысы в норы. Полицаи стреляют без предупреждения, избивают, хватают. Пока они здесь – света не будет.

– Ясно. Не впервой!

Комната, где обитал Пузырь, всегда напоминала мне склеп. Низкий, широкий, темный зал. Из-за необъятной толщины почти вся его жизнь проходила в кровати. Ночью ее раскладывали, чтоб он мог поспать. А днем ему поднимали спину, чтоб он мог сидеть.

Когда я вошел, он вздрогнул и пуще прежнего замахал веером.

– Мальчик мой! Где ты был? Что там?

Я – мальчик Пузыря! Умора! Пузырек!

– Я у тебя хотел спросить!

– Скелет не смог договориться с полицаями! И они устроили на его дом облаву! Говорят, уже нашли в подвале целую фабрику по производству наркоты!

– Ну еще бы!

Я подошел к окну, отодвинул тяжеленную занавеску, посмотрел на улицу – никого не увидел, прикрыл.

– Мне так страшно! Так страшно! – по-бабьи начал ахать он.

– Тебе-то чего? Ты же договорился до конца года!

– А вдруг?!! Дом Скелета совсем рядом с нами, а вдруг придут и к нам? Я так боюсь этих пушек, этих дубинок, эти собаки ихние!

– Кстати, о собаках, я завел щенка.

– Придется увеличить плату... – тут же нашелся он, позабыв про страх.

– Без проблем! – улыбнулся я.

– А зачем она тебе?

– Собака?

– Да! Для еды или для секса?

Я задумался.

– Знаешь... говорят, что иногда, между людьми возникает особый вид безумия – его называют “любовью”.

– Что?

– Вот и я не знаю... Так... ладно... чего ты хотел-то?

– Я тебя умоляю, посиди тихо, не высовывайся, пусть они уедут, пусть все закончится – и тогда уже... пожалуйста!

– Ладно!

Я вышел. На пороге меня ждала Майка.

– Послушай, мне надо миски собаке и корму ему, и пару больших бутылок холодной минеральной воды.

– Миски я принесу, вода вся теплая, холодильники потекли, а за кормом пошлю Фильку.

Когда я вернулся в комнату, Пушка на кровати не было. Сердце рухнуло.

– Дружок! Тьфу, Пушок! – севшим голосом заскрипел я.

В туалете послышалось радостное шкрябание когтей по кафелю. Пушок выбежал и кинулся на меня.

– Почему ты с капельницы слез? Балбес!

Я заглянул в туалет и увидел рядом с унитазом лужицу.

– Насикал, да?

Пушок положил морду на лапы и поднял на меня огромные тоскливые глаза.

– Ладно, это хрен с ним, но капельницу тебе надо!

Пушок чихнул и затряс мордой.

– Не хочешь?

Он радостно и звонко гавкнул.

– Не хочешь... я тоже много чего не хочу!

В дверь постучались. Пушок залился лаем.

На пороге стоял запыхавшийся Филька. Он протянул мне пакет с мисками, бутылками минералки и кормом.

Я достал пакет с собачьими консервами.

– “С телятиной и овощами”, хм, ему понравится?

– Ничё так, вкусненько, только запах ... – признался Филька.

– Ну спасибо! – улыбнулся я.

– Дай сигаретку!

– Никотин с кончика покапает, ага, на вот!

Я протянул ему пластинку жвачки. Такой вариант тоже был для него приемлем, и Филька убежал.

– Ну что, будем кушать? – я потряс пакетом перед мордой Пушка. – Будем кушать, будем!

Когда я разорвал пакет и начал вываливать содержимое в миску, пес чуть не сбил меня с ног.

Я выпил целую бутылку тошнотно-теплой минералки и лег на кровать.

Кондер, кондер, Господи, пусть кондер заработает прямо сейчас!

Я все слышал, как он чавкает, как миска шоркает по кафельному полу. Потом он подошел и начал лизать мне пальцы.

– Сейчас... я полежу с закрытыми глазами пять минуточек... сейчас...

Своими тонкими острыми зубками он покусывал мне пальцы.

Я не заметил, как вырубился.

====== Глава 4 ======

Я в постели. Трахаю блондина. Горячо... нежно... сладко!

Странно...

Я у себя в комнате, в Нахаловке, но одновременно и в небоскребе своего клана. Комната нахальская, а небоскреб – людской.

Дверь открывается, и на пороге я вижу тетку. Она смотрит на нас со злобой, а я не могу остановиться. Не могу! Мне так тяжко, так сладко! Она подходит, поднимает мою голову за волосы. Блондин куда-то исчезает. Куда?!! Зачем?!! Почему?!! Нет!!!

Она смотрит мне прямо в глаза. Она всегда меня ненавидела. Я уверен, эта старая дева тащилась от того, что постоянно дрочила маленького мальчика – меня.

С ее лицом происходит что-то странное. Глаза и рот начинают светиться золотым сиянием. Очень сильным, очень горячим. Этот жар выжигает воздух вокруг. Я начинаю задыхаться. Кричу, хватаю ртом раскаленный жар, она берет меня за руку.

– Это сон! Сон!

Я подскакиваю на кровати весь в поту.

Рядом со мной блондин, держит за руку, успокаивает.

– Ты стонал во сне! Это был просто кошмар, – шепчет он.

– Ничё себе – просто! – отдышавшись, говорю я.

Протягиваю руку, дотрагиваюсь до него. Настоящий. Теплый, нежный, офигенский!

– Ты превратился?

– Превратился.

– Когда?

– Как только село солнце.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Сколько времени?

Я спустил ноги, огляделся.

– Не знаю, ночь в самом разгаре, – почему-то улыбнулся он.

– И ты превратился, и уже несколько часов сидишь и смотришь на меня?

Он покраснел.

– И не разбудил? Почему не разбудил?

– Ты так крепко спал.

Я все трогаю его: плечи, шею.

– Меня сейчас вырвет, – почему-то говорю я.

Встаю, шлепаю босыми ногами в ванную комнату. Срываю с себя проклятую одежу, расшвыриваю ее по всей комнате. Захожу под душ.

“Холодная вода” даже на максимуме – разве что не горячая.

– Иди сюда! – слышу я свой голос.

Он заходит, подбирает мои вещи, аккуратно складывает их. Я затягиваю его к себе под струи воды. Начинаю целовать, обнимать. Пью воду, стекающую по его лицу. Блин! В Нахаловке водопроводную воду лучше не пить!

Отталкиваю его, шлепаю назад в комнату, оставляя за собой лужицы. Падаю на кровать.

– Свет дали?

– Да, давно.

– Ну так врубай кондер! Чумалет!

Кондер старый, огромный; пожелтевшая, местами почерневшая пластмасса. Включенный на максимум, он начинает гудеть и вибрировать так, будто собирается взлетать.

– Ты не простынешь? – переживает он.

– Не твое дело, скотина!

Я тяну его за руку, притягиваю к себе. И вдруг начинаю плакать. Дергаюсь, плачу. Когда я плакал в последний раз? Сжимаю его руки до синяков.

Хныкалка. Рёва-карёва.

А потом начинается... Целую его, ощущаю странный микс из его слюны и моих слез. Его кожа терпкая после душа. Засовываю ему палец в рот, когда он увлажняет его, ввожу ему в зад. Он ахает, выгибается.

У меня встает, и я ставлю его на четвереньки.

– Ты только не быстро, не быстро... ладно? – шепчет он с закрытыми глазами.

Я вхожу, начинаю двигаться. Ничего не соображаю.

– Ну не быстро же! Ты как будто хочешь меня задолбить, порвать!

От этих слов мне полностью сносит крышу.

– Хочу!

Я начинаю двигаться еще быстрее.

– Больно! – вскрикивает он и слазит с меня, переворачивается на спину, отползает к стене.

Я вроде прихожу в чувство.

– Да... я... ты прав... иди сюда.

– Не пойду! – он упирается мне ступней в грудь. – Тебе хоть говори – хоть нет!

– Извини. Ладно. Будешь двигаться сам.

Он опять встает на четвереньки.

– Убавь кондер, холодно!

Член стоит, и мне сейчас не до кондера.

– Слушаюсь, ваше высочество!

Я встаю, убавляю кондер, возвращаюсь в кровать.

Он начинает сам. Медленно насаживает себя, тихо двигается. Медленно... сонно... Дышит, стонет, облизывает губы.

Нет! Так я не кончу! Мне нужен мой ритм, моя скорость.

– Ну больно же!

– Не больно, не больно!

– Больно! У тебя большой!

– Не больно! У меня маленький!

– Большой!

– Маленький! Маленький! Маленький! Миленький!

Я кончаю и падаю на кровать.

Блин! Я же не пшикался! Волна страха накатывает на меня. Бросаюсь к тумбочке, хватаю приборчик и ручку-прокалыватель.

– Я здоровый! – уверяет он, глядя на прибор.

– Расскажешь это Пузырю, когда будешь наниматься в шлюхи!

– Я не шлюха!

– Шлюха! Еще какая! Дай сюда руку!

Хватаю его за запястье, завожу пружину на максимум и щелкаю ему в палец.

– Ай! Ну почему ты постоянно мучаешь меня?!!

– Потому что ты охренительный!

Я улыбаюсь и зачем-то слизываю первую каплю крови. Вторую капаю в прибор. Пока на экранчике вертятся песочные часы, вся моя жизнь проносится у меня перед глазами.

На экране появляются нули.

Ф-у-у-у-ух! Обычно Нахаловка таких косяков не прощает.

– А теперь – ты! – он берет меня за руку. – Может ты сам – инфекционный?!

Он кусает меня за палец.

– Ай! Озверел?!!

– Ага!

С прокусанного пальца щедро идет кровь. Убедившись, что и я тоже чист, он по-дурацки бинтует мне палец.

Я лежу на кровати, смотрю в потолок, наслаждаюсь потоком холодного воздуха. Он смотрит на меня, изучает мое лицо, что-то шепчет.

– Ты такой странный! Почему ты такой? Почему у тебя все разное?

– Что – разное? – улыбаюсь я.

– У тебя черные волосы, – он проводит ладонью по моим волосам. – Голубые глаза, – приглаживает пальцами брови. – Белая кожа, – облизывает мне щеку. – И рыжая борода, – он скребет мне щетину на подбородоке.

– Тебе нравится?

Он краснеет.

– Ты ведь не нахаловский? – он заглядывает мне в глаза.

Он единственный человек на земле, который делает это так, что меня не раздражает.

– А ты?

– Я с Нахаловки.

– Не похож.

– Я долгое время жил в гражданской зоне. Это под небоскребами...

– Я знаю, где гражданская зона. Ты лучше скажи, нафига ты в собаку превращаешься?

Его лицо темнеет, он опускает голову мне на грудь и долго думает.

– У меня была рабочая виза в гражданский сектор. Я работал официантом в “Стейк Люкс”. Как-то раз там появилась девушка. Странная какая-то, накуренная, что ли? Сделала заказ, я ей приношу, все хорошо. А она чихнула и смотрит на меня, и спрашивает, а почему вы не сказали мне “Будьте здоровы”? А я растерялся как-то. И она смотрит на меня так, смотрит – у меня весь мир кругом в голове пошел. И в груди стало так неприятно, так холодно как-то, сухо, так... даже не знаю... и я сознание потерял. А когда очнулся... то уже пес.

– Сука.

– Что?

– Ты – сука.

Он подскочил, заехал мне коленом в пах, схватил свои вещи и бросился к двери.

– Пусти! – он рвал дверь на себя, хотя она открывалась в другую сторону. – Пусти, говорю!

– Успокойся! – я усмехнулся.

– За что ты меня оскорбил? За что? Почему ты постоянно меня мучаешь?!! – он толкнул меня в грудь.

– Я тебя не оскорбляю и не мучаю, успокойся!

– Пусти, говорю!

Я схватил его и швырнул на кровать. Пока он барахтался, я залез на него и скрутил ему руки.

– Ты знаешь, как это больно?!! Как больно превращаться? Знаешь? – пыхтел он подо мной.

– Не знаю. А ты знаешь, что ты превращаешься в суку, а не в кобеля? Ты что, плачешь?

– Пошел ты! Сам ты – сука!

– Серьезно! Когда у тебя появляется хвост, у тебя пропадает писюн!

– Слезь, говорю! – он все брыкался, стараясь сбросить меня.

Я посильнее скрутил ему руки. Меня это возбуждало. Он покраснел, запыхался, слезы стояли в глазах.

– Ты хоть что-нибудь помнишь из своей “собачьей жизни”?

– Слезь! Тяжелый!

Я подушкой вытер ему лицо и лег рядом. Он двинул этой подушкой мне по башке и сам запрыгнул на меня. Попытался скрутить мне руки, но я без особого труда сопротивлялся, силенок у него было маловато.

Он умаялся и лег на меня.

– Я плохо помню... все какими-то вспышками.

– Меня помнишь?

– Тебя помню.

– И сколько эта фигня у тебя продолжается?

Он призадумался.

– До тебя трое суток, и с тобой уже... двое. Я еще одну неделю не выдержу. На рассвете и на закате, и каждый раз такая боль в сердце, что вот кажется – сейчас точно умру.

Я лежал и задумчиво гладил его по голове.

– И какой у тебя план?

– Найти эту девку.

– Я постараюсь выбить документы в гражданскую зону... но не знаю, сколько времени это займет.

– Не надо, она здесь, в Нахаловке. Ну... по крайней мере, была, я ее видел.

– Уже легче. А с мохнатым ты зачем сидел?

– Каким мохнатым?

– Которому я в ухо дал.

– А... с этим. А за что ты его?

– А чё он с тобой сидит? Кто это вообще?

– Охотник. Бывший.

– Нахера он тебе?

– Найти эту девку, она упырь.

– Упыри так не умеют. Они меняют только свой облик.

– Она упырь! Говорю тебе! – подскочил он и взял мое лицо в ладони.

– Ну упырь – так упырь. Тебе виднее.

Он как-то вопросительно смотрел на меня.

– Чего надо?

– Я есть хочу, – смутился он.

– Я, кстати, тоже. Схожу на кухню...

– Я с тобой!

– Ну пошли! – усмехнулся я.

Футболку свою я сразу нашел, но ни трусов, ни штанов видно не было.

Я стал открывать дверь.

– Ты пойдешь так? В одной майке? Без трусов?

– Пофиг ваще!

Мы стали спускаться по крутой темной лестнице. Почему-то ржали как полудурки.

– Ты... ты... ты самый псих из всех, что я встречал! Самый-найсамый! – восторженно зашептал он.

– Я знаю! Тихо! Давай чего-нибудь стащим у них!

– Ой, нет! Не надо! – он схватил меня за плечи. – У меня есть деньги, я заплачу!

– Не любишь экстрим?

– Что?

– Забей!

Кухня состояла из двух залов. Белый кафель на полу и стенах, длинные железные столы, огромные холодильники. Кое-где была рассыпана мука, валялись ножи, разделочные доски. Народу не было, только в самом углу сидел Шиша, сын Пузыря, старший повар. Увидев нас, он вздрогнул и что-то сунул под стол.

– А... Перчик! – облегченно вздохнул он.

Шиша был огромный, круглый, с могучим пузом и ляжками, наверно именно так и должен был выглядеть повар.

Убедившись, что все хорошо, он достал спрятанную бутыль пива. Жадно оглядел нас. На Пушке были только шорты, на мне только футболка.

– А вам уже весело? – спросил Шиша.

– А нам всегда весело! – я сел и посадил Пушка на колени.

– Здрасте! – кивнул Пушок.

– Здравствуйте! – проговорил Шиша, на лбу его появилась испарина.

– Дай пожрать чего-нибудь! – начал я.

– Ничего нет, совсем ничего, сам целый день на пиве!

– Да ты офигел! Ты же повар на кухне! Дай пожрать, Шиша!

– Холодильники потекли, столько сегодня добра пропало, батя в бешенстве, проверку учинил, всех наказывает, штрафует, ужас!

– Шиш! Это несерьезно! – улыбнулся я. От гладкой нежной загорелой спины Пушка у меня начал вставать член. – Я никогда не поверю, что на кухне, НА КУХНЕ, нет жратвы!

Я рассмеялся, Пушок обнял меня и рассмеялся тоже.

– Целый день на одном пиве, – заунывно начал Шиша. – Хотя!

Для своих габаритов он на удивление резво встал, ушел вглубь кухни и вернулся с большой плоской белой коробкой.

– Пригорела пицца, клиент отказался брать, но тут совсем немножко, с краешку.

– Будешь горелую пиццу? – я посмотрел на Пушка.

– Обожаю!

– Мы будем!

– За полцены отдам!

– А если бы я не пришел, ты бы ее просто выкинул, да? Ну жучара!

Пушок слез с меня и взял коробку. Я машинально открыл холодильник.

– Тогда – бутылка колы в подарок!

Я достал огромную, запотевшую бутыль, дотронулся ею до спины Пушка.

– Ай-яй! – выгнулся он.

Я шлепнул его по заднице и подтолкнул к выходу.

– Перчик... послушай, Перчик! – жарко зашептал Шиша. – Давай устроим на троих, а? Перчик! У меня все есть, – увидев мою кислую рожу, он заговорил быстрее. – Смазки, игрушки, возбудители! Офигенный дуриан – не обычный навоз, а по особому заказу...

– Нет, извини...

– Я дам тебе половину, сколько ты за него отдал? На сколько ты его взял?

– Это не шлюха...

И пока он соображал, что сказать, солгал я ему или нет, я ушел.

Мы вернулись в мою комнату. Она маленькая, но из-за того, что мебели почти не было, она казалась даже просторной. Кровать и тумбочка, окно и шкаф. Все было иссушено жарой, беспощадным солнцем. Все было как пепел.

Я отрезал обгорелый кусок пиццы и выкинул его из окна. Под окном начинался пустырь, темный, выгоревший. На кусок тут же слетелись птицы, но их отогнала собака, схватила кусок и убежала.

Я кормил Пушка пиццей, ел сам. Было тихо. Я все смотрел на полоску волос, идущую от пупка вниз у него на животе.

Потом он взял двумя руками бутылку колы и надолго присосался к ней.

– Налей в стакан! Не пускай крошек!

– У-х-х-х-х! Прямо из носа газ пошел! – выдохнул он.

И вдруг раздался дикий крик. Где-то тут, совсем рядом. Пушок вздрогнул. Крик был женский, невыносимый.

– ЧТО? Что это? – он встрепенулся.

Указательным пальцем левой руки я зажал его губы, а пальцем правой руки – свои.

Крик был страшный, какой-то утробный, низкий, как рев.

– Упыри? Что?

Я зажал ему рот ладонью.

– В угол! Спрячься за шкафом! – прошептал я.

Встал, достал “Носорога”, вогнал патрон, второй зажал в зубах. Пушок стоял в нерешительности. Я толкнул его и указал место за кроватью. Тихо открыл дверь, просочился в темный коридор.

Крайняя дверь была открыта. Я увидел Майку с какой-то девкой, поднимавшихся с первого этажа. Махнул им рукой, чтоб они не совались. Майка кивнула.

Пот шел градом, вот это плохо, застилал глаза, капал с подбородка. Ради экономии кондеры работали только в комнатах.

Дверь была приоткрыта, и я увидел женские ступни на полу. Левую ногу еще била мелкая судорога. Черное болото крови расходилась по всей комнате. Упырь сидел прямо на жертве. Узкая костлявая спина, мертвенно-синюшная кожа... Он уже распорол ей живот, выпустил кишки и сгребал их лапами, горстями отправляя в пасть. Длинные волосы свисали прямо в рану и уже напитались кровью.

У меня возникло дикое желание окликнуть упыря. Это был особый шик среди охотников. Стрелять не в затылок, а окликнуть, взглянуть в горящие глаза и выстрелить в лоб. И я бы, наверное, сделал это... если бы не Пушок в соседней комнате. Зачем мне рисковать? Ради чего? Ради понтов, которых никто не увидит?

Я приставил дуло к ямке на затылке, где череп сходился с шеей, и снес упырю голову. Пока вытаскивал пустую гильзу, пнул его, сшиб на пол. Он все барахтался в луже крови, не мог встать, запутался в кишках жертвы. Он так махал ручищами, что обрызгал и меня.

Наверное, именно поэтому я и промахнулся, когда стрелял второй раз. Не каждый день получаешь кишкой по роже.

Выругавшись, я пошел в свою комнату. Это плохо! Очень плохо! Нельзя промахиваться! Неуклюжий ишак!

Зайдя в комнату, чувствуя, как с члена капает чужая горячая кровь, я достал еще патрон и пошел назад.

– Алекса привела парня! Алекса! А это упырь! В доме упырь! Дожили! – орали бабы с лестницы.

– Упырь, упырь, – прошептал я, на ходу заряжая пушку.

Когда вернулся, то долго еще целился, стараясь на этот раз выстрелить наверняка.

Упырь так и не поднялся, только, брыкаясь, запинал недоеденное тело под кровать.

Я выстрелил почти в упор. Лишившись половины грудной клетки, он затих навсегда.

Все это было омерзительно. Не болото крови, а то, что я так облажался со стрельбой.

Как только упырь рассыпался в прах, в комнату понабежала женская часть огромной семьи Пузыря. Начались вой и рев, обмороки, суета.

Я поспешил удалиться. Мужская работа здесь закончена.

Приняв душ и найдя наконец-то свои шорты, я вытащил Пушка из укрытия.

– Упырь? Упырь? Да?

– Да так, такой, упыришка! – я улыбнулся. – Пойдем прогуляемся!

Он нацепил шлепки, и мы пошли. Когда проходили мимо комнаты, которая больше напоминала резницкую накануне праздника, я заботливо прикрыл ему ладонью глаза.

На улице было тихо и пусто, и душно. Мы долго шли вперед, потом мне это надоело. Я купил пакет охлажденной клубники, и мы сели прямо на тротуар. Проезжая часть была пуста, только иногда мимо толкали дурацкие тачки.

Он ел клубнику, кормил меня. Мы сидели в свете аптеки. Я все смотрел в его глаза. Они были невыносимо близко. Большие. И чем дольше я вглядывался в них, тем, казалось, больше они становились. Они заполняли собою все пространство, затапливали всю мою душу. И эти покрасневшие щеки, и губы... Влажные от клубники, нежные, розовые. Я не знал, что со мною, никогда такого раньше не было. Я словно бы потерял сам себя. Это было и страшновато, и невероятно...

– Рассвет! – прошептал он, и глаза его остекленели.

Я сжал его клубничные пальцы.

– Я не хочу... я не могу... – он вырвался, вскочил.

Небо посветлело.

Я протянул руку, хотел взять его за шею, притянуть к себе, обнять.

Но моя рука прошла сквозь него. Я еще видел его, но он уже истончился, растаял в воздухе.

Вспышка ослепила меня.

Я сел на асфальт, посидел… поднял щенка и понес домой.

====== Глава 5 ======

– Ты сейчас это... ты? Ты... кем ты себя ощущаешь? Человеком? Ты понимаешь, о чем я?

Пушок внимательно смотрит на меня. Потом сворачивается и начинает лизать себя между задних лап.

– Вот-вот! Давай! Убедись, что ты – сучка! Ты же сучка! Натуральная! Все нормальные кобели ссут, задрав лапу, а ты приседаешь! Так стремно! По-девчачьи!

Пушок распрямляется как пружина, и хватает меня за ладонь. Я смотрю на него, а он на меня. Белые, как сахар, клыки, блестящие глаза.

– Хочешь сделать мне больно?