Текст книги "Пушок и Перчик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Они тоже домогались до тебя, эти работяги?

– Нет. Они не домогались, они просто психологически издевались. Они все были друзья, с одной деревни, и я там был совсем один, сам по себе, и они использовали меня как яму для отбросов. «Сливали» на меня весь негатив, всю злость свою. Оскорбляли, унижали, высмеивали. Но я верил в вас, я знал, что вы придете и заберете меня! Я знал! Я только этой надеждой и жил! Если бы я не верил в вас, я бы удавился! Но вы пришли, и вы спасли меня! Опять! Уже во второй раз! Вы – мой господин!

Мне стало неловко, и я спросил:

– А потом что было?

– А потом хозяин сказал, что у него с ресторана сразу, в один день, несколько человек уволились, и ему срочно люди нужны. И он отправил меня. И так я оказался в этом ресторане. С жильем и едой там было гораздо хуже, чем на ферме, а работы столько же, но все равно лучше, чем с этими скотами! В ресторане я целыми сутками постоянно что-то мыл. Днем – посуду. А ночью, когда все уходили, то полы на кухне и в зале. Все мыл, драил, пыль вытирал. Хоть это и ресторан был, а кормили плохо, хорошо, если клиент откажется от блюда, тогда его съешь, а если все хорошо, и клиент не отказывается, тогда стащишь макарон или пельменей, сваришь их по-быстрому и все. Ну, или так, чай пьешь с хлебом, кусочничаешь.

– И это вот этот твой ресторан, это ты оттуда мусор выносил?

Он кивнул. Я все чувствовал, как мои пальцы гладят его волосы. Его голова все так же лежала у меня на коленях.

– Как же жизнь тебя швыряет?! Прямо как и меня! С Нахаловки во дворец, а со дворца опять не пойми во что... К нелегалам каким-то!

– Что такое Нахаловка, господин?

– Джунгли.

– Но я никогда не был в Джунглях.

– Но ты же был рабом.

– Я гражданин.

– Но как же ты тогда был рабом, если ты гражданин?

– Я не знаю. Но как-то так сделали. Да и долго ли?

– В первый раз слышу, что ты гражданин.

– Я же уже рассказывал вам.

Я задумался:

– Не помню.

– Мой отец был бизнесмен. Сначала все шло хорошо, но потом они с мамой затеяли развод. Сильно ругались. Отец запил, бизнес пошел на спад. Тогда он занял денег у людей из вашего клана. А потом еще и еще. Но бизнес так и не восстановился. Отдавать было нечем. Он хотел убежать из страны, но его поймали. У клана же везде свои люди. Поймали, заставили рассчитаться. И он отдал им меня.

– Отдал? Как вещь?

– Не знаю как, но только отдал. Приехали к нам на квартиру, а я жил с отцом, и увезли в небоскреб клана. Вот и все. Я больше отца и не видел ни разу. Да и видеть не хочу.

– И так ты попал к этому садисту?

Он молча кивнул.

Я вздохнул, не зная, что сказать. Долго сидел словно завороженный, пока на глаза мне не попалась коробка с пиццей.

– Давай поедим хоть, что ли? – попытался улыбнуться я.

Он шмыгнул носом, сел и стал кулаками тереть глаза. А когда я протянул ему кусок, лицо его опять стало влажным от слез, он закрыл его ладонями и полез ко мне.

– Мне страшно! – плакал он. – Мне так страшно! Мне не верится! Все это так хорошо, как в сказке! А вдруг это сон? Вдруг это просто сон, и я опять проснусь в кладовке в ресторане??? Я не выдержу тогда! Я умру! Умру!!!

Я переложил его голову на подушку, лег рядом и обнял его, прижал к себе.

– Бедный ты мой мальчик! Несчастный мальчик! Красивый, нежный, умный. Прекрасный мальчик, – он плакал, а я все шептал, вытирая ему слезы. – Все эти суки не знали тебя! Не любили тебя! А я буду тебя любить! Я буду о тебе заботиться! Ни о чем не беспокойся сейчас! Все будет хорошо, мы вместе, я рядом. Я буду с тобой, а ты – со мной. И мы будем вместе! Все будет нормально! Отдыхай и забудь обо всем.

Он посмотрел на меня и вдруг положил ладонь мне на лицо и прошептал:

– Господин...

– Слушай, кончай, а! Задрал! Меня от этих господ воротит уже, какой я тебе господин? Я тебя не предупреждал, что ли, так меня не называть?

Он моргнул и спросил:

– А как вас нужно?

– И не выкай мне! Надоел выкать! Когда ты мне выкаешь, я себя старым пердуном ощущаю. Говори просто... просто на ты.

– Ты... – выдохнул он.

Я замер. Никто никогда не произносил это ТАК. Я провел ладонью по его груди. Он был теплый и гладкий. И, видно, набравшись смелости, он взял меня за голову, приблизился ко мне и поцеловал, лег и лежал с закрытыми глазами, дыша ртом.

Так мы и уснули в обнимку.

Мне снился дурацкий сон. Куча детей бегала по лестничной площадке. Они взвизгивали и с грохотом прыгали по ступенькам. Гурьбой скатывались вниз, с шумом и криками взбегали наверх. Я чувствовал, что никак не могу понять, зачем так кричать и трясти этажи, и где же их родители, почему же они не приструнят этих диких детей?

С такими мыслями я и проснулся. Часы показывали какую-то ерунду. Тихо лежа на кровати, я ощутил странное движение рядом. Что-то тряслось. Я сначала не понял, что это, но потом вспомнил, что теперь я не один. Я медленно повернул голову.

Он лежал на спине, голый, и, закусив нижнюю губу, дрочил член. Его скрывало одеяло, но я-то сразу понял, что к чему. Я посмотрел на его лицо, пылающие щеки, закрытые глаза и ощутил жаркое, нетерпеливое дыхание.

– Привет, – сказал я.

Он вздрогнул всем телом и спрятал руки. Потом понял, что его раскололи, разволновался и все пытался хоть что-то сделать, хоть и сам не знал, что именно.

– Ну чего ты?

Я перевернулся на бок и положил ладонь ему на щеку. Юлить было глупо, и он решил признаться:

– Я, когда... когда вы рядом... у меня все... я не могу ни о чем думать... только о вашем члене... ох, простите! – он закрыл лицо ладонями. – Я... это правда... нет... я...

Я притянул его поближе и поцеловал. Он тут же стал отвечать мне и вдруг уперся в меня, опрокинул на спину, залез сверху и впился мне в губы. Он целовал меня жадно, как с долгой голодухи, упивался и все никак не мог насытиться. Потом начал сползать ниже. Стал кусать меня, оттягивать кожу, вылизывать. Я ощущал его горячее, ненасытное желание, а потом членом почувствовал его лицо. Да. Это был он. Я его узнал. Мне было так хорошо с ним, как я мог забыть? Как же я мог позабыть эти наши редкие встречи. Но тогда пикантность им придавало то, что я встречался с ним вопреки запрету Государя, а сейчас? А сейчас это было особенно, потому что я так измаялся в этой пустыне чужой реальности, что любое соприкосновение с чем-то «старым», «моим», вызывало во мне всплеск эмоций.

Он ртом поймал мой член и заглотил его. Я шумно выдохнул, нащупал его голову и вцепился в его волосы. Да! Все это тут же вспыхнуло в моей памяти: этот язык, эти движения, я все помнил, да и как такое забыть?

Когда я почувствовал, что готов, я приподнялся и отбросил его на спину. Он лежал на спине, поджав ноги, и нетерпеливо дрочил себе. Я сидел тут же, со стоящим членом, и никак не мог раскрыть упаковку презерватива. Он выхватил ее у меня и разодрал зубами. Я перекинул его на живот и приподнял поудобнее.

Это было хорошо... Я смотрел на его изгибающуюся спину. Видел, как от моих толчков трясутся и пружинят его пышные черные волосы.

– Ох! Быстрее! – жалобно простонал он, вгрызаясь в простынь и надрачивая себе.

Я ускорился, схватил его за волосы и задрал голову. Он хрипло, плаксиво, умоляюще застонал, дрогнул, обмяк и затих. Я подождал несколько секунд, вышел и перевернул его на спину. Содрал с члена резинку и стряхнул ее на пол. Взобрался на него и подобрался к лицу. Он тут же схватил и заглотил мой член. Он хватался то за мою задницу, то за член, торопился, словно боялся, что его лишат этого лакомства. И, наверно, ему было не очень удобно, но я уже доходил и ни о чем не думал.

– Сука! – услышал я свой хрип сквозь стиснутые зубы.

Он схватил меня за булки и вжал в себя. Я кончал, упершись лбом в стену.

Потом обмяк и повалился без сил. Закрыл глаза. Он тут же добрался до меня и всунул язык в рот, и я почувствовал причудливый микс из его слюны, моей спермы и вдобавок ванильный привкус презерватива.

Я целовался долго, самозабвенно, до какого-то отупения. Я давно бы уже остановился, но его слюна была такая вкусная, что я продолжал и продолжал высасывать ее.

Я не помню, когда и как это закончилось. Но все стало тихо. Все замерло. Внутри меня и вокруг меня.

Я смотрел на его шею. Его подбородок был идеальным. Иногда, когда он сжимал губы, на подбородке появлялись складки. Всем сердцем я чувствовал, что он доволен, ему хорошо, он счастлив.

И я тоже засыпал счастливым.

====== Глава 26 ======

С документами для него пришлось повозиться. Туристическая виза, с которой его сослал сюда Пушок, закончилась давным-давно. Поначалу я думал сам справиться, но моментально понял, что нифига не смыслю в этом деле. Володя посоветовал мне толкового и недорогого адвоката, но все равно пришлось выложить штуку денег. Да там даже и больше получилось. И несмотря на это, вчера целый день мы просидели в миграционном центре. Я думал – сдохну там, но все же он получил заветную Голубую Карту. С нею он имел все права гражданина, кроме одного – он не мог голосовать. И теперь ему нужно было просидеть в Вангланде безвыездно пять лет, и тогда он автоматом получал паспорт. Я не думаю, чтобы в этом была проблема, выезжать ему все равно было некуда.

Он спал уже больше суток. Отсыпался, отъедался, отмокал. Я же не мог столько спать, а тревожить его не хотелось.

В какой-то момент появилась у меня идея приготовить для него что-нибудь. Я оделся и вышел под дождь. Зима не успела начаться, а уже основательно надоела.

В супермаркете я долго бродил по рядам, выискивая, чего бы такого приготовить. Наверное, у меня был подозрительный вид, потому что охранник на меня как-то пристально посматривал.

В конце концов я остановил свой выбор на упаковке куриных специй. Это были такие пакетики, пропитанные специями, в которые нужно было заворачивать куриное филе, и оно само там готовилось. Дома я разморозил филе, промыл его и завернул каждый кусочек в особую упаковку. Включил в микроволновке функцию духовки и вставил противень.

Дождь лил не переставая. Курица вроде готовилась, пахло приятно. Когда я зашел в комнату, он уже проснулся и смотрел видео по моему телефону. Покрасневшие глаза его были полны слез.

– Ты чего? – усмехнулся я.

Он посмотрел на меня и заплакал еще сильнее. Я подошел и взглянул на экран.

– Это собака. Просто собака, которая лает за кости! – говорила лысая, гладковыбритая голова с либерально-брезгливыми губами. Патриарх Мидландского телевидения, профессор и заслуженный деятель. – Конченый с рождения, пьяница, психопат, мерзкий извращенец, он готов за вонючие гроши поливать помоями свою Родину, если для него, конечно, существует такое понятие как «Родина». Весь состоящий из ненависти, яда и извращений, он просто не способен на нормальные, человеческие чувства. Он может только изрыгать поганый яд. Этот конченый змий, этот предатель... Он всегда в душе поклонялся Вангланду и при первой же возможности бросился в объятия своим хозяевам.

Я усмехнулся и отложил телефон.

– Это они о тебе... о тебе! – обливаясь слезами, дрожал он.

– И че?! – рассмеялся я.

– Как же... Но как же? Ведь это же ложь! Как они могут так говорить на тебя? На тебя! Ты же такой хороший, такой умный! Ты так много страдал! Так много пережил всего! Как они могут так врать? Как им не стыдно? Как их земля носит? Я их всех ненавижу, твари, пусть они сдохнут! – он затрясся в слезах.

Я улыбнулся. Большим пальцем собрал слезы с его губ и слизал их.

– Ты подашь на них в суд? Ты должен подать! Эти твари должны ответить!

– Да ты-то чего так распетушился? Это же обо мне говорят, а не о тебе.

– Но это же мрази!

– У людей работа такая.

– Что? Как? В... в смысле – работа? Но они же врут!

– Они... э... Врут – это слишком грубое определение. Они корректируют общественное мнение в нужном направлении.

Он моргнул и шмыгнул носом:

– Я не понимаю...

– А тебе и не надо этого понимать. Это политика.

– Но это же телевидение...

– Я запрещаю тебе смотреть Мидландское телевидение.

– Хорошо. Я буду смотреть только Вангландское.

– Тем более не позволю!

Он опешил:

– А какое же тогда?

– Никакого не разрешаю!

– Но ты же работаешь на Вангландском телевидении.

Я осмотрел его с ног до головы:

– Типун тебе на язык! Я там иногда бабки зарабатываю.

– А...

– Все! Надоел. Ну-ка вытри слезы! А теперь сделай счастливое лицо.

Он сидел насупившись. Тер глаза.

– Счастливое лицо! – я взял его за подбородок.

Он попытался выдавить улыбку.

– Еще счастливее!

Он улыбнулся.

– Ладно. Пойдет. А теперь иди жрать курицу!

На кухне он сидел за столом и резал сочное белое мясо, а я смотрел на дождь за окном.

– Ну чё, Елисейка, как?

Он усердно кивнул.

– Что это вообще за имя такое, Елисей?

Он проглотил и ответил:

– Это был певец такой, Елисей Славин, романсы пел, очень маме нравился, и она решила меня так назвать.

– Елисей... А сокращенно это как будет? Сейка? Лися? Сися?

Он пожал худыми плечами:

– Мама меня Лисёнком называла.

– Лисёнок, – я оглядел его. – Какой ты лисёнок? Лисёнки – они рыжие, а ты черный.

Он улыбнулся и почесал плечо.

Дождь на улице неожиданно кончился.

– А ты не знаешь, Праздник Пива вчера закончился или сегодня вечером закрытие?

– Вэшэром... – с полным ртом проговорил он.

– Тогда вот что, пошли сходим. В кои-то веки дождь кончился.

– Пошли, – улыбнулся он. – Я люблю пиво.

Когда мы шли по сырой, серой, свежей улице, под низкими тучами, я спросил его:

– А когда это ты полюбил пиво пить? А? Подлец!

Он покраснел от улыбки. Он был во всем новом: в спортивной темной куртке, темных джинсах и белых кроссовках. Красивый и ладный, как пряник.

– Когда в ресторане работал. Там со мной женщина была, тоже посудомойка, страшная и пьяница, она постоянно пиво пила, воровала в баре, сливала незаметно и мне наливала. Она крепкое любила, а я любил темное. Черное такое, с кофейным привкусом. Выпьешь пару бокалов вечером – и есть не так хочется, и расслабление идет по всему телу, и засыпаешь нормально.

От нашей площади Шлимана до Золотой площади, где проходил пивной праздник, каждые полчаса курсировали бесплатные автобусы. И уже в автобусе я спросил:

– А чего эту алкашку не уволили, если она на рабочем месте пила?

– А она была родственница хозяину, и он ее терпел.

Когда автобус подруливал к целому морю шатров, закрывающих всю площадь, опять пошел дождь.

– Я сейчас пьяный и я хочу тебе кое-что рассказать!

Проговорив это, он прикусил нижнюю губу. Щеки пылали в пьяном румянце. Глаза осоловело блестели.

Мы уже несколько часов сидели под одним из бескрайних шатров на празднике пива. Длинные скамейки и столы. Официанты в фартуках таскали истекающие пеной золотые кружки. Веселая народная музыка, скрипки и аккордеоны настраивали на веселый, беззаботный лад. Люди, добрые и хорошо одетые, сидели дружно, улыбались, пили пиво и пели песни.

Когда мы забурились сюда, была вторая половина дня, а сейчас уже вечер горел вовсю, и над городом пылало влажное, разбухшее электрическое сияние. Была зима, а зимой темнеет рано и стремительно.

– Хочу рассказать! Ты хочешь послушать?

Он перевесил свои ноги через мои колени и смотрел прямо на меня. Я спокойно цедил пиво. В плетеных тарелках на салфетках лежали соленые крендельки и крошечные острые копченые колбаски.

– Посмотри на меня! Про одного парня!

Кончиками пальцев он взял мою голову за виски и повернул к себе. Пальцы у него были тонкие, холодные и чуть влажные после бокала.

– Про какого парня? – я кинул в рот колбаску и запил ее пивом. Аккордеон совсем разошелся. Разноцветные фонарики наверху настраивали на приятный праздничный лад.

– Был один парень... и он... он шутил... – он покраснел и закрыл лицо ладонями.

– О чём?

– Я не могу это выговорить! – он отпил из моей кружки. – Ну короче, об ЭТОМ!

– О чём?

– Ну об ЭТОМ!

– Ну о чём? – я засмеялся.

– Ну какой же ты! – он сложил холодные плоские ладошки возле моего уха и горячо прошептал влажным пивным голосом. – Ну, о педиках.

– О-хо-хо! – покатился я.

– Тихо! – он шлепнул меня по плечу. – Он всегда о них шутил. Вот просто постоянно!

– Какое безобразие! А ты?

– А я не мог! Я не мог! Мне было так стыдно! Так стыдно! – он зажал лицо ладонями. – И так... так... Ладно! Я пьяный и я скажу – меня это возбуждало!

Смеясь, я потрепал его по коленке:

– Ну ты даешь! Извращенец!

– А потом я понял, что это не шутки эти дурацкие меня возбуждают, а он сам! Этот парень! Представляешь?

– Это невероятно! – воскликнул я в притворном ужасе.

– Мне так хотелось с ним поцеловаться! Это был мой первый опыт. Ты меня ненавидишь?

– Нет. Почему?

– Правда? – он с мольбой взглянул на меня.

– Честно-честно! – уверил я.

Он взял мои горячие щеки в свои холодные ладони, и я ощутил вкус его влажных пивных губ.

– Я тебе еще хочу сказать! – он убрал свои ноги с моих, подсел поближе и зашептал. – Я тебя обожаю!

– Правда?

– Угу! – он усердно кивнул в пивную кружку, не переставая делать крупные глотки. – А вот видишь вон того козла? – выдохнул он, отставив кружку и утерев хмельную пену с красных губ.

– Ну.

– Я его ненавижу! Он жирный, а я ненавижу жирных!

Я осмотрелся. Сейчас, как стемнело, праздник изменился до неузнаваемости. Количество пирующих заметно сократилось. Все смешалось. На столах был бардак. Кружки и тарелки разбросаны. Брусчатка под ногами завалена мусором, крендельками и разлитым пивом, салфетками и блевотиной. На нашей длинной скамейке сидело только две страшных тетки в самом конце. И напротив нас – через стол – сидели два лысых мужика и всё чему-то глупо улыбались. Один был страшный, губастый, с большой серьгой в ухе. А уже правее сидел полный молодой парень, довольно симпатичный, коротко стриженный брюнет.

– Я теперь все! У меня вот! – и Лисёнок достал свою Голубую Карту и протянул ее мужикам. – У меня все нормально!

– Дай-ка сюда, пока не потерял! – я забрал у него с таким трудом полученную карту и спрятал во внутренний карман. – Хватит баловаться!

– Хочу баловаться! Хочу! – закричал он и залез на лавку. Вскинул руки и начал танцевать.

– О, родной, тебе уж хватит, как я посмотрю!

Я допил пиво, вылез из-за стола и перекинул его через плечо.

Долго мы выбирались по лабиринтам столов и лавок. Пьяные компашки приветливо махали нам руками. То тут, то там взвизгивали разбивающиеся вдребезги бокалы. Тетки хохотали. На выходе из шатра его тормознули два гигантских копа. Не успел я ничего сообразить, как опытные руки вытащили у него из-за пазухи пивной бокал. Бокал спрятали в ящик, а его похлопали по плечу и отпустили.

– Ты чё, хотел стырить бокал?!!

– Хочу бокал! Бокал! – взмахивая рукавами куртки, как крыльями, заныл он.

– Они же могли тебя посадить!

– Бокал!

– Куплю я тебе бокал!

Однако в сувенирной лавке за бокал попросили столько, что я даже чуток протрезвел.

– Бокал! Бокальчик! Хочу! – он повис у меня на плече.

– Хочешь пончик? – тут же соскочил я.

– Хочу!

Я купил ему большой шоколадный пончик, и он забыл о бокале.

Праздник перерос в настоящее попоище. Днем такие милые и уютные, со столиками кофеен, клумбами, сказочно красивыми витринами, улицы сейчас превратились в нечто дикое, нахаловское. Красивые хрупкие витрины были закрыты стальными ставнями. Повсюду были срач и вонь. Пьяные парочки, держась друг за друга, шли, шатаясь во все стороны. Кто-то рыгал, обнимая фонарный столб. Лужи блевотины смешивались с ручейками мочи. Одна девка подобрала юбку и уселась ссать прямо посреди тротуара. В клумбе кто-то спал, обоссавшись во сне. Нервно мельтешили голубые огоньки скорой – один нажрался так, что его пришлось откачивать медикам. Слева горланили футбольную песню. Справа дрались. Стайка пьяных сумасшедших девок визжала в арке. Один пузан решил переползти улицу на четвереньках.

Но чем дальше уходили мы от этой грандиозной пьянки, тем лучше становились улицы. Мы шли по сияющей аллее серебряных искусственных деревьев. Он доедал пончик, а я положил ему руку на плечо.

– Пацан!

– М? – его рот был в шоколадной глазури.

– Тебе нравится этот город?

– Угу!

Мне было странно это слышать. Мне казалось, Вангланд-Сити ему не нравится.

– А почему?

– Тут меня никто не знает. Никто ни к кому не лезет. Живи как хочешь!

Я задумался:

– А там, дома, тебя разве много знали? Мешали тебе?

– Не знаю... – он пожал плечами, скомкал упаковку пончика и бросил в мусорку. – Кажется, что здесь проще, свободнее...

В пустом автобусе мы ехали домой. В сердце стояло четкое ощущение – праздник кончился. Да и был ли он вообще?

Лампы светили так ярко, словно пытались осветить каждую точку, каждую пушинку. Я сидел, развалившись у окна, повернув голову и неотрывно изучая его. Полосы света от уличных фонарей легко скользили по его лицу, то освещая его, то погружая во тьму. И каждый раз, когда его бледное покорное лицо с полными губами освещалось, мое сердце наполнялось сладким умилением. Чувствовалось, что алкоголь выходит из него, заполняя усталостью. Он сидел молча, глядя прямо перед собой. И таким грустным он мне показался, таким одиноким, что я не выдержал и нежно потрепал ему правую щеку. Он словно бы очнулся и посмотрел на меня, но совсем без улыбки.

– Все нормально? – спросил я.

– Да... – ответил он бесцветным голосом.

– Ты такой грустный!

– Нет... я... нормально... – он улыбнулся.

– Ничего не болит?

– Нет.

– Не холодно? Пить не хочешь? Может есть?

– Нет... – он пожал плечами.

– Губы у тебя красивые! – не удержался я, наклонился и поцеловал. Но в самый последний момент он как-то дернулся и холодно сжался.

Такое было впервые. Он любил целоваться.

– О-хо! Какие милые девчонки! – услышал я громкий грубый голос совсем рядом.

Сначала я даже не сообразил, что случилось. Я посмотрел на него и увидел в его голубых глазах серебряные искры колючего страха. Я выпрямился и посмотрел вперед. Через ряд сидений сидели два парня. Один высокий блондин в желтом пуховике, а второй брюнет, пониже и потолще, в красной куртке.

– Какие нежные цыпочки! Как они целуются! Как нежатся! – со злобой в голосе не унимался блондин. – Может, вам нужен нормальный мужик?

– Мы самцы что надо! Вы оцените, сосочки! – влез брюнет.

Я криво усмехнулся. Они что, блядь, серьезно?

– Это ты-то мужик? – удивился я.

– А что, мальчик, не видно? – блондин встал и расправил плечи.

– Мой «мальчик» тебе в жопу не влезет! – улыбнулся я, чувствуя, как закипает и разгоняется кровь.

– Чё ты сказал?!! А ну повтори!

– Дай-ка! – я стал перелазить через Лисёнка, чтобы выйти в проход.

– Пожалуйста! Не надо! – ахнул он.

Но я не слушал.

– В глаза мне смотри! – вскрикнул блондин.

Я не знал, зачем смотреть ему в глаза. Ухватившись за ручки поверх сидений, словно спортсмен на брусьях, я подскочил и двумя ногами двинул ему в грудь. Блондин рухнул в проход.

– Охеревший гамадрил! – ахнул брюнет, вскочил и полез на меня.

С виду он был покрепче, но между сидений стоять было неудобно, и его кулак только чиркнул мне по виску, а я попал в него хорошо. Правда, один раз. Защищаясь, он нагнулся и стал укрываться руками, и я все никак не мог хорошенько двинуть ему в голову. Это взбесило меня, и я начал рвать ему куртку. Выволок его в проход и толкнул к дверям.

– Да ты псих! Поганый наци!

Я опять попытался добраться кулаком до его головы, но брюнет отмахивался и отступал к дверям. Я схватил с пола блондина и пихнул его на брюнета, который был уже в дверях. Оба они с гулким грохотом стукнулись о тонированные стеклянные двери. Автобус встал. Двери бесшумно открылись. Блондин первый вывалился на маленькую остановку у массивной старой каменной стены.

– Пожри говна, заднеприводный! – уже с улицы прокричал мне брюнет.

Я опять повис на поручнях под потолком и пнул его. Но сейчас получилось не так удачно, брюнет успел податься назад, и удар вышел не сильный. Вдобавок ко всему он успел схватить и стащить с меня кроссовок. Двери стали закрываться, но, упершись в мои ноги, тут же разошлись.

– Следующий раз отсосешь у меня, ублюдок! – крикнул брюнет и швырнул в меня моим же кроссовком.

Двери закрылись. Автобус тронулся. Я видел, как брюнет помогает подняться своему товарищу.

До дома мы шли молча. Я все посматривал на него, хоть мне это было и тяжело. И так наложилось это фонарное освещение на мои чувства, и эта болезненная, уставшая бледность его лица так разворошили мне сердце, что я чувствовал тоску и тупую тяжесть.

И, глядя на него, я понял, словно бы наконец-то дошло до меня... А ведь он же просто несчастный ребенок, потерявшийся в городе. Ему нужно заботиться о будущем. Нужно жить с родителями, с умным отцом и заботливой матерью. Учиться в хорошем университете. Дружить с девочкой. Ему нужно многое, но только не то, что он получает сейчас. Он просто несчастное существо, вышвырнутое за борт. Он болтается в холодной темной воде, а сияющий огнями пароход медленно, но верно уходит прочь.

Что он мне? Он еще никто. Он не знает еще ни себя, ни жизни. Зачем я таскаю его за собой как собачонку?

Кроме этих губ у него и нет ничего.

Вот сейчас! Сейчас! Отдать ему все деньги. Документы у него есть. Вот прямо сейчас. Сказать. Прощай! Я никто. Со мной ты будешь прозябать! А тебе нужно думать о будущем! Уходи! Прогнать его. Ничего с ним не случится. Дадут пособие. Выучат профессии. Государство о нем позаботится. Пойдет работать. Создаст семью.

И я уже было остановился, чтобы объявить ему о моем решении, но тут бесконечно темные окна моей квартиры резанули мне по глазам. И я понял, что не смогу войти в нее один. Не смогу провести ночь в этой темноте. В одиночестве. Не смогу.

Я посмотрел на него. Он был бледен. Я не помню, чтоб его лицо когда-нибудь было такого цвета. Он шел, наклонив голову, и челка свисала до самого кончика носа. Я хотел сказать что-то, но две слезы скользнули по его лицу и упали на губы. Губы были сухие, но он слизал с них слезы, и они вновь стали розовыми и влажными.

– Ты их испугался, ссыкун? Этих двух уродов?

– Да... – искренне вдохнул он.

– Ну и дурак.

– А ты? Разве нет? Не испугался?

И так падал свет, что лицо его было бледное, а глазницы черные.

– Нет.

– А если бы они тебя побили? Разве не страшно?

Я вздохнул:

– Я, когда маленький был, я боялся драться, боялся боли, а потом как-то привык, – я усмехнулся. – Заматерел. Жизнь научила.

Молча мы шарились на маленькой кухне. Лампочка без абажура светила отвратительно резко, до мяса срезая весь уют домашней обстановки. Я не вытерпел и потушил ее, оставляя только люстру в комнате, но и этого было достаточно. Стоя у окна, я мелкими глоточками пил ледяную содовую и смотрел в окно. Отсюда был виден только тяжелый старый чугунный фонарный столб, отвоевывающий у ночи небольшой участок мостовой, с одинокой маленькой машинкой. Это все мне казалось единственным островком жизни посреди пустого, жирного мрака ночи. Мне вспомнилось, что в детстве я боялся темноты, и мама всегда спала вместе со мной. А засыпать одному было для меня страшным, жестоким мучением, и даже лампа не успокаивала мои нервы. Может быть, этот страх сейчас вернулся ко мне? Я попытался представить, что бы я чувствовал сейчас, стоя в одиночестве в темноте пустой квартиры...

Я посмотрел на него. Он сидел за столом, зажав бедрами руки и опустив губы в стоящую на столе чашку, втягивал в себя теплый сладкий кофе.

– Как ты не устаешь таскать на башке такую шапку волос?

Он пожал плечами и отрицательно мотнул головой.

– А стричься не пробовал?

– Я стригся один раз коротко, но мне не понравилось. Такое ощущение, словно голый. Словно бы все прохожие видят, какие у тебя мысли. А когда у меня длинные волосы, они вроде капюшона прикрывают – и уже хорошо.

– М... – протянул я, подошел к нему, зарыл пальцы в волосах и стал массировать голову.

Он тут же с удовольствием запрокинул голову.

– Пойдем спать, – предложил я.

– Я не хочу. Дай планшет.

Я постучал кулаком ему по макушке:

– Ну, возьми...

Раздевшись, я забрался в постель и стал прислушиваться, как по частям отключается мое тело. Оно представлялось мне гигантским кораблем, идущим ко дну. Первый отсек затоплен, второй, третий, корма... вот вода уже подступает к рубке! Мелкие морячки-мореходы бегают-спасаются. Свет гаснет. Корабль заваливается на бок. Алая заря зажигается на горизонте. И вот видно уютный белый городок на берегу бухты, куда так и не успел зайти корабль, и громовой голос объявляет по громкоговорителю:

– Просто автор псих, не терпящий критики!

Сон испугался, и, так и не овладев мною, спрятался в пустоту ночи.

– Но я критиковал не автора, а персонажа!

Я открыл глаза.

– Автор любит этого персонажа и все воспринимает на свой счет!

Я потер глаза, посмотрел на часы. Одиннадцать вечера. Я встал и пошел на кухню. Он с ногами сидел на стуле, ел печенье. Планшет был включен, и видно было, что он разговаривает с кем-то по видеосвязи.

– Я не могу высказать своего мнения? Зачем он тогда вообще выкладывал свое произведение в открытый доступ, если не терпит критики?

Я хлопнул холодильником и опять приложился к ледяной бутылке. Прислонил бутылку к его спине.

– Ой-ё-ёй! – он выгнулся.

– Чего это? – я кивнул на морды в квадратиках.

– Это видеочат. Мы одну книгу обсуждаем... тут вот... – он улыбнулся.

– Вау! Красивый член! – подал голос один парень в квадратике – с густой темной челкой до глаз, тощий и страшный.

Я понял, что это про меня, спал я всегда голый. «Красивый член» – никогда раньше не думал в таком ключе о членах. Для меня член был либо большой, либо маленький, либо крепкий, либо вяло болтающийся, но красивый ли он или страшный? О том я никогда не задумывался.

Я погасил планшет. Схватил его за волосы, поволок в комнату, швырнул на кровать, лег сам, обнял его, прижал к себе и уснул до утра.

====== Глава 27 ======

Возможность по десять раз на дню осматривать принадлежавшие мне сокровища никогда не надоедала мне, всегда радовала и возбуждала. Приподнявшись на локте, я задумчиво водил пальцами по моим владениям, насыщаясь не только эстетически, одним взором, но и наслаждался от прикосновений. Да! Наверное, мне это никогда не надоест, и это хорошо!

С безумной беспечностью мне была доверена бледность. Бледность настолько тонкая, что имела голубоватый оттенок. Голубоватая бледность снега в тишайших, безлюдных, предрассветных сумерках. Утреннее молоко с голубоватой дымкой.

Еще был нос. Носик. Прямой, идеально прямой, словно бы нос статуи, выточенный, выверенный до малейшего микрона, и вообще я был уверен, что никогда раньше не встречал я таких четких черт, и, уж конечно, никогда не попадутся они мне впредь.

Губы. Губы на зависть любой девчонке. И всегда они были как-то чуть поджаты. Это не бросалось в глаза, и нужно было приглядеться, чтобы увидеть. И я это всегда подмечал, и это было нечто особенное... как тончайший штришок, который, однако, задает настроение всей картине.